Текст книги "Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке"

Контакты с вышеназванными этническими группами (в русском языке обозначаемыми словом народы) для российской элиты влекли за собой не только проблему, как именовать ту или иную группу, но прежде всего как интерпретировать характерный для нее уклад жизни. При присвоении названия следовали преимущественно самоназванию этнических групп, хотя это нередко и сопровождалось недоразумениями, неоправданными обобщениями и ошибочной идентификацией (поэтому историки призывают относиться к ним с осторожностью)8181
  Приписывание этнической, социальной или экономической идентичности в XVIII веке с российской стороны носило смешанный или случайный характер. Так, во многих российских источниках, происходящих из государственных учреждений, встречаются термины этнического характера, хотя на самом деле речь идет о социальных категориях. «Чувашами» обычно называли тюркоязычных, несущих повинности и выплачивающих ясак людей, в то время как «татарами» – тюркоязычных служилых людей или вообще любых мусульман. В действительности за этими наименованиями могли скрываться татары, чуваши или казахи. См.: Kappeler. Rußlands erste Nationalitäten. S. 84; Sultangalieva. The Russian Empire. Р. 53–53; Khodarkovsky. Ignoble Savages and Unfaithful Subjects; Idem. Four Degrees of Separation. Р. 265–266.


[Закрыть]. Самая большая проблема для российской стороны состояла в том, что структуры власти преимущественно кочевых этнических групп существенно отличались от государственной структуры оседлого населения метрополии, занимавшегося земледелием и торговлей. Поэтому требуется особая осторожность, чтобы не попасть под влияние колониального образа мышления, который, согласно возникшему в XVIII веке представлению о возможности расположения всех «народов» на «цивилизационной лестнице», концептуально превратил негосударственные союзы в догосударственные коллективы.

По этой причине в данной работе крайне сдержанно применяется термин «племя» (Stamm). Это понятие как научная категория уже отвергается антропологией, так как во многих случаях европейского колониального управления XIX века оно ассоциировалось с отсталостью8282
  Béteille. The Idea of Indigenous People; Sneath. Tribe, Ethnos, Nation. – Однако русская имперская элита XVIII века редко пользовалась термином «племя», а если применяла его, то в нейтральном, категориальном смысле, который мог относиться как к азиатским этническим группам и их разновидностям, так и к собственно русским. См., например, сообщение российского переводчика с китайского от 1761 года: «китайцы, с ними, киргисцами, единоплеменны <…> а не так, как русские от них, киргисцов, племенем или родом совсем отделены». Рапорт переводчика Ф. Гордеева коменданту Троицкой крепости о поездке в ставку султана Аблая с целью выяснения взаимоотношений казахов Среднего жуза с Китаем // КРО. Т. 1. № 240 (03.07.1761). С. 620–624, здесь с. 621.


[Закрыть]. Кроме того, также по мере возможности не употребляется многозначное в немецком языке понятие «народ» (и соответствующее ему политически дискредитированное прилагательное «народный» (völkisch)), равно как и спорное понятие «этнос». Они заменяются понятием «этническая группа» (ethnische Gruppe) для обозначения таких групп, члены которых объединены общим прошлым, выражавшимся в исторических преданиях, обычаях, языке, религии и образе жизни. Чтобы четче дистанцироваться от понятия «этнос», необходимо указать на ситуативный характер этнической принадлежности, минимизировать опасность эссенциализации, которая часто подвергается критике в науке, и прежде всего избежать имплицитного понимания этносов как предшественников современных наций8383
  Ср. дискуссию в журнале Ab Imperio, вызванную статьей Давида Снита: Sneath. Tribe, Ethnos, Nation: Rethinking Evolutionist Social Theory and Representations of Nomadic Inner Asia, которая, в свою очередь, основана на его книге: Idem. The Headless State: Aristocratic Orders, Kinship Society, and Misrepresentations of Inner Asia. New York, 2007. Особенно интересны, в частности, материалы: Abasin S., Lkhamsuren M.‐E., Edgar A., Glebov S. Forum Ab Imperio, Debating the Concepts of Evolutionist Social Theory // Ab Imperio. 2009. № 4. Р. 80–109 (Sneath), 110–175 (Forum). – Применение термина «этническая группа» критикуется в: Brubaker. Ethnicity without Groups. Р. 7–27.


[Закрыть].

То, что сказано выше о важнейших для данного исследования регионах и этнических группах, показывает, что центральная задача и специальный интерес данного исследования состоит в том, чтобы проанализировать имперскую российскую политику в рамках трансрегионального подхода8484
  Хотя трансрегиональный подход данного исследования ограничивает его югом и востоком Российской империи, однако возникает вопрос, не была ли во второй половине XVIII века российская элита уже готова и не стремилась ли она проецировать установившееся к тому времени свое чувство превосходства также и на население западных периферий. Так, в доводах, которыми Екатерина II оправдывала раздел Польши, обнаруживаются элементы дискурса цивилизаторской миссии, согласно которому необходимо бороться с беспорядком, анархией и религиозным фанатизмом и защищать население от «одичания». Однако данная аналогия имеет свои границы. Данный дискурс не сопровождался политикой внешнего контроля над обществом в целом, сопоставимой с той, которая практиковалась в отношении народов на востоке и юге. – Zernack. Polen und Rußland. S. 263–315. Я хотела бы поблагодарить А. И. Миллера за предоставленный им повод к размышлениям.


[Закрыть]. Вопрос состоит в том, существовали ли и в какой степени особые концепции и практики российской элиты, которые применялись одинаковым или сходным способом на разных периферийных территориях, и это несмотря на гетерогенность и фрагментарность Российской империи, подвижность и прагматичность российской элиты, а также особенности акторов из числа коренных жителей и обстоятельств на местах.

Широкий географический и этнический охват настоящего исследования вместе с тем не должен заслонять того факта, что взаимодействие нерусских этнических групп на юге и востоке с российской имперской элитой освещается в работе асимметрично. Центральным является вопрос, когда и как внутри российской элиты возникли имперское сознание и имперские и колониальные концепции и практики господства и как они изменялись. Такой взгляд, при котором внимание ограничивается акторами из среды российской элиты, вызван тем, что империи раннего Нового времени создавались в первую очередь элитами8585
  Osterhammel. The Great Work of Uplifting Mankind. Р. 370.


[Закрыть]. Отсюда следует, что в данной работе речь идет преимущественно об образе мышления и действиях очень узкого слоя политических, военных и административных государственных чиновников в правительственном центре и на периферийных территориях, различным действиям которых время от времени оказывали поддержку представители царского правительства, не имеющие статуса государственных чиновников8686
  Вопрос о том, что образ мышления и практики элиты все же не могут быть проанализированы изолировано, но лишь с учетом взаимодействия с коренным населением, еще будет рассмотрен более подробно.


[Закрыть].

Под понятием имперской российской элиты, которая никоим образом не представляла собой монолитного блока и чьи порой противоречащие друг другу позиции и подходы рассматриваются в отдельных главах, следует понимать всех тех, кто стратегически и оперативно осуществлял построение империи и ее сохранение. Это понятие охватывает множество лиц – от сотрудников Коллегии иностранных дел в Санкт-Петербурге до командующих войсками вдоль Сибирской линии укреплений, от купцов и моряков, именем царя производивших захват островов в пользу империи и для этого бравших заложников из коренных жителей в северной части Тихого океана, до губернатора Астрахани и географа и хрониста Оренбургской экспедиции. Понятие имперской элиты, таким образом, в принципе включает в себя и тех ученых или исследователей, которые писали об империи как империи, идентифицировали себя с ней и своим трудом непосредственно обслуживали нужды тех, кто принимал политические решения.

Однако при этом многочисленные этнографы и народоведы, которые в течение XVIII века с исследовательским энтузиазмом принимали участие в бесчисленных экспедициях и ознакомительных поездках петербургской Академии наук прежде всего в Сибирь, на Дальний Восток и Северный Кавказ, играют в данном исследовании скорее вспомогательную роль. Хотя они и способствовали распространению в центре империи знаний об этнических группах периферийных территорий и в этом смысле укрепляли имперскую власть, все же их статистика, топография и отчеты о путешествиях носят совершенно иной характер по сравнению с письменными свидетельствами их современников из непосредственного окружения политических и военных руководителей державы. Сознание собственного цивилизационного превосходства не занимает центрального места в научных трудах этнографов и народоведов. Они характеризуются преимущественно рационализмом и непредвзятой научной этикой, выражающей глубокое уважение по отношению к Творению и к разнообразию человечества8787
  Некоторые российские ученые XVIII века указывают, например, на разницу в уровне своих знаний и знаний представителей сибирских племен с шаманскими верованиями. Тем не менее они не делают из этого никаких выводов политического характера. Slezkine. Naturalists versus Nations; Dahlmann. Von Kalmücken, Tataren und Itelmenen; Bucher. Wahrnehmung und Beschreibung des Schamanismus; Köhler. Russische Ethnographie und imperiale Politik; Glebov. Siberian Ruptures.


[Закрыть].

Однако было бы неверным делать вывод на основе характера работы российских ученых, что в XVIII веке в российском государстве вообще не существовало сознания цивилизационного превосходства8888
  Köhler. Russische Ethnographie und imperiale Politik. См. рецензию на книгу Vulpius в «Sehepunkte»; Glebov. Siberian Ruptures. – О взаимозависимости немецкой и российской этнографии и народоведения в XVIII веке см.: Vermeulen. Before Boas.


[Закрыть]. Скорее различия между разнообразными группами акторов ясно показывают, что представители разных профессиональных сообществ ощущали себя принадлежащими к разным мирам8989
  О практически герметичной изоляции «этнографического дискурса» от политических дискурсов см. также: Погосян. «О законе своем и сами недоумевают».


[Закрыть]. Только некоторые ученые видели себя на службе или орудием имперской политики. Напротив, представители имперской администрации не только анализировали свой опыт контактов с нехристианскими этническими группами на юге и востоке с начала XVIII века с учетом парадигмы цивилизованности, но и вырабатывали на основе этой парадигмы стратегии для изменения этих групп. Взаимодействие между научной средой, с одной стороны, и политико-административно-военными кругами, с другой, в XVIII веке происходило лишь в редких исключительных случаях. Поэтому в российском контексте не может идти речь о широком соучастии этнографов в колониальном господстве, как это происходило среди англичан и французов, о чем упоминает Эдвард Саид в характеристике введенного им термина «ориентализм»9090
  Саид. Ориентализм. Западные концепции Востока. Новаторская книга Саида, по сей день оказывающая влияние на исследования, демонстрирует, что западные империи выработали стереотипные взгляды на азиатские народы и их культуру, чтобы этим оправдать свое право на колонизацию. – Исключениями среди российских ученых XVIII века были географы, картографы и историки И. К. Кирилов, В. Н. Татищев и П. И. Рычков, которые выступали и как исследователи, и как представители имперской и временами колониальной политики. Подробнее об акторах см. соответствующие главы. – О типичном соучастии этнографов, этнологов или позже антропологов в осуществлении политики колониализма в заморских владениях западноевропейских держав см.: Trotha. Was war Kolonialismus? S. 84; Asad. Anthropology and the Colonial Encounter. – О признаках ориентализма среди российских этнологов и антропологов XVIII века см.: Schimmelpenninck van der Oye. Russian Orientalism.


[Закрыть].

Принципиальным для понимания «российской элиты» в данной работе является учет ее полиэтничного состава. Понятие российской элиты включает в себя и остзейских немцев-помещиков, и переводчиков тюркского происхождения, и служилых людей из русскоязычных семей9191
  Ср. аналогичное мнение в отношении остзейских немцев: Kusber. Imperiale Wissenschaften und Expansion.


[Закрыть]. По этой причине прилагательное русский используется в нашей работе только тогда, когда речь идет об обозначении русского языка, о коренном населении русско-православной веры, чьим родным языком являлся русский, или о становлении Великого княжества Московского в дополиэтничный период его существования. Во всех остальных случаях, особенно для обозначения государства и его политической, военной и культурной элиты, последовательно используется термин российский, а сама страна называется «державой», «царством» (Reich) или «империей» (Imperium), но не «Россией».

Такой выбор лексики представляется уместным не только потому, что он отражает языковую дифференциацию языка источников XVIII века. Именно в эту эпоху, с приданием законченной формы петровскому государству, прилагательное российский вошло в повседневный язык для обозначения полиэтничного государства, а сама держава отныне именовалась Российской империей9292
  Однако и по сей день многое из того, что касается происхождения и значения прилагательного российский, остается неясным. С одной стороны, российский впервые встречается уже в XVI веке (митрополит Макарий писал Ивану IV о «росийском царствии» и о «росийских царях». ПСРЛ. Т. 13. Ч. 1. С. 195). С другой стороны, в начале XVII века определение российский было распространено в польско-украинских кругах и, как правило, подразумевало всех православных славян, как, например, у архимандрита Елисея Плетенецкого и богослова Захария Копыстенского. Rothe. What Is the Meaning of «Rossijskij» and «Rossija». Р. 111; Sysyn. The Image of Russia and Russian-Ukrainian Relations, особенно S. 117–118. – Даже в XVIII веке различие между прилагательными русский и российский не всегда было строгим и зависело от контекста. Ширле. Понятие «Россия» в политической культуре XVIII века; Она же. Учение о душе и характере народов. С. 135.


[Закрыть]. Однако прежде всего данная система понятий отражает растущее осознание имперской элитой этнического многообразия империи и тем самым является предметом данной работы.

Поскольку в настоящем исследовании взаимодействие российской элиты и представителей нерусских этнических групп на юге и востоке освещается асимметрично, а акцент делается не на коммуникациях, сотрудничестве и жителях приграничья, а «только лишь» на концепциях и практиках российской стороны, данную работу можно было бы упрекнуть в том, что она «в очередной раз» предлагает исследование из ряда трудов «старой» историографии «белой» политики в отношении коренных этнических групп, где в качестве действующих лиц выступают прежде всего колонизаторы или колониальные власти, в то время как коренным народам присваивается статус объекта9393
  White. The Middle Ground. XXVII.


[Закрыть].

В действительности коренные этнические группы важны для настоящей работы настолько, насколько им удавалось влиять на концепции и стратегии имперской российской элиты, изменять их, препятствовать их реализации или вообще порождать их. Однако именно с учетом этих аспектов можно плодотворно использовать результаты постколониальных исследований в данной работе, в которой middle ground, поиск гибридных культур или идентичностей, не является основным предметом исследования9494
  Понятие middle ground изобрел Ричард Уайт. С его помощью Уайт определяет «место между: между культурами, народами и между империями и негосударственным миром деревень. Это область между исторической авансценой европейского вторжения и оккупации и задним планом поражения и отступления индийцев». White. The Middle Ground. XXVI. Уайт отвергает историографию, которая выстраивает строгую дихотомию между (белыми) колонистами и местным колонизируемым населением. – Убедительный анализ middle ground на Северном Кавказе, на Дону, в южных степях и в Якутии, учитывающий и XVIII век, предлагают: Barrett. At the Edge of Empire; Boeck. Imperial Boundaries; Glebov. Siberian Middle Ground. Р. 121–154; Malikov. Tsar, Cossacks, and Nomads; Khodarkovsky. Bitter Choices; Campbell. Knowledge and the Ends of Empire.


[Закрыть].

Так, например, постколониальные исследования справедливо указывают на то, что стратегии имперских элит не следует приравнивать к их успешной реализации и, соответственно, не следует низводить колонизируемых до пассивно реагирующих в том смысле, как это понимал Э. Саид9595
  Саид. Ориентализм, особенно с. 7–47.


[Закрыть]. Вместо этого следует учитывать расхождения между ожиданиями имперских акторов или колониальных властей, с одной стороны, и фактическим поведением коренных этнических групп, с другой, то есть необходимо различать притязания на власть и властные отношения9696
  Stoler. Along the Archival Grain. Р. 182–234; Pagden. The Uncertainties of Empire.


[Закрыть]. При этом необходимо всегда иметь в виду и учитывать неопределенность населения фронтира, изменение участников местных и коренных миров, а также их взаимное влияние9797
  Bhabha. Of Mimicry and Man; Gruzinski. La Pensée métisse; White. Wild Frenchmen and Frenchified Indians; Feichtinger, Prutsch, Csaky (Ed.). Habsburg postcolonial, и здесь прежде всего доклады Анил Бхати и Петера Нидермюллера ; Hárs, Müller-Funk, Reber, Ruthner (Hg.). Zentren, Peripherien und kollektive Identitäten.


[Закрыть]. Особого внимания заслуживает тот факт, что концепции и практики российской элиты постоянно обогащались опытом, полученным российскими акторами прежде всего посредством контакта с коренными народами в целом, а также с местными коренными элитами9898
  Об этом на примере колониальных столкновений в «новом мире»: Jenning. The Invasion of North America; Idem. The Ambiguous Iroquois Empire; Eccles. The Canadian Frontier, 1534–1760; Dowd. Wag the Imperial Dog.


[Закрыть]. Итак, данный труд обязан результатам постколониальных исследований, но для него актуальна не их тематика, а их методический подход и мультиперспективность, позволяющие рассмотреть, где это представляется очевидным, прямо выраженный или косвенный «протокол», касающийся местных жителей, который учитывался в концепциях и практиках правления российской элиты9999
  К этому уже давно призывал Рональд Робинсон, введший понятие «коллаборативные системы» (kollaboratives System): Robinson. Non-European Foundations.


[Закрыть].

С другой стороны, важно не перегнуть палку, обоснованно отказываясь от строгого разделения метрополии и периферии, и взять в качестве объекта исследования исключительно «совокупности различных имперских ситуаций» и особенно синхронных ситуаций местного уровня100100
  Так, в последнее время, об этом же: Cvetkovski. Introduction. Р. 18.


[Закрыть]. Семантика мгновенности, связанная с понятием «ситуации», несет в себе опасность упущения многовековых концептуальных и практических традиций российского имперского господства, а также их модификаций. Как показано в настоящей работе на примере различных сфер политики, основы имперских методов российской элиты возникли как раз не из конкретных коммуникаций или синхронно задуманной «совокупности различных имперских ситуаций». Скорее многие из рассматриваемых здесь практик веками передавались от правительства к правительству и опробовались, развивались и адаптировались к обстоятельствам в зависимости от изменения концепций, условий и сопротивления. Одной из таких принципиально новых концепций было принятие парадигмы цивилизованности.

К тому же подход, при котором любое взаимодействие метрополии и периферии рассматривается только как «имперская ситуация», таит в себе опасность упущения концепций и практик господства, перенесенных имперской элитой с одной периферии на другую. Поэтому исследования, которые обращаются к микроуровню коммуникаций отдельных лиц или малых групп, хотя и необходимы, но в то же время должны быть дополнены работами, рассматривающими широкие связи как на межрегиональном, так и на диахронном уровне, без нивелирования при этом имперского многообразия как в центре, так и на периферии101101
  К этому же недавно призывал Osterhammel. Die Verwandlung der Welt. S. 663.


[Закрыть]. В этом смысле работа выступает за более тесное, чем ранее, сочетание ситуативного подхода в истории империи с акцентом на административной преемственности и трансфере административных практик102102
  Хотя А. И. Миллер отстаивает ситуативный подход в истории империй, с помощью которого стремится преодолеть как этнический, так и региональный подход, вместе с тем он не хочет рассматривать взаимодействия между различными перифериями изолированно друг от друга, но учитывать опыт и трансферы со стороны центральных властей (P. 17). Miller. Between Local and Inter-Imperial. Однако опыт и трансферы нужно анализировать не только в их географическом разнообразии, но и в диахронном разрезе.


[Закрыть].

1.4. СТЕПЕНЬ ИЗУЧЕННОСТИ ПРОБЛЕМЫ И ИСТОЧНИКИ

Данное исследование базируется на многочисленных предшествующих работах. Главной из них по-прежнему остается фундаментальная работа о многонациональной империи, в которой А. Каппелер в 1992 году сфокусировал внимание на полиэтнической природе русского царства, вследствие чего, одновременно с возникновением государств – преемников Советского Союза, Российская империя в последние десятилетия оказалась предметом активного исследования историографии103103
  Помимо уже указанной литературы, см. обзор исследований: Vulpius. Das Imperium als Thema der russischen Geschichte; Weeks. Nationality, Empire, and Politics.


[Закрыть]. При этом лишь в редких случаях трансрегиональные имперские концепции и практики господства российских правительств и имперской элиты исследовались с точки зрения XVIII века. Опираясь на новаторские исследования Б. Э. Нольде, М. Раева, Фредерика Старра, Юрия Слёзкина и дальнейшую работу А. Каппелера, в последние годы прежде всего М. Ходарковский и У. Сандерленд посвятили себя изучению фундаментальных проблем имперского российского господства и колонизации на примере российской политики в отношении территорий и этнических групп южных степей и Северного Кавказа104104
  Nolde. La Formation de L’ Empire Russe; Raeff. Patterns of Russian Imperial Policy; Idem. Uniformity, Diversity, and the Imperial Administration; Starr. Tsarist Government; Kappeler. Rußlands erste Nationalitäten; Слёзкин. Арктические зеркала; Khodarkovksy. Where Two Worlds Met; Idem. Russia’s Steppe Frontier; Sunderland. Taming the Wild Field.


[Закрыть]. Им данная работа обязана существенными открытиями и стимулами.

В то же время данное исследование выходит за рамки упомянутых работ по двум аспектам. Во-первых, впервые всесторонне прорабатываются последствия принятия парадигмы цивилизованности имперской политикой российского царства в XVIII веке. Во-вторых, межрегиональный подход позволяет сосредоточиться на некоторых имперских концепциях и практиках, которые до сих пор не рассматривались вовсе или лишь кратко упоминались, проследить стадию их возникновения, проанализировать их в межрегиональной взаимосвязи и с учетом центральных тезисов данной работы описать их особую эволюцию в XVIII веке.

Весьма полезными оказались многочисленные монографии, посвященные двустороннему взаимодействию между российским центром и отдельными этническими группами на юге или востоке царства105105
  См. уже процитированные работы, а также: Аполлова. Экономические и политические связи; Басин, Сулейменов. Казахстан в составе России.


[Закрыть]. Исследования middle ground также сыграли важную роль в данной работе. Речь идет о ситуации, возникшей из столкновения интересов и действий различных степных народов, коренного или переселенного казачьего населения, а также представителей российской администрации, в частности, вдоль реки Яик/Урал и на Северном Кавказе106106
  Barrett. At the Edge of Empire; Boeck. Imperial Boundaries; Malikov. Tsar, Cossacks, and Nomads; Campbell. Knowledge and the Ends of Empire.


[Закрыть].

В вопросах, касающихся концепции и развития цивилизаторской теории, политики цивилизирования и миссии (или миссий) цивилизирования, исследование опирается на выдающиеся труды Ю. Остерхаммеля107107
  Osterhammel. Die Entzauberung Asiens. S. 235–270, 394–404; Idem. «The Great Work of Uplifting Mankind»; Idem. Europe, the «West»; Idem. Welten des Kolonialismus.


[Закрыть]. Особая роль принадлежит его статье 2005 года, в которой впервые была заложена теоретическая база концепции цивилизирования и цивилизаторской миссии. Данную работу обогатило также недавнее исследование У. Хофмайстера, в котором он, опираясь на идеи Остерхаммеля, предложил тематически связанное исследование русских представлений о миссии цивилизирования в отношении Средней Азии в конце XIX века, что позволяет обнаружить преемственность и разрывы в диахронном сравнении идей цивилизирования108108
  Hofmeister. Die Bürde des Weißen Zaren.


[Закрыть].

Обращение к литературе становится менее плодотворным, если коснуться вопроса о связи между восприятием идей Просвещения и имперской, а также колониальной политикой в царской державе. В то время как историография «русского Просвещения» до сих пор оставляла за рамками рассмотрения имперский или тем более колониальный аспект, связанный с восприятием просвещенческих идей и практик российскими акторами, данная тема уже давно занимает умы историков, изучающих западноевропейские колониальные империи109109
  Даже в недавних работах, посвященных Просвещению в Российской империи, не учитываются последствия рецепции просветительских идей в российской имперской политики. Hamburg. Russia’s Path Toward Enlightenment; Lehmann-Carli. Aufklärung in Russland. S. 114–116; Schippan. Die Aufklärung in Russland; Wirtschafter. Thoughts on the Enlightenment; Renner. Russland. – Влияние идей Просвещения на восприятие этнографической инаковости русскими учеными рассматривает Slezkine. Naturalists versus Nations. P. 39–45. – Недавние исследования о неоднозначной связи между идеями Просвещения, их восприятием и колониализмом в других регионах мира – Tricoire. Der koloniale Traum; Tricoire, Pečar (Hg.). Falsche Freunde; Belmessous. Assimilation and Empire; Carey, Trakulhun. Universalism, Diversity, and the Postcolonial Enlightenment; Carey, Festa. Introduction; Stewart. Journey to Empire; Osterhammel. Welten des Kolonialismus; Weber. Bárbaros; Ghachem. Montesquieu in the Caribbean; Marshall. Taming the Exotic.


[Закрыть]. Поэтому большим подспорьем в работе стало знакомство с исследованиями о португальской и испанской политике XVIII века в Южной Америке, а также о французском господстве на Мадагаскаре110110
  Данный обмен мнениями оказался возможным благодаря организованный Дамьеном Трикуаром конференции, посвященной Просвещению и колониализму, доклады которой см.: Tricoire. Enlightened Colonialism, и прежде всего доклады, которые сделали Д. Трикуар, Мария Режина Селестино де Алмейда, Лиа Куарлери и Клеменс Капс.


[Закрыть].

Важные импульсы работа приобрела благодаря основанному в 2000 году русско– и англоязычному журналу Ab Imperio, редакция которого позиционирует себя как пионера в направлении исследований под названием «Новая имперская история»111111
  Герасимов, Глебов, Каплуновский, Могильнер, Семенов. В поисках новой имперской истории. – «Новые имперские исследования» (Neue Imperiumsforschung) сформировались под воздействием Post-Colonial Studies и в особенности британской «новой имперской истории» (New Imperial History). – В соответствии с этим новым подходом к изучению империй британская метрополия и ее заокеанские колонии больше не рассматриваются по отдельности, но выявляется глубокое воздействие имперской политики и ее восприятия в колониях на британские элиты и британскую политику в метрополии. См.: Wilson. Introduction; Hall. Civilising Subjects. – Обзор мирового развития «новой имперской истории», ее потенциала и исследовательских перспектив см.: Hirschhausen. A New Imperial History?


[Закрыть]. Это развивающееся во всем мире направление, а также инициация культурно-исторических исследований российского государства в значительной степени вдохновили данный проект. Одна из задач состоит в том, чтобы взглянуть на феномен империи безоценочно. Неэффективным представляется рассмотрение империи в традиции XIX века и его национальных движений или в традиции марксистской теории империализма как стадии, которую следует преодолеть или которая впоследствии была преодолена государством в своем развитии; в то же время не следует впадать в имперскую ностальгию и видеть в империях государственные образования, которые по природе своей поддерживали мир и сглаживали этнические и религиозные конфликты и исчезновение которых развязало руки сдерживаемому прежде насилию. Вместо этого предлагается решить более трудную задачу – подойти к изучению Российской империи как к феномену домодерна, с языком и коннотациями XXI века, которые по-прежнему формируются под влиянием эпохи национализма и преимущественно антиимпериалистических национальных движений.

Для этого крайне важно поставить восприятия и толкования современников в центр анализа и, таким образом, заняться рассмотрением языка самоописания империи в эпоху перемен в XVIII веке112112
  Редакция Ab Imperio. Языки самоописания империи; Aust. Vergleich und Sprachen der Selbstbeschreibung.


[Закрыть]. В этом отношении в каждой главе этой книги важную роль играет история понятий, разработанная Р. Козеллеком в его многотомном труде «Основные исторические понятия» («Geschichtliche Grundbegriffe»), усовершенствованная в последующие десятилетия в результате плодотворной критики и превращенная в исследование лексических полей и историю семантических полей, а также обогащенная ценными работами историков-русистов, посвященными центральным понятиям XVIII века113113
  Козеллек. Введение. С. 23–44; Koselleck. A Response to Comments; Idem. Begriffsgeschichten; Richter. The History of Political and Social Concepts; Bödeker. Reflexionen über Begriffsgeschichte; Reichardt. Wortfelder – Bilder – semantische Netze; Thiergen (Hg.). Russische Begriffsgeschichte; Живов (ред.). Очерки исторической семантики русского языка. – Ценный вклад в историю понятий Российской империи внесла И. Ширле – как своими многочисленными статьями, так и двухтомным сборником (под редакцией И. Ширле, Д. А. Сдвижкова и А. И. Миллера). Ширле, Сдвижков. Понятия о России. – В недавнее время ценность истории понятий была критически рассмотрена Sperling. «Schlafende Schöne»?; реплика по данной теме: Aust. Kommentar.


[Закрыть].

Угол рассмотрения, принятый в этом исследовании, таков, что в центре внимания находятся как те источники, которыми царские правительства задавали правовые и административные рамки для сосуществования в многонациональной империи, так и те, в которых проявляются рефлексии имперской элиты по поводу ее межрегиональных концепций и практик господства. В этом смысле можно в общих чертах определить четыре группы источников: первая включает документы, касающиеся правовых норм различных правоустанавливающих органов. К ним относятся среди прочего указы царей, правительственные законы, акты и решения Сената, Синода или отдельных коллегий, а также официальные дипломатические соглашения, присяги на верность вождей этнических групп и изволения органов принятия решений коренных народов.

Вторая группа источников включает документы исполнительного аппарата. К ним относятся не только инструкции, приказы и записки Коллегии иностранных дел и соответствующей региональной администрации, но прежде всего переписка между представителями различных иерархических уровней, между местными представителями администрации и элитой коренного населения. Некоторые из этих документов носят информационно-документальный характер (таблицы, сведения о населенных пунктах, описательные отчеты), другие являются стратегическими материалами (проекты, планы, мнения), третьи – отчетами вышестоящему государственному органу.

Третья группа состоит из документов сугубо личного характера, таких как мемуары, воспоминания, дневники, рукописи и путевые заметки. Четвертый тип источников включает русские летописи114114
  Состав третьего корпуса изученных документов представлен в списке литературы. Русские летописи изучались по: Полное собрание русских летописей (ПСРЛ).


[Закрыть].

Первый ресурс для ознакомления с источниками нормативно-правового характера – 48 томов «Полного собрания законов Российской империи», в котором, вопреки его названию, собраны отнюдь не только законодательные тексты, но и бесчисленные материалы второго корпуса источников115115
  ПСЗРИ. Т. 1–46. СПб., 1830.


[Закрыть]. Существенные дополнения были также взяты из «Сборников императорского Русского исторического общества»116116
  СИРИО. Т. 1–148. СПб., 1876–1916.


[Закрыть].

Кроме того, мы, историки, работающие над имперской историей российского государства в XVIII веке, в большом долгу перед нашими коллегами, трудившимися в период заката Российской империи, а также перед советскими коллегами, особенно работавшими в 1930–1970‐х годах: они собрали воедино бесчисленное множество ценных документов из центральных и местных архивов российской державы и Советского Союза, опубликовали их и снабдили грамотными вводными статьями и комментариями. Эти сборники источников широко отражают восприятие, стратегии и практики как правительственного центра, так и его административных, военных и экономических представителей на перифериях117117
  Важнейшими источниками этого рода для Сибири, Дальнего Востока, региона северной части Тихого океана, Русской Америки стали в настоящей работе (названия сокращены): Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII веке; Колониальная политика Московского государства в Якутии XVII в.; Русские открытия в Тихом океане; Ефимов, Орлова (ред.). Открытия русских землепроходцев. – Для южных степей: КРО. Т. 1; КРО. Т. 2; МпиК ССР; МипсК; История Букеевского ханства. 1801–1852 гг.; МпиБ АССР; РТуркО; Ногайско-русские отношения в XV–XVIII вв.; Русско-ногайские отношения и казачество в конце XV – XVII веке. – Для Северного Кавказа: КабРО. Т. 1–2; Русско-осетинские отношения в 18 веке; РДагО. Т. 1–3. – О названных регионах ценная информация содержится также в РМонгО. Т. 1–3.


[Закрыть].

Преимущественно опубликованные источники относятся к документам Российского государственного архива древних актов, Российского государственного военно-исторического архива, Российского государственного исторического архива и Архива Санкт-Петербургского института истории Российской академии наук. Некоторые из опубликованных источников хранятся в архивах соответствующих регионов.

Документы, составленные сторонними наблюдателями, и письменные свидетельства представителей нерусских этнических групп, опубликованы преимущественно как в оригинале, так и в русском переводе118118
  Так, например, казахские тексты как в оригинале, так и в переводе опубликованы в КРО. Т. 1. Эти тексты вышли из-под пера личных секретарей (абызов), которых содержал на службе каждый казахский хан, султан или знатный предводитель племени. О проблеме недостаточной образованности многих из этих секретарей, что негативно отражалось на качестве текста, см.: Киреев, Алейникова, Семенюк, Шоинбаев. Предисловие // КРО. Т. 1. XV.


[Закрыть]. Однако тексты, выполненные современными документу переводчиками представителей нерусских элит, необходимо рассматривать в качестве первоисточников с определенной осторожностью. Учитывая проблемы, связанные с переводом на русский язык в то время, их можно лишь в ограниченной степени считать достоверным отражением реакций коренных акторов119119
  Многим переводчикам не хватало знаний. Кроме того, историк не может точно определить, не приспособил ли, и если да, то в какой степени, переводчик оригинальную цитату или оригинальный текст к горизонту ожиданий адресата, как правило местной административной российской элиты, не смягчил ли он острые формулировки или не опустил ли их вовсе. О проблематике недостаточности переводческих навыков с русской точки зрения той эпохи см.: Татищев. Разговор двух писателей о пользе науки и училищах [1733] // Избранные произведения. С. 89. Наряду с этим: Khodarkovsky. Russia’s Steppe Frontier. Р. 69–75; Schierle. «Sich sowohl in verschiedenen Wissensgebieten als auch in der Landessprache verbessern». О проблеме переводов в испанском колониальном контексте: Rafael. Contracting Colonialism.


[Закрыть].

Но взгляды и поведение групп коренного населения (и здесь в первую очередь их элит) также просматриваются и в документах, составленных российскими акторами. Так, в них широко обсуждается сопротивление коренных народов или стратегические соображения российской стороны о способах его преодоления. С оговоркой, что именно «российская призма» всегда определяла тему и содержание, «местный протокол», таким образом, включался в формирование, а также в реализацию имперских российских практик120120
  Отсутствие письменной традиции у многих нехристианских народов российских периферий в XVIII веке затрудняет привлечение первоисточников нерусских акторов с целью получения из них дальнейших знаний об имперских российских практиках.


[Закрыть]. Не меньший интерес, чем вопросы о том, каким образом государственные служащие воспринимали коренное население, какими знаниями они при этом обладали и какие выводы они делали из этих знаний, вызывает вопрос, о чем они в каждом конкретном случае умалчивали121121
  Stoler. Along the Archival Grain. Р. 17–53; Landwehr. Geschichte des Sagbaren. S. 173; Tricoire. Enlightened Colonialism?


[Закрыть].