Текст книги "Дурная кровь"

– Лоусон? – подсказала Робин.

– Точно, Лоусон, – кивнула Уна. – Я им обоим говорила: мне через дверь было слышно, как ругались Марго и Пол, Марго требовала у него фотографии и негативы… Вы ведь понимаете, это не одно и то же. Негативы требуется изъять, чтобы с них не печатали новых фотографий. Но он отказал. Заявил, что у него на все снимки авторские, блин, права, сволочь такая… а потом я услышала, как Марго говорит, и это важный момент: «Если ты кому-нибудь покажешь эти фотографии, если когда-нибудь они появятся в печати, я пойду прямиком в полицию и расскажу об этой твоей постельно-подушечной фантазии…»

– Постельно-подушечной фантазии? – переспросила Робин.

– Именно так она сказала. И он ее ударил. Залепил пощечину, да такую звонкую, что я через толстую деревянную дверь услыхала. Ну, я давай молотить в дверь кулаками и ногами. Пригрозила: если он мне не откроет, я немедленно пойду в полицию. Он перепугался. Отворяется дверь – и выходит Марго, держась рукой за щеку, пунцовую, со следами пальцев. Притянула я ее к себе, заслонила и сказала Сетчуэллу: «Больше не смей к ней приближаться и заруби себе на носу, что от нас услышал. Если только эти фотки где-нибудь всплывут, пеняй на себя». Клянусь вам, он прямо вызверился. Приблизился ко мне вплотную, напоминая, что может при желании со мной сделать. Чуть ли не на ноги мне наступал… Я не сдвинулась с места, – сказала Уна Кеннеди. – Не дрогнула, но страху натерпелась, не буду отрицать. И тут он спросил Марго: «Ты ей сказала?» А Марго ответила: «Она ничего не знает. До поры до времени». А он такой: «Ты же понимаешь, что с тобой будет, если проболтаешься». И устроил пантомиму… ну, не важно. Это была… непристойная поза, скажем так. Запечатленная им на одной из фотографий. Ушел обратно в квартиру и захлопнул дверь.

– Марго так и не объяснила, что там была за фантазия? – спросила Робин.

– Не захотела. Вы можете подумать, что она испугалась, но… знаете, я полагаю, что просто таковы женщины, – вздохнула Уна. – Мы таким образом приспосабливаемся к нуждам общества, но, может, и мать-природа приложила к этому свою руку. Много ли детей дожило бы до года, если бы мамы не умели их прощать? Даже в тот день, когда у нее на лице остался отпечаток его ладони, Марго не желала ничего мне говорить, потому что какой-то частью своего сознания не хотела причинять ему вред. Я такого насмотрелась за то время, что занималась жертвами домашнего насилия. Жертвы имеют обыкновение выгораживать своих мучителей. До последнего их защищают! У некоторых женщин любовь умирает трудно.

– После этого она встречалась с Сетчуэллом?

– Богом клянусь, хотела бы я сказать «нет», – сказала Уна, качая головой, – однако да, встречалась. Их так и тянуло друг к другу. Марго приступила к учебе, но пользовалась таким успехом в клубе, что ей разрешили работать неполный день, так что мы по-прежнему часто с ней виделись. Однажды в клуб позвонила ее мама – заболел отец, но Марго почему-то до них не доехала. Я сильно испугалась: где Марго, что с ней стряслось, почему ее там нет? Часто мыслями возвращаюсь к этому моменту… ну понимаете, вначале у меня была полная уверенность, что она ко мне примчится, как в первый раз. В общем, когда до Марго дошло, как я переживала, не зная, что с ней случилось, она сказала мне правду. Они с Сетчуэллом начали все сначала. Завела известную песню: он поклялся никогда больше не поднимать на нее руку, от стыда выплакал все глаза, признал, что это была самая ужасная ошибка в его жизни, но, мол, по большому счету она сама виновата – не надо было его провоцировать. Я ей сказала: «Если ты даже сейчас, после всего, что он сделал, не способна разглядеть его сущность…» Короче говоря, они снова рассорились и – сюрприз, сюрприз – он не только ее избил, но и сутки продержал взаперти у себя в квартире. Она в первый раз прогуляла смену. И чудом не потеряла работу: пришлось выдумывать какую-то бредовую историю. Ну и наконец, – сказала Уна, – она мне говорит, что получила хороший урок, что я всю дорогу была права, что она никогда к нему не вернется… одним словом, finito.

– Она сумела получить свои фотографии? – спросила Робин.

– Это был первый вопрос, который я ей задала, узнав, что они опять сошлись. Она ответила: он божился, что все уничтожил. И она ему поверила – опять.

– А вы – нет?

– Ну конечно нет, – ответила Уна. – Я его видела сразу после того, как Марго пригрозила заявить в полицию о той его фантазии. Это был перепуганный человечишко. Он никогда бы не уничтожил то, что давало ему возможность диктовать ей свои условия… Нормально будет, если я закажу себе еще капучино? – извиняющимся тоном спросила Уна. – У меня в горле пересохло – столько всего наговорила.

– Конечно, конечно. – Страйк подозвал официанта и заказал для всех еще по чашке кофе.

Уна указала на стоящий у ног Робин пакет универмага «Фортнум»:

– Тоже к Рождеству запасаетесь?

– О нет, я купила подарок для племянницы. Она родилась сегодня утром, – улыбаясь, ответила Робин.

– Поздравляю, – сказал Страйк, удивляясь, почему Робин ничего ему не сказала.

– Прелесть какая, – сказала Уна. – А у меня в прошлом месяце пятый внук родился.

В ожидании кофе Уна показывала Робин фотографии своих внуков, а Робин продемонстрировала две фотографии Аннабель-Мари.

– Чудо, правда? – сказала Уна, разглядывая через свои ярко-красные очки для чтения фотографии в телефоне Робин.

Она попыталась вытянуть похвалы и у Страйка, но, поскольку он узрел только злую лысую мартышку, его вялое согласие прозвучало не очень убедительно.

Когда официант подал им кофе и отошел, Робин спросила:

– Пока не забыла… вы, случайно, не знаете, не было ли у Марго родственников или друзей в Лемингтон-Спа?

– В Лемингтон-Спа? – нахмурившись, повторила Уна. – Дайте подумать… одна из девочек в клубе была родом… нет, она была из Кингс-Линна. Нетрудно спутать, верно? Нет, никого оттуда не припоминаю… a что?

– Мы слышали, что якобы кто-то видел там Марго через неделю после исчезновения.

– Ну да, несколько человек заявляли что-то подобное. Толку – ноль. А вот Лемингтон-Спа – это нечто новое.

Она отпила глоток капучино. Робин спросила:

– Когда Марго поступила в медицинский колледж, вы по-прежнему часто виделись?

– Да, конечно, она же работала в клубе, хотя и неполный день. И ведь все успевала: учиться, работать, помогать родителям… Жила на нервах и шоколаде, худющая, как всегда. А потом, в начале второго курса, познакомилась с Роем.

Уна вздохнула.

– Даже самые умные могут быть предельно глупы в том, что касается их интимной жизни, – заметила она. – В действительности мне иногда кажется, что чем умнее ты по книжной части, тем глупее в отношении секса. Марго думала, что получила урок, повзрослела. Она не могла понять, что это классический рикошет. Внешне Рой разительно отличался от Сетчуэллa, а по сути – все более или менее повторилось. Рой жил тем, что так нравилось Марго. Книги, путешествия, культура, ну вы понимаете. Дело в том, что в знаниях Марго были пробелы. Она себя чувствовала неуверенно оттого, что не знала, какой вилкой правильно пользоваться, не знала правильных слов. Говорила «столовые приборы» вместо «куверт». Вся эта снобистская чушь. Заметьте, Рой по ней с ума сходил. Чувства не были односторонними. Я поняла, что его в ней привлекало: она была ни на кого не похожа – он таких раньше не встречал. Она его шокировала, но и восхищала: клуб «Плейбой», ее рабочая этика, феминистские идеи, материальная помощь родителям. У него с нею вспыхивали споры – интеллектуальные споры, как вы понимаете. Но что-то в этом человеке было… бескровное. Не то чтобы слюнтяй, но… – Уна вдруг рассмеялась. – «Бескровный» – вы же знаете, что у него случались кровотечения?

– Да, – сказала Робин. – Болезнь фон-какого-то?

– Она самая, – подтвердила Уна. – Его мать, настоящее чудовище, сыночка всю жизнь холила и лелеяла, разве что не заворачивала в вату. Я пару раз с ней встречалась. Эта дамочка смотрела на меня, как на грязь, что к подошве прилипла. А Рой… в тихом омуте черти водятся – думаю, этим все сказано. Эмоции в себе держал. Его роман с Марго не сводился к одному сексу, для них были важны идеи. Да и собой хорош, но как-то… безжизненно. Полная противоположность Сетчуэллу. А так – симпатичный парень: огромные глаза, шелковистые волосы… Но он был манипулятором. Здесь легкое неодобрение, там холодный взгляд. Ему нравилось, что Марго совсем из другого теста, но это же причиняло ему неудобства. Он хотел найти женщину – полную противоположность своей матери, но и жаждал мамочкиного одобрения. Так что противоречия существовали с самого начала. И еще он имел привычку дуться, – сказала Уна. – А я тех, кто дуется, не выношу. Взять хотя бы мою мать. Тридцать лет со мной не разговаривала из-за моего переезда в Лондон. В конце концов сдалась – мечтала познакомиться с внуками, но как-то моя сестра, захмелев на Рождество, проболталась, что я перешла из Католической церкви в Англиканскую, и тогда на мне был окончательно поставлен крест. «Плейбой» она еще могла простить, а вот протестантизм – никогда. Рой, когда еще ухаживал за Марго, бывало, не разговаривал с ней по нескольку дней кряду. Она мне говорила: он отгородился на неделю. Потеряв терпение, она сказала: «Я ухожу». Это его резко отрезвило. Я спросила, по какому поводу он дуется? Оказалось, из-за клуба. Он не мог смириться, что она там работает. Я сказала: «А семью твою кто будет обеспечивать, пока ты учишься? Он?» – «Понимаешь, – ответила она, – он не может вынести, что на меня пялятся другие мужчины». Девушкам нравится такое соображение, некоторый элемент собственничества. По их мнению, это означает, что он хочет только ее, а на деле, конечно, все не так. Он только хочет, чтобы она была при нем. Он-то по-прежнему может свободно заглядываться на других девушек, и у Роя были девушки из его собственного окружения, которые им интересовались. Парень видный, семья обеспеченная. Кстати, – спохватилась Уна, – взять хотя бы маленькую кузину Синтию, которая всегда оставалась в тени.

– Вы знали Синтию? – спросила Робин.

– Пару раз встречала у них в доме. Этакая серая мышка. За все время двух слов мне не сказала, – вспоминала Уна. – Но с нею Рой чувствовал себя королем. Смеялась до упаду всем его шуткам. Самым незатейливым.

– Должно быть, Марго и Рой поженились сразу после окончания медицинского колледжа, это так?

– Совершенно верно. Я была подружкой невесты. Она стала врачом общей практики и на этом остановилась. Ну а Рой был птицей высокого полета, устроился в крупную академическую клинику, названия сейчас не припомню. У его родителей был отличный дом с широкими лужайками и прочим. После смерти отца, то есть непосредственно перед рождением Анны, мать переписала всю недвижимость на Роя. Имя Марго в завещании не значилось. Она сама мне рассказывала. А Рой решил, что дети должны воспитываться в том же доме, где вырос он сам, тем более что район был шикарный, вблизи Хэмптон-Корта. Так что свекровь выехала, а Рой с Марго вселились. Вот только свекровь считала, что имеет право приходить и уходить, когда ей заблагорассудится, поскольку дом получен ими от нее и хозяйкой в нем должна считаться она, а не Марго.

– Вы с Марго и тогда продолжали часто видеться? – спросила Робин.

– Да, – ответила Уна. – Обычно старались встречаться хотя бы раз в две недели. Мы были настоящими подругами, уж поверьте. Даже выйдя за Роя, она по-прежнему тянулась ко мне. Конечно, у них были друзья из состоятельных, но думается… – у нее слегка сел голос, – думается, она знала, что я всегда и во всем буду на ее стороне, понимаете? А в тех кругах, где она вращалась, ей было одиноко.

– Только дома или на работе тоже? – спросила Робин.

– Дома она была как рыба, выброшенная из воды, – сказала Уна. – Дом Роя, близкие Роя, друзья Роя – кругом Рой. Она часто навещала своих родителей, но их к себе не звала, поскольку отец передвигался в инвалидной коляске и втаскивать его в большой дом было бы сложно. Мне кажется, члены семьи Бамборо побаивались Роя и его матери. Так что Марго часто ездила к родителям в Степни. И помогала им деньгами. Разрывалась между своими многочисленными обязательствами.

– А как все-таки шли дела на работе?

– Всю дорогу нелегко, – сказала Уна. – В ту пору женщин-врачей было немного, она молода, из рабочего класса, а личный кабинет в амбулатории «Сент-Джонс» только усугублял ее одиночество. Амбулатория у многих вызывала неприятные ассоциации, – заявила Уна, вторя словам доктора Гупты. Но Марго не была бы Марго, не постарайся она организовать дело наилучшим образом. Это было ее кредо: усовершенствовать все и вся. Чтобы все работало как часы. Чтобы заботиться о каждом. Решать любые проблемы. Она попыталась объединить персонал в команду, хотя ее и травили.

– Кто же ее травил?

– Господи, – сказала Уна. – Имен уже не помню. Там было двое других врачей, правильно? Один старик, другой индус. Марго рассказывала, что индус в принципе нормальный мужик, но она чувствовала исходящее от него неодобрение. Говорила, как они поспорили насчет противозачаточных таблеток. Врачам общей практики было разрешено выписывать их незамужним женщинам по запросу – вначале-то противозачаточные полагались только замужним, – но этот индус отказывал незамужним в контрацепции. Первые клиники планирования семьи появились в тот самый год, когда исчезла Марго. Мы с ней обсуждали этот вопрос. Марго благодарила Господа за их создание, поскольку была уверена, что приходящие к ним в амбулаторию женщины не могли получить противозачаточные ни от одного из других врачей. Но этим дело не ограничивалось. У нее возникали трения и с остальным персоналом. Кажется, процедурная медсестра тоже ее недолюбливала.

– Дженис? – спросила Робин.

– Разве это была Дженис?… – Уна нахмурилась.

– Айрин? – предположила Робин.

– Такая… светленькая, – сказала Уна. – Помню, на рождественской вечеринке…

– Вы там были? – удивилась Робин.

– Марго умолила меня пойти, – сказала Уна. – Она взяла на себя всю организацию и боялась, что эта затея сорвется. Рой был на дежурстве, поэтому он отсутствовал. Прошло всего несколько месяцев после рождения Анны. Марго была в отпуске по уходу за ребенком, и на ее место взяли – временно – другого врача, мужчину. Она была убеждена, что без нее амбулатория работает лучше. В ней бушевали гормоны, она устала и страшилась возвращения. Анне было тогда всего два или три месяца. Марго взяла ее с собой на праздник, потому что кормила грудью. Она сама организовала рождественскую вечеринку, чтобы попробовать все начать с чистого листа, растопить лед, прежде чем вернуться к работе.

– Расскажите подробнее про Айрин, – попросила Робин, заметив, что ручка Страйка замерла над блокнотом.

– Ну, если светленькая – это Айрин, то она напилась. Привела с собой какого-то мужчину. И к концу вечера обвинила Марго в том, что та флиртует с ее хахалем. Вы когда-нибудь в своей жизни слышали что-нибудь более смехотворное? Вот стоит Марго с новорожденным ребенком на руках, а девица буквально на нее бросается. Или это была не медсестра? Много воды утекло с тех пор.

– Нет, Айрин работала в регистратуре, – сказала Робин.

– Я думала, та маленькая итальяночка?…

– Глория была ее напарницей.

– О, Марго к ней очень хорошо относилась, – сказала Уна. – Говорила, что это умная девушка, попавшая в трудную ситуацию. Но без подробностей. Думаю, девушка обращалась к ней за консультацией, а Марго ни за что не стала бы обсуждать со мной чужое здоровье. Она очень серьезно относилась к врачебной тайне. Ни один священник после исповеди не хранит столь трепетно людские секреты.

– Хочу задать вам один деликатный вопрос, – нерешительно обратилась к ней Робин. – О Марго в восемьдесят пятом году была написана книжка, и вы…

– Да, я объединилась с Роем, чтобы не допустить ее распространения, – сразу ответила Уна. – Да. Книжка лживая от начала до конца. Очевидно, вы знаете, про что в ней говорилось. Про… – на следующем слове Уна внезапно споткнулась, хотя и покинула лоно Католической церкви, – прерывание беременности. Это была грязная ложь. Я никогда не делала аборт, и Марго тоже. Она бы мне сказала, возникни у нее такая мысль. Мы были лучшими подругами. Кто-то воспользовался ее именем, чтобы записаться на прием. В лечебно-реабилитационном центре никто не опознал ее по фотографии. Ноги ее там не было. Самым большим сокровищем в ее жизни стала Анна, и Марго ни за что не избавилась бы от второго ребенка. Ни за что. Она не была религиозной, но считала, что убить ребенка – это грех, именно так.

– Она не ходила в церковь? – уточнила Робин.

– Закоренелая атеистка, – ответила Уна. – Считала, что все это предрассудки. Ее мать принадлежала к нонконформистской общине, что у Марго вызывало отторжение. Церковь притесняет женщин – таков был ее взгляд, а однажды она мне сказала: «Если есть Бог, почему мой папа, хороший человек, должен был упасть с этой стремянки? Почему родительской семье приходится влачить такое существование?» В вопросах лицемерия и религии Марго не могла сообщить мне ничего нового. К тому времени я уже отошла от католичества. Догмат о непогрешимости папы… Запрет на контрацепцию – и пусть себе женщина умирает при одиннадцатых родах… Зато моя родная мать считала себя наместницей Бога на земле, правда-правда, а некоторые из монахинь в моей школе были настоящими суками. Сестра Мария-Тереза – видите? – Уна отвела в сторону челку и приоткрыла шрам размером с пятипенсовую монету. – Ударила меня по голове металлическим угольником. Я вся была в крови. А мамочка сказала: «Значит, ты это заслужила». Сейчас скажу вам, кто мне напоминал сестру Марию-Терезу, – проговорила Уна. – Не она ли, кстати, была у них в амбулатории медсестрой? Та, что постарше?

– Вы имеете в виду Дороти?

– Та, о которой я думаю, была вдовой.

– Да, это Дороти, секретарь-машинистка.

– На лицо – вылитая сестра Мария-Тереза, – сказала Уна. – В тот вечер она приперла меня к стенке. Таких теток, как она, всегда тянет к церкви. Почти в каждом приходе попадается хотя бы пара этаких святош. Снаружи обходительность, яд внутри. Они говорят правильные слова, ну вы знаете: «Простите меня, отец, ибо я согрешила», но такие, как Дороти, – они полагают, что согрешить не способны, вот так-то. Жизнь меня научила среди прочего одной истине: если человек не способен к радости, он не способен и к добродетели. – сказала Уна Кеннеди. – Она затаила злобу на Марго, эта Дороти. Стоило мне сказать, что мы с Марго лучшие подруги, как она стала сыпать сугубо личными вопросами. О нашем знакомстве. Об ухажерах. Как Марго познакомилась с Роем. Все это не ее собачье дело. Потом завела речь о старом враче, как там его звали? Определенно, было в ней что-то от Марии-Терезы, но Бог ее сидел где-то поодаль. Я потом рассказала об этом разговоре Марго, и Марго признала, что я права. Дороти была подлой душонкой.

– Книжку о Марго написал сын Дороти, – заметила Робин.

– Так это ее сын? – выдохнула Уна. – Правда? Вот оно как. Мерзкие твари – яблочко от яблони.

– Когда вы виделись с Марго в последний раз? – спросила Робин.

– Ровно за две недели до ее исчезновения. Мы тогда встретились в «Трех королях», да. В шесть часов. В клубе у меня был выходной. Мы могли бы посидеть в каком-нибудь баре поближе к ее амбулатории, но она не хотела после работы сталкиваться с сослуживцами.

– Можете вспомнить, о чем вы говорили в тот вечер?

– Я помню все, – сказала Уна. – Не сочтите за преувеличение. Для начала я устроила ей выволочку за то, что они с Сетчуэллом вместе выпивали в баре, о чем она рассказала мне по телефону. Они случайно столкнулись на улице. Марго призналась, что он показался ей другим, не таким, как раньше, и это меня обеспокоило, не буду врать. Она не была создана для романов на стороне, но и счастья не видела. Когда мы с ней пришли в паб, она мне изложила всю историю. Он попросил ее о свидании, но Марго сказала «нет». Я ей поверила, и вот почему: потому что сидела она как в воду опущенная, и все оттого, что сказала ему «нет»… В тот вечер у нее был изнуренный вид. Такой унылой я ее никогда не видела. Она сказала, что к моменту ее случайной встречи с Сетчуэллом Рой не разговаривал с ней десять дней. Они поскандалили на почве того, что его мать приходит в их семейный дом как в свой собственный. Марго хотела по-новому декорировать интерьер, но Рой сказал, что его матушка будет безутешна, если пропадет хоть одна деталь, которую любил его отец. Вот так обстояли дела у Марго: чужая у себя дома, где ей не разрешали отделать комнаты на свой вкус. По словам Марго, у нее целый день крутились в голове слова из «Court and Spark»[3]3
  «Соблазн и искра» (англ.).


[Закрыть]. «Court and Spark», – повторила она, заметив недоумение Робин. – Альбом Джони Митчелл. Вот это была религия Марго. Джони Митчелл. Марго мне об этой пластинке все уши прожужжала. Так вот, речь о строчке из песни «The Same Situation»[4]4
  «Та же ситуация» (англ.).


[Закрыть]: «Caught in my struggle for higher achievements, / And my search for love that don’t seem to cease»[5]5
  «Застигнута в борьбе за более высокие свершенья, / И в поисках любви, которым нет конца» (англ.).


[Закрыть]. До сих пор не могу слушать этот альбом. Слишком мучительно. Марго мне сказала, что в тот вечер, когда они с Полом посидели в баре, она сразу пошла домой и рассказала Рою, что произошло. Думаю, отчасти ей было совестно, но отчасти хотелось встряхнуть мужа. От изможденности и уныния она словно говорила: «Было время, когда меня желал кто-то еще». Вот она, человеческая природа, верно? «Проснись, – будто бы говорила Марго. – Нельзя же просто так меня не замечать, отказываться от любых компромиссов. Я не могу так жить». А Рой был не из тех, кто вспыхнет и начинает швыряться тарелками. Думаю, поведи он себя так, а не иначе, ей бы полегчало. На самом-то деле он частенько впадал в ярость, но показывал это тем, что становился еще холоднее и молчаливее. Подозреваю, он так больше и не сказал ей ни слова. По телефону, когда мы договаривались на одиннадцатое число о встрече в пабе, она мне говорила: «Я по-прежнему живу в режиме молчания». Безысходным таким голосом. Помню, я тогда подумала: «Она от него уйдет». Когда мы в тот последний раз встретились в пабе, я ей сказала: «Сетчуэлл – это не лекарство от болячек в твоих отношениях с Роем». Поговорили мы тогда и об Анне. Марго все на свете отдала бы за то, чтобы взять отпуск на пару лет и посвятить себя дочери, а ведь именно этого требовали от нее муж и свекровь: забыть о работе и сидеть дома с Анной. Но она не могла себе этого позволить. Ей приходилось содержать отца с матерью. Мать стала болеть, и Марго считала, что та не должна больше ходить по чужим домам. Пока сама она работала, ей было проще смотреть Рою в глаза и отчитываться о суммах, передаваемых родителям, но свекровь ни за что не позволила бы своему драгоценному, хрупкому сынку горбатиться на пару заядлых курильщиков из Ист-Энда.

– Можете вспомнить еще что-нибудь из того, о чем вы говорили?

– Поговорили мы о клубе «Плейбой», поскольку я оттуда увольнялась. Квартиру я уже купила и теперь подумывала получить образование. Правда, при ее отношении к религии у меня язык не повернулся признать, что я вижу себя в богословии. Немного коснулись политики. Мы обе желали победы Вильсону. А еще я посетовала, что никак не могу найти своего Единственного. Мне уже было за тридцать. Таких в то время считали старыми девами. Перед расставанием я ей напомнила: не забывай, что в моей квартире для тебя всегда найдется свободная комната. И место для детской кроватки».

На глаза Уны опять набежали слезы, которые каплями стекали по щекам. Она взяла салфетку и прижала ее к лицу.

– Простите. Сорок лет прошло, а как будто вчера было. Покойные – они ведь не исчезают. Кабы исчезали, живым было бы легче. Я отчетливо ее вижу. Поднимись она сейчас по этим ступеням, какой-то уголок моего сознания совсем бы не удивился. Она была такой живой. И чтобы она исчезла вот так, без следа…

Робин молчала, пока Уна не вытерла насухо лицо, а потом спросила:

– Что вы можете вспомнить о том, как договаривались с ней о встрече на одиннадцатое число?

– Она мне позвонила, попросила о встрече в том же месте в то же время. Да, говорю, я с радостью. Но что-то меня резануло в ее тоне. «Все в порядке?» – спрашиваю. А она отвечает: «Мне нужен твой совет. Может, я, конечно, схожу с ума. Может, об этом и говорить не следует, но я могу довериться только тебе одной».

Страйк и Робин переглянулись.

– Разве это нигде не зафиксировано?

– Нет, – ответил Страйк.

– Нет, – подтвердила Уна и в первый раз вспыхнула гневом. – Что ж, этого следовало ожидать.

– Это почему же? – спросила Робин.

– Да потому, что Тэлбот был не в себе, – сказала Уна. – Я поняла это в первые пять минут допроса. Позвонила Рою и говорю: «От этого человека толку не будет. Подай жалобу, потребуй замены следователя». Он не сделал ни того ни другого, а если и сделал, то вхолостую. А Лоусон, – продолжала Уна, – держал меня за дурочку зайцехвостую. Вероятно, думал, что я привираю, пытаюсь вызвать к себе интерес за счет исчезновения лучшей подруги. Марго Бамборо была мне больше сестрой, чем подругой, – с горячностью сказала Уна, – и единственный, с кем я говорила о ней без утайки, – это мой муж. За два дня до нашей свадьбы я его всего облила слезами, потому что Марго должна была бы присутствовать. Быть моей главной замужней свидетельницей.

– Вы хотя бы примерно представляете, о чем она хотела с вами посоветоваться? – спросила Робин.

– Нет, – ответила Уна. – Я потом часто думала: не связано ли это с ее исчезновением? А может, она насчет Роя хотела посоветоваться, но тогда почему она сказала, что об этом говорить не следует? Насчет Роя у нас уже был разговор, и я сказала ей открытым текстом, что она может переехать ко мне, причем вместе с дочкой. Потом мне другое пришло в голову: не связано ли это с кем-нибудь из пациентов, ведь она, как я уже говорила, истово соблюдала врачебную тайну. Как бы то ни было, одиннадцатого числа под дождем пришла я к этому пабу. Пришла рано и решила взглянуть на церковь там через дорогу, на большую…

– Подождите! – резко остановил ее Страйк. – Какое на вас было пальто?

Уну, похоже, не удивил этот вопрос. Наоборот, она улыбнулась.

– Вы подумали о старике-могильщике, или кем он там служил? Которому пригрезилось, что туда заходит Марго? Говорила же им, что это я была, – сказала Уна. – И ходила тогда в бежевом пальто – в пальто, а не в плаще. Волосы у меня были темнее, чем у Марго, но такой же длины. Когда меня спросили, не могла ли Марго перед нашей встречей зайти в церковь, я сразу сказала «нет»: она этого не любила! А вот я как раз заходила! Это же я была!

– Зачем? – спросил Страйк. – С какой целью вы туда пошли?

– Мне зов был, – просто ответила Уна.

Робин подавила улыбку, видя, что Страйк почти смущен этим ответом.

– Господь повелел мне вернуться, – объяснила Уна. – Я ведь посещала англиканские церкви, а сама думала: не в этом ли ответ? В католичестве я многого не могла для себя принять, но все равно почувствовала, что меня влечет к Нему.

– Как по-вашему, сколько времени вы провели в церкви? – спросила Робин, чтобы дать Страйку время прийти в себя.

– Минут пять или около того. Прочла короткую молитву. Попросила меня направить. Затем перешла через дорогу и оказалась в пабе. Перед тем как позвонить Рою, я битый час выжидала. Сперва решила, что ее задержал пациент. Потом думаю: не иначе как она забыла. Но когда я позвонила ей домой, Рой сказал, что ее нет. Разговаривал он со мной довольно резко. Ну, думаю, опять поссорились. Возможно, Марго огрызнулась. Возможно, приду я домой, а там у порога Марго с дочуркой. Помчалась домой, да только ее там не было. В девять вечера перезвонил Рой: узнать, не прорезалась ли Марго. Вот тогда-то я всерьез занервничала. Он сказал, что собирается звонить в полицию. Остальное вы знаете, – тихо сказала Уна. – Это было как ночной кошмар. На что-то надеешься, а надежды тают. Потеряла память. Сбита машиной и лежит где-то без сознания. Сбежала неизвестно куда, чтобы подумать. Но на самом деле я знала. Она бы никогда не ушла без своей доченьки и никогда бы не ушла, не сообщив мне. Я знала, что ее уже нет в живых. Полиция с самого начала решила, что это дело рук Эссекского Мясника, но я…

– Но вы?… – мягко поторопила Робин.

– Но я-то все время думала: в ее жизни вновь появился Пол Сетчуэлл – и через три недели она исчезает без следа. Я знаю, у него есть алиби, пусть даже хилое, и все дружки-эстеты встали за него стеной. Ведь подсказывала я и Тэлботу, и Лоусону: спросите о его подушечной фантазии. Вытяните из него, что она означает, подушечная фантазия, разоблачением которой припугнула его Марго. Это внесено в полицейское досье? – Она перевела взгляд на Страйка. – Хоть кто-нибудь спросил Сетчуэлла о подушечной фантазии?

– Нет, – медленно ответил Страйк. – Думаю, что нет.