Текст книги "Чувства: Нейробиология сенсорного восприятия"

Итак, какова неврологическая основа галлюцинаций? Ранние исследования этого вопроса включали изучение людей, имевших галлюцинации, и на их опыте пытались синтезировать общую теорию. Первым шагом к выявлению причин галлюцинаций было их определение. В 30-е годы XX века и галлюцинации, и иллюзии считались частью одного и того же феномена – зрительных аномалий. И именно тогда психиатры решили отделить иллюзию от галлюцинации, что помогло лучше понять природу этого визуального опыта. В то время существовало несколько теорий о происхождении галлюцинаций. Согласно одной из них, галлюцинации – это зрительные аномалии, вызванные проблемами в передаче или интерпретации тех сигналов, которые возникли в сетчатке. Следовательно, травмы или болезни глаз и есть источник галлюцинаций. Такая «глазная» теория галлюцинаций казалась разумной, потому что пациенты с нарушениями зрения действительно галлюцинировали больше, чем люди без проблем со зрением. К тому же многие галлюцинации прекращались после того, как удавалось вылечить глазную болезнь. Но впоследствии идею о том, что расстройства глаз сами по себе вызывают галлюцинации, отвергли, и, хотя влияние состояния здоровья глаза на появление галлюцинаций не исключается, оно перестало считаться единственной причиной.

Особый вид галлюцинаций, который помог продвинуться в понимании природы этих аномальных сенсорных переживаний, возникает при синдроме Шарля Бонне, который подробно описал Оливер Сакс. Этот синдром развивается у тех, кто потерял зрение в результате преклонного возраста. Пожилые слепые люди видят яркие и сложные – обычно приятные – зрительные галлюцинации, несмотря на потерю зрения, и, более того, они открыто признают это. Для некоторых врачей синдром Шарля Бонне стал самым ярким примером того, почему галлюцинации не нужно привязывать к проблемам зрения. Но другие все же предпочитают именно так объяснять это явление. Тем не менее синдром Шарля Бонне остался моделью для изучения происхождения галлюцинаций. А вот если кто-то найдет объяснение, которое сработает и для синдрома Шарля Бонне, он сорвет джекпот на тотализаторе толкований галлюцинаций.

Есть еще один важный аспект исследований синдрома Шарля Бонне, и именно он заставил нейробиологов, изучающих этот и другие сопровождающиеся галлюцинациями синдромы, быть очень избирательными в определении того, что называть галлюцинациями. Исследователи поняли, что, как и в случае шизофрении, галлюцинации представляют собой целый спектр явлений. Сравнение двух видов – зоопсии и лилипутовых галлюцинаций – показывает потенциал различий между галлюцинациями. При зоопсии человек видит животных, и эти галлюцинации известным способом прогрессируют. Лилипутовые галлюцинации тоже имеют четко определенные характеристики, и при них человек видит крошечных людей (о чем-то похожем говорил Сакс, описывая битву при Азенкуре на собственном рукаве).

Когда ученые анализируют разные виды галлюцинаций как отдельные явления, становится очевидно: каждый вид галлюцинаций вызван различными нейронными потоками, или комплексами. Зрительные галлюцинации – это наиболее распространенный вид, и их легко изучать, поэтому они и были объектом нескольких исследований фМРТ. Оценивались и другие типы сенсорных галлюцинаций. Например, в тестировании испытуемых с шизофренией была зафиксирована сенсорная категория (или категории) более пятисот галлюцинаторных событий. Наиболее распространенными были слуховые галлюцинации, за которыми следовали зрительно-слуховые (рис. 17.2).

Рис. 17.2. Диаграмма Венна, демонстрирующая относительную частоту разных видов галлюцинаций и пересечение (или комбинацию) различных сенсорных галлюцинаций

Первыми, кто исследовал нейровизуализацию с этой целью, были Доминик Ффитч и Пол Аллен. Аллен и его коллеги сделали обзор большого количества источников галлюцинаций и разработали модель слуховых галлюцинаций. Модель включает в себя гиперактивность областей слуховой коры, которые обрабатывают первичную информацию, поступающую в мозг через уши. Также в их исследовании прослеживается идея, что между этими первичными слуховыми корковыми областями и обработкой языка в нижней лобной коре существует измененная связь. Модель также требует, чтобы другие области мозга, ответственные за слуховую обработку, ослабили контроль над всей системой. Если предположить, что у людей с галлюцинациями связь в слуховой области нейронной системы изменена, то неизвестно, как протекает эта измененная активность и как она влияет на наше сенсорное восприятие.

Ффитч с коллегами разработали «таксономию» галлюцинационных явлений, тщательно разделяя различные виды галлюцинаций при анализе данных, полученных с помощью фМРТ. При этом подходе галлюцинирующего субъекта помещают в аппарат МРТ и просят его сообщать, когда галлюцинации начинаются и заканчиваются. Испытуемого также просят описать саму галлюцинацию, чтобы ее можно было классифицировать. Используя эти подходы, Ффитч и его коллеги установили, что связанная с галлюцинациями мозговая активность сильно локализована. При сравнении паттернов активации наблюдающих различные виды галлюцинаций людей ученые определили небольшие различия в активированных нейронах.

Зрительные пути человеческого мозга довольно хорошо изучены. Мы знаем, что цвет обрабатывается в зрительной коре, нам известно, где обрабатывается информация, используемая для идентификации лиц и даже определенных частей лица. Поэтому не секрет, что, когда у субъекта, которого исследовали с помощью фМРТ, появлялась очень яркая галлюцинация, активная область была частью зрительной коры, ответственной за цветовую интерпретацию. Удивительно, что наблюдается соответствие областей зрительной коры определенным типам галлюцинаторных образов. Другие доказательства локализованной природы галлюцинаций в головном мозге получены при сравнении людей, испытывающих слуховые и зрительные галлюцинации. Исследования фМРТ ясно показывают, что во время этих двух основных видов галлюцинаций активируются различные области мозга. Слуховые галлюцинации часто включают разговоры, и поэтому во время слухоречевых явлений активируются соответствующие области мозга – Вернике и Брока.

Все это полностью оправданно, потому что данные области мозга контролируют многие аспекты зрения, речи и понимания речи. Итак, действительно ли люди, которые галлюцинируют, слышат и видят что-то? Их паттерны активации мозга предполагают подобное, но действительно ли это зрительные образы и звук? Вспомните зеркальные нейроны: определенные части мозга, ответственные за какие-то чувства, могут быть активированы, если человек просто наблюдает за тем, как кто-то что-то делает. Некоторые исследователи предполагают, что галлюцинирующие люди на самом деле считают, что звуки, которые они «слышат», поступают из внешнего мира, то есть, другими словами, неверно приписывают воображаемые голоса и звуки реальным внешним раздражителям. Если это так, то такие люди убедили себя в чем-то похожем на возможность «щекотать» собственный мозг. И действительно, Сара-Джейн Блейкмор и ее коллеги показали, что самогенерируемая тактильная стимуляция ослабляется в результате осознания того, откуда приходит стимул, поэтому нормальные люди не могут эффективно быть раздражителем для самих себя. Но, когда тестирование проходят испытывающие слуховые галлюцинации люди, у них прекрасно получается «щекотать» себя так же эффективно, как если бы это делал кто-то другой. У не подверженных галлюцинациям людей существует связь между тем, как они отслеживают и контролируют начало воздействия, и тем, как различные части тела воспринимают результаты этого воздействия. Полное нарушение или частичное изменение этой связи считается причиной той самой «щекотки», хотя точный ее механизм пока неизвестен. Люди, которые регулярно испытывают галлюцинации, не очень хорошо умеют устанавливать связь между своими действиями и сенсорной информацией, возникающей в результате их. Они также не слишком точно определяют время или соотносят действие с временными рамками, и это способствует разъединению, которое, в свою очередь, позволяет им переживать свои галлюцинации как нечто исходящее извне, а не от них самих.

Когда Оливер Сакс с другом приняли ЛСД, химическое вещество, технически известное как диэтиламид лизергиновой кислоты, попало им сначала в желудок, потом в пищеварительный тракт, а после перешло в кровь, которая транспортировала маленькую молекулу ЛСД в мозг. Соединение ЛСД структурно очень похоже на нейромедиатор серотонин, и поэтому один из множества мозговых рецепторов, реагирующий, в частности, на серотонин, запутался из-за присутствия наркотика. Путаница, вызванная взаимодействием ЛСД с этим рецептором, привела к измененной связанности определенных областей мозга, подобно тому как это происходит у людей, которые испытывают галлюцинации при черепно-мозговых травмах и нервных расстройствах. Но доза, которую принял Сакс, была мала, и пострадала только небольшая часть рецепторов серотонина, поэтому на него наркотик не подействовал. Позже, когда Оливер Сакс принял большую дозу, влияние на химию его мозга было совершенно иным.

Прошло почти пятьдесят лет с тех пор, как Сакс впервые попробовал ЛСД, и только сейчас ученые приблизились к разгадке того, что происходит с мозгом под действием этого наркотика. В новом эксперименте, проведенном Робином Кархарт-Харрисом и его коллегами, испытуемых обследовали с помощью трех современных технологий визуализации головного мозга, включая фМРТ. Мозг под ЛСД показывает измененную активность в таких областях, как зрительная кора. Люди под действием наркотика подробно описывают галлюцинаторный опыт, и паттерны связи до и во время небольших и экстремальных галлюцинаторных переживаний можно оценить количественно. В этом случае люди, которые «отключают» мозг, демонстрируют расширенную связь своей зрительной коры с другими областями. Что еще более важно, эти исследования показывают, что связи первичной зрительной коры с двумя областями мозга, не считающимися частью зрительного пути (парагиппокамп и ретросплениальная кора), значительно ослабевают у людей, принимающих ЛСД. По мере того как связи с этими областями становятся все менее прочными, субъекты все хуже осознают себя и теряют собственное «я». Эти результаты свидетельствуют о том, что ЛСД (как и другие источники галлюцинаций) оказывает такое же воздействие на мозг, как «щекотка» самого себя, ослабляя связь со зрительными явлениями и ощущением того, откуда исходит раздражение.

Также очевидно, что в нервные процессы галлюцинирующих людей вторгаются воспоминания и эмоции. Определенное количество разных видов чрезмерной стимуляции сенсорных областей мозга, инициирующих слуховые и зрительные галлюцинации, действительно ответственны за их возникновение. Но при этом слуховые и зрительные галлюцинации усиливаются еще и внушительным вкладом других областей мозга, участвующих в кортикальной обработке более высокого уровня. В одном исследовании испытывающий зрительные галлюцинации человек был обследован на наличие необычных связей в мозге. Эксперимент показал гиперсвязанность между областью зрительной коры и миндалиной, которая встроена в лимбическую систему и активно участвует в эмоциональных реакциях. Хотя в этом исследовании участвовал только один человек, результаты наводят на мысль, что гиперсвязанность может быть фактором, направляющим или определяющим эмоциональное содержание галлюцинаций.

Хотя Оливер Сакс в течение жизни в исследовательских целях употреблял разные наркотики, он всегда заботился о том, чтобы не провоцировать на это других. Сакс был одним из самых влиятельных ученых прошлого века в области науки о мозге. Его трактат о галлюцинациях – это увлекательное путешествие в мир разума, показывающее, как галлюцинации похищают у нас чувства, чтобы создать альтернативные формы восприятия и в свою очередь альтернативные реальности. Будучи нейробиологом, Оливер Сакс отмечал корреляции галлюцинаций с нейронными структурными аномалиями у людей. Он прокомментировал это следующим образом: «Исследования и классификация галлюцинаций часто указывают на задействованные структуры и механизмы мозга и поэтому потенциально могут дать более четкое представление о его работе». Он признал важность галлюцинаций в социальном и культурном развитии человека как вида и в конечном итоге осознал, насколько восприятие мира необходимо для того, чтобы мы были сознательными существами. Сакс также остро интересовался другими аспектами мозга как источниками информации, что помогло нам лучше понять особенности существования нашего вида. Они заключаются в том, как мы обрабатываем и трансформируем наши чувства (и в конечном счете – восприятие внешнего мира в целом) в слова, язык, искусство и музыку, которые обусловливают нашу уникальность на этой планете.

18. Нобелевская премия Боба Дилана
Язык, грамотность и взаимоотношения чувств при создании литературных произведений

Стихотворение – это голый человек…

Некоторые люди говорят, что я поэт.

Боб Дилан, музыкант и поэт

Общение с помощью символов (письменных, музыкально-звуковых, вербальных или тактильных) нельзя считать уникальной особенностью человека. Шимпанзе и гориллы используют язык жестов и символов для общения между собой и с людьми. У других животных тоже есть уникальные коммуникативные способности. Но ни один другой вид на планете, кроме Homo sapiens, не использует такие изощренные способы общения, как картинки, звуки, слова и символы. К тому же мы обладаем уникальной способностью разрабатывать генеалогию разных языков и придумывать искусственные языки просто для удовольствия. Дотракийский язык (из популярного телесериала, снятого HBO по книге «Игра престолов», рис. 18.1) и язык На’ви (из фильма Джеймса Кэмерона «Аватар») – два недавних примера этого уважаемого научного начинания. Общество создания языков поддерживает появление новых или сконструированных языков (известных как конланги – искусственные языки). Подобные языки есть даже в перечне некоторых онлайн-переводчиков: дотракийский, На’ви, клингонский, эльфийский (Квенья и Синдарин), гномий язык (Кхуздул), язык энтов и черное наречие. Такие усилия могут показаться немного экстремальными, но разработчики вымышленных языков открывают новые пути для изучения функционирования нашего мозга. Как бы сказали на дотракийском: «Аттирари несолат лех, шафка несат рхаешесер» (Atthirar nesolat lekh, shafka nesat rhaesheser), что в моем вольном переводе означает: «Если вы изучаете язык, вы познаете мир».

Только подумайте: более трех веков люди пытаются понять, как связаны языки друг с другом. Современные языки «выросли» из старых, поэтому присущие им определенные наследственные черты позволяют лингвистам воссоздать картину того, как они развивались. Вероятно, вам интересно, сколько всего существует языков или сколько всего их было? На первый вопрос можно ответить, изучив труды антропологов и лингвистов. На сегодняшний день население планеты говорит почти на семи тысячах разных языков, однако больше половины из них, скорее всего, выйдут из обращения в ближайшие двадцать лет.

В качестве ответа на второй вопрос ниже приведены простые расчеты, сделанные буквально на коленке, и очень грубая оценка общего количества языков, которые когда-либо существовали. В результате глобализации темпы исчезновения языков в ближайшее двадцатилетие будут намного выше, чем в прошлом, но до начала этого столетия умирало (с высокой степенью точности) до двух языков в год. Если считать, что языки существуют по крайней мере десять тысяч лет, то на этой планете было около двадцати тысяч языков, причем 90 % из них – это мертвые сейчас языки. При таких темпах к 2100 году останется менее 1 % языков от общего количества существовавших на планете. Другими словами, 99 % всех языков Земли исчезнут к концу этого столетия, а их количество никак не будет пополняться, разве что благодаря нескольким искусственным языкам. Но все не так уж и плохо: вымирание языков идет медленнее, чем вымирание видов (исчезло 99,9 % всех видов, которые жили на Земле), а ведь жизнь на нашей планете существует уже несколько миллиардов лет.

Связь языков можно определить, используя различные элементы, такие как синтаксис и словарный запас. Так, например, испанский и итальянский тесно связаны, потому что у них очень много общих элементов лексики и синтаксиса. Однако оба они сильно отличаются от тонганского, который, в свою очередь, похож на самоанский больше, чем любой из языков средиземноморских стран – итальянский или испанский. Используя этот основной принцип, люди препарировали язык, чтобы сделать со словами удивительную вещь – понять генезис разнообразия способов человеческого общения.

Рис. 18.1. Фрагмент вымышленного дотракийского алфавита

Описание нюансов лингвистики и особенностей языка – задача непростая, она выходит далеко за рамки этой книги. Моя цель – показать, что язык связан с чувствами (это легко), и объяснить, что наша способность использовать язык, писать музыку и создавать произведения искусства – это уникальная для животного мира особенность мозга (это будет немного сложнее), а также продемонстрировать, как эти способности соединяют нас с миром посредством разума (вот это намного, намного сложнее). Органы чувств, участвующие в обработке речи, – это в первую очередь слух и зрение. Осязание используется для «чтения» шрифтом Брайля и другими средствами передачи слов с помощью прикосновения. Например, некоторые традиционные языки, изобретенные представителями сообщества создателей искусственных языков, включают в себя держание за руки и общение посредством пожатий и хватаний. И в конечном счете я не удивлюсь, если рано или поздно возникнет общество по созданию языка, где средством передачи информации будет запах. Да и почему бы и нет, коль есть немало уникальных запахов, которые мы, люди, можем распознавать, а значит, они могут нас обеспечить достаточно большим словарным запасом.

В мире много споров о том, как и когда возник язык наших предков, а также язык наших ближайших родственников – Homo neanderthalensis. Проблема в том, что язык нельзя наблюдать непосредственно по ископаемым находкам. Вместо этого у нас есть четыре косвенных подхода к пониманию происхождения языка. Во-первых, можно исследовать в ископаемых останках те анатомические структуры, которые отвечают за воспроизведение речи, такие как гортань или (если углубляться в детали) подъязычная кость, и их расположение в существующих скелетах сохранившихся видов или в реконструированных скелетах вымерших видов. Во-вторых, можно исследовать артефакты, такие как каменные орудия и другие хорошо сохранившиеся предметы, которые могут иметь отношение к языку. Идея здесь заключается в том, что если археологический артефакт подразумевает формирование рассуждений путем манипулирования символами и общение через такое рассуждение, то более чем вероятно, что для создания подобного предмета использовался язык. В-третьих, можно сделать некоторые выводы о происхождении языка, посмотрев на языковые паттерны у H. sapiens и увидев, как они соотносятся с коммуникацией у шимпанзе. Этот подход может точно определить развитие разных видов сапиенсов, но не может безнаказанно утверждать, что они являются уникальными представителями, за исключением неандертальцев или других видов рода Homo. Наконец, можно взять некую информацию у живых видов (например, данные на уровне генома, которые, как было показано, участвуют в понимании речи или языка) и использовать ее для интерпретации прошлых событий в эволюции языка.

Давайте сначала посмотрим на археологические свидетельства. Наиболее убедительными археологическими доказательствами были бы некоторые формы сохранившегося письма, такие как иероглифы Древнего Египта. Но такого рода свидетельств не существует ни для архаичных сапиенсов, ни для неандертальцев. Другой способ сделать вывод о существовании языка на основе археологических данных заключается в том, чтобы найти доказательства типов мыслительных процессов, используемых при конструировании языка. Поскольку символическое мышление является главным компонентом языка, археологи специально искали подтверждение этого аспекта человеческого разума. Хотя использование символического мышления довольно легко обнаружить в наших современных объектах, таких как искусство и музыка, очень трудно установить, как именно архаичный человек или неандерталец могли бы его выразить. Ритуальные объекты, такие как цветные раковины в ожерельях и захоронения по определенным правилам, были найдены при археологических раскопках как у неандертальцев, так и у сапиенсов. Эти предметы наводят на мысль о символическом мышлении. Возможно, самой интересной (и что более важно – самой древней) археологической находкой, которую можно связать с символическим мышлением, является небольшой камень с четкими, намеренно сделанными рисунками. Артефакту, найденному в архаичном месте обитания сапиенсов, в пещере Бломбос в Южной Африке (рис. 18.2), около ста тысяч лет, и он считается первым убедительным доказательством использования символического мышления в человеческом общении. Впрочем, в археологических записях содержатся довольно скудные свидетельства того, что неандертальцы могли говорить и что у них был развит язык. Однако это не означает, что у них не было языка жестов или какой-то другой формы очень простого языка и что они не использовали символическое мышление. И можно утверждать, что археологические данные о языке сапиенсов тоже недостаточны.

Рис. 18.2. Камень из пещеры Бломбос

Все рассуждения о происхождении языка на анатомическом уровне имеют отношение к аппарату, который сапиенс использует для создания звуков, становящихся речью и реализующихся в язык. Набор инструментов касается расположения гортани в области шеи в опорно-двигательной системе особи. В частности, гортань у людей опустилась в более низкое положение, в отличие от более высокого положения у предков – шимпанзе и неандертальцев. Есть недавние свидетельства того, что по крайней мере у одного скелета неандертальца с Ближнего Востока гортань была опущена, и на основании этого можно предположить, что та особь могла издавать речевые звуки, похожие на наши. У анатомически современного Homo sapiens морфологические структуры для рабочего голосового аппарата развивались уже после того, как около 200 тысяч лет назад наш вид отделился от общего предка неандертальцев и гомо сапиенсов.

Другой подход, ориентированный на анатомические структуры, включает реконструкцию мозга вымерших особей. Можно исследовать участки мозга, участвующие в воспроизведении речи и понимании языка, а потом приблизительно соотнести их с устройством современного человеческого мозга и участками, отвечающими за эти функции. Из результатов сравнения можно сделать некоторые выводы о существовании языка у древних людей. Так, например, если бы мы использовали полностью развитые и связанные области мозга Брока и Вернике в качестве ориентиров для речи и языка, то логическим подходом к определению того, говорили ли неандертальцы (по крайней мере так, как это делают сегодня представители сапиенсов), было бы изучение у них именно этих структур. Если бы мы могли реконструировать мозг неандертальца точно так же, как Мишель Тибо де Шоттен с коллегами воссоздали устройство мозга Финеаса Гейджа по изображениям его черепа (см. главу 10), то у нас был бы ответ. Проблема в том, что реконструкция структуры мозга Гейджа заставила исследователей предположить, что устройство его нейронных связей было похоже на эталонный человеческий мозг. Это допущение отрицало бы постановку тех самых вопросов, которые хотелось бы знать об областях мозга неандертальца, участвовавших в воспроизводстве речи, поэтому к проблеме нельзя подойти таким образом. И, поскольку единственный инструмент, которым обладают исследователи для реконструкции мозга ископаемых видов, – это эндокранные слепки, примерно воссоздающие поверхность мозга, палеоантропологам еще только предстоит реконструировать мозг неандертальца. Следовательно, нет никакого способа увидеть, что собой представляли области Брока и Вернике у этого вида или у любого другого окаменелого архаичного человека.

При этом можно использовать размер и форму мозга с эндокранов и сделать выводы о развитии или строении мозга. Существует новое свидетельство того, что на ранних критических этапах когнитивного развития мозг неандертальцев и сапиенсов развивался по-разному. Доказательства получены по результатам сравнения черепов младенцев-неандертальцев с черепами младенцев сапиенсов и шимпанзе. Более ранние исследования продемонстрировали, что мозг шимпанзе и сапиенса начинает развиваться сходным образом только после первого года жизни, но не ранее. Информация о развитии мозга неандертальцев была получена при воссоздании мозга их младенцев. Исходя из этих результатов, ученые сделали вывод, что именно первый год развития у людей наиболее результативно сказывается на когнитивных различиях шимпанзе, неандертальцев и сапиенсов.

Филипп Гюнц, Саймон Нойбауэр и их коллеги смогли реконструировать череп новорожденного неандертальца, чтобы изучить динамику структуры развивающейся черепной коробки, и это позволило сделать выводы о форме мозга, который находился в этом крошечном черепе. Новорожденные неандертальцы и сапиенсы имели при рождении удлиненные черепные коробки. То, что происходит у обоих видов после рождения, существенно различается, хотя есть и общая черта – у обоих видов мозг вырастает больше, чем у других представителей рода Homo. У детей Homo sapiens в первый, самый важный год жизни мозг становится более округлой формы, в то время как у неандертальцев он сохраняет вытянутую форму. Это означает, что мозг сапиенсов развивается и растет совсем не так, как мозг неандертальца, и, что более важно, различия в росте возникают в тот период развития мозга, который имеет решающее значение для формирования когнитивных способностей.

Первый год жизни необходим для образования обширных связей в развивающемся мозге, и эти связи являются ключевыми в познании, поведении и общении. Позже, в процессе развития, они упрощаются, но количество образованных в первый год жизни связей имеет решающее значение. Так как дальше мозг шимпанзе, неандертальца и сапиенса развивается одинаково, скорее всего, подобный этап развития после первого года существовал у общего предка всех трех видов. Это также означает, что именно в нашей ветке проявилось нечто – новое или вторичное, и это проявление и стало тем фактором, который обусловил округление мозга в первый год развития. Похоже, что у неандертальцев не было тех нейронных связей, которые в результате эволюции развились у сапиенсов для познания и коммуникации, свойственных нашему виду. Есть предположение, что неандертальцы сильно отличались от нас тем, как они смотрели на мир и как обменивались информацией о нем. Эти исследования также показывают, что для возникновения языка необходимо не только анатомическое изменение структуры нашего голосового аппарата, но и соответствующая модификация нейронных связей, которая расширяет или по крайней мере меняет когнитивные способности нашего вида. Это изменение в структуре связей мозга включает в себя возможность эффективнее воспринимать и обрабатывать звук, когда мы слышим речь.

Исследователи секвенировали геномы нескольких вымерших неандертальцев и их близкого родственника, известного как денисовский человек. Ориентируясь на данные генома, ученые определили, были ли у неандертальцев генетические компоненты для языка. Примерно таким же образом было исследовано и цветное зрение у неандертальцев (см. главу 9). У геномного подхода есть две основные проблемы. Во-первых, вполне возможно, что язык – сложное генетическое явление (хотя у сапиенса и существует генетическая основа для языка). А во-вторых, в настоящее время у нас просто нет фактических генетических локусов, которые могут быть вовлечены в процесс, за исключением пары интересных, но слишком общих генетических феноменов. Фенотипическая сложность такого признака, как язык, становится серьезным препятствием на пути к пониманию его генетической основы. Мы уже обсуждали на страницах этой книги, как эта проблема проявляется относительно синестезических черт и шизофрении. Подобные признаки трудно определить с точки зрения фенотипа (даже с помощью хитрых тестов), и поэтому без хорошо продуманного представления о том, что это за черта, генетический анализ практически невозможен. Кроме того, даже если можно было бы определить фенотип, все же остается вероятность, что эта черта может быть вызвана сотнями генов и все они при этом немного отличаются. Исследователи обращаются к уникальным случаям из общей популяции, в которой встречается данный фенотип, и сосредоточиваются на семьях, где существует необычная его разновидность. Таким образом был изучен один «языковой» ген – FoxP2, который был обнаружен в семье, члены которой не понимали язык. Генетическая основа этого признака была подробно изучена, и, как выяснилось при сканировании генома, этот ген присутствует у неандертальцев. Детальный анализ последовательности гена FoxP2 показывает, что неандертальская версия гена и ген сапиенса идентичны на уровне последовательности ДНК. Это, однако, в лучшем случае косвенное доказательство того, говорили ли неандертальцы.

Анализ языка как феномена и его последующий эволюционный анализ были в центре внимания работы Йохана Болхуиса и его коллег. Они утверждают, что сам язык – это еще не все, что необходимо для общения. Указывая на то, что язык не может быть приравнен к общению (хотя и является его формой), они приходят к более точному определению, что же такое язык. Следовательно, эти ученые смогли взглянуть на феноменологию языка более точным и продуктивным образом. Язык для них – это способность объединять идеи и слова.

Язык не может существовать без явления, называемого слиянием. Слияние в его самой простой форме – это способность распознавать объекты и действия как исходящие от себя или от других, а также способность понять это и, что более важно, выразить это в символах. Вы сможете общаться и без этого, но вот языка у вас не будет. Понятно, что среди живущих видов слияние является уникальной характеристикой сапиенсов, потому что у шимпанзе оно отсутствует. Болхуис и его коллеги также утверждают, что способность к слиянию возникла у Homo sapiens примерно от 70 тысяч до 100 тысяч лет тому назад. И хотя есть мнение, что это слишком короткий период и в том, как он был установлен, не просматривается никакой логики, это время действительно имеет смысл, поскольку совпадает с распространением нашего вида по всему земному шару и нашим появлением в качестве доминирующей силы на этой планете.