Текст книги "Право крови"

– Обычный для них подход. Если им чего-либо не постичь, от непостижимого непременно нужно избавиться. Сколь горестен день, когда этот Пророк начал проповедовать свою вздорную ересь…

Шагнув к Серентии, верховный жрец встал с нею рядом и ободряюще обнял ее плечи.

– Но мы-то не из Собора, дитя мое! Церковь Трех неизменно учит решать дела миром, тебе ведь об этом известно? Вот и хорошо! Мне вовсе не хочется, чтоб ты полагала, будто мы явились ради того же самого, что и они! Нет, мы здесь затем, чтоб поступить в точности наоборот, а наша с тобою случайная встреча в сию благословенную минуту, несомненно, есть знак, ниспосланный свыше! Ты сможешь отвести меня к своему Ульдиссиану, и со всеми нашими затруднениями будет покончено…

– Но…

Внезапно Серентия почувствовала, как трудно ей собраться с мыслями. Все в голове перепуталось – совсем как в ту минуту, когда с нею заговорила Лилия. Однако тут ей кое-что вспомнилось. Ульдиссиан направлялся в великий город… и уж точно не желал иметь дело ни с какой сектой, будь то хоть Собор, а хоть Церковь.

– Нет, не могу. Ульдиссиан не хотел бы, чтоб я…

Малик напружинился всем телом. Рука его внезапно скользнула за спину Серентии, легла на шею у основания черепа. Почувствовав боль в затылке, Серентия хотела было вскрикнуть, да только язык не послушался. Тело тоже слушаться не желало. По-прежнему исправно служил ей один только разум, но он оказался пленником недвижной бренной оболочки.

– Как жаль, что ты не желаешь прислушаться к голосу разума, дитя мое, – заметил рослый священнослужитель. В его голосе больше не чувствовалось ничего умиротворяющего. – Однако к своему Ульдиссиану ты нас все же проводишь. По коням! – скомандовал он, бросив взгляд на мироблюстителей. – Живей!

Мироблюстители дружно повскакивали в седла, а Малик подвел Серентию к собственному коню. Вблизи его жеребец отчего-то внушал нешуточную тревогу, но ноги Серентии, послушные воле верховного жреца, не позволили отпрянуть прочь. Вместо этого она взобралась на спину коня впереди пленителя, а тот, одной рукой ухватив поводья, крепко обнял ее второй.

– Ну же, – прошептал он ей на ухо тем же доброжелательным тоном, каким говорил вначале, показавшимся дочери Кира насмешкой над ее беспомощностью. – Ну же, дитя мое, укажи мне дорогу.

Левая рука Серентии сама собой поднялась, безошибочно указывая в сторону лагеря.

– Хорошо. Превосходно! Смотри же: увидишь своего друга – не забудь об улыбке. Мне очень не хотелось бы вселить в его сердце тревогу…

Уголки ее рта поднялись кверху. Малик негромко хмыкнул… и пришпорил коня.

Глава восьмая

Во сне Ульдиссиана охватило странное беспокойство. Казалось, над ним вдруг нависло нечто недоброе, стремящееся завладеть его душой, пока он, спящий, беззащитен.

Беспокойство набрало такую силу, что Ульдиссиан начал пробуждаться. Однако, открыв глаза, он увидел над собой вовсе не какую-то адскую тварь вроде той, что напала на спутников, а безупречно прекрасный лик Лилии. Присевшая рядом, аристократка склонилась к нему.

– Не захворал ли ты, любовь моя? – прошептала она.

– Давно ли… давно ли ты здесь, со мной?

– Только что воротилась. Ты так мирно спал, что мне не хотелось тебя тревожить. Прости, если нарушила твой покой.

Ульдиссиан сдвинул брови. Теперь, после пробуждения, его тревога многократно усилилась… только причина ее находилась не в лагере – скорее, где-то поблизости.

– Лилия, – пробормотал он, – ступай-ка к костру, к остальным. Ступай прямо сейчас.

– Отчего? – подняв брови, удивилась она. – Что случилось?

– Делай, что говорят…

Быстро поднявшись, Ульдиссиан едва не толчком отправил светловолосую девушку к середине лагеря и, к немалому собственному смятению, обнаружил у костра только Мендельна.

– Где Ахилий? – резко спросил он брата. – Где Серри?

– Ахилий пошел поохотиться, – оглядевшись, отвечал Мендельн. – А Серри, по-моему, должна быть где-то неподалеку. Она всего-навсего отправилась собрать побольше хвороста…

– Ульдиссиан, я уверена, она вот-вот вернется, – вмешалась Лилия, пытаясь унять тревогу дюжего крестьянина. – Причин для волнений нет…

Однако Ульдиссиан чуял недоброе, причем где-то близко, совсем близко. Еще немного, и…

За спиной Мендельна послышался шорох. Испуганный, брат Ульдиссиана поспешил к остальным.

Из зарослей выступила Серентия.

Ульдиссиан перевел было дух… но тут позади дочери торговца на свет костра вышел незнакомый темноволосый человек. Превосходивший ростом даже Ульдиссиана, он несколько уступал ему в ширине плеч, но силой явно обладал немалой. Лицо новоприбывшего лучилось благожелательностью, а манера держаться кое в чем напомнила Ульдиссиану отца… однако все это утратило важность, как только крестьянин разглядел, во что незнакомец одет.

Одет он был в ризы служителя Церкви Трех – и притом, надо заметить, одного из высших ее иерархов.

– Ульдиссиан, – заговорила Серентия, – я привела с собой друга. Его зовут Малик, и он хочет помочь нам.

Ульдиссиан едва не нахмурился. Кому-кому, а Серентии следовало бы понимать, как он воспримет появление священнослужителя – особенно после смуты в Сераме. Конечно, Серентия всю жизнь была девицей довольно верующей, но он полагал, что теперь-то все это для нее позади. О чем она только думает?

– Я пришел предложить вам заступничество Церкви Трех, – учтиво добавил Малик и развел руки в стороны, будто показывая, что безоружен. В глазах его ярко вспыхнуло отражение пламени костра, устремленный на Ульдиссиана взгляд едва ли не завораживал. – Сие дитя рассказало мне об ужасной несправедливости, учиненной над тобою от имени Собора Света. Церковь Трех отнюдь не одобряет столь чудовищного поведения. Мы убережем тебя от всех угроз со стороны пособников Пророка…

Несмотря на все, с ним случившееся, несмотря на глубочайшее отвращение к подобным Малику, Ульдиссиану в глубине души захотелось послушаться этого человека. В этом священнике чувствовалось некое понимание. Казалось, ему ведома по-прежнему таящаяся в сердце крестьянина боль. Ульдиссиан открыл было рот, собираясь пригласить пришедшего в лагерь…

Но в этот миг пламя костра прянуло вверх, взметнулось выше темени рослого священнослужителя. Малик невольно отшатнулся прочь от разбушевавшегося огня… а, отшатнувшись, оторвал взгляд от Ульдиссиана.

Казалось, чья-то рука сорвала с крестьянина накинутое на голову одеяло. Казалось, он ненадолго ослеп, ослеп подчистую… и только теперь понял, что Малик, пусть на короткое время, заворожил его, подчинил себе его мысли и чувства.

– Серри! – взревел Ульдиссиан, вмиг закипев от ярости. – Серри, живее ко мне! Живее!

Без заминки, словно Серентия не расслышала или отчего-то не смогла послушаться, не обошлось. Но вот, охваченная сильнейшей дрожью, темноволосая девушка вскрикнула и отбежала от Малика. Не успевший схватить и удержать ее, жрец взглянул на Ульдиссиана с невыразимой злобой.

Как только Серентии удалось улизнуть, в лагерь толпой хлынули воины – конные, пешие, в латах, в сдвинутых на лоб капюшонах… Подобных Ульдиссиан уже видел и неприязнью к ним проникся не меньшей, чем к инквизиторам из Собора Света. Возможно, воины Церкви Трех и звали себя «мироблюстителями», но на поверку были ничем не лучше головорезов под командованием недоброй памяти брата Микелия. Стремились они к одному – к власти над людскими умами и душами, а тех, кто, вроде Ульдиссиана, не преклонял перед ними коленей, отыскивали способы обвинить во всех смертных грехах.

В мгновение ока крестьянин заново пережил несчастья, постигшие Серам, снова увидел ту же самую ненависть, снова услышал ту же самую ложь…

– Ну, нет! – прорычал он бегущим к нему. – С меня хватит!

Воздух подернулся рябью.

Словно сметенные незримой дланью, мироблюстители разлетелись во все стороны. Двоих с такой силой швырнуло о ближайшие деревья, что их тела обвились вкруг стволов, точно стебли ползучих вьюнов. Еще один воин, взлетев над землею на добрый десяток ярдов, скрылся в густой листве. Прочие, оглушенные, попадали наземь у границ лагеря.

– Впечатляюще, – все тем же отеческим тоном объявил Малик, не в пример своим прихвостням, не поддавшийся действию неведомых сил. – Какие таланты ты мог бы развить, при должном обучении… Подумать только, что ты сумел бы освоить…

Глаза его сузились, снова необычайно ярко сверкнули в отсветах пламени.

Под навалившейся сверху сокрушительной тяжестью Ульдиссиан рухнул на четвереньки. Казалось, его вот-вот вомнет в слежавшуюся землю. Каждый мускул напрягся, каждая жила вздулась, в голове зазвенело, будто череп готов разлететься в куски. Крестьянин отвел взгляд в сторону, но от сотворенных священнослужителем чар освободиться не смог. Мендельну с Серентией пришлось еще хуже: оба уже распластались ничком по земле. Лилии Ульдиссиан не видел, однако мысль о том, что в эту минуту она тоже изо всех сил борется за жизнь, придала ему сил, помогла пусть с трудом, но встать на колено.

– Весьма, весьма сильная воля, – отметил человек в одеяниях Церкви. – С каким удовольствием господин окончательно сломит ее!

Мощь, пригибавшая Ульдиссиана книзу, многократно усилилась. Снова упав, он ткнулся в землю лицом. Переносицу пронзила резкая боль. Сомнений быть не могло: нос сломан. Из ноздрей заструилась кровь.

– Связать его, – велел церковник.

До ушей Ульдиссиана донеслось шарканье подошв: прислужники Малика бросились выполнять приказание.

– Прочие нам ни к чему.

«Прочие ни к чему…»

С долгим, исполненным муки криком Ульдиссиан поднялся на корточки. Голова гудела, сердце билось, как бешеное, однако все это затмило собой чувство невыразимого торжества. Встав на ноги, он обнаружил перед собою пару весьма удивленных мироблюстителей. Не успели они опомниться, как сын Диомеда схватил обоих за горло.

Пальцы едва коснулись их шей, но над поляной разнесся звучный хруст кости. Мироблюстители дернулись и рухнули к его ногам, причем позвонки их сокрушила вовсе не обычная сила мускулов.

Однако его воскресение особого впечатления на Малика не произвело. Взглянув на огонь, разрушивший его магнетические чары, он вновь устремил взгляд в сторону Ульдиссиана.

– Все это можно уладить куда более приятным образом, дитя мое. Для тебя приготовлено место в Церкви. Примас почувствовал твою силу и рад будет принять тебя, как сына…

– Я не хочу иметь никаких дел ни с тобою, ни с ним!

– Недальновидное решение, дитя мое. Будущее этих земель и всех земель в мире – за Церковью Трех. Тем же, кто не узрит света, суждено пасть, навеки кануть во тьму…

Но именно тьму, одну только тьму, Ульдиссиан и видел перед собою, глядя на верховного жреца. Малика окружало нечто такое, чего измученный крестьянин никоим образом не мог связать с чем-либо чистым и светлым. Напротив, незримый ореол, излучаемый Маликом, внушал Ульдиссиану отвращение, какого он отроду не испытывал. Теперь он был уверен: приближение верховного жреца и заставило его пробудиться.

Мироблюстители быстро оправились, окружили лагерь кольцом. Серентия стояла рядом с Мендельном, словно бы погруженным в глубокие раздумья, а слева от себя Ульдиссиан наконец-то увидел Лилию. Держалась она так же спокойно, как Малик, однако ее спокойствие, очевидно, порождала твердая вера в возлюбленного. Лицо аристократки лучилось непоколебимой уверенностью… уверенностью в способности Ульдиссиана спасти их всех.

Воодушевленный этим, он перевел взгляд на брата с дочерью торговца и, наконец, вновь повернулся к священнику.

– Я же сказал, что не хочу иметь с Церковью ничего общего. Убирайся немедля, не то…

– Искренне сожалею о том, к чему ты меня принуждаешь, дитя мое, – отвечал Малик, бросив взгляд за спину намеченной жертвы. – Как же прискорбно, что из-за твоей несговорчивости остальным придется мучиться много более необходимого!

Глаза его угрожающе сузились.

– Как же это прискорбно… а ведь виноват во всем только ты.

Мироблюстители подались вперед. В тот же миг из костра сами собой выпрыгнули несколько пылающих сучьев. Упав на землю у самых Ульдиссиановых ног, они немедля сделались гораздо длиннее и толще. Языки пламени плясали на них по-прежнему, но дерева более не пожирали.

Увеличившись в несколько раз против прежнего, сучья собрались вместе и приняли новый облик… обернулись куклой, карикатурным подобием человека. Два самых длинных сука стали ногами, два покороче – руками, а шишковатый древесный нарост сошел за голову.

Словно бы порожденная кошмарным сном, кукла из палок ничуть не уступала крестьянину ростом. Шишковатая «голова» повернулась к Малику.

– Взять его, – бесстрастно велел священнослужитель.

Охваченный пламенем, голем ринулся к Ульдиссиану. Пылающие руки чудовища сомкнулись вокруг его собственных, притянули их к телу не хуже петли палача.

Жар оказался невыносим. Пламя едва не лишило Ульдиссиана зрения. Тогда он зажмурил глаза, но свет пламени пронизывал веки насквозь. Задохнувшись, Ульдиссиан жадно втянул ртом воздух, но все его старания завершились лишь обжигающей болью в легких.

Однако же его муки должны были оказаться куда как страшнее. Правду сказать, Ульдиссиану следовало бы уже сгореть заживо, плоти его – обратиться в пепел, костям – почернеть…

Но нет, тут-то Ульдиссиану и вспомнилось, что смерти его Малик не хочет. Малику хочется привести к господину, к Примасу, сговорчивого, готового принять его веру новообращенного. Верно, он может измучить крестьянина, довести его до грани отчаяния, но рисковать жизнью того, за кем охотится, верховный жрец не осмелится.

Стоило осознать это – и ход схватки повернулся в пользу Ульдиссиана. Настрого приказав себе забыть о боли, он испустил вызывающий рев и вырвался из объятий голема.

В лицо дунуло сильным холодом, за коим последовал оглушительный грохот и треск. Ульдиссиан вздрогнул, а как только прояснилось в глазах, увидел перед собою груду дымящихся сучьев – все, что осталось от творения Малика.

Впрочем, на сем дело не завершилось. Едва Ульдиссиан бросил взгляд на обожженные руки, ожоги начали исцеляться. Устрашающе почерневшая, побагровевшая кожа на глазах сделалась свежей, розовой – ни пятнышка, ни единой родинки. Даже одежда больше не источала ни струйки дыма, не говоря уж об огне.

Но радость победы, преодоления нового трюка верховного жреца, быстро померкла: Ульдиссиана вновь охватила тревога за Лилию и остальных. Беззащитным, им вряд ли удастся выстоять против умелых, жаждущих крови мироблюстителей…

Однако все трое оказались целы и невредимы. В самом деле, воины Церкви Трех обступили их со всех сторон, но ничего иного злодеям добиться не удалось. Все прочее завершалось пшиком. На глазах Ульдиссиана нацеленный в брата клинок всего-навсего отскочил от него, остановленный чем-то в нескольких дюймах от жертвы. Другой мироблюститель, вознамерившийся схватить за горло Ахилия, едва не сломал пальцы о воздух близ шеи охотника. То же самое творилось и вокруг Серентии, как раз в этот миг встретившейся с ним взглядом. В отличие от атакующих, не понимавших, в чем дело, она поняла все. Округлив глаза, дочь Кира кивнула, склонила голову перед могуществом Ульдиссиана.

Что же до Лилии… аристократка стояла прямо позади него, также под яростным, однако тщетным градом ударов оружия ревностных служителей Церкви Трех. Окруженная врагами со всех сторон, держалась она безмятежно, выжидающе, а на Ульдиссиана, подобно Серентии, взирала, будто твердо зная: он защитит, убережет от любой опасности.

Этого оказалось довольно, чтобы его лицо, вопреки обстоятельствам, озарилось улыбкой. Не прекращая улыбаться, Ульдиссиан повернулся к виновнику всех бед.

Малик, в кои-то веки, не улыбался и равнодушия более не изображал. Брови его были сдвинуты к переносице, а в темных, темнее ночи глазах Ульдиссиан углядел с трудом сдерживаемую ярость. В руках верховный жрец держал небольшую, инкрустированную самоцветами шкатулку, обращенную крышкой к скудоумному противнику.

– Что ж, ты сам это на себя и навлек. Господин получит тебя живым, дитя мое, пусть даже я представлю ему только твое едва бьющееся сердце.

С этими словами он откинул крышку шкатулки.

Ульдиссиан невольно втянул голову в плечи… но тут же увидел, что в шкатулке нет ничего, кроме трех блестящих драгоценных камней. Несмотря на неверный, пляшущий свет костра и отделявшее его от верховного жреца расстояние, он, сам не ведая как, сумел разглядеть каждый – и синий овальный камень, и золотистый, прямоугольный, и самый крупный, чистой воды бриллиант, имевший форму слезы. Самоцветы лежали в шкатулке в специальных выемках, количество которых указывало на наличие четырех камней, однако четвертое гнездо было пустым.

– Ты что же, мзду мне предлагаешь за обращение в твою веру? – охваченный любопытством, спросил он.

В ответ Малик провел по каждому из самоцветов кончиком пальца.

– Нет. Я намерен заставить тебя молить о позволении обратиться к ней.

Мироблюстители разом прекратили свои бесплодные атаки и отбежали к верховному жрецу. Малик не обратил на них внимания. Его больше интересовало открытое пространство между ним и Ульдиссианом.

Миг – и там, над землей, заклубился едкий дым, никак не связанный ни с костром… ни с каким-либо прочим зримым источником.

Одолевший и магнетические чары, и сокрушительную тяжесть, и ожившее пламя, дыма Ульдиссиан не страшился. Набрав в грудь побольше воздуха, он шагнул вперед. Ему бы только пройти сквозь дым, а там и до горла церковника недалеко…

Однако сзади раздался необычайно пронзительный, тревожный крик Лилии:

– Нет, Ульдиссиан! Не так, не так! Берегись прячущихся в дыму!

Не успел ее голос отзвучать, прямо перед крестьянином возникла жуткая тварь. В клубах дыма мелькнули бритвенно-острые шипы над чем-то вроде трех рук и огромная, формой напоминавшая луковицу голова, с виду слишком тяжелая для любого обычного живого существа. Зловеще блеснув двумя парами изжелта-белых глаз, диковинная тварь шагнула Ульдиссиану навстречу…

И тут страшилище в мгновение ока окуталось сверкающим серебристым ореолом. Высоко вскинув все имеющиеся конечности, тварь испустила негромкий сдавленный хрип… а затем попросту растаяла в воздухе.

Но если от этого ужасающего противника Ульдиссиан каким-то чудом избавился, из дыма на смену ему появились еще два потусторонних создания – каждое в своем роде еще причудливее того, которое только что сгинуло. Тело первого с виду казалось только-только освежеванным, и состояло из ног, с когтистыми ладонями вместо ступней, вкупе с бочкообразным туловищем да жилистым шипастым хвостом. Головы у монстра не было – лишь зияющая дыра наверху, уснащенная кошмарными острыми выростами вроде зубов, щелкнувшими в воздухе перед самым Ульдиссиановым носом.

Его адский собрат являл собой нечто вроде скелета с головою изголодавшейся хищной птицы. Над плечами птицеголового торчала пара недоразвитых перепончатых крыльев, руки заканчивались не ладонями, не когтями, но многочисленными присосками, а ноги изгибались назад, точно лапки кузнечика.

Где-то позади них, в отдалении, за пеленой дыма, прозвучал голос Малика.

– Люцион, – только и вымолвил верховный жрец.

Птицеголовый с невероятным проворством прыгнул вперед. Только что стоял перед Ульдиссианом, а в следующую секунду врезался в крестьянина. Сбитый с ног на землю, Ульдиссиан услышал басовитый скрежещущий звук с той стороны, где возникла вторая тварь.

Конечности с присосками потянулись к груди и горлу человека, и способ помешать врагу у Ульдиссиана нашелся только один. Схватив руками устрашающие лапы врага за запястья, мужчина стал удерживать верхнюю часть птицеголового от себя как можно выше.

– Они, дитя мое, оставят в тебе как раз достаточно жизни, чтоб Примасу было, над чем потрудиться, – небрежно заметил Малик, перекрывая шум схватки. – Не более.

Попробовал Ульдиссиан изгнать их, подобно огненному голему, но эти создания оказались, скорее, сродни тому самому демоническому охотнику из лесной чащи. Нет, эти даже превосходили ту тварь. Сам не понимая, отчего, Ульдиссиан был уверен: монстр, уничтоженный им на днях, куда ничтожнее этих злобных чудовищ.

Над головой Ульдиссиана навис длинный острый клюв. Он ожидал, что тварь схватит его, а то и попробует пробить клювом череп… но вместо этого враг, разинув клюв во всю ширь, испустил раздирающий уши визг, от которого в теле крестьянина затряслись, задрожали все косточки, визг без конца и перерыва…

Казалось, под напором этого жуткого визга Ульдиссиан вот-вот лишится чувств. Оставалось одно. Превозмогая боль в ушах, крестьянин решился выпустить одно из запястий птицеголового, потянулся освободившейся рукой к его клюву, но, стоило разжать пальцы, присоски тут же прилипли к груди.

Где бы они ни коснулись кожи, тело пронзала тупая, леденящая кровь боль, но Ульдиссиан, как и прежде, не мог допустить, чтобы она взяла над ним верх. Напрягая все силы, он дотянулся до клюва монстра и с громким натужным воплем сжал его, накрепко сомкнул челюсти. Птицеголовый замотал головой в попытках освободиться, однако тянуть из человека то, что Ульдиссиан счел ничем иным, как жизненной силой, не прекращал.

По-прежнему одолеваемый головокружением, Ульдиссиан попытался отпихнуть врага от себя. Но тут кто-то схватил его за ноги и, заодно с навалившимся сверху птицеголовым, поволок по земле… да не куда-нибудь – прямо туда, где он в последний раз видел второго демона.

Вовсе не жаждавший выяснить, какие ужасы готовит ему вторая тварь, Ульдиссиан удвоил усилия, но от первого врага освободиться не смог. Та сила, что исправно защищала его до сих пор, отказала напрочь, и ему оставалось только гадать, в чем тут дело. Может быть, в том, что он непривычен подолгу управляться с нею в столь безрассудной манере? Будь у него время, Ульдиссиан наверняка разобрался бы, как без труда одолеть и то и другое страшилище, но времени-то сейчас и нет!

Смерти он, памятуя о том, что нужен Малику живым, не боялся, однако в остальных отношениях его самочувствие верховного жреца более не заботило. Измочаленного, окровавленного, едва дышащего обрубка, очевидно, будет вполне довольно, чтобы порадовать его господина, загадочного и явно не отличающегося состраданием Примаса.

Тем временем ненасытные присоски птицеголового уже порядком изнурили его. Ульдиссиана охватил страх: что станется с остальными, если он проиграет бой? Особенно ярко вспыхнул в памяти доверчивый взгляд Лилии… Несомненно, их всех истребят, если уже не истребили. Ульдиссиан ведь понятия не имел, хватает ли его защиты хоть кому-то из троих спутников, и, кстати сказать, что случилось с Ахилием, который ушел охотиться, да так и не вернулся. Вдруг лучник погиб первым, убитый мироблюстителями еще в лесу…

Онемение, охватившее ступни, мало-помалу ползло дальше, кверху, и винить в этом – Ульдиссиан знал – следовало не птицеголового. Выходит, за него принялись оба демона, а если так, ему наверняка конец.

– Л-лилия, – промычал он. – Л-ли…

Внезапно все тело его содрогнулось, но вовсе не из-за того, что творили с ним чудовищные враги. Сын Диомеда почувствовал колоссальный, невиданный прилив сил. Миг – и он не только будто родился заново, но стал много могущественнее, чем когда-либо прежде. Какой же ничтожной казалась теперь объединенная мощь обеих тварей! При одной мысли о том, что он так опасался потерпеть поражение от им подобных, Ульдиссиана охватил безудержный смех.

Взбодрившийся, Ульдиссиан еще крепче сомкнул пальцы на клюве первого демона. Однако на сей раз он намеревался не просто отвести клюв в сторону.

Стоило ему разок поднажать, клюв чудовища треснул. Демон, забулькав горлом, принялся вырываться. Темно-зеленый гной, брызнувший из трещин, обдал Ульдиссиана с головы до ног, но жжение, причиняемое каждой из тошнотворных брызг, затмил собою азарт, неодолимое желание испытать, на что он еще способен. Новая сила бурлила в нем, точно река, вышедшая из берегов, питала его непрестанно. Казалось, тело растет, прибавляет в величине. В сравнении с врагами он стал исполином, титаном.

Да что там «титаном» – богом…

* * *

Уже не впервые почуяв неладное, Малик озабоченно сдвинул брови. Вначале, едва демоны материализовались, деревенщина нанес удар практически моментально. Столь легкая победа Ульдиссиана над пирио, обладателем бритвенно-острых шипов, самым грозным из слуг, предоставленных ему в услужение господином, ошеломила верховного жреца куда сильнее, чем могло показаться со стороны. Все завершилось настолько быстро, что Малик даже не почувствовал всколыхнувшейся в крестьянине мощи.

Но два оставшихся демона взялись за дело согласно его желаниям и, судя по всему, были вполне готовы живо разделаться с жертвой. Дабы они наверняка не увлеклись – обычно демоны к этому склонны – и не погубили Ульдиссиана, Малик пустил в дело всю остроту чувств, следил за каждым их движением. Говоря откровенно, верховный жрец участвовал в этой схватке, как будто бился с крестьянином собственноручно… и потому тоже заметил нежданный, невероятной мощи ток силы, струящийся сквозь того, кто мгновение ока назад выглядел всего-навсего жалким, беспомощным фигляром.

Заметил… и не сумел постичь, как это могло произойти. Казалось, Ульдиссиан черпает силы откуда-то со стороны.

Не без труда оторвавшись от схватки, Малик обвел взглядом троих остальных. Серентию, едва ощущавшую силу, растущую в ней, священнослужитель исключил сразу же, как и юного олуха, с озадаченным видом стоявшего рядом с девицей и, надо думать, доводившегося Ульдиссиану братом. Да, в этом братце чувствовалась некая странность, однако источником силы был явно не он.

И тогда верховный жрец перевел взгляд на единственную оставшуюся особу – ту самую, что поначалу заинтересовала его менее всех других. К ней Малик присмотрелся особенно пристально, взглянул так, как мог взглянуть лишь жрец вроде него.

Всмотрелся… и увидел нечто такое, чего увидеть даже не помышлял.

– Великий Люцион! – вырвалось у него, в кои-то веки не сумевшего сохранить видимость абсолютной уверенности в себе пополам с пренебрежением к врагу.

Рука Малика поднялась, указуя на цель, губы зашевелились, бормоча слова заклинания…

Спину рядом с левой лопаткой пронзила острая боль. Прекрасно разбиравшийся в устройстве человеческого тела и ранах, влекущих за собою отсроченную или мгновенную смерть, Малик вмиг рассудил: угоди то, что его поразило – надо думать, стрела – еще дюймом ближе к хребту, пожалуй, его не спасли бы даже все его силы. Оценив положение, он, дабы не только не истечь кровью, но и не лишиться чувств, немедля пустил в ход полученный от господина дар.

К несчастью, это значило, что он больше не может ни управлять боем, ни чего-либо поделать с потрясающим новым открытием. Стараясь не утратить сосредоточенности, Малик пошатнулся, но, стоило только оглянуться назад, увидел оседающего наземь брата Рондо: вторая стрела поразила мироблюстителя в горло. Между тем, в зарослях на краю поляны мелькнуло гибкое, ловкое тело. Простой лучник? Вот тебе и на! Одна мысль о том, что Малик едва не погиб от рук человека, не смыслящего в высоком искусстве ни аза, оскорбляла его до глубины души.

И тут с той стороны, где Ульдиссиан бился с демонами, донесся странный, настораживающий хрип. Поначалу Малик подумал, что одна из его тварей, оставленных без хозяйского присмотра, разорвала крестьянина на куски. Но нет, Ульдиссиан вновь вырвался на свободу. Мало этого: в левой руке он держал безжизненно обмякшее тело клювастого демона… только теперь – начисто лишившегося клюва. Под взглядом священника Ульдиссиан отшвырнул мертвое чудище прочь и обеими руками ухватил третьего демона за толстый, клейкий язык. Минуту назад этот язык на глазах Малика захлестнул ноги простофили, поражая противника холодом, вмиг превращающим почти всякого смертного в глыбу льда.

Однако Ульдиссиан не только вытерпел этот холод – теперь он волок последнего из адских прислужников Малика к нему. Клыки демона сомкнулись на запястьях крестьянина, и верховному жрецу на миг показалось, будто Ульдиссиан совершил роковую ошибку.

Но нет, жуткие клыки с хрустом рассыпались, точно стеклянные, обломанные о бренную человечью плоть!

Скрипнув зубами, Ульдиссиан рывком высвободил одну руку и подхватил с земли скользкие от гноя пополам с сукровицей обломки клюва первого демона. Перехватив длинные, острые обломки на манер кинжала, крестьянин с силой вонзил их в мясистую морду врага, чуть выше чудовищной пасти.

Демон пронзительно заверещал… и мешком рухнул наземь. Из огромной раны, заливая мертвое тело, хлынула густая черная жидкость.

Тем временем стрела, вонзившаяся Малику в спину, повинуясь его воле, пробкой выскочила из раны, а рана сомкнулась и затянулась. Спина немного побаливала, но главная причина его слабости заключалась в сочетании исцеления со стараниями удержать в узде демонов.

«Да, это уже не по плану», – подумал Малик, глядя на гибель последнего из слуг. Несомненно, Примас будет разгневан. При мысли о том, какую форму может принять этот гнев, верховный жрец содрогнулся. Он помнил, как выглядел гнев господина, на его глазах постигший одного из прежних верховных жрецов другого ордена. После и для погребения-то почти ничего не осталось.

Однако простое на вид поручение оказалось не столь уж простым. Малик до сих пор не мог бы сказать, с какого момента, с какой ошибки дела пошли вкривь и вкось, но нутром чуял: в игре появилась фигура, не замеченная даже Примасом… сколь это последнее ни невероятно.

Ульдиссиан поднял взгляд на священника, и его взмокшее от пота лицо приняло выражение, весьма напоминавшее Малику гнев, да такой, на который, как он полагал, не способен никто, кроме Примаса.

Разом забыв о прислужниках, Малик поспешил принять меры к защите собственной персоны.

Поразившая и его, и мироблюстителей сила во сто крат превышала ту, что в начале боя расшвыряла воинов в стороны. На сей раз тела взвились в воздух, точно пущенные из катапульт. Мироблюстители закричали. Кое-кого швырнуло о деревья, других отбросило в заросли. Одного из мироблюстителей ударило о ствол дуба так, что дуб с треском рухнул на те, что росли по соседству.

На ногах, пусть и с великим трудом, сумел устоять только Малик. Не веря собственным глазам, смотрел он, как Ульдиссиан неумолимо шагает к нему. Глаза крестьянина налились кровью, и священник понял: сейчас его, так сказать, «жертва» учинит над ним нечто гораздо хуже всего, учиненного до сих пор.

Поняв это, Малик сделал самое разумное, что только мог.

Перед Ульдиссианом возник, закружился в воздухе вихрь, немедля подхвативший с земли всю пыль пополам с мелким мусором. Рукотворный смерч ударил Ульдиссиану в лицо, на миг лишив его зрения.