Текст книги "Дурная кровь"

– Брат-преступник еще не делает преступниками своих родных.

– Согласен, но от этого мне еще больше охота разыскать Глорию. Как говорится, «у следствия появились вопросы»… А кроме того, надо еще разобраться с абортом, – сказал Страйк. – Если Айрин не врет, что из медицинского центра звонили для подтверждения записи…

– Вот именно: если, – вставила Робин.

– Не вижу здесь лжи, – сказал Страйк. – Но причина противоположна той, которую мы обсуждали в связи с таблеткой в чашке Бреннера. Эта ложь была бы слишком большой. Люди обычно не придумывают такие вещи. Короче, в то время она поделилась с Дженис, и их мелкая склока о врачебной тайне выглядит вполне достоверной. И К. Б. Оукден тоже не с потолка взял свой рассказ. Не удивлюсь, если наводка поступила от Айрин. Мне кажется, она из тех женщин, которые не упускают шанса добавить что-нибудь от себя или посплетничать.

Робин промолчала. Ей только раз в жизни случилось испугаться, что она беременна, и у нее по сей день сохранилось воспоминание о том огромном облегчении, какое она испытала, узнав, что это была ложная тревога и ей не придется больше обсуждать это с посторонними и подвергаться еще одной интимной процедуре, несущей с собой новую кровь и новую боль.

А что, если женщина собирается сделать аборт от мужа? – подумала она. Неужели Марго могла бы на такое решиться, уже произведя на свет сестренку этого нерожденного младенца? Что творилось у Марго в голове за месяц до исчезновения? Быть может, она тихо сходила с ума, как Тэлбот? За последние несколько лет Робин поняла, какое это таинственное существо – человек, даже для тех, которые мнят, будто знают его как облупленного. Измена и двоеженство, причуды и фетиши, воровство и мошенничество, травля и запугивание – она соприкоснулась с таким количеством тайных жизней, что уже потеряла им счет. Но никогда не заносилась перед обманутыми и одураченными, которые приходили в агентство ради установления истины. Разве сама она не считала, что изучила своего мужа вдоль и поперек? Сколько сотен ночей они сплетались, как сиамские близнецы, шепча признания и дружно смеясь в темноте? Почти половина ее жизни прошла рядом с Мэтью, но только найдя бриллиантовую сережку в их супружеской постели, она поняла, что он ведет свою, отдельную жизнь и, скорее всего, никогда не был тем мужчиной, которого она знала как саму себя.

– Тебе не хочется думать, что она сделала аборт?

Страйк интуитивно угадал – хотя бы отчасти – причину ее молчания. Но вместо того чтобы ответить, она задала встречный вопрос:

– А ее подруга Уна не выходила с тобой на связь?

– Разве я не рассказывал? – спохватился Страйк. – Как же, как же, только вчера получил от нее мейл. Она была викарием, пока не ушла на покой, и охотно встретится с нами в Лондоне, когда приедет на рождественские распродажи. Точную дату сообщит дополнительно.

– Это хорошо, – оживилась Робин. – Знаешь, мне не терпится побеседовать хоть с кем-нибудь, кто по-доброму относился к Марго.

– К ней по-доброму относился Гупта, – сказал Страйк. – Да и Дженис тоже, она сама только что в этом призналась.

Робин вскрыла новый пакет чипсов.

– Этого следовало ожидать, согласись, – сказала она. – После всего случившегося многие делают вид, что питали к Марго добрые чувства. Но Айрин даже вид не делает. Тебе не кажется, что это несколько… нарочито… сорок лет держаться за свои обиды? Бить лежачего? Неужели ты не допускаешь, что ее заявления… ну, не знаю… что это политика.

– Трубить об их дружбе?

– Вот-вот… но Айрин, вероятно, знала, что слишком многие могут засвидетельствовать обратное. Как ты расценил анонимные записки? Факт или вымысел?

– Вопрос, конечно, интересный. – Страйк почесал подбородок. – Айрин со смаком рассказывала, что Марго обзывали бранным словом на букву «п», но «адский огонь» – такого с ходу не придумаешь. Я бы скорее ожидал услышать что-нибудь вроде «заносчивая сучка».

Страйк повторно достал из кармана блокнот и просмотрел заметки, сделанные в ходе допроса.

– Все это, конечно, нуждается в проверке. Сможешь взять на себя Чарли Рэмиджа и Лемингтон-Спа? А я тем временем разберусь с Эпплторпом, любителем «бенни».

– Вот опять, – заметила Робин.

– Что?

– Ухмыльнулся при слове «бенни». Разве бензедрин – это смешно?

– Ах вот оно что… – Страйк хмыкнул. – Я сейчас вспомнил, что мне рассказывал дядя Тед. Ты когда-нибудь смотрела «Перекрестки»?

– Что такое «Перекрестки»?

– Вечно забываю, насколько ты моложе, – сказал Страйк. – Это дневная мыльная опера, и там есть персонаж по имени Бенни. Он… в наши дни о таких говорят «с особыми потребностями». Простой. Ходит в шерстяной шапке. Классический в своем роде персонаж.

– И он тебе вспомнился? – уточнила Робин. – Не слишком смешно.

– Пусть так, но без этого ты не поймешь дальнейшее. Полагаю, ты имеешь преставление, что такое Фолклендская война?

– Я моложе тебя, Страйк, но все же не полная идиотка.

– Ладно, ладно. Британские солдаты – среди них в восемьдесят втором году был Тед – называли местных «бенни», по имени персонажа из «Перекрестков». Это дошло до командования, и тут же было спущено распоряжение: «прекратить называть освобожденное нами население „бенни“». И тогда, – ухмыльнулся Страйк, – их стали называть «тежи».

– «Тежи»? Как это понимать – «тежи»?

– «Те же бенни». – Страйк сопроводил это объяснение громовыми раскатами хохота.

Робин тоже посмеялась, но больше над весельем Страйка. Когда его рокот умолк, они немного посидели молча, глядя на реку и потягивая каждый свой напиток, а Страйк еще и покурил, прежде чем сказать:

– Собираюсь обратиться в Министерство юстиции. За разрешением на встречу с Кридом.

– Серьезно?

– Попытка не пытка. Власти всегда считали, что на совести Крида больше нападений и убийств, чем ему инкриминировали. У него в доме нашли ювелирные изделия и предметы одежды, не опознанные родственниками жертв. И если общество привыкло списывать все злодеяния на Крида…

– …то это еще ничего не доказывает, – согласилась Робин.

Не вынимая изо рта сигареты, Страйк со вздохом потер лицо и сказал:

– Хочешь знать, до какой степени дошло безумие Тэлбота?

– Рассказывай.

Из внутреннего кармана пальто Страйк достал толстую тетрадь в синем кожаном переплете и передал Робин. Она стала молча перелистывать страницы.

Каждый лист покрывали непонятные схемы и рисунки. Почерк был мелкий, предельно аккуратный, но какой-то судорожный. Встречались подчеркивания, обведенные кружками фразы и символы. Часто возникали пентаграммы. По страницам были разбросаны фамилии, никак не связанные с делом: Кроули, Леви, Адамс, Шмидт.

– Хм… – Робин остановилась на густо испещренной странице, откуда на читателя скорбно взирала козлиная голова с третьим глазом. – Посмотри-ка. – Она склонилась ниже. – У него использована астрологическая символика.

– Что у него использовано? – хмуро переспросил Страйк.

– Вот это – Весы. – Робин указала на какое-то обозначение в нижней части страницы. – Мой знак зодиака, у меня даже был брелок с таким символом.

– Знаки зодиака? Это еще какого черта? – Страйк развернул тетрадь к себе с таким отвращением, что Робин опять рассмеялась.

Страйк пробежал глазами изображения. Робин была права. Но кружки, нарисованные вокруг козлиной головы, сказали ему нечто большее.

– Он составил полный гороскоп на тот момент, в который, по его расчетам, была похищена Марго, – сказал Страйк. – Смотри, вот дата. «Одиннадцатое октября семьдесят четвертого». Восемнадцать тридцать… ё-моё. Астрология… С дуба рухнул.

– А ты под каким знаком родился?

– Без понятия.

– Да ладно!

Он посмотрел на нее как громом пораженный.

– Ну что ты притворяешься! – воскликнула она. – Каждый человек знает свой знак зодиака. Не делай вид, что ты выше этого.

Страйк нехотя усмехнулся, глубоко затянулся сигаретой, выдохнул дым и отчеканил:

– Стрелец, асцендент в Скорпионе, Солнце в первом доме.

– Да ты… – Робин не сдержала смех. – Это реально так или ты от балды сейчас сказал?

– Естественно, это чушь собачья, – бросил Страйк. – К реальности не имеет никакого отношения. Но… да. Так сказано в моей натальной карте. Хватит ржать. Вспомни увлечения моей матери. Она обожала всю эту хрень. Когда я только родился, ее близкий дружок составил на меня полный гороскоп. Я должен был сразу это распознать. – Он ткнул пальцем в козлиную голову. – Но еще не успел внимательно изучить.

– И что же означает Солнце в первом доме?

– Да ничего не означает, фигня полная.

Робин поняла: он не хотел признаваться, что все это знает назубок, и от этого еще немного посмеялась. Полураздраженно-полунасмешливо он пробормотал:

– Независимость. Лидерство.

– Так-так.

– Чепуха. Вокруг этого дела и так туману напустили, не хватало еще приплетать сюда наши гороскопы. Медиум, священное место, Тэлбот со своим Бафометом…

– Айрин со своей разбитой Марго Фонтейн, – добавила Робин.

– Айрин со своей разбитой, сука, Марго Фонтейн, – пробормотал, выпучив глаза, Страйк.

На деревянную столешницу начал падать мелкий ледяной дождик. Пока не расплылись чернила. Страйк поспешил закрыть кожаную обложку. Они с Робин, не сговариваясь, встали и пошли к «лендроверу».

Старушку с лиловыми волосами, которая отмечала свое рождение в один день со Страйком, грузили (похоже, две дочери) в припаркованную поблизости «тойоту». Вокруг, раскрыв зонты, болтали улыбчивые родственники. Перед посадкой в «лендровер» у Страйка мелькнула мысль: где он будет, если доживет до восьмидесяти, и кто окажется рядом?

22

 
В грядущем день сегодняшний сокрыт.
Но отчего считают повсеместно,
Что сущее – лишь то, что нам известно?
А если лик Луны, что видит глаз,
Сквозь сонм далеких звезд, сей свет небесный,
Иных миров вдруг донесет нам глас?
 

Эдмунд Спенсер. Королева фей

В тот вечер Страйк купил готовую еду навынос, чтобы поужинать в одиночестве у себя в мансарде. Вываливая на тарелку сингапурскую лапшу, он мысленно признал иронию судьбы: неудержимое стремление Илсы выступить повитухой при рождении его романтических отношений с Робин не позволило ему легко и весело отпраздновать свой день рождения у Илсы с Ником на Октавия-роуд, куда он, конечно же, мог прийти с Робин, чье общество никогда ему не надоедало, несмотря на долгие часы их совместной работы.

За ужином Страйк то и дело возвращался мыслями к своей напарнице, к поцелую-крестику на выбранной со смыслом поздравительной открытке, к наушникам и к тому обстоятельству, что с недавних пор в минуты раздражения или шутливой пикировки она стала обращаться к нему «Страйк» – это были явные признаки нарастающего сближения. Пусть у нее затягивался тяжелый бракоразводный процесс, подробностями которого она практически не делилась, пусть в ее поступках никогда не сквозило сознательного намерения закрутить роман, она тем не менее обрела свободу действий.

Уже в который раз Страйк спрашивал себя: не граничит ли с самонадеянностью его надежда, что Робин может испытывать к нему не только чисто дружеские, но и более теплые чувства? Общаться с ней ему было проще, чем с любой другой женщиной в прежние годы. Их взаимная приязнь выдержала все трудности совместного ведения бизнеса, испытания личного свойства, пережитые каждым в отдельности за время их знакомства, и даже одно крупное разногласие, в результате которого он ее уволил. Когда ему случилось остаться с находившимся в критическом состоянии племянником, она примчалась в больницу, невзирая – в чем у него не было сомнений – на злость своего бывшего мужа, о котором Страйк про себя неизменно говорил «этот козел».

Помимо всего прочего, Страйк был далеко не равнодушен к внешности Робин – с того самого дня, когда она в первый раз сняла пальто у него в его офисе. Но даже ее миловидность не представляла такой угрозы для его душевного спокойствия, как глубинное и немного виноватое тяготение к нему как к главному на данный момент мужчине в ее жизни. Теперь, когда впереди замаячила возможность чего-то большего, когда муж исчез с горизонта и Робин жила одна, он невольно задумывался, к чему может привести отсутствие препятствий на пути их взаимного притяжения. Сумеет ли выстоять агентство, которое от обоих потребовало многих жертв и стало для Страйка кульминацией всех устремлений, если совладельцы окажутся в одной постели? Этот вопрос он мог формулировать как угодно – ответ всякий раз сводился к решительному «нет», поскольку он был уверен, что по причинам, связанным не с какой-то особой пуританской жилкой, а с психологической травмой прошлого, она по большому счету видит для себя надежность и постоянство только в замужестве.

А он был не из тех, кто грезит законным браком. Готовый мириться с любыми неудобствами, в конце рабочего дня он желал как можно скорее замкнуться в своем собственном чистом и аккуратном мирке, организованном по его вкусу, свободном от эмоциональных бурь, угрызений совести и взаимных упреков, от навязанных сериалами романтических бредней, от такого уклада жизни, при котором ты ответствен за счастье другого человека. По правде говоря, он всегда нес ответственность за какую-нибудь женщину: за Люси, с которой они вместе росли в нищете и хаосе, за Леду, которой не жилось ни с одним из любовников и подчас требовалось физическое заступничество подростка-сына; за Шарлотту, чья переменчивость и склонность к саморазрушению получали самые разные названия у невропатологов и психиатров, но не могли убить его любви. Нынешний его уклад предполагал одиночество и относительный душевный покой. После Шарлотты никакие романы, никакие мимолетные связи не затрагивали его потаенного существа. Порой ему казалось, что Шарлотта заморозила в нем способность к истинным чувствам.

Но почти против своей воли он все же оказался небезразличен к Робин. В нем не раз и не два шевельнулось знакомое желание сделать ее счастливой, что тревожило его намного сильнее, чем выработанная привычка бескомпромиссно отводить глаза, когда Робин склонялась над рабочим столом. Они сдружились, и он, рассчитывая на прочность таких отношений, подозревал, что залогом этого будет никогда не видеть друг друга обнаженными.

Помыв тарелку, Страйк распахнул окно, чтобы впустить холодный ночной воздух, и при этом напомнил себе, что все знакомые ему женщины вечно жаловались на сквозняк. Потом закурил, открыл ноутбук, принесенный наверх из конторы, и набросал письмо в Министерство юстиции, указав, что выполняет поручение Анны Фиппс, имеет подтвержденные сертификатами полномочия следователя, как военного, так и гражданского, и просит разрешения на встречу и беседу с Деннисом Кридом, содержащимся в лечебнице тюремного типа Бродмур.

Закончив, он зевнул, прикурил бог знает которую за этот день сигарету и залег на кровать, но, по обыкновению, перед тем расстегнул брюки. Он взял «Демона Райского парка» и открыл последнюю главу.

Офицерам полиции, которые в 1976 году спустились в подвал Крида и своими глазами увидели оборудованное там помещение, нечто среднее между тюрьмой и камерой пыток, не дает покоя вопрос: исчерпывается ли список его жертв теми 12 женщинами, которые, как доподлинно известно, подверглись нападению, изнасилованию и/или убийству.

Во время нашей последней беседы Крид, который в то утро был лишен всех послаблений из-за агрессивной выходки по отношению к охраннику, держался не столь общительно, как ранее, и выражался уклончиво.

– Есть мнение, что жертв могло быть больше.

– Правда?

– Луиза Такер. Ей было шестнадцать лет, она сбежала…

– Вас, журналистов, хлебом не корми – дай только подчеркнуть возраст, так ведь? Зачем вы это делаете?

– Для полноты картины. Возраст – это подробность, которую каждый может примерить на себя. Вам что-нибудь известно о Луизе Такер?

– Известно. Ей было шестнадцать лет.

– У вас в подвале обнаружили неопознанные женские украшения. Неопознанные предметы одежды.

– […]

– Вы не хотите говорить о неопознанных ювелирных изделиях?

– […]

– Почему вы не хотите говорить об этих неопознанных предметах?

– […]

– Не возникает ли у вас мысли: «Мне уже терять нечего. Я мог бы избавить этих людей от сомнений. Чтобы родные не терзались неизвестностью»?

– […]

– Вам не кажется, что этим вы отчасти загладили бы свою вину? Отчасти смогли бы себя реабилитировать?

– [смеется]: «Реабилитировать»… по-вашему, я только и делаю, что днями напролет беспокоюсь о своей репутации? Вы что, действительно не [неразборчиво].

– А Кара Вулфсон? Пропала в семьдесят третьем.

– Сколько ей было?

– Двадцать шесть. Платная партнерша для танцев в одном из ночных клубов Сохо.

– Шлюх не люблю.

– За что?

– Погань.

– Но вы часто посещали проституток.

– За неимением лучшего.

– Вы пытались… Хелен Уордроп была проституткой. И она от вас вырвалась. Составила для следователей ваш словесный портрет.

– […]

– Вы пытались похитить Хелен в том же районе, где в последний раз видели Кару.

– […]

– А как насчет Марго Бамборо?

– […]

– Видели, как фургон типа вашего на большой скорости мчался по району, где она исчезла.

– […]

– В случае похищения Бамборо она оказалась бы в вашем подвале одновременно со Сьюзен Майер, верно?

– …Оно и неплохо.

– Для той это оказалось неплохо?

– Неплохо, когда есть с кем словом перемолвиться.

– Вы подтверждаете, что удерживали у себя Бамборо и Майер одновременно?

– [улыбается]

– А что Андреа Хутон? Бамборо была уже мертва, когда вы похитили Андреа?

– […]

– Тело Андреа вы сбросили со скал. И тем самым нарушили схему действий. Это был первый случай, когда вы там сбросили тело с высоты?

– […]

– Вы не хотите сознаться в похищении Марго Бамборо?

– [улыбается]

Отложив биографию, Страйк некоторое время лежа курил и думал. Затем он потянулся за тетрадью в кожаном переплете, которую бросил на кровать, когда снимал пальто.

Пролистывая убористо исписанные страницы в попытке найти что-нибудь вразумительное, привязанное к неопровержимому факту или ориентиру, он вдруг заложил тетрадь своим толстым пальцем: в глаза ему бросился написанный большей частью на непонятном языке фрагмент, показавшийся знакомым.

Чтобы встать и сходить за рабочим блокнотом, Страйку потребовалось совершить над собой некоторое усилие. Рухнув обратно на кровать, он нашел предложение, которое Пат по его просьбе расшифровала из питмановской скорописи.

«И это последний из них, двенадцатый, и круг замкнется после того, как найдут десятого – неизвестное слово – Бафомет. Перенести в истинную книгу».

Как понял Страйк, неизвестное слово было тем же символом, который шел вслед за словом «убийца» в тетради Тэлбота.

Подталкиваемый досадой и любопытством, Страйк взял телефон и ввел в строку поиска «астрологические символы».

Через несколько минут, морщась от легкого отвращения, он просмотрел пару астрологических сайтов и успешно расшифровал запись Тэлбота. В ней говорилось: «12-й (Рыбы) найден. Значит, КАК И ОЖИДАЛОСЬ, убийца – Козерог».

Рыбы – двенадцатый знак зодиака, Козерог – десятый. К тому же Козерог ассоциируется с козлом, которого Тэлбот в своем маниакальном состоянии, видимо, приравнял к Бафомету, божеству с козлиной головой.

– Что за хренотень, – пробормотал Страйк, открывая блокнот на чистой странице, чтобы сделать запись.

Его как ударило: те разрозненные, необъяснимые даты, помеченные крестиками, возникали исключительно в показаниях мужчин. Он прикинул, хватит ли у него куража, чтобы спуститься за соответствующими страницами из коробок с материалами дела. Со вздохом Страйк решил, что ответ будет положительным. Застегнув молнию на брюках, он за шкирку поднял себя на ноги и снял ключи от офиса с отведенного им крючка у двери.

Минут через десять Страйк вернулся в спальню с ноутбуком и чистым блокнотом. Растянувшись поверх одеяла, он заметил светящийся экран лежавшего рядом мобильника. Кто-то пытался ему позвонить, пока он был внизу. Полагая, что это Люси, он проверил имя.

Пропущенный звонок оказался от Шарлотты. Страйк вернул телефон на место и открыл ноутбук. Медленно и скрупулезно он сравнивал непонятные даты в показаниях каждого мужчины-подозреваемого с соответствующим знаком зодиака. Если его не подвела интуиция и Тэлбот действительно проверял звездные знаки мужчин, то Стивен Даутвейт относился к Рыбам, Пол Сетчуэлл – к Овнам, а Рой Фиппс, родившийся 27 декабря, оказался… Козерогом. Тем не менее Тэлбот в самом начале расследования исключил всякую причастность Роя Фиппса к этому делу.

– Ну что за фигня, – пробормотал Страйк, обращаясь к пустой комнате.

Отложив ноутбук и открыв записи Тэлбота, он продолжил чтение с того места, где говорилось, что убийцей Марго должен быть Козерог.

– Боже правый, – забормотал Страйк, пытаясь без особого успеха выявить смысл в массе эзотерической ахинеи с помощью найденных астрологических сайтов.

Насколько можно судить, Тэлбот снял с Роя Фиппса подозрения лишь на том основании, что тот на самом деле родился не под знаком Козерога, а под каким-то другим знаком, ничего не говорившим Страйку и, видимо, придуманным самим Тэлботом.

Вернувшись к тетради, Страйк припомнил знакомый ему с юных лет расклад Таро – «Кельтский крест». Леда увлекалась Таро; Страйк не раз видел, как она раскладывает карты в том же порядке, что и на схеме Тэлбота, помещенной в центре страницы. Однако он никогда раньше не слышал, чтобы карты наделялись астрологическим смыслом, и заподозрил, что это очередная выдумка самого Тэлбота.

Мобильник опять звякнул. Страйк поднял трубку.

Шарлотта прислала ему фотографию. Фотографию, на которой она сама, голая, держала две чашки кофе. В сопроводительном сообщении говорилось: Ровно 6 лет назад. Жаль, что этого больше нет. С днем рождения, Блюи. X

Против своей воли Страйк уставился на тело, которого не мог не возжелать ни один наделенный чувствами мужчина-гетеросексуал, и на лицо, которому могла бы позавидовать сама Венера. Потом он заметил ретушь внизу живота, где был скрыт шрам, оставшийся после кесарева сечения. Страйк ощутил зарождение эрекции. Как алкоголик, отодвигающий стакан бренди, он стер фотографию и вернулся к записям Тэлбота.