Текст книги "Пожиратели тьмы: Токийский кошмар"

У Луизы действительно была японская тетя, жена младшего брата ее матери. Но Масако жила в Южном Лондоне, а не в Токио. Рассказы о том, что она приютит девушек в Японии, были выдумкой, чтобы успокоить Джейн Блэкман. У сестры Луизы, Эммы, все еще оставались друзья в Токио, и через одну из ее подруг, шотландку по имени Кристабель, девушки забронировали ту самую комнату в Сасаки-хаус. Путешествие на поезде из аэропорта оказалось трудным и утомительным, приходилось постоянно делать пересадки и идти по крутым лестницам. Тяжелые чемоданы оттягивали руку, высокие каблуки превращали ходьбу в мучение, и девушки раскраснелись и взмокли от пота, когда вытаскивали свои вещи из ужасающе дорогого такси, которое довезло их до конечной остановки – их нового дома.

Подруги думали, что поселятся в обычном хостеле с чистым хрустящим бельем и услужливой девушкой-администратором. Вместо этого их ждало жилье особой японской категории, известной как «дом гайдзинов»: гостевой дом с отдельными комнатами, которые снимали приезжающие ненадолго в Токио бюджетные визитеры – учителя английского, уличные продавцы и те, кто работал по ночам. Снаружи под окнами теснились велосипеды и горшки с засохшими цветами; в корзинке для кошки сидели огромные черные вороны, а над головой висели провода.

– Отвратительное место, – вспоминала Луиза. – Мы были просто в шоке. Мы заглянули в гостиную, там на диване неподвижно сидели два человека. А в комнате мы нашли Кристу, которая делала себе прическу. Она намазывала волосы толстым слоем липкого масла, похожего на жир. Все постояльцы курили марихуану, и в комнате ужасно воняло. Сквозь дым почти ничего не было видно.

Занавески на окне крошечной комнатки отсутствовали, и Люси и Луизе пришлось завесить его саронгами, чтобы спрятаться от утреннего солнца. Впрочем, не сказать, что там было так уж светло; единственное, что виднелось из окна, – бетонная стена соседнего дома. На дешевых матрасах не было простыней, зеркало треснуло, а напольный унитаз в ванной просто не поддавался описанию. На превращение «помойки» в пригодное для жизни место с помощью постеров, открыток, свечей, занавесок, ушла вся первая неделя жизни девушек в Токио. В более убогом месте им еще не приходилось жить.

Большую часть следующего дня они проспали, сраженные жарой и сменой часовых поясов. А вечером в пятницу поехали в Роппонги на арендованных велосипедах, почти не сомневаясь, что найдут работу. Криста, которая сама работала хостес, дала им названия нескольких клубов, но подруги никак не могли их найти. Тут к ним подошел симпатичный молодой японец и спросил, может ли он им помочь.

– Вы ищете работу? – уточнил он.

Не интересует ли их профессия хостес? Если они пойдут с ним, пообещал японец, он познакомит их с нужными людьми.

Люси и Луиза с опаской пошли за новым знакомым по Аутэмоут-Ист-авеню и завернули в одно из зданий с неоновыми вывесками. В первом клубе вакансий не оказалось, но во втором подруг встретили радушно. Молодой провожатый явно хорошо знал менеджера, хмурого мужчину по имени мистер Ниши. Управляющий оглядел девушек с ног до головы, задал несколько элементарных вопросов – возраст, национальность, где остановились, – и тут же предложил им работу. Через несколько дней после приезда в Японию Люси и Луиза уже трудились в качестве хостес в маленьком ночном клубе Роппонги под названием «Касабланка».

«Гейша! (шутка)»

Если не знать, что именно ищешь, то можно тысячу раз пройти мимо и даже не заметить клуб «Касабланка». Он расположился в коричневом неприметном здании. С улицы единственным признаком его существования служила длинная вертикальная вывеска, где встречались и более экзотичные и интригующие названия: «Раки-раки», «Гей артс стейдж» и «Севенс хэвен» – один из самых больших стрип-клубов, пылающий неон которого выделялся среди прочих на фасаде. Заведение «Касабланка» находилось на шестом этаже. Лифт поднимал гостей к массивной, обитой кожей двери с медной дощечкой с названием клуба.

За дверью открывалась тускло освещенная комната примерно 6 на 18 метров. Слева за невысокой барной стойкой поблескивали ряды бутылок. Справа на возвышении стояли синтезатор и экран с колонками для караоке. Вдоль стен располагались бледно-голубого цвета диваны с креслами и двенадцать низких столиков. На стенах с трудом угадывались фотографии и картины в рамах.

Мужчина азиатской внешности и неопределенного возраста усаживал клиента за один из столиков, на котором стоял замысловатый стеклянный сифон с водой. Приносили ведерко со льдом, пару металлических щипцов и широкий графин с виски – приспособления и ингредиенты для приготовления мидзувари, смеси виски с водой, традиционного напитка «белых воротничков». Несмотря на признаки роскоши – кожаная дверь, официанты и бармен в черных галстуках-бабочках, – настоящим шиком здесь и не пахло. Виски в графине был дешевым и отвратным, синтезатор – примитивным и работающим через раз, сифон, которым владельцы силились впечатлить гостей, с трудом выдавливал каплю воды. Клуб пытался создать обстановку томной роскоши, однако выглядел скорее простецким, чем изысканным, с унылой претенциозностью лаунжа второго класса на недорогом круизном лайнере, убыточного казино в Лас-Вегасе или английского сельского клуба 1970-х. Казалось, вот-вот появится официант с блюдом кубиков ананаса и чеддера, проткнутых шпажками.

Но заведение находилось в Японии, и для местных обладало магической привлекательностью. А причина этой привлекательности размещалась за двумя столиками у бара: иностранные хостес, причем большинство, хоть и не все, европейской внешности.

– Место было довольно мрачное и вызывало странные чувства, – рассказывал Хадзимэ Имура[10]10
  Псевдоним. – Примеч. авт.


[Закрыть], издатель, который пару раз заходил в «Касабланку», когда там работала Люси. – Там царила атмосфера тайны и недосказанности. Зал темный, в черных и синих тонах, темные столы со стульями. Слишком горластый певец с Филиппин. Хозяин среднего возраста, несколько официанток, возможно, филиппинок или азиаток. Около десяти девушек-хостес разного цвета кожи – европейки, израильтянки или вроде того.

Когда клиент принимал свою дозу мидзувари, менеджер подавал сигнал сотрудницам-иностранкам за столиком. Две из них поднимались и подходили к клиенту, и начиналось обслуживание.

Что именно подразумевала должность хостес? Для западных ушей определение звучит неестественно и почти неприлично, едва ли лучше «эскорта», – оно наводит на мысли о дешевых духах и грязных подвалах в Сохо или на Таймс-сквер.

– Мы просто в осадок выпали, когда услышали, – призналась Сэм Берман, которой Люси позвонила через несколько дней после прилета в Токио. – Что значит «хостес»? Мне показалось, Люси немного нервничала во время нашего разговора. Думаю, ей было неловко, потому что раньше она говорила нам одно, а на деле оказалось совсем другое, и мы забеспокоились. А она меньше всего хотела тревожить родных.

Софи полагала, что в обязанности сестры входило «улыбаться гостям и смеяться над их глупыми шутками. Никаких: „Покажи сиськи“ и „Сколько берешь за час?“. Это совсем другое». Впоследствии, когда вопрос о сути профессии хостес стали обсуждать в британских бульварных газетах, Софи придумала объяснение для скептически настроенных журналистов: «Единственное отличие между обслуживанием в „Бритиш эйруэйз“ и в „Касабланке“ – это высота».

Месяцы спустя Тим Блэкман получил длинное душевное письмо от одного милого пожилого джентльмена по имени Ихиро Ватанабэ[11]11
  Псевдоним. – Примеч. авт.


[Закрыть], постоянного клиента «Касабланки». Он выражал свою обеспокоенность исчезновением Люси и пояснял: «Этот клуб совсем не такой, каким его описывает недобросовестная пресса, которая питается вульгарными сплетнями и опирается только на беспочвенные домыслы. Работа вашей дочери заключалась лишь в том, чтобы зажечь клиенту сигарету, смешать для него виски с водой, спеть вместе в караоке и поддерживать беседу. Вот и все и ничего больше, именно так, как она говорила матери: „Что-то вроде официантки“. – И дальше японец добавлял аккуратным почерком: – Я пишу не для того, чтобы самому покрасоваться, я действительно хочу защитить честь вашей дочери!»

И Ватанабэ в общем и целом говорил правду.

Клуб открывался в девять. Перед открытием в узкой раздевалке красились, снимали джинсы и футболки и переодевались в платья по двенадцать, а то и по пятнадцать девушек. Они приезжали со всех уголков мира, хотя летом 2000 года преобладали британки: Люси с Луизой и Мэнди из Ланкашира с Хелен из Лондона, а также Саманта из Австралии, Ханна из Швеции, американка Шэннон и румынка Оливия. В клубе работали трое мужчин: Тэцуо Ниши, менеджер, пятидесятилетний мужчина с оспинами на лице, Кац, японец-бармен, и филиппинский певец, чье имя никто не мог вспомнить. Кац и Ниши решали, каких девушек отправить к клиенту, стратегически распределяя хостес между столиками. Они же кратко инструктировали их насчет обязанностей. В основном речь шла о запретах: не допускать, чтобы клиент сам наливал себе виски или прикуривал сигарету. А главная задача сводилась к беседам.

Однако все было не так просто, как кажется. Мало кто из хостес мог сказать по-японски что-нибудь кроме «да, спасибо» и «простите», и, хотя не говорящий по-английски клиент вряд ли зачастил бы в «Касабланку», уровень языка у гостей был очень разным. Для кого-то несколько часов с хостес-иностранкой служили чем-то вроде урока английского. Некоторые даже делали заметки, и о непринужденной беседе, какую обычно завязывают с незнакомым человеком, не шло и речи. Но спорить с клиентом, возражать ему или оставлять его одного не дозволялось. Журналистка Мо Хайдер, тоже подвизавшаяся хостес, сравнивала работу с тем, когда «приходится любезничать с коллегой, который тебе не очень-то интересен. Я спрашивала, где они работают, что делают в Токио. Я льстила им, мол: „Какой у вас красивый галстук“. И многие галстуки мне действительно очень нравились!»

– Просто несешь всякую чушь, – объясняла Хелен Дав[12]12
  Псевдоним. – Примеч. авт.


[Закрыть], которая работала в «Касабланке» одновременно с Люси и Луизой. – «Как прошел ваш день?» Или стараешься наговорить комплиментов: «Вы такой симпатичный мужчина, спойте мне что-нибудь». Они говорят, какая ты красивая. Ты рассказываешь об Англии, он – о командировке в Лондон. Через несколько недель я все это возненавидела. Невероятно скучно и утомительно. Одни и те же разговоры каждый вечер, глупые разговоры с людьми, на которых тебе плевать. Некоторые девушки отлично справлялись и держались дружелюбно. Мне же было очень трудно поддерживать беседу. Чистой воды надувательство. И не важно, что я не умела петь, потому что караоке стояло повсюду и неизбежно приходилось петь дуэтом.

Конечно, не обходилось и без откровенного разврата.

– Думаю, многие говорили о сексе, – признавала Хелен. – Я изо всех сил старалась избегать этой темы.

Впрочем, за четыре недели ее работы в «Касабланке» единственным, с кем она действительно опасалась встречаться, был мужчина, помешанный на Одри Хэпберн.

– Он искал похожих на нее брюнеток – белокожих и с большими глазами, – объясняла Хелен. – Одна девушка ушла с работы через две недели, потому что он вел себя очень мерзко. Постоянно напоминал: «Теперь ты моя!» и «Я заплатил за тебя, теперь ты принадлежишь мне!» и лез обниматься. Она уволилась, и тогда он переметнулся ко мне. Но я сопротивлялась, не позволяла ему дотрагиваться до себя.

Еще хуже подонков были зануды. Девушкам-хостес приходилось вести настолько нелепые и бессмысленные разговоры, что сторонний наблюдатель не удержался бы от смеха. Хадзимэ Имура, издатель, вспоминал, как пытался развлечь Люси историями о своих подвигах на рыбалке, когда ловил кальмаров.

– Я тогда поймал очень много кальмаров и рассказал ей об этом, – поведал он мне. – И больше я о ней не слышал.

Один клиент подробно обсуждал с Люси, как работают вулканы. Лекция закончилась созданием модели кратера активного вулкана из того, что нашлось на столе: ведро со льдом стало горой, вода в кувшине – лавой, а сигарета – источником дыма.

Пожилой мистер Ватанабэ без труда находил темы для разговоров, о чем и сообщил в своем письме к Тиму Блэкману. Он нравился всем девушкам в «Касабланке» благодаря возрасту, необыкновенной вежливости и частым посещениям. Они прозвали его «фотографом» за привычку делать бесчисленные фотоснимки, а потом приносить в клуб распечатанные кадры, аккуратно разложенные по альбомам, и показывать их девушкам. Люси оправдала его старания.

– Мы вели интересную и содержательную беседу, которая длились три часа, – вспоминал он об одном вечере с ней. – Мы говорили об истории Англии, литературе, искусстве, писателях, художниках, взаимоотношениях Британии с Японией с незапамятных времен, сходстве и различиях нравов и менталитета обеих национальностей, об английском чувстве юмора, которое я очень ценю, и так далее.

Как повлиял столь взвешенный и серьезный разговор на простую двадцатиоднолетнюю девушку-хостес, можно только догадываться.

Так или иначе, вечера в «Касабланке», пусть скучные и порой нелепые, каким-то образом успокаивали. В тусклом голубом коконе, под присмотром Каца и вечно хмурого Ниши, девушки, которые там работали, чувствовали себя в безопасности.

В Японии, где все всегда на своих местах, хостес-клубы тоже вписаны в определенную структуру. Весь спектр ночных заведений, которые можно найти в Роппонги, – дешевых и дорогих, честных и скандальных – объединялся под красивым и загадочным термином «мидзу сёбай», что буквально означает «торговля водой». Шла ли речь о выпивке, служившей неотъемлемым атрибутом ночной жизни? Или о мимолетных удовольствиях, утекающих, как вода в ручье? Помимо того, образ воды наводит на мысли о сексе, родах, утоплении. С одной стороны, термин «мидзу сёбай» подразумевал общество гейш – женщин, которые с исключительным мастерством и изяществом развлекают гостей и которых можно найти только в самых старомодных кварталах Киото и Токио. С другой – жестокие садомазохистские клубы, где за деньги можно опуститься на самое дно. Между этими крайними точками простиралось целое море заведений – убогих и элегантных, дешевых и дорогих, общедоступных и эксклюзивных.

Некоторые японцы включат в понятие «мидзу сёбай» и обычные бары, пабы и караоке-кафе, но в большинстве случаев подразумевается присутствие красивых женщин для развлечения мужчин, по крайней мере в теории. В роли хостес может выступать и обычная «мама-сан» из крошечной закусочной по соседству (по-японски – сунакку) – стойка с четырьмя стульями, обслуживаемая хозяйкой-барменшей средних лет, чье искусство соблазнения давно сошло на нет. В некоторых сунакку работают официантки-хостес помоложе, которые болтают с клиентами и разливают напитки по указанию мамы-сан. Более качественный сервис можно получить в хостес-барах и клубах крупных городов, где беседы с женщинами и караоке предоставляются за деньги, наряду с выпивкой и закусками. В «клубах для джентльменов» женщины подсаживаются за столик, а также раздеваются догола во время публичного стриптиза или наедине с клиентом в ходе приватных танцев в отдельной кабинке. Танцовщица изгибается и скачет верхом на клиенте, которому разрешено трогать ее грудь, а в некоторых заведениях можно зайти и дальше. Так что барменша может стать хостес, хостес – стриптизершей, а стриптиз превращается в проституцию.

Ни одна нация не сравнится с японцами в умении маскировать платный секс за другими услугами в обход и без того уклончивых и не действующих на практике законов против проституции. Единственное, что строго воспрещается, – взимание платы за традиционный секс мужчины с женщиной. Минет и мастурбация во всех вариациях разрешены, но отследить, каким образом достигнут оргазм, – посредством рук, что законно, или вагинально, что незаконно, – все равно невозможно. Помимо того, чтобы скрыть очевидное, компании дают своим многочисленным секс-услугам такие запутанные названия и так быстро их меняют, что даже специалист не разберется.

В Роппонги есть «массажные» салоны, где небрежное растирание тела – лишь прелюдия к доведению прикосновениями до оргазма. Есть места «фасшон херусу» («модное здоровье»), которые предлагают широкий спектр услуг – за исключением традиционного секса. Например, «сопу рандо» («мыльная страна» – когда работницы моют клиента, используя вместо губки собственное тело), или «дэри-херу» («доставка здоровья») – сексуальные услуги на дому или в отеле клиента; «эсс-тэй» (название происходит от английского выражения «эстетический салон») – сексуальный массаж, подразделяемый на разные категории; «Корейский эстетический салон» (массаж и ласки руками) и «Эстетический салон по-корейски» (то же самое, но массажистка будет обнаженной). Существуют и прочие изощрения, похожие друг на друга: «Китайские эстетические салоны», «Тайваньские эстетические салоны», «Сингапурские эстетические салоны», «секси-паб», «паб неглиже», «паб для вуайеристов», «кабаре на ощупь» и «массаж по-корейски в исполнении японской домохозяйки». В «кофешопах без трусов» почти голые официантки помогут достичь оргазма за определенный размер чаевых. В «кофешопе без трусов с караоке» обнаженные женщины поют дуэтом с клиентом до, после или во время достижения оргазма. В «шабу-шабу без трусов» вместо кофе подается горячий горшочек шабу-шабу.

Чем дороже, эксклюзивнее и респектабельнее заведение «мидзу сёбай», тем больше вероятность встретить среди обслуги японок. В самых захудалых местах в основном работают тайки, филиппинки, девушки из Китая и Кореи. «Западные женщины», то есть европейки, русские, американки и австралийки, обычно попадаются в середине спектра от хостес до стриптизерш – в той зоне, где разговаривают и смотрят, но не трогают. Я упомянул спектр, однако будет правильнее говорить об оттенках серого, а не каких-нибудь ярких цветов.

В Японии практика платы за женское общество имеет долгую и благородную историю. Первые упоминания о гейшах – прекрасно обученных женщинах, которые развлекали мужчин, умели хорошо танцевать, играть на музыкальных инструментах, носить традиционный костюм и макияж, вести беседу, – датируются восемнадцатым веком. Прекрасные манеры и благопристойность отличали их от «ойран», или куртизанок, и обычных проституток, которые часто трудились при гостиницах и чайных домах. В 1920-х годах пошла мода на все западное, именно тогда и появились первые хостес – платные партнерши для танцев в популярных дэнс-холлах и «девушки из кафе», чье общество и кое-что еще можно было купить наряду с чашкой кофе. В тот же период недолго, в качестве эксперимента, существовали своего рода светские гейши, которые вместо кимоно носили платья-чарльстон[13]13
  Популярные в 1920-х годах платья до колена на тонких бретелях с заниженной талией и несколькими ярусами широких оборок.


[Закрыть] и играли не на сямисэне, а на пианино и гитаре.

«До сих пор расходятся мнения о том, являются ли современные девушки, развлекающие публику в ночном клубе или баре, такими же образованными, как гейши в старину. И тем не менее гейша постепенно им уступает», – писал великий американский историк Токио Эдвард Сейденстикер.

Самыми первыми иностранными участницами «торговли водой» были проститутки из Кореи и Китая, жительницы колоний довоенной Японской империи. В 1945 году во время семилетней оккупации Японии США прибыло и людей с Запада, но они были скорее покупателями, чем продавцами. Тогда же Роппонги и превратился в место развлечений. Название переводится как «шесть деревьев». До войны здесь был ничем не примечательный жилой район, в котором располагались казармы Императорской армии Японии. После капитуляции помещения казарм заняли американские военные. Вокруг них появились маленькие бары с названиями наподобие «Силк хэд», «Грин спот» и «Черри», обслуживающие солдат не при исполнении. Как раз в тот период сложился необычный девиз Роппонги. Местные заметили, что американские рядовые здороваются, хлопая друг друга по ладони высоко над головой. Возможно, как-то поздней ночью любопытный бармен-японец поинтересовался странным обычаем у своих клиентов, и они на пьяную голову долго пытались объяснить ему теорию и практику фразы «High five» – «Дай пять». Фразу коряво транслитерировали на японский и получилось «Хай таччи», или «Хай-тач»; отсюда и девиз под автострадой в Роппонги: «Хай-тач-таун»[14]14
  К сожалению многих жителей Роппонги, в 2008 году эти слова стерли. – Примеч. авт.


[Закрыть].

В 1956 году в Роппонги открылся первый в Токио итальянский ресторан, положивший начало повальному увлечению экзотикой вроде пиццы и кьянти. Через два года на юге Роппонги открылась Токио-Тауэр, огромная красная телебашня, похожая на Эйфелеву. Неподалеку построила штаб-квартиру частная телекомпания «Ти Ви-Асахи», а в 1964 году в Роппонги появилась станция метро. Это был год Олимпийских игр в Токио, символизирующих переход страны из послевоенной нищеты к богатству и международному влиянию. К тому времени в городе уже функционировало множество хостес-баров, правда, с японским персоналом. В 1969 году, знаменуя рост финансового благополучия, в Роппонги открылся «Казанова» – первый токийский хостес-клуб с иностранками.

Японцев, которые были готовы платить за общение с хостес, всегда хватало. Обычно раскошеливалась компания: клубы считались вполне приличным местом, где подписывали договоры, отмечали успешные переговоры и награждали сотрудников за старания и труд. Открытие «Казановы» знаменовало собой появление новых клиентов «мидзу сёбай» – «белых воротничков» с иностранными партнерами, приличными доходами, высоким уровнем образования и достаточным знанием языка, чтобы общаться с иностранными хостес на английском.

«Казанова» считался невероятно дорогим местом, однако за дальнейшие тридцать лет за ним последовало множество более дешевых «кимпатсу» – «клубов с блондинками». Час в «Казанове» стоил 60 тысяч иен, а в заведении «Кай», открывшемся в 1992 году, и его преемнике «Кадо» – около 10 тысяч иен. Первые клубы нанимали девушек-туристок прямо с улицы. Вскоре владельцы баров стали размещать объявления в иностранных газетах и журналах и даже посылать агентов за границу, чтобы нанимать и импортировать подходящих молодых женщин. Но все же в Роппонги хостес-клубов с иностранными работницами, не считая стриптиз-бары, было не так уж много. При Люси в список входили «Казанова», «Кадо», «Винсент», «Джей коллекшн», «Уан айд Джек» (самый большой из всех, дочернее заведение «клуба для джентльменов» «Севенс хэвен») и «Касабланка».

Энни Эллисон в 2000 году преподавала культурную антропологию в университете Дьюка в Северной Каролине, где работал и Роберт О. Кеохейн[15]15
  Известный американский политолог, придерживающийся неолиберализма в теории международных отношений.


[Закрыть]. В 1981 году, будучи аспиранткой, она четыре месяца прослужила в японском хостес-клубе в Роппонги, где оказалась единственной иностранкой. Исследование, проведенное там, стало основой ее докторской диссертации, позднее опубликованной без сокращений отдельной книгой «Ночная работа: сексуальность, удовольствие и корпоративная маскулинность в токийском хостес-клубе». Большая часть текста представляла собой тщательно аргументированную и основанную на теории научную работу, насыщенную фразами вроде «фаллическое самовосприятие» и толкованиями японских понятий, например «дзи-кокендзиёку» («желание показать себя и заслужить одобрение»). Однако там встречались и весьма комические моменты, такие как описание встречи невозмутимого и доброжелательного культурного антрополога-аналитика с невротически подавленными завсегдатаями «Плавучего мира».

«Я сидела за столиком с четырьмя мужчинами, всем было около сорока, – пишет профессор Эллисон в „Ночной жизни“. – Они спокойно и взвешенно рассуждали об отношениях между Соединенными Штатами и Японией, об университетах, путешествиях и так далее. В какой-то момент подошла мама-сан. Она спросила, как у них дела, и сказала одному из клиентов, что с каждым визитом в клуб он выглядит все привлекательнее. Хозяйка доверительно улыбнулась, пожелала приятно вечера и направилась к другому столику.

Один из мужчин заговорил о пении под караоке в клубах и признался, что это отнюдь не удовольствие, а скорее обязанность. „Это неизбежно (шо-га-най)“, – заявил он. Кто-то спросил, какой у меня рост, и мужчины по очереди стали хвастать, какие большие у них пенисы. Один уверял, что его орган длиной 50 сантиметров. Другой развел руки сантиметров на 60. Еще один сообщил, что у него такой большой, что он мог бы прыгать через него, как через скакалку, поэтому ходить с ним очень неудобно.

Потом подозвали другую девушку-хостес, а меня пригласили к следующему столику».

Профессор Эллисон описывает динамику появления в клубе новой группы «белых воротничков», как другой антрополог описывал бы обряд инициации в Микронезии. Вначале напряженная тишина, пока коллеги – начальство и подчиненные, молодые и средних лет, – рассаживаются в предвкушении ночи гарантированного «веселья». Затем облегчение, когда подают пиво и мидзувари, и тенденция к нетрезвому поведению еще до того, как осушен первый бокал. Наконец, сигнал, что вечер по-настоящему начался: навязчивое упоминание груди одной из присутствующих хостес под громкий хохот, а также, как выразилась профессор, «тычки» – легкие шлепки по груди под довольное фырканье других клиентов.

«Разговоры о груди стали сигналом о том, что настала пора поиграть, – пишет профессор Эллисон. – Замечания насчет груди неизменно вызывали одну и ту же реакцию: удивление, веселье и облегчение».

Впрочем, антрополог утверждает, что в целом атмосфера клуба не отличалась особенной грубостью. «Когда мы начинали, нас учили трем вещам, – писала она позднее в очерке. – Как зажигать сигареты клиенту, как разливать напитки и не класть локти на стол. Нам также советовали не есть в присутствии гостя – это признак неуважения. Не считая этих правил, работа заключалась в исполнении желаний клиента. Если ему нужна вульгарная девушка, будь вульгарной. Если интеллигентная – будь интеллигентной. Если он хочет пошлятины, он ее получит. Мерзко? Да. Унизительно? Да. Работа отличалась от торговли „белыми рабами“ только в одном: к сексу никого не принуждали».

Общественные таксофонные будки в Токио обклеены рекламными листовками, предлагающими обычных проституток. Услуги хостес-клубов специфичнее и дороже. Вопреки ожиданиям, чем дороже и элитнее клуб, тем меньше разрешается трогать и хватать.

«Некоторые заведения „мидзу сёбай“ допускают мастурбацию мужчины для достижения эякуляции, – продолжает профессор Эллисон. – В хостес-клубах, напротив, оргазм происходит исключительно за счет собственной фантазии.

Японский секс, как и японское общество, упорядочен и организован. Мужчины здесь предпочитают заранее точно знать, чего от них ждут и как они должны себя вести. И они в курсе: единственное, что предлагается в хостес-клубах, – это возбуждение… Мама-сан, владелица и управляющая моим клубом, очень четко давала понять: прикосновения клиента время от времени допустимы, а вот секс – грубое нарушение. Однако большинство клиентов – по крайней мере японцев – и не ждали секса. Они были настроены на флирт и лесть, и они их получали.

На таких условиях можно со многим мириться. Некоторые разговоры были оскорбительными, некоторые нет, но главное – продолжать беседу. Сегодня вечером ты можешь обсуждать Чайковского с очаровательным и вежливым джентльменом, а назавтра тот же человек поинтересуется, сколько раз за ночь ты кончаешь и когда потеряла девственность, или сравнит твою грудь с бюстом двух других девушек за столиком. Работа хостес – улыбаться и притворяться, что считаешь клиента веселым. Убедить его, что он самый чудесный, самый важный человек в мире, что ты мечтаешь с ним переспать. Японцу хочется верить, что высокая красивая женщина с европейской внешностью без ума от него, что она находит его удивительным и сегодня же станет его любовницей. Клиентам нравилось говорить о сексе, причем иногда разговоры становились совершенно недвусмысленными и перерастали в предложения, но к концу вечера вы просто расходились в разные стороны. Ни удивления, ни разочарования – потому что никто ничего и не ждал.

Ты говоришь ему, что мечтаешь стать его любовницей. Он приглашает тебя к себе. Ты уверяешь, что ты бы с радостью, вот только к тебе приехала сестра и надо показать ей достопримечательности. Именно такого ответа и ждет клиент. Возможно, он даже не на шутку испугается, если ответить по-другому.

Единственными людьми, кто нарушал правила, были иностранцы, мужчины с Запада, не способные понять тягу японцев к ритуалам и ролевым играм. Помню, как взбесился один француз, когда девушка-хостес отказалась идти с ним в отель. „Почему, черт ее дери, она весь вечер ко мне липла, если теперь не хочет со мной спать?“ – взорвался он».

Основная идея книги «Ночная работа» заключается в том, что профессия хостес – это труд, а не секс. Поощряя, а то и оплачивая развлечения офисных работников и деловых партнеров с девушками-хостес (а не дома с женой и детьми), японские корпорации помогают сотрудникам снять стресс и избавиться от хандры, что идет на благо руководства, поскольку помогает наладить отношения с коллегами и клиентами. Хостес-клуб является и отдыхом, и работой. Расписывая как служебные, так и внеслужебные часы сотрудника, компания призывает в первую очередь выказывать преданность работе, а не семье. «В начале вечера клерки выглядят уставшими, им меньше всего хочется напрягать мозги, чтобы развлечь партнера по бизнесу или женщину, – пишет профессор Эллисон. – Хостес решает эту проблему. Она обихаживает клиента, льстит тому, кто платит, и делает его в глазах других важным и влиятельным человеком… Если бы тот же самый клерк пришел на дискотеку, вряд ли ему удалось бы закадрить женщину, и он вернулся бы домой расстроенный и униженный. Хостес-клубы исключают подобный провал».

Как западные женщины вписываются в столь непривычную схему? Правда, по словам профессора, заключается в том, что для клиента они представляют собой экзотическую новинку.

«В своих фантазиях японские мужчины непременно хотят переспать с женщиной европейской внешности, однако их пугает таковая в качестве настоящей жены или любовницы, – пишет Энни Эллисон. – Вероятно, мы их интригуем, к тому же водить знакомство с западными женщинами весьма престижно. Но японцам известно, что у нас на все есть собственное мнение, мы не приучены подчиняться и прислуживать». Отсюда, по согласию всех сторон, и рождается фантазия, которая живет лишь один вечер и только в клубе. К тому же само заведение действует под внимательным присмотром менеджера, официантов или мамы-сан. «Не могу сказать, что мне очень нравилось быть хостес, – пишет профессор Эллисон. – Работа тяжелая и по большей части унизительная. Надо сидеть и вежливо улыбаться, в то время как мужчина спрашивает, пукаешь ли ты, когда писаешь. И даже когда он повторяет это в десятый раз, по-прежнему надо улыбаться. Не очень-то приятно. Но мне ни разу не было страшно, меня не оскорбляли, и с любой ситуацией я могла справиться. А если бы я оказалась в беде, ко мне на помощь пришла бы мама-сан. В Токио, даже в квартале Красных фонарей, я чувствовала себя куда спокойнее, чем в Нью-Йорке».