Текст книги "Тетрис для бедных"

Жирного, пушистого и глазастого Лёву в деревне оставила сестра жены.

– После нового года заберу, – сказала она и, обняв его на прощание, уехала в Казань, что было довольно цинично с ее стороны. Она прекрасно знала, что Лёву ненавидят в этом доме все.

– Пиздец тебе, – сказал тесть, не дожидаясь, когда дочь закроет входную дверь.

Кастрированный кот цвета сена, которому даже когти на передних лапах вырвали, уважением, мягко говоря, здесь не пользовался. Мышей он не ловил, много ел, срал где угодно, но только не в лоток, был тупым и тормознутым.

Если Лёва проходил мимо тестя, то под звучное «еблан, блядь» получал с ноги.

Тесть не ленился и повторял этот насильственный ритуал каждый день. Теща нехотя защищала Лёву, но делала это без энтузиазма и с полуулыбочкой. Сама же замахивалась на него, когда тот мешался на кухне:

– Вот же беспутый! Только жрать и можешь.

Жена его не трогала, но всегда искренне удивлялась «самому глупому в мире животному». Сын относился к Лёве как к мягкой передвигающейся игрушке – то погладит ее, то пнет, то попробует оторвать ус. Лёва в ответ шипел на ребенка и даже пытался обороняться, но двухлетний живодер быстро понял, что эти жалкие мягкие подушки, в которых когда-то были когти, не смогут причинить ему вреда, и продолжал охотиться на своего ровесника.

«На батарейках он, что ли?» – недоумевал сын.

– Лё-о-о-ова, – ехидно подзывал тесть облизывающегося кота. – Лёва, Лёва! – чуть резче продолжал он.

Сидящий на подоконнике Лёва не понимал, что это зовут его. Он вообще не знал своего имени.

– Лёва, еп твою мать! – начинал раздражаться тесть.

– Бесполезно. Он не отличит твой голос от звука закипающего чайника. – Мне нравилось, когда тесть концентрировался на Лёве.

При всем желании я не мог сочувствовать коту.

– Лёва… Лё-о-о-о-ова. Нет, ну что за кот такой блядский? – не переставал удивляться тесть. – Хули чешешься, блохастый, что ли?

Лёва не знал, что такое блохи. Лёва не знал, что такое улица. Лёва не знал, что такое снег, и поэтому удивленно смотрел в окно. Лёва должен был родиться ромашкой, но стал котом, а подобные роковые ошибки природы не прощались в деревне.

Другое дело – Муся.

Стройная, черная, короткошерстная дворовая кошка, которую мы привезли сюда из Питера полтора года назад.

Изначально ее звали Эдичка, в честь писателя Эдуарда Лимонова, но как только она сменила прописку, сразу стала Мусей, просто потому, что родителям жены так было привычнее – предыдущую кошку в этом доме тоже звали Мусей.

Муся быстро осознала все прелести большого деревенского дома, к которому прилегали мастерская и сарай. Она также изучила каждый уголок участка, проверив все теплицы, баню, душ, уличный туалет, подсобку, контейнер для отходов, бочки, погреб, и даже как-то раз провела два дня в кухонном подполье, где ее случайно закрыла теща. О том, что ходить надо исключительно в лоток, она знала еще по петербургской жизни, поэтому с этим проблем не было. Я уверен, что лежащие в неположенном месте какашки Лёвы раздражали Мусю.

Дворовая смекалка подсказала ей, что, пока она не завоюет уважение тестя, к нему лучше не подходить, ну а с соседними котами стерилизованная Муся провела несколько звучных воспитательных бесед, и те быстро от нее отстали.

Авторитет, впрочем, она заработала почти сразу же, отловив в первые три дня всех мышей в радиусе двухсот метров.

Домашние мыши были аккуратно сложены в ряд на кухне, а все сарайно-теплично-банно-подсобные грызуны полегли на пороге дома.

– Молодец, – удивился тесть, – тебя буду кормить. Можешь оставаться, – сообщил он ей, но на самом деле намекнул нам с женой, что такую кошку нужно оставить у них насовсем.

Муся не требовала к себе никакого внимания, но, если кто-то хотел ее погладить, не отказывала. Если вдруг ей забывали подсыпать корма, она обходилась тем, что добывала на улице, не жалуясь и не напоминая о положенной кормежке.

Когда в доме появился Лёва, Муся под одобрительные возгласы тестя гоняла его по дому, давая понять, кто здесь хозяин, но, осознав, что Лёва ни на что не претендует, отстала от него и просто перестала замечать:

– Пусть ребенок развлекается с этим мешком.

– Привет, Муся, – уважительно здоровался с ней тесть и открывал ей окно на кухне, чтобы она с улицы впрыгнула в дом. – Подсыпь ей корма, – говорил он теще.

– Муська, Муська, нагулялась? – спрашивала теща нового члена семьи.

– А этот дебил пусть голодает, – добавлял тесть, имея в виду Лёву. – Ладно, чепушило, – допив чай, сообщил Лёве тесть, – пойду я снег почищу и заодно попрошу Мусю отвесить тебе пиздюлей.

Лёва не обратил внимания на сказанное. Он сидел и чесался, не понимая, почему за окном падают белые пятна.

* * *

– Теперь я знаю, для кого делаются самые дебильные подарки, – говорила мне жена, когда мы гуляли с ней по деревне. Сын сзади катился на санках, я держал веревку.

– Для кого? – спросил я.

– Для моих родителей!

– Почему?

– Мама меня сегодня попросила купить ей подарок на Новый год. Я сказала ей, что уже купила для нее презент, но она хочет конкретный подарок.

Мы шли по так называемому «центру».

Новогодней елкой пока даже не пахло, зато пекарня «Добропёк» была полна людей, как и небольшой торговый дом, судя по выходящим из него многочисленным покупателям.

– Какой? – стало интересно.

– Разделочную доску с надписью «Любимой маме». Даже подумать не могла, что кому-то может понравиться такой подарок, – делилась жена, когда мы завернули во дворик, где был магазин кухонных принадлежностей, – все эти кружки и тарелки с надписями – это же какой-то ад.

– Если делаются дебильные подарки, значит, это кому-то нужно.

– Точно!

– О! А может, тогда мне подарить папе кружку с надписью «Палычу» и нашу фотку с ним? – тут же пришла мне идея в тон разговору.

– Можно! – согласилась жена. – Ему будет приятно.

– Ну вот! Или даже лучше фотку, где он с внуком.

– Купим все дебильные подарки в этом городе.

Она упорно называла нашу деревеньку городом.

* * *

Как это обычно и бывало, на третью неделю в деревне на меня накатила мерзкая, вялотекущая тоска.

Она подкрадывалась после обеда, когда свет на улице начинал меркнуть.

Курение в сарае становилось мрачным, и со всех углов на меня начинали охотиться похмельные духи, которых годами вскармливал тесть.

Я понимал, что никаких важных дел у меня нет, что жизнь проходит, а я гашусь от нее здесь, как дезертир от военных действий.

Теща всегда была занята. Если она не работала в коррекционной школе, то либо готовила что-нибудь на завтрак-перекус-обед-полдник-ужин, либо делала заготовки на будущее, либо находила дела в заснеженном огороде.

Жена вообще не страдала от лени, она наслаждалась ею.

Я всегда завидовал ее умению ничего не делать и быть счастливой.

Она могла просто так сидеть на стуле и смотреть внутрь себя или лежать на кровати в ожидании того, что кто-нибудь зайдет и что-нибудь сделает, или что-то интересное произойдет само по себе – феноменально!

Конечно, она читала книги и принимала участие в кулинарных батлах с тещей, но легко могла вообще ничем не заниматься, как наш тупой кот Лёва или как тот Лёва, лежавший на солнышке, и не испытывала бы по этому поводу никаких переживаний.

У сына была масса дел.

Во-первых, кот и кошка, которых можно гладить, бить и изучать их повадки, чтобы снова гладить и бить.

Во-вторых, огромное количество разнообразных игрушек. Особенно ему нравились детские стаканчики, которые он со знанием дела мог катать на протяжении часа, делая сложные геометрические расчеты и направляя каждый из них в определенном направлении с точно выверенной силой.

В-третьих, можно без конца что-то клянчить из холодильника.

В-четвертых, охота на мобильные телефоны. В приоритете у него был мамин айфон предпоследней модели, далее айфон папы – он был похуже и без игр, затем шел телефон дедушки – совсем скучный, зато с интересным чехлом, ну и последним в этом рейтинге был бабушкин неразблокируемый кирпич.

В-пятых, мультфильмы. «Синий трактор» и «Три кота» любимые, но если по телевизору включали канал «Карусель», то он тоже мог на время обезвредить чересчур активного ребенка.

Взаимоотношения и последующая физкультура, связанная с другими людьми, – это шестой пункт.

В конце концов, можно было беспричинно побегать по дому или попрыгать на диване.

Тесть к часу дня освобождался от своей завхозской работы, обедал, дремал и затем судорожно искал себе занятие в мастерской.

Если занятия не находилось из-за отсутствия материала, инструмента или, того хуже, – идеи, то он начинал нервничать.

– Ох, чую я, добром это не кончится. Галя, найди мне дело, – говорил он, и все напрягались: «Как бы не запил».

Я качал ему на торренте русские военные сериалы, и на время он успокаивался. Иногда помогала игра в «Танчики» на стационарном компьютере. Указательный палец, как небольшой молоток, бил по мышке, сгорбившаяся спина тестя была напряжена, как будто она держала невидимый танковый люк, вырывались матерные возмущения в сторону компьютерных врагов – война.

Еще был спорт.

К футболу в целом тесть был равнодушен, зато болел единоборствами, особенно любил бокс и ММА. Разбирался в бойцах и часто определял исход боя уже в первом раунде.

На этих самых единоборствах я и попался.

Открыл на своем телефоне заброшенное приложение для спортивных ставок и с головой окунулся в нервный мир коэффициентов.

Ставил я расчетливо и много, но как только выигрывал в нескольких боях подряд, то на радостях начинал распыляться, рисковать и тут же сливал все деньги, которые были заработаны многочасовыми переживаниями.

На второй день я расширил диапазон и подключился к миру футбола и хоккея – надо было отыграться.

И правда, в какой-то момент я действительно отыгрывался, но, не сумев закрыть приложения на нулях, делал еще немного ставок.

Так я прожил четыре бессмысленных дня, всякий раз засыпая с неприятным чувством неудовлетворенности и глупой жалости к себе. «Знал же, что надо было ставить на ничью», – и все в таком роде.

Время, правда, пролетело, но лучше бы я по старинке потратил его на книги и фильмы.

* * *

Суп с фрикадельками тесть называл не иначе как «суп с фриками».

Его мы и ели с женой на кухне, пока теща в шутку спрашивала у супруга, что тот ей подарит на Новый год.

– Я тебе уже подарил этот дом, – тесть разбросал по сторонам руки, пытаясь объять свой подарок, – что тебе еще надо?

Старую избу с печкой, которую тесть купил на деньги, отложенные с вахт, он превратил в большой и красивый дом.

Обнес его кирпичом, сварил большие ворота с калиткой, собрал веранду, провел все коммуникации, убрал печь и сделал дополнительную комнату, поставил новые двери, покрыл полы ламинатом, поклеил новые обои.

Кухня у тещи превратилась в маленький кулинарный кабинет, он мог бы поставлять блюда в небольшое кафе.

Рейки, уголки, люстры, полки, шкафы – в доме буквально не было ни одного слабого места.

Этот дом стоил ему восьми лет алкогольной завязки.

– Это не считается, – отмахнулась теща.

– Хера себе не считается. Живешь во дворце!

Я подсыпал еще немного черного перца в суп и незаметно украл у жены хлеб с майонезом, когда та отвернулась, увлеченная занимательным диалогом.

– Мне бы сюрприз какой. А то никакой романтики, – продолжала гнуть предновогоднюю линию теща.

– Офигейро! – перешел на албанский язык тесть.

– Гарусок хоть бы какой-нибудь мне на шею купил!

– Хуюсок, – продолжал заниматься окказионализмом тесть.

– Мам, а что такое гарусок? – подключилась жена.

– Так ты че, не знаешь, что ли? Это такая веревочка.

– Первый раз слышу.

– Бабушка твоя всегда так говорила: «Гарусок-гарусочек», на него можно повесить какое-нибудь украшение или крестик.

– Веревок тебе, что ли, не хватает? Так я сейчас схожу, – собираясь покинуть кухню, смеялся тесть. – Покороче тебе или подлиннее? – уже в коридоре, надевая куртку, продолжал он.

И удалился, как будто бы за гаруском, но на самом деле покурить.

– Где мой хлеб с мазиком? – заметила пропажу жена.

– Не знаю. – Я уже доел суп с фриками и клал тарелку с ложкой в раковину.

В окно поскреблась кошка Муся.

Я открыл окно, и меня окатил морозный ветер. Муся впрыгнула на подоконник, и на ее шее я заметил маленькую веревочку.

* * *

В магазине подарков было невероятно скучно.

Жена уже десять минут стояла над коробкой с бумагой для праздничной упаковки подарков, а я медленно ходил по магазину и рассматривал разнообразные пластмассовые, фарфоровые и деревянные сувениры. Все они были безвкусными, бессмысленными и вызывали у меня раздражение. Я пытался найти хоть что-нибудь более-менее милое не для того, чтобы купить, а просто чтобы оправдать для себя этот стремный магазин, но ничего не попадалось.

Разнообразные фарфоровые звери из советских мультфильмов, полуголые блондинки, поздравляющие мужчин с 23 февраля, и даже танк с надписью «За победу», в который можно залить водку. А также плохо раскрашенные матрешки, спортивные и военные псевдомедали, пошловатые открытки с сортирным юмором и еще миллион нелепых маленьких игрушек, от которых избавился Китай в нашу пользу.

По магазину шумно ходили женщины, обсуждая друг с другом «милые безделушки». Я зачем-то покурил прямо перед тем, как зайти в этот суматошный разноцветный ад, и теперь проклинал себя за то, что не оставил себе повода сбежать.

«Девочки, я пошла! Вернусь поздно, нетрезвая и, скорее всего, не одна, – громко прощалась женщина со своими коллегами в подсобке. – С наступающим вас!»

Жена наконец-то выбрала три разных рулона с подарочной бумагой и переключилась на подарочные пакеты.

Если бы у меня с собой имелась фляжка с коньяком, то я мог бы выйти из магазина и, сделав несколько глотков, снова закурить, но ее не было, а от курения натощак меня начинало тошнить сильнее, чем от этого магазина.

«Я все!» – раздались спасительные звуки за спиной, и мы проследовали в кассу, где нас ожидала молодая продавщица, которая, судя по ее мрачному виду, ненавидела эту деревню, ее жителей, этот магазин и, самое главное, – Новый год. Она пока не нашла способ уехать отсюда и работала в магазине, пробивая подарочные безделушки, будто траурные венки.

– Так здорово, что теперь мне приятнее делать подарки, а не получать, – сказала на выходе счастливая жена, так и не заметив моего панического состояния.

– Да, – согласился я и удивился, что она не удостоила комментарием продавщицу явно в депрессивном состоянии.

Она была настолько вовлечена в предновогоднюю суету, что перестала замечать грустных и одиноких людей, меня это не могло не радовать.

Я действительно гордился женой, она уже около недели жила тем, что готовила и заказывала всем подарки. Осталось завернуть их в подарочную бумагу и положить в подарочные пакеты. Будь они прокляты!

* * *

Пока грузовики завозили в Москву и Санкт-Петербург снег, у нас он падал с неба.

Мы с женой опять пошли в этот магазин подарочного блуда. Она забыла там что-то купить. Я не стал уточнять что, просто смиренно согласился.

В центре царил предновогодний ажиотаж. Люди непривычно быстро для этого края скользили с пакетами, попутно здороваясь друг с другом. Отовсюду эхом раздавалось заветное «с наступающим!». Над всем этим, как маяк, возвышалась новогодняя елка, освещая деревенским путь. Магазины дрожали от ничего не успевающих жителей деревни.

За прошедшие сутки в магазине подарков ничего не изменилось, разве что стало слышно, как в подсобке начали выпивать женщины.

Лицо вчерашней продавщицы по-прежнему оставалось холодным и несчастным. Чтобы отвлечься, я набрал тестя.

Надо было уточнить наличие насоса в доме. Когда разговор закончился, жена уже стояла в кассе, что не могло меня не обрадовать.

Насоса в доме не нашлось, а это значило, что нам нужно будет купить его вместе с надувным матрасом, предназначавшимся для моего друга Рината.

Ринат был косоглазым огромным казахом, в свои двадцать шесть он успел пару раз стать чемпионом Украины по кикбоксингу и четыре года провоевать в качестве офицера артиллерии на стороне донбасских сепаратистов, получив при этом несколько ранений и три контузии. Когда война сошла на нет, он по моему приглашению переехал в Санкт-Петербург, где начал предаваться праздной жизни. Больше книг, больше музыки, больше алкоголя, больше разговоров о чем-то непонятном – все это Ринат любил, но любил своей наглой казахско-донбасско-сепаратистской любовью. В городе его хорошо приняли, а Россия спустя три месяца выдала ему документ, подтверждающий, что Ринат русский. «Теперь чуркой меня называть на полтона ниже», – сообщил он мне, скинув фотографию паспорта.

Друзей, как известно, не выбирают, с ними живут и умирают. Нет-нет. Друзей приглашают на деревенский Новый год и покупают им надувной матрас.

Надо сказать, что здесь ни в одном магазине вам не будут втюхивать товар. Здесь все друг друга знают, и редко кто пробует внаглую на ком-то нажиться. Если какой-то товар будет стоить дешевле в другом магазине, то продавщица вам так и скажет, не настаивая на покупке из ассортимента в своем прилавке. Если творог несвежий, вам его не взвесят. Вам не продадут и не посоветуют несвежее мясо или невкусный чебурек, просто потому, что знают, что вы больше не придете в их сельпо, мясной магазин или пекарню. Репутация!

Здесь не так много людей, чтобы обманывать друг друга.

В «Олимпе» нам посоветовали найти матрас побольше – в «СадОгороде», а если у них не окажется насоса, то мы можем вернуться к ним и посмотреть, подойдет ли он к купленному матрасу.

– Такая обаятельная продавщица, – сказала жена, когда мы вышли в морозную улицу. – Мне кажется, она работала у меня воспитательницей в детском саду.

– Мне тоже понравилась, – согласился я и, поскользнувшись, чуть не упал прямо перед корзинами разнообразных орехов, которыми торговала на улице крупная бабулька.

– Хороший! – выключив «Танчики» на компьютере, посмотрел на разложенный матрас тесть.

– Самый большой взяли, – хвастался я.

– Я давно матери говорил, что это нужная вещь в доме.

– Ну вот теперь будет. – Я достал насос.

– Сюда его давай, – забрал его тесть и, повертев, поставил возле матраса.

– Надуем? – предложил я.

– Давай! Соберем Ринаткину кровать. – Тесть был рад приезду гостя, они виделись пару раз и понравились друг другу до такой степени, что даже Ринат получил несколько прямых намеков присмотреться к младшей дочери: «Будет с кем бокс обсудить».

– Может, я накачаю? – вспомнил я о переломе ноги тестя.

– Не, – оскорбился тесть, – хули тут.

Я незаметно сфотографировал нажимающего на педаль насоса тестя и отослал фото Ринату с надписью: «Теперь ты будешь спать на самом большом в деревне надувном матрасе».

В зал вбежал сын и, оценив обстановку, принялся гулять по тяжело надувающемуся матрасу. Тесть не прогнал его, просто сменил рабочую ногу.

В айфоне замаячил ответ Рината: «Братан, не сердись, ты же знаешь, я четыре года спал на земле и с тех пор не могу спать на мягком. Лучше постели мне два одеяла. Или одно. Я ненавижу надувные матрасы».

* * *

Я купил четыре бутылки виски, три бутылки коньяка, две бутылки полусладкого вина для жены и две бутылки шампанского – на утро. Теща с двумя своими дочерями (одна из которых сегодня приехала из Казани) делали салаты – оливье, селедка под шубой, «генеральский» и крабовый. Также в планах были домашние манты, бутерброды с рыбой и жюльен.

Сын радостно бегал из кухни в зал со съедобной добычей. Кошки покушались на начинку с бутербродов, а тесть что-то мастерил в сарае. Я пошел встречать Рината, ехавшего на автобусе из Казани.

Небольшое подобие вокзала располагалось на въезде в деревню прямо возле огромного кладбища. Получается, что люди, въезжавшие в деревню, попадали в царство мертвых, а выезжая из нее – покидали его.

«Город отдыха» – так переводилось название нашей деревни с марийского. Все сходилось.

Помню, как мы ходили туда с тестем «проверить могилки», а на самом деле выпить.

По дороге на кладбище тесть взял мою лопату и предложил зайти в магазин за водкой – «помянуть». Я взял ноль пять, томатный сок и два пластмассовых стаканчика. Возле могилы накапал в стаканчики по пятьдесят грамм и открыл сок. Тесть сначала посмотрел на налитое, затем на меня и сплюнул. Я не понял, что сделал не так. Тогда еще я не улавливал все тонкости невербального общения с тестем.

– Моя мама не выносила полумеры, – сказал тесть, показывая на неполные стаканчики, которые стояли на ее могиле.

Я наполнил их до краев. Выпили залпом, не чокаясь. Бутылка ушла примерно за десять минут. После чего мы отправились домой, где я решил упасть в обеденный сон, а тесть двинул в сарай, чтобы найти заначку – шагнул в запой.

– Пиздец моему копчику, – вместо приветствия сказал вышедший из автобуса Ринат, и мы обнялись.

Дорога из Санкт-Петербурга заняла у него сутки, которые он провел сидя – сначала ехал на машине до Казани около тринадцати часов, оплачивая бензин водителю, а затем два часа на автобусе.

Все в доме обрадовались Ринату.

Он развлекал мою жену шутками, тестя спортивными и военными историями, тещу комплиментами ее кулинарному таланту. Сестра жены быстро поняла, что они не подходят друг другу, и просто радовалась компании.

Когда я разлил по первой рюмке, тесть начал приподниматься со своего кресла.

– Ты чего, Палыч? – забеспокоился я.

– Меня тут по ходу не уважают, – отрезал он.

Все притихли.

– Так ты будешь? Я ж не знал. Мам, давай еще одну рюмку, – сказал я уже поднимающейся и все понявшей теще.

– Так праздник же, – аргументировал тесть.

Тесть был в завязке месяц, и, хотя все понимали, чем закончится праздник, настроение было хорошим.

Когда салаты перебрались к нам в желудки, а две с половиной бутылки виски опустели, нам надоели предновогодние песни по телевизору, а сын приволок из коридора свою шапку, мы решили сходить на елку.

По дороге я утешал тещу, которая жестко отреагировала на решение тестя выпить на посошок, когда все уже были одеты. Затем он зашел в алкомаркет, купить еще одну бутылку виски, но, спутав, взял сладкую настойку той же фирмы.

В центре можно было найти любого жителя деревни.

Помимо огромной светящейся елки, была сооружена сцена для выступлений, откуда вещали Дед Мороз со Снегурочкой. Все здоровались друг с другом, таскали детей на плечах, курили и как бы незаметно выпивали. Милиционеры равнодушно не замечали этого.

Я разлил по стаканчикам настойку и, выпив, подхватил сына, чтобы показать ему поближе происходящее на сцене.

Дед со Снегуркой уступили место пожилым женщинам в праздничной славянской одежде, которые под фонограмму пели песню из фильма «Чародеи». В ней белые кони символизировали зимние месяцы года. Сыну понравилось.

На обратном пути Ринат, проиграв в «камень, ножницы, бумага», прокатил меня на санках, а затем под всеобщее одобрение скинул в сугроб.

Отомстил я ему уже у дома, воспользовавшись тем, что он не знал краев одного заснеженного мостика.

Мы быстро допили оставшиеся полторы бутылки и переключились на Первый канал.

Речь президента, мягко говоря, никому не понравилась, что неудивительно. В ней не было ни слова про повышение зарплат и пенсий. После пенсионной реформы теща с тестем перестали хвалить его за внешнюю политику и всякий раз, видя по телевизору, оскорбляли, даже если он появлялся с предновогодней речью.

Гимн, впрочем, слушали стоя.

Затем мы с Ринатом и тестем пошли курить, а теща с дочерями принялись убирать посуду. Начался две тысячи двадцать первый год.

* * *

На следующий день, сложно позавтракав и потупив в телевизор, мы начали строить планы на вечер.

Пришли к выводу, что вечером надо набраться сил и сделать шашлык.

Тесть в разговоре не участвовал – он мрачно чистил снег во дворе, в надежде, что после этого поступка ему разрешат официально похмелиться – без резких движений, без утайки, без строгих взглядов. Похмелиться по-праздничному – с благословением, с пожеланиями всего хорошего, с Богом.

Коньяк по просьбе жены и тещи я спрятал ночью в нашем шкафу. Тесть вставал раньше всех, и к моменту нашего позднего пробуждения две из трех бутылок грузинского напитка могли исчезнуть. Вместе с тестем.

Жена голосовала за куриный шашлык, остальные предпочли свинину.

Мы с Ринатом и тещей уже выпили по две рюмки, когда тесть громко поставил лопату у ворот и вскоре появился в коридоре.

Сняв куртку, он молча прошел мимо нас (мы тоже притихли) и улегся в родительской спальне, даже не включив телевизор. Обиделся.

Теща не стала предлагать ему свежую солянку на, понятное дело, настоянном бульоне, потому что бесполезно.

– Ладно, зови его, – сказала она мне и пошла еще за одной рюмкой.

Я взял бутылку «Тамариони» и, заглянув к тестю, нежно произнес:

– По писят?

Тесть улыбнулся.

Похмелились по-праздничному.

Через пять минут повторили, а через пятнадцать я поставил пустую бутылку возле тех, что были осушены вчера. Надо было идти в магазин.

Снег мирно сыпал на пустые улицы деревни.

Даже бесчисленные коты сегодня притаились, чтобы не нарушать гармонию похмельного апокалипсиса. Частные магазины были закрыты, а в сетевых почти не осталось мяса. Нам с тещей и Ринатом удалось разыскать последние упаковки маринованной курицы и свинины, там же нашли уголь и сигареты, а затем, заглянув в алкомаркет, взяли бутылку коньяка, парочку бутылок шампанского «для девчонок» и шесть бутылок пива на утро.

Высыпав уголь в мангал, я пошел за тестем, который лежал в спальне и смотрел телевизор.

Вооружившись беспроводной музыкальной колонкой и незаметно прихватив неучтенную тещей бутылку коньяка из шкафа, мы вышли во двор.

Когда при помощи газового баллона угли были раскалены, мы с тестем и Ринатом спрятались в сарае, чтобы не быть замеченными из окна кухни, и выпили, закусив виноградом, его Ринат умыкнул из дома.

Из колонки доносилась «Баллада о любви» Высоцкого. Мы начали нахваливать его творчество, и каждый вспоминал, как впервые услышал его песни и как жизнь после этого разделилась на до и после. Оказалось, что тесть уже после армии самостоятельно раскопал кассеты Высоцкого и заслушал до дыр все его песни.

– Здесь, – рассказывал тесть, – его вообще никто не слушал.

– А отец не уважал? – удивлялся Ринат, один из главных фанатов Владимира Семеновича из тех, что я видел.

– Отцу вообще было похуй на музыку, – объяснил тесть.

Мясо уже доходило на мангале, как в дверях сарая появилась теща. Видимо, несколько раз не обнаружив нас на просматриваемой территории из своего наблюдательного пункта, из кухонного окна, она заподозрила неладное.

– Выпьешь с нами, любовь моя? – как можно позитивнее спросил тесть.

– Приглашаешь? – иронично сказала теща, как будто не определилась, ругать его или присоединиться.

– Так только тебя и ждем. – Тесть, соответственно, склонял ее ко второму.

– Ага, я и вижу, – кивнула она на бутылку, в которой оставалось грамм сто пятьдесят.

– Увлеклись за жаркой, мам, – вступился я.

– Ну давайте! – наконец-то приняла сторону добра теща.

* * *

Утро встретило нас бутербродами с красной икрой, которую я купил еще в 2020 году, и мексиканским пивом. Из шести заранее купленных бутылок в холодильнике осталось три. «Палыч», – понял я причину их исчезновения.

Чтобы не думать о своем состоянии, я всунул флешку в телевизор и начал смотреть американский триллер, действие которого проходило в Мексике.

Странная история о мошеннике, который в качестве жертвы выбрал себе пожилого пастора, но очень быстро об этом пожалел – пастор оказался зубастым. Как и наше коньячное похмелье.

Ринат отрезал себе лимон и аккуратно всунул его в горлышко «Короны».

– Это пиво пьют так. На, попробуй, – он протянул мне свою бутылку.

– Прикольно, – согласился я, – сделай мне так же.

Ринат заботливо повторил эту нехитрую операцию. Так мы выпили по бутылке, наблюдая за тем, что происходит на экране.

Мексика там, Мексика здесь, внутри тоже Мексика.

Третью и последнюю бутылку мы пили по очереди, уже без лимона.

В зал вбежал сын с шапкой на боку, обозначая всем своим видом свои дальнейшие планы, за ним вошла жена с детским комбинезоном.

– Вы пойдете с нами? – спросила она.

– Пойдем, – ответили мы хором.

Выходить на улицу было немного тревожно, однако свежий воздух и алкомаркет по дороге внушали нам надежду на исцеление, хотя бы частичное.

Мы с Ринатом не стали идти в ритм с моей женой, ее сестрой и моим вальяжным сыном, который сидел на санках, и прямиком направились в магазин.

Там мы купили бутылку темного пива и двухсотпятидесятиграммовую настойку. Девушкам мы взяли две маленькие бутылочки шампанского.

Запивая настойку пивом, мы ждали, пока они догонят нас.

– С Новым годом, – звучно сказал нам проходящий мимо мужик в черной куртке нараспашку, даже не позарившись на нашу мензурку.

– С Новым, – согласились мы.

– Пойдемте за купатами, – предложил я, отдавая девушкам их бутылочки.

– Пожарим на углях? – оживленно спросила жена.

– Почему бы и нет. – Мне стало легче после выпитого, и поэтому я захотел дела.

– Хорошо, а мы купим все для греческого салата.

– Отлично, – сказал Ринат, всегда больше остальных радующийся еде.

Мы с Ринатом зашли в главный мясной магазин деревни «Звениговский». Попросили самые хорошие купаты, какие у них есть, и полная продавщица уверенно достала из морозилки замороженный комок чего-то мясного. Поняв, что вид у них не очень товарный, она прямо у кассы наклонилась и несколько раз ударила этим комком по кафельном полу.

– К вечеру оттают, – резюмировала она, обрушив разбитые в сердцах купаты рядом с кассой.

На ее большой кисти было набито маленькое сердечко. Жир деформировал окружность татуировки, и теперь оно напоминало побитый с разных сторон круг – зеленый, грустный кружок.

Ринат был ошарашен способом разбивки купат, а я, привыкший к такому обряду, не предал ему значения и просто поднес телефон к терминалу.

– Я знаю, что ты опишешь в своей книге! – громко сообщил Ринат, когда мы вышли из «Звениговского». Он был в курсе, что я веду деревенский дневничок.

– Что? – не понял я.

– То, как она хуярила наши купаты об кафельный пол!

– А-а-а. Ну не об голову же их разбивать.

– Опиши!

– Ладно.

Жена с сестрой вручили нам полупустые бутылочки шампанского и направились в сетевой магазин, а мы, забрав санки и сына, они теперь существовали отдельно, пошли на стадион.

Там было спокойно и безлюдно. Ворота сливались с белым полем. Ровный слой снега не был потревожен ничьей обувью, и только протоптанная беговая дорожка и пустые бутылки вдоль зрительских сидений говорили о том, что зимний стадион все-таки пользуется спросом.

Ринат включил на телефоне какой-то фанк, и мы пошли по широкой беговой дорожке, повинуясь воле моего сына.

– У-у! – тыкал он указательным пальцем, который скрывала варежка, в сторону переливающихся на солнце куполов.