Текст книги "Жестокие игры в любовь"

18

Когда эйфория, дурманящая мозг, схлынула, в голову назойливо полезли всякие мысли. Ещё хуже, чем накануне, когда она терзалась из-за соревнований.

Теперь её мучило: пойти или не пойти на свидание? Хотелось, конечно. Очень хотелось! Аж в груди сладко замирало, но ещё где-то глубоко внутри тихонечко скреблось беспокойство. Оно, как ложка дёгтя, отравляло радость, сеяло сомнения.

Был бы ещё это кто-то другой, не такой самовлюблённый, как Колесников, она бы так себя не изводила. Но будь это кто-то другой – встречаться с ним и не хотелось бы.

Но не быстро ли это всё? Они ведь толком даже не общались с Колесниковым. Да он особо и не выказывал желания, ну вот кроме как сейчас. Никаких знаков внимания ей не уделял, не ухаживал, не добивался. Позвал один раз – и у неё тут же от радости в зобу дыхание спёрло. Не слишком ли легко она согласилась? Вдруг это как-то не гордо. Могла хотя бы для приличия немного поупрямиться.

Даже не так, не упрямиться, всё-таки в жеманстве ничего хорошего нет, а просто ничего не обещать, скрыть радость, сказать – не знаю. Не для того, чтобы цену себе набить, а просто чтобы не выглядеть такой легкодоступной, ну и чтобы не давать ему лишний повод считать себя неотразимым.

Да чёрт бы с этой его самоуверенностью, больше всего Мика боялась другого. Вдруг она для него всего лишь развлечение? Вдруг она станет ещё одной «верой-соней-и так далее» в его коллекции? Нет, это ужасно…

«Да что со мной? – раздосадовано подумала Мика. – Это же всего лишь свидание! Зачем я себя накручиваю, зачем сразу думаю о плохом? Почему не могу как другие девчонки просто пойти погулять с понравившимся мальчиком? Что со мной не так?».

Но в душе Мика прекрасно знала, что не так. Просто она до тошноты боялась повторить ошибки матери. Ужасно не хотела быть на неё похожей.

Забитая, безвольная, мать не жила, а приспосабливалась и терпела. В плохом смысле терпела: не тяготы, не жизненные трудности, а с овечьей кротостью сносила любые оскорбления и унижения. Гордости в ней не было ни на грош. Годами наблюдая, как мать заискивала перед Борисом Германовичем, Мика твердила себе, что никогда такой не станет, взращивая чувство собственного достоинства с болезненной одержимостью.

Тут и бабушка внесла свою лепту, рассказывая всякие случаи из юности матери, от которых Мике становилось стыдно.

Послушать бабушку, так в молодые годы мать готова была пойти буквально за каждым, кто поманит. Откликалась на любой заинтересованный взгляд. Бросалась в отношения как в омут, а потом бросали её. Кто-то – сразу же, кто-то – сначала всласть наигравшись, как вот жгучий красавчик-кавказец, отец Мики.

Вспоминая её, бабушка тяжело вздыхала: «И ведь она вовсе не шалава какая-нибудь, нет. Просто доверчивая дура. Есть такие, что без мужика жить не умеют, вот и она такая. Только ещё и в придачу без мозгов… и без гордости».

Не дай бог такой же стать!

Полночи Мика ворочалась без сна, борясь с собой. Сердце ныло, трепетало, предвкушая: хочу! А холодный рассудок язвил: «Яблоко от яблони…?».

И спросить, посоветоваться не с кем. Не с бабушкой же, та предвзята и вообще отстала от современной жизни.

Днём к ним забежал Лёша Ивлев. Он больше не злился, даже наоборот смотрел на неё с виноватой и какой-то просительной улыбкой. Хотя за что ему виниться? Не на неё же он вчера срывался.

Трогательно краснея, он попросил:

– Мика, тут такое дело… помощь твоя нужна. Мать на смене, отец в командировке. Ну и… мне, короче, тоже надо кое-куда по делу сгонять. Знакомый продаёт двигатель за копейки, а мне как раз нужен. В общем, если сейчас не куплю, желающие быстро найдутся. Только вот Любашу не с кем оставить…

Когда Мика впервые увидела Любашу Ивлеву, сразу догадалась, что это родная сестра Лёши. Несмотря на приличную разницу в возрасте, их сходство просто поражало. Светловолосая и очень рослая для своих пяти лет девочка походила на старшего брата не только внешне. Она и смотрела точно как он – серьёзно, даже сердито. Никогда не капризничала, не доставляла хлопот, делала мальчишкам во дворе замечания, если те устраивали «плохие» игры.

– Это ненадолго… я только туда и обратно… – продолжал Лёша. – А Любаша, ты же знаешь, спокойная, но одну оставить всё равно страшно, маленькая же…

– Да, Лёш, всё нормально, – остановила его Мика. – Сейчас я приду к вам, только бабулю предупрежу.

– Спасибо, – просиял он.

– Да не за что, мы же друзья.

Когда Мика поднялась к Ивлевым, Лёша уже поджидал её в прихожей, готовый тотчас мчаться за своим двигателем.

– Любаша в зале, рисует, – сообщил он, застёгивая молнию на куртке. – Ты не стесняйся. Захочешь – телик включи, вон там журналы какие-то есть. В общем, будь как дома.

Закрыв за Лёшей входную дверь, Мика прошла в большую комнату. Лёшина сестра и правда рисовала, сидя за круглым столом в центре зала. Склонившись над раскрытым альбомом, она сосредоточенно что-то закрашивала зелёным карандашом. От усердия она даже высунула кончик языка, а на гостью даже не взглянула.

Мика придвинула стул, села рядышком.

– Любочка, а что ты рисуешь?

Вместо ответа девочка насупилась и прикрыла ладошкой картинку.

– Не подглядывай, я ещё не закончила, – буркнула, не поднимая глаз. Но не прошло и минуты, Люба, сделав короткий штришок, убрала ладонь и развернула альбом к Мике.

– Всё, можешь смотреть, – разрешила она.

Мика честно пыталась включить воображение и догадаться, что на рисунке, но белый квадрат и зелёная полоса под ним не навевали никаких мыслей.

– А что это, Любочка? – сдалась Мика.

– Это мама у нас на даче.

Мика изумлённо вскинула брови.

– Это твоя мама? – указала она на белый квадрат.

– Ну, конечно, нет! – Люба посмотрела на неё как на дуру, которая не понимает очевидного. – Это простыня. Мама её постирала и вешает сушиться. Она за простынёй стоит.

Мика засмеялась было, но под строгим взглядом Любы почти сразу замолкла. Потом девочка смилостивилась.

– Можешь тоже порисовать.

От нечего делать Мика согласилась, мысленно надеясь, что Лёша не задержится. Она успела изобразить по просьбе Любы жирафа, кабана и зайца, пока он не вернулся. А вернулся он страшно довольный, видимо, не зря съездил.

Мика собиралась сразу же уйти, но Лёша упросил попить чай.

– Ну, куда ты так торопишься? Я пирожные купил! Специально по пути забежал в «Блисс».

Он и правда вынул из пакета прозрачный контейнер с пирожными. Мика пошутила:

– С этого и надо было начинать.

Люба своё пирожное уплела в два счёта и вернулась к рисованию, а Мика с Лёшей остались на кухне. Она с улыбкой наблюдала, как он ловко хозяйничал – явно не впервой. А между делом ещё и умудрялся развлекать её рассказом в лицах о своём походе за двигателем.

– Прихожу, а этот мужик – в дупель пьяный. Когда успел? Я ж вот с ним по телефону разговаривал, нормальный был. И еле понял меня, решил, что я его собутыльник… – наливая по второй кружке чая, Лёша изображал мимику и голос пьяного продавца. – Пока не выпьешь со мной, никуда не отпущу.

– Ну, в итоге договорились? – спросила, смеясь, Мика.

– Да, я же настойчивый. Просто так не сдаюсь.

А затем ни с того ни с сего перевёл разговор на вчерашнее.

– Слушай, ты извини, я вчера вечером не в духе был. Онегин этот… выбесил меня. Но я всё равно при тебе не должен был…

– Да всё нормально, Лёш, – отмахнулась Мика, – вы же там не устраивали мордобой или скандал. Подумаешь, слегка повздорили. С кем не бывает. Хотя… я так и не поняла, из-за чего ты так на него взъелся. Из-за матча?

– Ну, – дёрнул плечом Лёша.

– Ну он же вроде хорошо играл, много очков забил…

– Ну, неплохо, – немного сник Лёша, но тут же вскинулся: – Да достал он! Звезда, блин… Вот приспичило ему уйти! Десять минут до конца не мог подождать? Ещё тебе вчера из-за него прилетело. Больно было?

– Ой, ерунда, – Мика рефлекторно тронула лоб. – Но я надеюсь… вы всё же помиритесь с ним. Ты вот ругаешь его, а если бы он не ушёл…

Мика осеклась.

– Что тогда?

– Да пристал там ко мне мужик какой-то. Женя его отогнал.

– Какой мужик? Кто? Чего хотел? – сразу встревожился Лёша.

– Да сама не поняла, но привязался, знаешь, как клещ, за руки хватал…

– Да зачем же ты ушла? Одна! Чёрт! Но можно попытаться узнать, кто это был. Там же есть камеры… надо проверить…

– Да всё обошлось же. Ну и я не знаю точно, что тот мужик хотел. Может, ничего такого. Просто я испугалась. Но ты не злись на Женю, всё-таки он меня выручил.

С минуту Лёша молчал в напряжении, но затем всё же смог улыбнуться.

– Хорошо.

Поколебавшись, Мика всё же решила спросить то, что её волновало. Лёша ведь друг, единственный её друг. Ну и беседа как раз перетекла в нужное русло.

– Лёш, а можно я у тебя кое-что спрошу?

– Само собой!

– Это про Женю… Ты же его хорошо знаешь.

Мика вдруг смутилась. Что спросить-то? И чего она ждёт от Лёши в ответ? Благословения? Смешно и тупо. Совета? Тоже ерунда. Зря всё-таки она затеяла этот разговор. Но Лёша весь подобрался и напряжённо ждал.

– В общем, он меня на свидание позвал. А у меня сомнения…

Лёша помрачнел, отвёл глаза в сторону. Затем вообще поднялся из-за стола и отошёл к окну, встал к ней спиной. Такой реакции Мика от него не ожидала.

Мелькнула мысль: может, бабушка вчера верно сказала про него? Да ну нет! Абсурд. Они с Лёшей просто друзья, близкие, хорошие, но ничего такого между ними никогда не было. Это же видно. Вон как на неё Колесников смотрит – как мужчина на женщину. А Лёша – как человек на человека. Да и просто такое всегда ведь чувствуется каким-то внутренним чутьём. А рядом с Лёшей на душе полный штиль, с ним легко, тепло и уютно. Она вон его даже ни капли не стесняется. Да и ведёт он себя с ней только как друг, ни разу ни единого намёка, ничего… Но почему сейчас вдруг так прореагировал?

Лёша молчал, глядя во двор, опершись руками о подоконник. Если бы не заметное напряжение в мышцах, можно было подумать, что он забыл о ней. Отвлёкся, задумался о своём.

Молчание затянулось, стало неловким и тягостным. Озадаченно глядя ему в спину, Мика неуверенно забормотала:

– Не знаю, почему так… Может, из-за того, что он вот с Верой так поступил, потом – с Соней… Может, это подспудный страх, что он меня типа тоже поматросит и бросит, – на этих словах Мика усмехнулась. – Глупо, да?

Не сразу, но Лёша всё-таки отозвался.

– Нет, не глупо, – глухо сказал он. – Наоборот…

Потом повернулся, посмотрел на неё почему-то виновато, как показалось Мике. А ещё показалось, что он хочет что-то сказать, но сомневается. Или, может, что-то его останавливает.

– Лёш, что с тобой?

– Да нет, ничего… – покачал он головой, а сам ещё больше нахмурился. А потом, похоже, всё-таки решился. С шумом выдохнув, произнёс:

– Мика, послушай меня как друга: не ходи с Женькой ни на какие свидания, вообще забей на него. Не стоит он тебя.

Мика растерянно сморгнула. Холодком по спине пробежало нехорошее предчувствие, и вместе с тем внутри всколыхнулось упрямство: почему это?

Наверное, это отразилось в её лице, потому что Лёша, не дождавшись следующего вопроса, сказал сам:

– Я как бы не должен был тебе этого говорить. Если наши узнают, сочтут, что я трепло. Но молчать я тоже не могу. Лучше уж тебе заранее узнать, пока ещё ничего…

– Лёша, ты о чём? – перебила она его.

– Поспорил он на тебя, Мика…

19

Мика растерянно посмотрела на Лёшу, но тот отвёл взгляд, словно говорить об этом было ему неудобно.

– В смысле – он на меня поспорил?

– Ну как обычно на девчонок спорят? Но точно, как и что там было, я не знаю, это всё не при мне случилось.

– И когда он поспорил? – не своим, каким-то глухим и бесцветным голосом спросила Мика.

– Вчера. Перед соревнованиями. Ну или пока они в «Старт» шли. Честно, будь это при мне, я бы такого не допустил. Но мы как раз с тобой в то время были…

– Так откуда же ты знаешь, раз тебя с ними не было? – вырвалось у Мики. Зачем она так с ним? Уж Лёша бы точно придумывать такое не стал.

– После соревнований кто-то из пацанов, кажется, Жоржик, сказал, что, типа, оригинальные у Онегина методы добиваться цели. Ну, это о том, что он в тебя мячом попал. Ну, может, не именно этими словами, но смысл такой. Пацаны стали на эту тему стебаться. Я спросил, о чём они. Ну они и просветили насчёт спора. Мол, кто-то про тебя сказал, что ты… не такая, как все, что к тебе подкатить нереально. А Женька сказал: "Пфф. Да запросто".

Лёша запнулся, помолчал, будто колебался, затем, густо краснея и спотыкаясь на каждом слове, всё же договорил:

– Ещё сказал, что ты… такая же, как все и тоже… ну, типа… с ним… переспишь. Вот.

От горечи и унижения щёки полыхали, а горло перехватило словно удавкой. Какой же он подонок!

– И на что он спорил? С кем? – сглотнув, еле слышно произнесла Мика. Она и сама не знала, зачем всё это выспрашивала. Для чего ей эти унизительные подробности? Какая, собственно, разница?

В груди образовался ком, едкий тяжёлый сгусток. Медленно и неотвратимо он разрастался, пульсировал, давил, затрудняя дыхание и причиняя физическую боль.

– Да ни с кем конкретно, с нашими пацанами. А на что поспорил – этого я не знаю. Не спрашивал.

С минуту она всё ещё сидела внешне бесстрастная, но уже чувствовала, как внутри зреет истерика, колотится, бьётся, пытаясь прорваться наружу. Какой же он подлец, какой лицемер!

А самое обидное, что он ведь и в самом деле сумел её увлечь. Причём так легко и быстро. Ему даже напрягаться особо не пришлось. Пока она вздыхала о нём и грезила, он самодовольно посмеивался над ней. Дура! Тысячу раз дура! Как же стыдно! И как больно…

Внутри будто что-то надломилось, треснуло, и вот уже вся выдержка рассыпалась в крошево. Лицо исказилось, подбородок безвольно задрожал, слёзы навернулись на глаза.

Лёша тут же подскочил к ней, присел рядом на корточки, взял за руку, что-то приговаривая, но она не слышала слов. Она захлёбывалась слезами, подбирая их рукавом, но они тут же набегали снова, крупные, солёные и такие унизительные…

Боже, как стыдно, что Лёша видит ей такой…

А Лёша терпеливо ждал, когда она успокоится. Когда всхлипы стали реже, подал воды.

– Извини, что я… тут так расквасилась… – заикаясь, произнесла Мика. Послушно приняла стакан, отпила глоток, но руки ещё дрожали, а зубы постукивали о край.

– Это ты извини. Жестоко было так на тебя всё вываливать, но… если бы ты узнала позже, было бы ведь ещё хуже.

Мика удивлённо воззрилась на него.

– Тебе не за что извиняться. Наоборот, спасибо, что сказал, что предупредил.

Её передёрнуло от одной мысли, что она могла стать очередным трофеем этого подонка Колесникова, а так бы и было, если б Лёша не рассказал заранее про спор. Про постель он загнул, конечно, ни за что бы она с ним спать не стала, но вот влюблённой дурой точно себя выставила бы.

Одно лишь то, что они обсуждали её в таком ключе, делали ставки, словно она не живой человек, а объект или вещь, уже оскорбляло и ранило. Но ещё хуже делалось, стоило ей представить, как завтра-послезавтра и ещё неизвестно сколько времени она бы в счастливом неведении улыбалась этому подонку, позволяла бы себя обнимать, касаться, может даже целовать, бегала бы к нему на свидания, его слова принимала бы за чистую монету, тогда как все наблюдали бы всё это со стороны, обсуждали за глаза, смеялись над ней, смаковали её позор…

Такая тошнота накатывала, и всю буквально корёжило изнутри. Как же это подло, как жестоко… Ну за что он так с ней? Что она ему плохого сделала?

Слёзы высохли, и хотя веки ещё жгло, а внутри по-прежнему было больно и гадко, словно там разлилась едкая горечь, внешне она будто окаменела.

– Мне так жаль. Убил бы его, – пробормотал Лёша.

– Так ты поэтому на него вчера злился?

– Угу, – кивнул он. – Но ты всё равно не принимай близко к сердцу. Дело же не в тебе. Просто он вот такой… Сама посуди: сначала Веру бросил, потом – Соньку. Так это же, кстати, не первый у него спор. Ещё два года назад наши пацаны как-то забились, что сумеют развести какую-нибудь левую девчонку из сети на селфи топлес. Он, правда, сначала отказался участвовать. Я тоже отказался, – поспешно уточнил Лёша. – Мне такие глупости ни к чему. А он почему не стал – не знаю. Фыркнул, типа, детский сад. Но когда ни у кого из наших не получилось, их, короче, девчонки послали лесом, тогда он решил показать мастер-класс. Написал одной наобум. Той, которую до этого Жоржик пытался окучить, а она беднягу жёстко обложила и отправила в чс. Ну а Онегин с ней где-то полдня переписывался. А потом перед физрой достал телефон и сказал пацанам: "Учитесь, девочки". Ну и показал, что она ему прислала-таки селфи.

– Какой кошмар… фу…

– Ну. Правда, ума у него хватило никому эту фотку потом не пересылать и не сливать, хотя Жоржик и кто-то ещё из наших прям просили, умоляли. И той девчонке написал, чтоб больше так никогда не делала. Но всё равно видишь, какой он. Никто ему не нужен. Ему нужны только победы, чтобы тешить своё эго. И чем красивее девчонка, чем неприступнее, тем круче победа. А ты такая…

Лёша запнулся и вновь залился краской. И смутившись, повторил:

– Ты только не принимай близко к сердцу. Просто забей на него.

– Так и сделаю, – вымученно улыбнулась Мика.

Да, теперь она уже полностью взяла себя в руки. Мало ли что было бы, уговаривала себя Мика. Главное – ничего такого не произошло, не успело, значит, не стоит и убиваться. Из-за этого подонка уж точно не стоит. Никто её не унизит и не опозорит, если она сама этого не позволит, а она не позволит. Спасибо Лёше.

Однако что-то её всё-таки зацепило в его словах… Она нахмурилась, пытаясь вспомнить.

– Давай ещё чайку, а? – предложил Лёша.

Она бездумно кивнула, даже не уловив смысла его слов. Пока он возился с чайником, она перебирала в уме их разговор. И вспомнила.

– Лёш, а если бы я тебе не сказала про свидание, ты бы мне что, не рассказал про этот спор? Ты же не собирался, даже не намекал… У тебя и настроение было такое хорошее…

Лёша смутился на мгновение, пробормотал:

– Ну почему… я просто… нет, рассказал бы, конечно!

– И вначале ты сказал, что не должен мне об этом говорить. Почему?

Лёша шумно выдохнул, отставил заварник в сторону, снова присел рядом.

– Ну, я не хотел тебе говорить, да. Не хотел расстраивать, ну и треплом прослыть тоже не хотелось бы, конечно. Ну, это как бы не принято у нас, у пацанов, сливать друг друга. Это как бы зашквар считается.

Лёша заметно тяготился собственных слов и всё же продолжал:

– Но не думай, я не собирался пустить всё на самотёк. Я просто хотел сначала сам с Женькой поговорить. Хотел заставить его отказаться от спора.

– Как бы ты его заставил? – с горечью усмехнулась Мика. – Не очень-то он похож на того, кого можно заставить.

– Да я бы просто предупредил его, что всё тебе расскажу, если он не отступится. И он бы отступился, точно тебе говорю. Он бы тогда сказал пацанам, что передумал или ещё что-нибудь сочинил, не знаю. Для него это не проблема. В смысле, он вообще не заморачивается, как другие. Захотел – и слился, забил на всё и пофиг ему, кто что скажет. Звезда же типа, звезде всё можно. Зато реальный проигрыш в таких вещах – это прямо вообще для него катастрофа. Жёсткий удар по самолюбию. Нокаут. Поэтому, если б я его предупредил, что скажу тебе про спор, он бы, конечно же, предпочёл слиться, типа расхотел спорить, чем получить твой отказ и проиграть.

Мика невесело хмыкнула.

– Мик, слушай, не говори ему только, пожалуйста, что я тебе всё выложил, ладно? Понимаешь, если бы я его предупредил, что расскажу, – это было бы нормально. Это было бы по-людски. А так… ну, как бы не очень. На него мне пофиг, но пацаны тоже этого не поймут…

– Не переживай, Лёш, ничего я ему не скажу, – Мика поднялась из-за стола. – Никому не скажу. Но только и ты ему ничего не говори.

И уже тише, совсем неслышно, добавила:

– Будет ему завтра нокаут.

20

Экран сотового то и дело вспыхивал, сигнализируя о входящих вызовах. Мика их не сбрасывала, но и не отвечала. Не могла.

Звонки Колесникова её нервировали, заставляли сердце болезненно сжиматься, кровоточить. Как назло, он ещё и звонил раз за разом, с пяти и до позднего вечера. Звук она отключила, но сама же при этом то и дело косилась на телефон, проверяла зачем-то. И злилась на себя за это, приказывала не думать, забыть, но какое там…

Со вчерашнего дня, с той минуты, как вернулась от Ивлевых, Мика только и думала, как поступить, что ему сказать. По-хорошему стоило бы выложить всю правду в лоб и посмотреть, как он растеряется, как начнёт оправдываться. Но слушать бы она не стала, развернулась бы и гордо удалилась. И больше бы в его сторону не взглянула, никогда. А если б он вздумал ещё вязаться к ней, она бы не реагировала, точно он – пустое место.

«Он для меня и так пустое место!», – зло сказала себе Мика.

Но ведь и ничего этому подонку не выскажешь, иначе некрасиво получится по отношению к Лёше. Обещала ведь и теперь связана этим обещанием. Да и просто подводить Лёшу не хочется.

Наверное, лучше было бы, если б он и вправду успел сначала сам поговорить с Колесниковым. Тогда тот просто перестал бы к ней подкатывать. Возможно, это её поначалу обескураживало бы, даже, скорее всего, уязвляло, но зато не пришлось пережить такой удар, такое унижение. И не стояла бы сейчас дилемма, как повести себя завтра с Колесниковым. Как отказать ему так, чтобы и на Лёшу не пало подозрение, и чтобы он раз и навсегда расхотел к ней подкатывать? Нет, не просто расхотел, а хорошенько получил по заслугам, чтобы и на других впредь спорить было неповадно. Сбить с него спесь – вот что нужно сделать. И не наедине, а при всех.

Это, конечно, жестоко, да и изображать из себя стерву ей очень не хотелось, даже претило, но он ведь своим спором тоже её унизил прилюдно, все же наверняка о нём знают. Весь класс. А тех, кто не в курсе – завтра обязательно просветят. И все будут коситься на неё, наблюдать с любопытством, как за подопытной зверушкой, обсуждать тайком, хихикать за спиной. Почему она должна щадить его чувства, если он обошёлся с ней как последний мерзавец? Заодно и рты всем закроет, точнее заставит обсуждать не себя, а Колесникова и его раненое эго.

Около десяти вечера их переполошил чей-то поздний визит. Они с бабушкой уже ко сну готовились, когда по квартире прокатился резкий дребезжащий звонок.

– Кого это принесло на ночь глядя? – сердито заворчала бабуля, натягивая халат.

Как током стукнула мысль: а вдруг Колесников?

– Ба, если ко мне, скажи, что меня нет, – умоляюще зашептала Мика.

Бабушка недовольно нахмурилась, но когда открыла входную дверь, так и сказала кому-то: нет её.

– А где она? – удивился гость, и сердце нервно ёкнуло. Точно – он, Колесников. Примчался…

– Гуляет где-то.

– Так поздно? Гуляет? Где-то?

– Да, – отрезала бабка.

– И вас это не смущает? – не унимался тот.

– А тебя не смущает так поздно заявляться к людям?

– Нет, – честно ответил он.

– А должно! – на этом бабушка захлопнула дверь и, ворча под нос, вернулась в комнату.

– С чего это вдруг ты решила отшить красавчика? – прищурившись, спросила она у Мики. – В пятницу никак с ним не могла расстаться, а тут вдруг что?

Пятница… какой же она счастливой была позавчера, аж голова кружилась. И вроде прошло-то всего два дня, а ощущение – будто целая вечность. В груди снова тоскливо защемило. Ну, вот зачем она ей напомнила?

– А может, я твоего совета решила послушать, – сдержанно ответила Мика, расстилая постель. – Ты же сама сказала, что эти забавы ничем хорошим не заканчиваются.

– Это да, – кряхтя, бабушка устраивалась поудобнее на кровати. – Но красавчик твой ещё тот наглец. Никто так вольно со мной не разговаривает, даже когда я добрая. А этот вон дерзит мерзавец.

Бабка хмыкнула. Но хмыкнула с таким видом, будто это в нём ей понравилось.

– Он не мой, – буркнула Мика.

И какого-то чёрта веки опять зажгло, а горло перехватило. Она крепко зажала ладонью рот, чтобы не расплакаться, но слёзы уже непослушно катились по щекам и грудь содрогалась от беззвучных всхлипов.

– Ну, ладно. Спокойной ночи, – пожелала ей бабушка, но ответить ей Мика уже не смогла.

Она и так боялась, что та услышит сдавленные рыдания, которые никак не получалось побороть. И раскладушка эта дурацкая скрипела от каждого малейшего движения, хоть Мика и старалась лежать тихо-тихо.

Почему-то ей казалось стыдным обнаружить свои слёзы, свою слабость. Особенно перед бабушкой.