Текст книги "Миссис Калибан"

Рейчел Инглз
Миссис Калибан

Ривка Галчен
Предисловие

Поскольку может существовать еще и такой мир, в котором явление у вас в кухне земноводного размером с человека покажется чем-то хорошим. Дороти, главная героиня «Миссис Калибан» Рейчел Инглз, занята тем, что в последнюю минуту готовит что-то мужу и его идеально названному деловому коллеге Арту Груберу, – и тут знакомится с земноводным: «И полпути прошла по клетчатому линолеуму, каким застелен пол ее славной безопасной кухни, когда открылась сетчатая дверь и в дом ввалилась гигантская тварь, похожая на лягушку ростом шесть футов семь дюймов, и неподвижно замерла перед нею, чуть пригнувшись и вперившись ей прямо в лицо». Он хотя бы на нее смотрит. Зовут его, оказывается, Ларри. Он привлекателен – по-своему; милуясь с ним, Дороти вспоминает собственные грезы о подростковых романах, какие с нею так и не случились.

Дороти знакомится с Ларри в непростое время. Сын ее не так давно умер от «обычного наркоза, какой дают перед простым удалением аппендикса, и после объяснить ей это могли только «индивидуальной реакцией», «непредвиденной аллергией» и «лекарственной непереносимостью». Через несколько месяцев у Дороти прервалась беременность; семейная жизнь пошла наперекосяк; когда у нее завязалась тесная дружба с джек-рассел-терьером, которого она назвала Бинго, песика сбила машина, не успел он и подрасти как следует. Все это происходит до начала романа. За кулисами таятся дальнейшие предательства и внезапные кончины, а несчастья Дороти громоздятся одно на другое, словно у современного Иова.

И все же Инглз повествует обо всех этих катастрофах с теми бойкостью и интонацией «кривая вывезет», которые заставляют вспомнить Барбару Пим или Ивлина Во[1]1
  Барбара Мэри Крэмптон Пим (1913–1980) – британская романистка, знаменитая своей серией социальных комедий 1950-х годов. Артур Ивлин Сент-Джон Во (1903–1966) – британский романист, тонкий стилист и сатирик. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть]. Взгляд на мир (Бинго!) у Инголлз трагикомичен – не трагичен; и таков же он у Дороти. Она рассказывает Ларри о девочке, с которой когда-то была знакома: «Ее украла обезьяна, когда она была совсем крошкой. Дура какая-то. То для нее оказался единственный драматический миг, но она была слишком мала, чтоб его оценить». Это вот праздно злобное «дура какая-то» – идеальное комическое дополнение нелепой опасности и беспомощности младенца в объятиях обезьяны, – но это вдобавок эмоционально рифмуется с теми детьми, кого грубая судьба отняла у До– роти.

В другом разговоре подруга Дороти шутит, что камеры наблюдения в продуктовых магазинах – вроде «осуществившейся пресвитерианской мечты – ну, знаешь, Бог все видит, Он следит за тобой, где б ты ни была и что бы ни делала». В ответ Дороти говорит: «Спорим, на самом деле он вышел на кухню за пивом из холодильника». Это шуточная болтовня, но с убеждением. То, что интерес Господа Бога на что-то отвлекся, может быть ужасно – или же облегчением – в зависимости от того, Ариэль вы или Калибан. В вымышленных мирах Инглз кошмарное случается регулярно; там есть пророчества, преображения и почти всегда – насилие. В «Миссис Калибан», повести некрупной и часто бодрой по тону, счет смертей – под стать вестерну. Инглз говорит, что самые главные литературные идолы для нее – Шекспир, Еврипид и Ибсен. Ну да.

Зачастую, если в истории присутствует нечто странное, вроде высокого зеленого мужчины, похожего на лягушку, это нечто возникает первым делом, чтобы задать правила вымышленного мира. Но в «Миссис Калибан» Ларри появляется, когда мы уже глубоко вчитались в повесть. Правила этого мира задаются не фантастическим, а заурядным: «Фред [муж Дороти] забыл три вещи подряд, не успев дойти до двери, чтобы ехать на работу». Забывчивость – ритуальное поведение Фреда перед тем, как врать о том, что ему нужно задержаться на работе. Дороти знает, что Фред лжет и неверен ей. Ритуальная забывчивость Фреда ощущается как некая сокровенная внутренняя машина за работой, как бессознательное на винтиках. После его ухода она заправляет постель, пылесосит, умывается и одевается, моет посуду и слушает радио. Делая свою ежедневную гимнастику, она выполняет «танцевальные упражнения, а не те, какие нужно, лишь для того, чтобы поддерживать себя в форме».

Рутина – лишь одно из множества заклинаний машинального в «Миссис Калибан». При походе в продуктовый магазин молодые женщины, раздающие образчики сыра, описаны как безжизненные марионетки; рассказывая историю о крошке, похищенной обезьяной, Дороти отмечает, что юные обезьянки машинально вцепляются в материну шерсть, чтобы не упасть. Иногда машинальное омертвляет, а иногда – спасает жизнь. В произведениях Инголлз машинальное – не обязательно, когда меньше всего суть мы сами, оно возникает, когда власть захватывает сокрытая часть нас; «машинально» оно в том смысле, что Эдип рано или поздно переспит с собственной матерью – так же неизбежно, как пробьют заведенные часы. Когда характер есть судьба, машинальное – глубинная фабула.

Смотрите, как Дороти перед самым явлением Ларри уподоблена часам:

Она выскочила в гостиную… и заскочила обратно с такой прытью, что могла бы оказаться каким-нибудь механическим метеорологом в детском снежном шарике или фигуркой на средневековых часах, которая проскакивает по нижнему балкону, пока циферблат показывает стрелками час.

Это машинальное мгновение – она принимается нарезать морковь и сельдерей, раскладывает по вазочкам чипсы и орехи – пребывания как бы на автопилоте, когда сознание у нее пригашено, оказывается не просто пресловутой тупостью домохозяйки, но и необходимым условием для ее великого виденья: Ларри. Ларри одновременно силен и привлекателен, но к тому же он – как дитя, кому нужно, чтобы она его защищала, любила и обучала. Он обожает авокадо, и ему нужно помочь с пониманием рекламы, какую он видит по телевизору.

Если посмотреть с одной стороны, явление Ларри на кухне у Дороти – неудивительно; Дороти слышала по радио о некоем существе по кличке Чудовище Акварий, которое сбежало из Института океанографических исследований, убив при этом охранника и ученого. Но, с другой стороны, она много чего в последнее время по радио слышала. Например, чуть раньше под конец рекламы сухой смеси для кексов радио сказало: «Не волнуйся, Дороти, будет у тебя еще один ребенок… Гарантию даю». Еще она слышала историю «о курице, которая умела играть на скрипке, – "Хейфеце курятников"»[2]2
  Яша Хейфец (Иосиф Рувимович Хейфец, 1901–1987) – американский скрипач еврейского происхождения, считается одним из величайших скрипачей XX века.


[Закрыть], как звали эту птицу, – а потом через знакомых выяснила, что эту передачу не слышали другие, кто, очевидно, настраивался по шкале на ту же волну. Но Дороти не просто (неинтересно) чокнутая. Радио ее – «крупный темно-коричневый старомодный приемник – из тех, что похожи на готический собор 1930-х годов». У Дороти могучее воображение, но оно же и послушно ей. Известие о Ларри приходит посредством чего-то, напоминающего религиозную среду, но в действительности оно – проводник очень всамделишных (пусть и незримых) волн, какими наполнено пространство вокруг нас.

Рейчел Инглз попадает в ту категорию писателей, кто знаменит своей нечрезмерной знаменитостью, пусть они и эдак прославлены своим таинственным недостатком славы. Леонора Кэррингтон, Джейн Боулз[3]3
  Дама Леонора Кэррингтон (1917–2011) – британско-мексиканская художница-сюрреалистка и романистка. Джейн Боулз (Джейн Сидни Ауэр, 1917–1973) – американская писательница, жена американского композитора, писателя и переводчика Пола Боулза.


[Закрыть], Барбара Пим – все это писательницы, отмеченные критикой и ценимые другими писателями, и я ловила себя на том, что читаю их всех в книгах, выпущенных в сериях вроде «Непереиздаваемые шедевры» или «Забытая классика». Рейчел Хоумз Инголлз родилась в Кембридже в 1940 году, степень бакалавра гуманитарных наук получила в Рэдклиффе[4]4
  Колледж Рэдклифф (1879–1999) – женский гуманитарный колледж в Кембридже, Массачусетс, аналог мужского колледжа Гарвард.


[Закрыть], а вскоре после этого переехала в Англию, где жила ее двоюродная бабушка. Первая книга Инголлз «Кража» (Theft, 1970) получила какую-то премию, но к середине 1980-х годов она уже написала несколько книг, которые разошлись, по отчетам ее редактора, каждая в количестве 200 экземпляров. («Единственные настоящие деньги, что я зарабатывала, поступали из Голливуда», – говорила Инглз[5]5
  Говоря строго, экранизированы были всего два ее рассказа, а один послужил источником вдохновения для сюжетной линии в фильме Уэйна Вана «Китайская шкатулка» (Chinese Box, 1997).


[Закрыть].) В своей долгой писательской жизни она предпочитала почти не заниматься саморекламой, не выступала с чтениями, не давала интервью – но все это просто потому, что чувствовала, что это не ее, а не из какого бы то ни было принципа.

Затем в 1986 году «Миссис Калибан», тихонько опубликованную в 1982 году, Британский совет книжного маркетинга назвал «одним из 20 величайших американских романов», написанных живущими писателями после Второй мировой войны. (Инглз была в этом списке единственной женщиной; Мэри Маккарти[6]6
  Мэри Терез Маккарти (1912–1989) – американская романистка, критик и политическая активистка.


[Закрыть] заявила для прессы, что список этот совсем дурацкий, потому что в нем нет Набокова, пусть Набоков уже и умер.) Последовал краткий расцвет славы и продаж, после чего ее произведения опять стали не слишком известны. Даже писателей спросите о ней – и чуть ли не все ответят, что никогда о ней не слыхали, а кое-кто наверняка скажет: постойте, а это не она написала книжки про «Домик в прерии»?[7]7
  «Little House on the Prairie» (1932–1943, 1971) – серия из девяти романов для детей о жизни на американском Среднем Западе в 1870–1894 годах, написанных Лорой Элизабет Инглз Уайлдер (1867–1957).


[Закрыть] Раньше и я, к своему стыду, была одной из таких. А потом наткнулась на нее машинально – в каком-то списке! – и стала, как другие ее читатели, беззащитно почтительной, будто меня пронзило стрелой Купидона.

Произведениями Инголлз восхищались Джон Апдайк и Эд Пак[8]8
  Джон Хойер Апдайк (1932–2009) – американский прозаик, поэт и критик. Эд Пак (р. 1970) – азиатско-американский журналист и романист.


[Закрыть]. Что б ни писала она, в этом присутствует мощный импульс, и оно ненавязчиво – иными словами, подлинно – странно. Сюжеты ее движутся вперед как нечто среднее между автомобилем и джаггернаутом. Три ее повести недавно переиздали под одной обложкой и предварили вступлением Дэниэла Хэндлера, восхищавшегося ею с детства[9]9
  Дэниэл Хэндлер (р. 1970) – американский писатель и музыкант, больше всего известный серией романов для детей «33 несчастья» (A Series of Unfortunate Events, 1999–2006), опубликованных под псевдонимом Лемони Сникет.


[Закрыть]. Он отправил ей письмо с вопросами. Долгое время спустя она ему ответила, начав вот с чего:

Прошу простить меня за эту задержку с ответом на Ваше письмо. После того как много лет назад у моего «Амштрада»[10]10
  «Amstrad» – британская компания электроники, основанная в 1968 году Аланом Майклом Шугаром, чьи инициалы стали основой названия торговой марки. Компания прекратила работу в 1997 году.


[Закрыть] случился крах, жизнь моя изменилась, и покуда я не куплю лэптоп, что печатает под диктовку, мне никуда не деться от старой машины, которой я не могу управлять, и от принтера, которого я не понимаю.

Похоже, очень уместно, что пишет она о власти машины над собой. Нечто машинальное есть не только внутри самих произведений, но растворено в них – хотя, опять же, я имею это в виду в наилучшем смысле: машинальное, как танцевальные па Мёрса Каннингема[11]11
  Мерсье Филип Каннингем (1919–2009) – американский танцор и хореограф, одна из ключевых фигур современного танца.


[Закрыть] – или как спиритический сеанс. Машина, побуждающая явление призрака. «Я пишу потому, что есть тяга», – говорит Инглз. По ее произведениям чувствуется, что она позволяет конструкциям старой драмы оперировать на ее воображении; возможно, поэтому ее повестям и рассказам присуще подпружиненное свойство театра. Что интересно, излюбленный ее объем – повесть – длится примерно столько же, сколько пьеса.

В повести Инглз «Сеструха и Друган» (Sis and Bud) – истории брата и сестры, которые обнаруживают, что они приемные, – их происхождение определяет их конкретные судьбы. В «Сафари Бинстеда» (Binstead’s Safari, 1963) недооцененная жена антрополога становится, само собой, романтическим выбором бога-льва, которого антрополог отчаянно хочет изучать. (Или, возможно, бог-лев убивает жену, или она сама становится богом-львом – сказать трудно.) Таковы истории, где судьба – характер, там полные развороты фортуны (предсказуемо!) внезапны – но настроение всей этой древней высокой драмы как будто скрещено с радиопьесами середины века, а также с современной придурковатостью. В своей записке Хэндлеру Инголлз говорит: «Когда в „Челюстях-3“ (трехмерных)[12]12
  «Jaws 3-D» (1983) – американский триллер режиссера Джо Алвза.


[Закрыть] группе подводных ученых удается убить свирепого кита, а потом они обнаруживают, что на них бросается мстить кит еще больше и свирепее, потому что это мать первого кита, я вся вспыхиваю от узнавания, что это мать Гренделя из «Беовульфа»».

Зрение Инголлз одновременно древне и нынешне, и мы это наблюдаем не только в ее сюжетах, но и в том, как примечательно обращается она с деталями. Зачастую она предпочитает давать наглядные детали, но обычно – чтобы представить незначительных персонажей и события. Таксист описывается как некто, «похожий на одиннадцатилетнюю девочку с бородой». О встрече с женщиной, раздающей образцы в продуктовом магазине, мы читаем: «Они сравнивали рецепты мясной подливы, когда по одному проходу к ним рысью прискакала фигура вроде громадной куклы. Фигура была женской, одета в нечто вроде наряда тамбурмажоретки…» И напротив – распадающиеся отношения между Дороти и ее мужем Фредом описываются почти без всякой конкретности:

Каждый подспудно винил другого, в то же время ощущая обиду, ярость и вину при мысли о том, что подобное же несправедливое порицание излучается и противоположной стороной. Затем легче стало все замести под ковер; они слишком уж выдохлись, чтобы предпринимать что-то еще. И так оно и длилось: молчания, отдельность, отчаянное придумывание разговоров, которые, как оба знали, будут безнадежны.

Здесь в эмоциональном центре проза становится обща, почти зачаточна. Узор тени и блеска – или тщательно проработанного разрешения и ослепительного сияния – парадоксален. Но когда мы отворачиваемся от внутренних жизней главных героев, у нас остается их ощущение скорее полное, чем нет. Мы знаем, что чувствуют Дороти и Фред, так же, как нам известны чувства Офелии или Медеи, а не так, как мы знаем чувства Лили Барт[13]13
  Главная героиня романа американской писательницы Эдит Уортон (Идит Ньюболд Джоунз, 1862–1937) «Обитель радости» (также «В доме веселья», The House of Mirth, 1905).


[Закрыть].

О, Дороти! Инглз берет для своей героини имя, в первую очередь известное всем нам как имя девочки, которая стремится вернуться домой. Пытаясь, как это ни странно, выбраться из зачарованной земли дружбы и приключений – обратно к дому, где «не видно ничего, кроме громадной серой прерии со всех сторон»[14]14
  Из первой главы романа американского писателя Лаймена Фрэнка Бома (1856–1919) «Удивительный волшебник из страны Оз» (The Wonderful Wizard of Oz, 1900).


[Закрыть]. Миссис Калибан – блистательный эскапист с естественным даром к детали, но куда ж идти ей? Поневоле вспомнишь, что́ Шекспиров Калибан говорит о своем острове потерпевшему кораблекрушение дурню Стефано, которого Калибан принимает за бога:

 
Не бойся: этот остров полон звуков
И голосов отрадных и безвредных.
Порой как будто сотни инструментов
Звенят в моих ушах; порой проснусь я,
А пенье вновь баюкает меня,
И в сладком сне, раскрывшись, облака
Меня осыпать золотом готовы.
Так это радостно, что, пробудившись,
Я снова сон зову[15]15
  У. Шекспир. «Буря», действие III, сцена 2. Пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть].
 

Миссис Калибан

Фред забыл три вещи подряд, не успев дойти до двери, чтобы ехать на работу. Потом вспомнил, что хотел взять с собой газету. Дороти не озаботилась сообщить, что сама еще не дочитала ее. Просто вернулась и вынесла. Он еще пару минут помешкал, обхлопывая себе карманы и не понимая, брать ли ему зонтик. Она ответила на все его вопросы и подпустила еще несколько своих: нужен ли ему зонтик, если у него машина, в самом ли деле похоже, что пойдет дождь? Если у него в машине какой-то странный призвук, не лучше ли поехать автобусом и нашел ли он тот другой зонтик? Должно быть, тот где-то в конторе остался; хороший раздвижной был, и она предположила, что с ним ушел кто-то другой.

Подобную ектению они уже начитывали множество раз. Фреду как будто бы нужны установленные слова этого ритуала, чтоб не оступиться в начале дней, когда ему выпадает некое испытание – такое, из-за чего он нервничает.

– Вечером могу задержаться, – произнес он. – Там что-то с… пока еще не знаю, но позвоню из конторы. Ничего?

– Конечно. Ладно.

Она стояла у двери, пока он выходил и двигался по дорожке перед домом. Не оглянулся. И, конечно, не целовал ее на прощанье он много лет. Точно так же начиналась у него та интрижка с девушкой из рекламного отдела: допоздна засиживался в конторе. Наверное. А может, тут все взаправду, но она уже ничего в нем не понимала.

Она заправила постели, пропылесосила, умылась и оделась – и стояла у кухонной мойки, мыла посуду, когда посмотрела на радио и подумала, не включить ли его. То был крупный темно-коричневый старомодный приемник – из тех, что похожи на готический собор 1930-х годов.

Последние три недели в радиопередачах она слышала такое, что никак не могло быть настоящим. Впервые случилось в рекламе сухой смеси для кексов – женский голос совершенно обыденным тоном (как и во всей остальной рекламе) произнес: «Не волнуйся, Дороти, будет у тебя еще один ребенок. Нужно только расслабиться и перестать из-за этого маяться. Гарантию даю». И после голос опять вернулся к смеси для кексов, которая не подведет.

Она не подумала, что сходит с ума – вот так вот сразу. Сочла, что это просто ее собственные мысли силой проникают в низкочастотные звуки и их навязчивый ритм. Однако назавтра в программе новостей она услышала о курице, умевшей играть на скрипке, – «Хейфец курятников», как называли эту птицу, – а впоследствии через знакомых выяснила, что другие люди, очевидно настроившиеся на ту же волну по шкале, такого не слышали.

Ну что ж. В конце концов, это же старое радио. Очень старый приемник. Наверняка возможно, что звуковые волны в нем перепутываются или что-нибудь такое. Статическое электричество или атмосферные помехи, которые сами по себе не особенно раздражают своим шумом, а просто вмешиваются и сливаются с общим тоном той программы, с какой сталкиваются. Громкость Дороти слишком не задирала, поскольку хотела, чтобы шум оставался фоном, чтобы не давал ей тяготиться, а размышлять не мешал. Она не привыкла подбавлять громкости, когда слышала что-нибудь необычное, и по всей правде не могла сказать, где обрезалась или угасала первоначальная передача и вступала иная. Голоса звучали в точности похоже, как-то менялась только интонация – и предназначалась именно ей.

Она по-прежнему не считала, что сходит с ума. Однако о том, чтобы включить устройство, теперь думала с опаской. Как только начинались разговоры или музыка, ей становилось счастливо и расслабленно. Лишь в те мгновения, когда она осознавала, что звучит какое-то особое объявление, ее охватывали восторг ожидания и тихая тревога. Не желала она слышать больше ничего о заведении ребенка или про себя, Фреда и их брак. Покамест то первое объявление было единственным личным. Но могут же быть и другие. Она никому не рассказывала о том, что их слышит, тем паче – Фреду. Еще чего.

Она стояла, положив руку на кран, и смотрела через всю кухню на радиоприемник. Настал тот час, когда можно настраиваться на зарубежные станции и слушать классическую музыку без статики.

Она подошла к приемнику и, включив его, поймала симфонию посреди расширяющейся лестницы раскатистых аккордов. Принялась мычать себе под нос и пустила воду в раковину. Оркестр взмыл ввысь и с лязгом стал двигаться к финалу, который станет поистине невообразимым – там даже вводные барабанные дроби зазвучали, – а затем все как-то пригасло и заговорил голос, ровный и отчетливый:

Дамы и господа, мы прерываем эту передачу, чтобы сделать объявление для всех жителей района. Сегодня ранним утром на охрану Джефферсоновского института океанографических исследований напало существо, пойманное полгода назад профессором Уильямом Декстером в его экспедиции по Южной Америке. Из тщательнейшего научного анализа известно, что существо, известное в популярной прессе по кличке Чудовище Акварий, выглядит как гигантское животное, похожее на ящерицу, и способно длительное время жить как под водой, так и на суше. Кроме того, оно крайне опасно, как о том более чем свидетельствуют трагические события сегодняшнего утра, поскольку два сотрудника института – охранник Джон Келсоу и доктор Деннис Уэктер – были обнаружены мертвыми и жутко изувеченными у открытой клетки животного. Когда в Институте только поселили Аквария, существовала надежда, что он привлечет исследователей со всей страны, однако те ученые, кому поручили изучать его повадки, пришли к единодушному мнению, что существует немалая опасность того, что контакт с большим количеством людей может привести к заражению его каким-нибудь заболеванием; пусть оно и безопасно для рода людского, но может оказаться смертельным для его таинственно иной физиологии. К тому же, добавили специалисты, он обладает невероятной силой и его следует считать крайне опасным, особенно если распалить в нем ярость. Предупреждение это нынче оказалось трагически обоснованным, как о том может быть известно лишь близким этих двоих – тех, кто погиб, преданно и храбро выполняя строгий долг искателей знания. Мы настаиваем на этом предупреждении, адресованном всем, кто находится в окру́ге: животное свирепо, и к нему не следует приближаться ни при каких условиях. Если вы увидите его, звоните в полицию немедленно. Повторяем: чудовище опасно.

На миг Дороти решила, что известие об Акварии – одно из ее особенных объявлений. Но так быть не могло. Особые голоса никогда не звучали подолгу, и было в них что-то тихое, близкое, как во сне, – их было слышно в ухе так, словно порождал их сам орган слуха, а не что-то извне его. Эту же тираду произнесли обычным эмоционально подогретым бубнежом торговца-рекламщика.

Если бы Скотти выжил, она б сейчас звонила в школу и ставила их в известность, что из-за этого предупреждения сама заберет его днем. Пусть даже теперь он был бы взрослый мальчик; сколько ему? Умер он от обычного наркоза, какой дают перед простым удалением аппендикса, и после объяснить ей это могли только «индивидуальной реакцией», «непредвиденной аллергией» и «лекарственной непереносимостью». А несколько месяцев спустя она потеряла ребенка. Тут-то все с Фредом и начало меняться. Первый удар оглушил обоих, а вот второй отвратил их друг от дружки. Каждый подспудно винил другого, в то же время ощущая обиду, ярость и вину при мысли о том, что подобное же несправедливое порицание излучается и противоположной стороной. Затем легче стало все замести под ковер; они слишком уж выдохлись, чтобы предпринимать что-то еще. Так оно и длилось: молчания, отдельность, отчаянное придумывание разговоров, которые, как оба знали, будут безнадежны. Задолго до того, как стал ей неверен, Фред предложил спать в разных постелях. У обоих бывали неполадки со сном, и они просыпались в разное время. Да и, в конце концов, не то чтоб они теперь как-то извлекали прок из того, что спят вместе. Она поняла, что это конец, когда он так сказал, но в ней не было силы что-то с этим поделать. В нем тоже немного сил, похоже, было, иначе они б уже развелись. Заметай все под коврик достаточно долго – и хоть из дому съезжай.

В десять минут двенадцатого зазвонил телефон, и Фред сообщил ей, что машина – его знаменитая любовно холеная старая машина – сломалась опять и он задержится, а к ужину, возможно, приведет кого-то с собой. Просто закусить, потому что им нужно кое о чем переговорить.

– Тогда выясни, вегетарианец он или еще какой маньяк здоровой пищи, будь добр! – попросила Дороти. – Не намерена я подавать стейк тому, кто станет орать мне свои волшебные мантры.

– Нет, он не из этих. Что угодно. Пиво и сэндвичи.

– Ох нет, я вам что-нибудь горячее приготовлю. Но если ты мне прямо сейчас не скажешь, чего от меня хочешь, это будет спагетти-болоньезе и салат. И мороженое.

– Годится. До встречи, – сказал он и повесил трубку – задолго до того, как она рассчитывала на это. Такое слегка расстроило ее и раздосадовало – сперва из-за него, затем из-за самой себя.

Она переоделась в трико и занялась упражнениями в свободной спальне. Делала настоящие танцевальные упражнения, а не те, какие нужно лишь для того, чтобы поддерживать себя в форме. Начала без музыки, а потом внесла радио и включила его.

Ей нравилось в гостевой комнате, где никогда не бывало гостей. Вообще-то предназначалась она для сундуков или мебели. Та, куда они селили гостей, была намного больше. Эту же комнату она выкрасила сама, повесила занавески. Там уже стояла кровать, а ванная располагалась по соседству. Первоначально они считали, что это станет игровой для детей, что было бы удобно – комната на первом этаже. В нижнем ящике одного комода все еще лежали две-три игрушки Скотти. Фред сюда и близко не подходил. Вероятно, считал, что здесь по-прежнему полно садовой мебели, крокетных комплектов и прочего, что Дороти успела перенести, когда мистер Мендоса выстроил им сарай во дворе.

Она как раз выполняла движение, как сама считала, из «Лебединого озера», когда музыка замедлилась, и тихий голос из радиоприемника очень слабо произнес – так, что ей едва удалось разобрать слова: «Все в порядке, Дороти. Все будет хорошо».

Она выпрямилась и поняла, что вся в поту. Музыка звучала дальше как ни в чем не бывало. Дороти зашла в ванную и разделась, постояла под коротким выплеском воды из душа, переоблачилась, прополоскала трико, чтобы смыть пот, и развесила их на штанге душевой занавески.

Съездила в городок и купила грибов, мяса и сыра. В супермаркете кто-то с разбегу кинулся к ее продуктовой тележке и врезался в нее. Оказалось, ее подруга Эстелль, которая сказала:

– Так, дамочка, ваша страховая компания должна мой страховой компании четыре миллиона дубов. И в этом супермаркете вы больше никогда за руль не сядете.

– Лихач на дороге, лихач на дороге, – нараспев произнесла Дороти и рассмеялась. В ответ тоже толкнула ее. Девушка за кассой у выхода глянула на них так, точно они портят товар.

Всякий раз оказываясь с Эстелль, Дороти становилась громогласнее, по-детски дурашливей и счастливее, чем с кем бы то ни было еще. Эстелль вытягивала у людей на поверхность их хулиганские инстинкты. Когда они только еще познакомились, все закончилось тем, что в кухне у Эстелль они выпили целую бутылку хереса в два часа дня и пересказали друг дружке свои печальные жизни, на слух показавшиеся такими безнадежными, что обе наконец расхохотались и не могли остановиться несколько минут. С тех пор они и дружили.

– Зайдешь, кофе выпьешь? – спросила Эстелль.

– Я бы за, только ненадолго. Фред приведет кого-то из конторы на ужин.

– И ты спешишь выполнять свои супружеские обязанности. Господи, вот по чему я не скучаю.

– Да ты шутишь. Они получат спагетти, и уж лучше пусть им понравится.

Они сравнивали рецепты мясной подливы, когда по одному проходу к ним рысью прискакала фигура вроде громадной куклы. Фигура была женской, одета в нечто вроде наряда тамбурмажоретки и несла поднос на ленте, которая охватывала ей загривок. Из-под некой разновидности военного кивера, сочиненного из картона, выкрашенного в металлический цвет, красной блескучей пыли и боковых розеток, кустились длинные локоны. Весь поднос покрывали крошечные квадратики сыра, из середки каждого кусочка перпендикулярно вверх торчала зубочистка.

– Дамы, можем ли мы вас заинтересовать сегодняшним особым предложением? – начала девушка и тут же разразилась шквалом рекламного трепа, почти что целиком лишенного выразительных интонаций. Чтобы прервать ее, Эстелль потянулась к одной зубочистке и, помедлив с минутку, пока Дороти боялась, что она заткнет кусочком сыра девушке рот, все же сунула его в свой. Но голос, очевидно, никак не связанный с опущенным долу взглядом девушки и едва шевелящимися губами, не умолкал. Глаза ее вообще-то смотрели так, словно девушка временно удалилась с Земли: глядели издали, с другой планеты. Лицо она поворачивала то к одной из них, то к другой, а голос перечислял швейцарские, американские и французские сыры.

– Ну и как? – прошептала Дороти.

– Скажу, когда дожую, – ответила Эстелль, делая вид, будто ей трудно зубами размалывать сыр.

Девушка сунула поднос Дороти.

– Э-э, нет, спасибо.

– Покупать не обязательно.

– Ну, боюсь, я только что купила тот сыр, что был мне нужен.

– Этот – особое предложение. – Прозвучало обвинением. Она предложила поднос с большею силой. Дороти отступила на шажок. Девушка надвинулась.

– Пармезан, – торопливо произнесла Дороти. – Только такой сочетается с тем, что я готовлю на ужин. Ну и как, Эстелль?

– Сами попробуйте, – встряла продавщица.

– Тусклый и скучный, с оттенком пластмассы, как у плавленого сыра.

– Это не плавленый сыр, – заговорила девушка своим ясно-отчетливым машиноподобным голосом. – Этот сыр изготавливается из лучших…

– Ладно, ладно.

Дороти спросила:

– А вы много его сегодня продали? В смысле – больше, чем если бы просто табличку на прилавок с сыром поставили?

– Об этом вам придется спросить у координатора рекламной акции. У меня нет данных об объеме продаж.

Девушка совершила поворот кругом и вновь загарцевала по проходу. Эстелль произнесла:

– Поневоле себя спросишь, что с ними делают. Не хихикнет, никак не отреагирует, ни признака жизни в ней. А ведь совсем молоденькая.

– Плавленые, как сыр. Мне однажды довелось таким вот заниматься в предрождественской давке. Знаешь, некоторые останавливались и слушали, как ты повторяешь одно и то же по пять раз.

– А чем ты торговала?

– Ой, какой-то особой косынкой, которая, по сути, ничем не отличалась от любых других. Показывала все способы, какими ее можно повязать. Глупо, конечно. Есть всего два способа, как завязать косынку при ветре, чтобы не слетала.

– Гляди, вот она опять.

Дороти повернулась и увидела, как на них надвигается тамбурмажоретка, продающая сыр.

– Не, это другая, но в точности, как та.

– Доброго вам дня, дамы. Не могли бы мы заинтересовать вас нашим специальным предложением сыра дня? Этот сыр, созданный из лучших ингредиентов…

– Ох, большое спасибо. Но…

– Прости, детка. Твоя подруга только что тебя опередила, – сообщила ей Эстелль. – Надеюсь, вы не за комиссионные работаете или как-то.

– Все равно спасибо, – сказала Дороти. Девушка развернулась и отправилась на поиски других покупателей.

Эстелль произнесла:

– Если у нее мозги есть, она нырнет за угол и слопает половину своих образцов, чтоб они решили, что она замечательно торгует.

– В таком месте их, вероятно, рентгеном просвечивают на зубочистки, прежде чем разрешат уйти домой. Ты где-нибудь видела столько наклонных зеркал и скрытых камер?

– Жуть берет. Вот правда. Это осуществившаяся пресвитерианская мечта – ну, знаешь, Бог все видит, Он следит за тобой, где б ты ни была и что бы ни делала.

– Спорим, на самом деле он вышел на кухню за пивом из холодильника.

– Да ты глянь только, невероятно, а? Вот еще одна.

К ним скакала третья продавщица. На сей раз они попробовали от нее увернуться – и впервые заметили в девушке какие-то признаки жизни, поскольку возбуждение охоты гнало ее за ними следом, подбородок задран, глаза сверкают в надежде. Они почти добрались до касс, когда она их настигла. Дороти все объяснила, не успела Эстелль как-то съязвить.

Пока шли до парковки, Дороти произнесла:

– В конце концов, я уверена, кто-то вбивает им в головы, что так они принимают вызов, а навязывать людям эти штуки – некая блистательная цель.

– Бойцы плавленой сырности, фу. На кофе заедешь?

– Ладно, только по-быстрому.

Эстелль поехала первой. Двигалась она медленно, потому что Дороти водила осторожно, а если ее торопить, становилась дерганой. Эстелль же, напротив, была прирожденной лихачкой с великолепной реакцией, но в привычке у нее было выискивать риск, особенно если она считала, будто может преподать другому водителю урок. Просто повезло, что она до сих не попала ни в какую серьезную аварию – или как минимум на нее не подали в суд.