Текст книги "Дурная кровь"

23

 
Добро и зло рождаются умом,
Все от него – и радости, и беды.
У одного – богатства полон дом,
Сребро и злато, пышные обеды,
Каких и не водилось у соседа:
Другой же честным именем богат.
 

Эдмунд Спенсер. Королева фей

Через одиннадцать дней в восемь утра Робин разбудил звонок ее мобильного телефона – поспать она успела всего час. Ночь прошла в очередном бессмысленном бдении около дома преследуемого синоптика, и Робин вернулась к себе в квартиру возле Эрлз-Корта, чтобы вздремнуть хотя бы пару часов перед тем, как поспешить на беседу с Уной Кеннеди в кафе универмага «Фортнум энд Мейсон», – так запланировали они со Страйком. Еще не придя в себя, она столкнула пару предметов с ночного столика, прежде чем в темноте нащупала свой телефон.

– Алло?…

– Робин? – закричал ей в ухо счастливый голос. – Ты – тетя!

– Я – кто, простите? – пробормотала она.

Вокруг нее все еще витали обрывки сна: Пат Шонси приглашала ее пообедать в ресторане и страшно обиделась, когда Робин отказалась.

– Ты тетя! Дженни только что родила!

– О, – выдохнула Робин и очень медленно пораскинула умом: на линии был Стивен, ее старший брат. – О, чудесно… кого?…

– Девочку! – восторженно прокричал Стивен. – Аннабель-Мари. Восемь фунтов восемь унций!

– Потрясающе! – отреагировала Робин. – А это… это много? Кажется…

– Сейчас тебе отправляется фото! – сказал Стивен. – Получила?

– Нет… не вешай трубку, – попросила Робин и села в кровати.

Моргая сонными глазами, она переключилась на громкую связь, чтобы проверить сообщения. Фотография открылась у нее на глазах: морщинистый, лысый, завернутый в больничную пеленку младенец сжимал кулачки и, как видно, негодовал, что его вытолкнули из тихой, мягкой обители в слепящий свет родильной палаты.

– Вот, получила. Ой, Стивен, она… она красавица.

Это не соответствовало истине, но тем не менее на уставших глазах Робин выступили слезы.

– Господи, Шурупчик, – тихо сказала она; это было детское прозвище Стивена. – Ты – папа!

– Сам знаю! – ответил он. – Рехнуться можно, да? Когда приедешь на нее посмотреть?

– Скоро, – пообещала Робин. – На Рождество. Передавай Дженни от меня огромный привет, хорошо?

– Непременно, да. Буду звонить ей прямо сейчас. До встречи, Робс.

Разговор завершился. Лежа в темноте, Робин изучала ярко светящуюся фотографию сморщенной крохи, чьи припухшие глазки щурясь смотрели на мир, который, как она, видимо, уже решила, не сулил ничего хорошего. Робин не могла поверить, что ее брат Стивен стал отцом и родня увеличилась на одного человека.

Она будто вновь услышала слова своей двоюродной сестры Кэти: «Ты, похоже, движешься не туда, куда мы все, а в другую сторону». В былые времена своего замужества, до того как Робин пришла работать в агентство, она рассчитывала, что у них с Мэтью будут дети. Робин ничего не имела против того, чтобы завести детей, но сейчас ей стало ясно, что, стань она матерью, любимая работа сделается невозможной или, во всяком случае, перестанет быть любимой. Материнство, как ей подсказывали ограниченные наблюдения за познавшими его ровесницами, требовало от женщины полной отдачи. Кэти рассказывала, что в разлуке с сыном у нее всегда сердце не на месте, и Робин пыталась представить себе эмоциональные оковы, даже более прочные, чем угрызения совести и злость, при помощи которых Мэтью пытался ее удержать. Дело было не в том, что Робин сомневалась, сможет ли полюбить своего ребенка. Наоборот, ей виделась любовь такой силы, что эта работа, во имя которой она добровольно пожертвовала своим замужеством, благополучием, сном и финансовой стабильностью, неизбежно падет ответной жертвой. И какие чувства будет потом вызывать у нее мужчина, который обрек ее на подобную жертву?

Робин включила свет и наклонилась, чтобы поднять упавшие на пол вещи: пустой стакан, к счастью не разбившийся, и тонкую, хлипкую книжицу в бумажной обложке под названием «Что же случилось с Марго Бамборо?», написанную К. Б. Оукденом: Робин получила ее по почте вчера утром и уже прочла.

Страйк еще об этом не знал, и Робин не терпелось ему показать книжку Оукдена. У нее в запасе имелась еще пара новостей по Бамборо, но сейчас – видимо, из-за полного изнеможения – нетерпение угасло. Решив, что заснуть уже не получится, она встала с постели.

Принимая душ, Робин, к своему удивлению, осознала, что плачет.

«Это смехотворно. Ты же не хочешь ребенка. Возьми себя в руки».

Когда Робин, одетая, уже высушила феном волосы и замазала консилером темные круги под глазами, она поднялась в кухню и застала там жующего тост Макса.

– Доброе, – сказал он, подняв глаза и отрываясь от изучения новостей в своем телефоне. – Все путем?

– Лучше не бывает, – нарочито бодро ответила Робин. – Только что узнала, что стала тетушкой. Сегодня утром жена моего брата Стивена родила.

– Ого. Поздравляю, – с вежливым интересом сказал Макс. – Э-э… мальчика или девочку?

– Девочку, – ответила Робин и включила кофемашину.

– А я раз восемь выступал крестным отцом, – мрачно сообщил Макс. – Родители любят приглашать на эту роль бездетных. Они думают, мы сможем больше дать крестникам, коль скоро своих детей нет.

– Так и есть, – сказала Робин, пытаясь сохранить бодрый тон.

Сама она приходилась крестной матерью сыну Кэти. Именно на крестинах она впервые переступила порог той церкви в Мэссеме после венчания с Мэтью.

Забрав кружку черного кофе к себе в комнату, Робин открыла ноутбук, чтобы написать Страйку мейл с новыми данными по делу Бамборо. Перед разговором с Уной Кеннеди им могло не хватить времени для обсуждения всех подробностей.

Привет,

кое-какие новости по Бамборо перед сегодняшней встречей:

• Чарльз Рэмидж, сколотивший миллионы на сантехнике, умер. Разговаривала с его сыном, который не смог подтвердить рассказ о том, что Марго видели после исчезновения, но вспомнил, что его отца после аварии выхаживала Дженис, с которой Рэмидж-ст. вполне поладил и, «вероятно, делился своими историями, коим несть числа». Сказал, что его отец вполне мог где-то приукрасить, но лгать не лгал и «душа у него чистая была. О пропавшей женщине не стал бы небылицы рассказывать». Также подтвердил, что у отца был близкий друг, «полицейский чин» (звание и даже имя не вспомнил) по фамилии Грин. Вдова Рэмиджа-ст. еще жива и базируется в Испании, но это его вторая жена, сын с ней на ножах. Пытаюсь узнать ее контактный номер/мейл.

• Я на 99 % уверена, что нашла ту самую Аманду Уайт, ныне Аманду Лоуз. Два года назад она вывесила в «Фейсбуке» пост об исчезновении людей, включая Марго. В комментариях указала, что с делом об исчезновении Марго соприкасалась вплотную. Я отправила ей сообщение, но ответа пока нет.

• Раздобыла книжку «Что же случилось с Марго Бамборо?» и прочла (она небольшая). В ней, как показывают наши наработки, полно неточностей. Захвачу с собой.

До скорого. х

От недосыпа Робин автоматически добавила поцелуй и спохватилась слишком поздно, когда письмо уже улетело. Одно дело вставить поцелуй в открытку ко дню рождения, и совсем другое – начать его добавлять в рабочую переписку.

«Черт!»

Не могла же она написать постскриптум со словами: «Не обращай внимания на поцелуй, пальцы опередили мысль». Это только привлекло бы внимание к ее оплошности.

Пока она выключала свой ноутбук, засветился экран мобильника: пришло длинное, восторженное сообщение от матери о том, как прелестна малютка Аннабель-Мари, с прикрепленной фотографией ее самой, держащей на руках новорожденную внучку, и отца Робин, широко улыбающегося из-за плеча жены. Робин написала в ответ:

Она – прелесть!

хотя на этой второй, более новой фотографии кроха была ровно такой же неказистой, как и на первой. И все-таки Робин не совсем кривила душой: само рождение Аннабель, маленькое житейское чудо, вызывало изумление, и свидетельством тому были необъяснимые пролитые под душем слезы Робин.

Когда поезд метро вез ее к Пиккадилли, она еще раз пролистала книжку К. Б. Оукдена, купленную у букиниста в Честере. Книготорговец сообщил, что это издание пролежало в магазине не один год: когда-то он по случаю приобрел домашнюю библиотечку умершей от старости местной жительницы. Робин подозревала, что до получения ее запроса, отправленного по электронной почте, букинист ни сном ни духом не ведал о сомнительном с точки зрения закона содержании этого опуса, но и узнав, не особо терзался, когда представилась возможность сбыть с рук залежалый товар. В телефонном разговоре он взял с Робин обещание хранить тайну сделки – и тут же взвинтил цену. Робин только надеялась, что Страйк, ознакомившись с некоторыми фактами, не сочтет данную трату блажью.

Вероятно, эта конкретная доставшаяся Робин книжка в свое время не подверглась изъятию и уничтожению только потому, что входила в число бесплатных авторских экземпляров, выданных Оукдену еще до судебного предписания. На форзаце стоял автограф: «Тетушке Мэй с наилучшими пожеланиями, К. Б. Оукден (Карл)». С точки зрения Робин, обращенные к тетушке слова «с наилучшими пожеланиями» звучали как-то помпезно и неестественно.

С обложки этой книжицы объемом никак не более ста страниц смотрело изображение Марго в обличье плейбоевской зайки – хорошо знакомое Робин фото, которое фигурировало во множестве газетных репортажей об исчезновении женщины-врача. За обрезом увеличенной фотографии осталась вторая официантка из «Плейбоя» – Робин уже знала, что это Уна Кеннеди. Полностью изображение воспроизводилось в середине книжки наряду с другими иллюстрациями, которые – Робин полагала, что Страйк с этим согласится, – представляли собой наиболее ценную часть этого издания: никак не содействуя расследованию, они хотя бы позволяли соотнести имена и лица.

Робин вышла на станции «Пиккадилли-Серкус» и двинулась против сильного ветра по улице Пиккадилли под раскачивающимися рождественскими гирляндами, прикидывая, где бы купить подарок на рождение малышки Стивена и Дженни. Не обнаружив по пути ни одного подходящего магазина, она подошла к универмагу «Фортнум энд Мейсон» за час до предполагаемой встречи с Уной Кеннеди.

После переезда в Лондон Робин часто проходила мимо знаменитого зеленовато-голубого фасада, но до сих пор не удосужилась побывать внутри. Украшенные к Рождеству витрины превосходили едва ли не все остальные в городе. Через обрамленные искусственным снегом круглые смотровые окошки она разглядывала груды цукатов, похожих на драгоценные камни, шелковые шарфы, золоченые коробочки для чая и деревянные щипцы для орехов, изготовленные в виде сказочных принцев. По лицу хлестнул ледяной порыв ветра с дождем, и Робин невольно устремилась в роскошную зимнюю фантазию через какую-то дверь, возле которой стоял швейцар в крылатке и цилиндре.

Торговый зал был устлан ярко-красным ковром. Повсюду высились горы зеленовато-голубых упаковочных коробок. Взгляд Робин выхватил те самые трюфели, которые преподнес ей Моррис ко дню рождения. Пройдя мимо марципановых фруктов и всевозможных сортов печенья, она заметила в торце первого этажа кафе, где у них со Страйком была назначена встреча с Уной. Чтобы раньше времени не столкнуться с ушедшей на покой женщиной-викарием, Робин повернула назад, рассчитывая настроиться на деловую волну.

– Простите, – обратилась она к задерганной продавщице, отбирающей по указке покупателя марципановые фрукты, – здесь есть отдел детских?…

– Четвертый этаж, – бросила женщина, уже отходя в сторону.

Ассортимент детских товаров оказался, по мнению Робин, скудным и непомерно дорогим, но, как единственная тетушка, да к тому ж единственная лондонская родственница малютки Аннабель, она чувствовала себя в некоторой степени обязанной сделать подарок столичного уровня. Выбор ее пал на большого и пушистого медвежонка Паддингтона.

Когда Робин отходила от кассы со своим зеленовато-голубым пакетом, у нее зазвонил мобильный. Она ожидала звонка от Страйка, но увидела неизвестный номер.

– Алло, Робин слушает.

– Ну здравствуй, Робин. Это Том, – произнес желчный голос.

Робин, как ни старалась, не смогла припомнить, кто такой Том. Она мысленно пробежалась по делам, которыми сейчас занималось агентство, – «Мистер Повторный», «Балерун», «Открыточник», «Жук», «Бамборо» – но ни в одном из них не фигурировал Том; ей не оставалось ничего другого, кроме как воскликнуть с теплотой старинной подруги:

– Ой, привет!

– Том Тэрви, – уточнил явно не обманутый этим возгласом мужчина.

– А… – У Робин неприятно участилось сердцебиение; отойдя в сторону, она вжалась в нишу с дорогими ароматическими свечами на полках.

Том Тэрви был женихом Сары Шедлок. Робин прекратила с ним всякое общение, когда обнаружила, что Мэтью изменяет ей с Сарой. К этому субъекту она никогда не питала теплых чувств и понятия не имела, знает ли он о той связи.

– Ну спасибо! – рявкнул Том. – Спасибо, мать твою, огромное, Робин!

Он почти орал. Робин слегка отвела телефон от уха.

– Прошу прощения? – сказала она, превращаясь в комок пульсирующих нервов.

– Не удосужилась, йопта, мне сказать? Просто ушла в кусты и умыла ручки, да?

– Том…

– Она раскололась. Ты целый год знала и молчала, а я узнаю сегодня, за месяц до моей, сука, свадьбы…

– Том, я…

– Ну что, довольна? – взревел он.

Робин держала телефон на расстоянии вытянутой руки, но отчетливо разобрала:

– Я, единственный из всех, не трахался с кем попало, и меня же поимели…

Робин дала отбой. У нее дрожали руки.

– Разрешите, пожалуйста, – обратилась к ней полная женщина, пытавшаяся рассмотреть свечи, которые загораживала собой Робин; той оставалось лишь пробормотать извинение и уйти подальше от этого места.

Она дошла до закругленных железных перил, ограждающих пустое цилиндрическое пространство. Посмотрев вниз, Робин увидела, что уровни здания просматриваются вплоть до цокольного этажа, где толпами снуют покупатели с тележками, груженными дорогими окороками и бутылками вина. У нее закружилась голова, сознание затуманилось; Робин развернулась и, как незрячая, побрела к выходу из отдела, стараясь не опрокинуть заставленные хрупким фарфором столы. Спускаясь по ярко-красной ковровой дорожке, она пыталась восстановить дыхание, успокоиться и разобраться в услышанном.

– Робин…

Ноги сами несли ее вперед, и она, только заслышав повторное «Робин», остановилась и поняла: с Дьюк-стрит, через боковую дверь, в универмаг только что вошел Страйк. Плечи его пальто были усеяны сверкающими каплями дождя.

– Привет, – оторопело выдавила она.

– Ты в порядке?

На долю секунды ей захотелось выложить ему все: в конце-то концов, он и так был в курсе измены Мэтью, знал, как рухнуло ее замужество, и даже встречался с Томом и Сарой. Однако Страйк был как-то странно взвинчен и сжимал в руке телефон.

– Да, все нормально. А у тебя как дела?

– Не так чтобы очень, – ответил он.

Они отошли в сторону, пропуская группу туристов. В тени деревянной лестницы Страйк сказал:

– Джоан стало хуже. Ее опять положили в стационар.

– Господи, вот несчастье, – сказала Робин. – Слушай, поезжай в Корнуолл. Мы справимся. Я сама потолкую с Уной, организую…

– Нет. Джоан совершенно определенно сказала Теду, что не хочет лишней толчеи. Но это на нее не похоже…

Страйк явно был растерян не менее, чем Робин, но тут она взяла себя в руки. К черту Тома, к черту Мэтью и Сару.

– Нет, серьезно, Корморан, поезжай. Работу я беру на себя.

– Меня там ждут через две недели, на Рождество. Тед говорит, она спит и видит, как бы собрать нас всех вместе. Предположительно ее отпустят домой через несколько дней.

– Ну, если ты уверен… – начала Робин и посмотрела на часы. – Уна должна прийти через десять минут. Хочешь, займем столик в кафе и подождем ее там?

– Давай, – согласился Страйк. – Хорошая мысль, я бы кофе выпил.

Под звуки несшейся из динамиков рождественской песни «Дай Бог вам счастья, господа» они бок о бок, погруженные в невеселые мысли, входили в царство цукатов и дорогих сортов чая.

24

 
…Мне в радостях дается наслажденье:
В постелях, кущах, играх и пирах,
И грех спесивцам с львами на гербах
Гнушаться чар любви, что миром правит…
 

Эдмунд Спенсер. Королева фей

В кафе вел один лестничный пролет: оно находилось на более высоком уровне, чем первый торговый этаж, и открывало широкий обзор. Когда они заняли четырехместный столик у окна, Страйк молча уставился вниз, на Джермин-стрит, где ходячими грибами двигались прохожие под зонтиками. Отсюда было рукой подать до ресторана, где он в последний раз виделся с Шарлоттой.

После отправки ему на день рождения своей фотографии в голом виде она много раз звонила и вплоть до вчерашнего вечера присылала SMS. Он не отвечал, но где-то рядом с тревогой о здоровье Джоан шевелилось знакомое опасение следующего хода Шарлотты, поскольку в ее сообщениях сквозила нарастающая взвинченность. У нее на счету было несколько попыток суицида, одна из которых оказалась почти успешной. Даже через три года после их разрыва она все еще пыталась взвалить на него ответственность за свое благополучие и счастье, и Страйка это в равной степени бесило и огорчало. Когда утром Тед позвонил с новостями о Джоан, детектив как раз искал номер телефона коммерческого банка, где работал Джейго, муж Шарлотты. Страйк намеревался ему позвонить, если Шарлотта начнет грозить самоубийством или пришлет какое-нибудь прощальное послание.

– Корморан!

Детектив оглянулся. К их столу подошел официант. Оба заказали себе кофе (а Робин еще и тосты) и опять погрузились в молчание. Робин смотрела в противоположную от окна сторону – на покупателей, которые внизу, на торговом этаже, запасались изысканными продуктами к рождественскому столу, а сама вновь прокручивала в голове выплеск злости Тома Тэрви. Ее все еще трясло от услышанного. За месяц до моей, сука, свадьбы… Не иначе как свадьбу отменили. Сара ушла от Тома к Мэтью, на которого нацелилась с самого начала, но, по убеждению Робин, Сара не бросила бы жениха, не выкажи Мэтью свою готовность дать ей то, что обещал Том: бриллианты и смену фамилии. Я, единственный из всех, не трахался с кем попало… Послушать Тома – так изменниками оказались все, кроме него, бедняги… Судя по всему, Мэтью наговорил своему старому другу, что она, Робин, с кем-то спит (это, конечно, подразумевало Страйка, который неизменно вызывал у Мэтью ревность и подозрения – с того самого момента, как Робин пришла работать в агентство). И даже теперь, когда Том узнал об отношениях Мэтью и Сары, когда стало явным двуличие и предательство его старинного друга, Том по-прежнему верил в ложь о Робин и Страйке. Вне сомнения, он полагал, что его счастье разрушила она, когда отдалась Страйку и тем самым привела в действие эффект домино неверности.

– У тебя точно все в порядке?

Робин вздрогнула и огляделась. Страйк, выйдя из задумчивости, смотрел на нее поверх своей чашки кофе.

– Все отлично, – сказала она. – Просто не выспалась. Ты мейл получил?

– Мейл? – переспросил Страйк, доставая из кармана телефон. – Получил, но прочесть не успел, извини. Разбирался с другими…

– Не заморачивайся, – поспешно сказала Робин, внутренне содрогаясь – при всех своих неприятностях – от мысли о том случайно добавленном крестике-поцелуе. – Дело терпит, там ничего срочного. Просто я нашла вот это.

Она достала из сумки книжку «Что же случилось с Марго Бамборо?» и вручила ему через стол, но прежде, чем Страйк успел выразить удивление, зашептала: «Дай сюда, дай сюда быстро», а потом выхватила у него книжку и запихнула в сумку.

От входа к ним направлялась грузная женщина. Два битком набитых пакета с рождественскими покупками оттягивали ей руки. У нее были пухлые щеки и большие квадратные передние зубы жизнерадостного бурундука, что на юношеских фотографиях добавляло ее миловидному лицу толику дерзкой прелести. Волосы, некогда длинные, темные и блестящие, доходили теперь только до подбородка и были совершенно белыми, за исключением вызывающей лиловой пряди надо лбом. На пурпурном свитере болтался серебряный крестик с аметистами.

– Уна? – спросила Робин.

– Да, я, – пропыхтела женщина. Казалось, у нее разыгрались нервы. – Очередищи!.. А чего еще ожидать в «Фортнуме» под Рождество? Но справедливости ради: горчичка у них отменная.

Робин улыбнулась. Страйк выдвинул стоящий рядом стул.

– Вот спасибо, – присаживаясь, сказала Уна.

В ее ирландском говоре, который почти не размыли десятилетия, прожитые ею в Лондоне, была особая изюминка.

Детективы представились.

– Очень рада знакомству, – сказала Уна, пожимая им руки, а потом нервно прокашлялась. – Вы меня извините. Я ведь была давно готова получить ваше сообщение, – пояснила она Страйку. – Год за годом себя спрашивала: почему Рой, у которого денежки водятся, так и не нанял частного сыщика после того, как полиция села в лужу. Стало быть, вас малышка Анна наняла, так ведь? Господи благослови эту девочку, сколько ж ей пришлось пережить… а, здрасьте, – обратилась она к официанту, – можно мне капучино и порцию вашего морковного торта? Вот спасибо.

Когда официант отошел, Уна сделала глубокий вдох и сказала:

– Я знаю, что много балаболю. Нервы на пределе, честное слово.

– У вас нет причин… – начал Страйк.

– Как же нету, когда есть, – возразила ему Уна, помрачнев. – Уж не знаю, что там случилось с Марго, да только ничего хорошего, так ведь? Считай, сорок лет молюсь я за эту девочку, молюсь, чтобы правда открылась, молю Господа, чтоб не оставил ее, живую или мертвую, Своей милостью. Лучше подруги у меня в жизни не было… простите. А ведь я знала, что этого не миновать. Знала.

Взяв со стола свою неиспользованную полотняную салфетку, она промокнула глаза.

– Ну же, спрашивайте, спрашивайте, – полусмеясь, попросила она. – Спасите меня от меня самой.

Робин посмотрела на Страйка, который, доставая блокнот, взглядом попросил ее взять инициативу на себя.

– Что ж, для начала, может быть, уточним, как вы с Марго познакомились? – предложила Робин.

– Давайте, конечно, – сказала Уна. – Шел год, наверно, шестьдесят шестой. Мы с ней проходили отбор на работу в клубе «Плейбой». Это, думаю, вам известно?

Робин кивнула.

– Хотите – верьте, хотите – нет, фигурка у меня тогда была вполне приличная. – Уна с улыбкой обвела жестом свой мощный торс: она, похоже, не слишком сокрушалась об утрате талии.

Робин надеялась, что после этой встречи не получит от Страйка нагоняй за то, что не организовала вопросы в соответствии с обычными рубриками: «люди, места, предметы», но она решила выстроить беседу в форме непринужденного разговора, тем более что Уна все еще нервничала.

– Вы специально приехали из Ирландии, чтобы получить эту работу? – спросила Робин.

– Нет, что вы, – ответила Уна. – Я тогда уже в Лондоне обреталась. Если по правде, вроде как сбежала из дому. Воспитание мне дали монахини и родная мать, злющая, хуже тюремного надзирателя. Карман мне жгла недельная плата из магазина одежды в Дерри, а мамаша закатила такой скандал, какого еще не бывало. Вышла я из дому, села на паром до Лондона и послала домой открытку, чтоб не волновались за меня – дескать, жива-здорова. Мать со мной потом тридцать лет не разговаривала. Устроилась я официанткой, а потом услыхала, что в Мейфэре открывается клуб «Плейбой». Денег обещали прорву. Стартовый уровень – тридцать пять фунтов в неделю. Сегодня это составило бы в неделю сотен шесть. В Лондоне не было другого места, где бы девушке из рабочей семьи платили такие деньги. Наши отцы в большинстве своем столько не зарабатывали.

– И вы познакомились с Марго в клубе?

– Познакомились мы на пробах. Я как ее увидала – сразу поняла: эту возьмут. Сладкоежка была, а фигура модельная, ноги от ушей. На три года меня моложе; лет себе прибавила, чтоб ее взяли… вот спасибо, – сказала Уна официанту, поставившему перед ней капучино и морковный торт.

– А Марго почему пришла на пробы? – спросила Робин.

– Да потому, что в семье у них был голяк… вы уж мне поверьте: голяк полный, да, – ответила Уна. – Отец покалечился, когда ей четыре года было. Со стремянки упал, сломал позвоночник. Так и остался инвалидом. Потому-то у нее ни братьев, ни сестер не было. А мать по чужим домам убираться ходила. У нас семья и то поболее имела, чем эти Бамборо, хотя на маленькой ферме вроде нашей особо не разгуляешься. А они в такой бедности прозябали, что на жисть не хватало. Девушка она была смышленая, опорой семьи стала. Поступать собиралась в медицинское училище – говорила, что университет отложить на годик придется, и отправилась прямиком в клуб «Плейбой». Мы сразу друг дружке глянулись, прямо на пробах, – она такая хохотушка была.

– Правда? – усомнилась Робин и боковым зрением увидела, что Страйк недоверчиво поднял взгляд от блокнота.

– Ой, что вы, таких юморных людей, как Марго Бамборо, еще сыскать, – заявила Уна. – За всю мою жисть других таких не встречала. Мы, бывало, хохотали до слез. Потом уж я больше так не веселилась. Она умела кокни пародировать – вот умора. В общем, стали мы вместе работать, и, заметьте, с нас спрос был особый, – сказала Уна, которая, не прекращая своей истории, подцепляла вилкой морковный торт. – Перед тем как выпустить в зал, осматривали, чтоб форма была в порядке, ногти ухожены, и потом, там на все свои правила были, такие строгие, вы не представляете. Частенько запускали в клуб сыщиков в штатском, чтоб нас подловить на чем-нибудь запрещенном, убедиться, что мы полных имен своих не называем, телефончики не раздаем. У кого нарушений не было, тем удавалось изрядную сумму сколотить. Марго повысили до продавщицы сигарет, она расхаживала с маленьким подносиком. У мужчин пользовалась успехом, потому что веселая была. На себя не тратила, считай, ни пенни. Часть заработков вносила на депозит, часть откладывала на учебу, а остаток матери отдавала. Работала столько, сколько ей позволяли. Называла себя Зайка Пегги – полное имя свое не раскрывала. А я была Зайка Юна – так привычнее. Каких только предложений нам не поступало, но, конечно, полагалось всем отказывать. А все равно приятно было, еще как, – сказала Уна и, отметив удивление Робин, с улыбкой добавила: – Вы не думайте, мы с Марго на свой счет не обманывались, когда разгуливали по залу в корсетах и с заячьими ушами на голове. Но вам, как видно, не все известно про те времена: тогда женщина не имела права получить закладную без подписи поручителя-мужчины. То же самое и с кредитными картами. Поначалу я все свои заработки проматывала, но потом, глядя на Марго, одумалась. Умнее стала, начала копить. В конце концов купила себе квартиру за наличку. Девушки из среднего класса, которым мамочки с папочками все счета оплачивают, – эти могли себе позволить лифчик не надевать и подмышки не брить. А мы с Марго делали все как положено. Короче говоря, клуб «Плейбой» выделялся высоким уровнем. Это вам не сексодром какой-нибудь. Имел все лицензии, которых за сомнительные делишки недолго было лишиться. К нам, между прочим, и женщины захаживали. Мужчины приводили своих жен и подруг. И к нам с пониманием относились: самое страшное – за хвостик дернут, но если кто из членов клуба всерьез руки распускал, его лишали членского билета. Видели бы вы, что мне приходилось терпеть на предыдущей работе: стоило только наклониться над столиком – тут же тебе руку под юбку запускали, если не хуже. А в «Плейбое» нас оберегали. Клиентам не разрешалось назначать девушкам свидания – в теории, конечно. Но такое случалось. Случилось такое и с Марго. Ох и разозлилась я на нее в тот раз: дуреха, говорю, ты ж всем рискуешь.

– Это был Пол Сетчуэлл? – спросила Робин.

– Да, именно он, – ответила Уна. – Пришел в клуб по приглашению знакомых, но членство не оформлял, поэтому Марго считала, что это безопасный вариант. А я все ж таки беспокоилась, как бы не турнули ее с работы.

– Он вам не нравился?

– Да, мне он не нравился, – подтвердила Уна. – Возомнил, что он – Роберт Плант, но Марго на него прямо-таки запала. Сама-то она никуда не ходила – деньги экономила. Я, как в Лондон приехала, в первый год по ночным клубам шастала и на таких Сетчуэллов насмотрелась вдоволь. Он был на шесть лет ее старше, художник, и джинсы носил в облипку – чтобы, значит, причиндалы выпирали на погляденье всем.

Страйк непроизвольно фыркнул. Уна покосилась в его сторону.

– Извините, – пробормотал он. – Вы не похожи на тех викариев, которые мне встречались прежде.

– Думаю, Господь не прогневается, что я мужские причиндалы упоминаю, – беззаботно сказала Уна. – Он Сам их создал, правда ведь?

– Итак, Марго и Сетчуэлл начали встречаться? – спросила Робин.

– Да, – вздохнула Уна. – Это была сумасшедшая страсть, уж поверьте. От них прямо жаром веяло. Для Марго… понимаете, до Сетчуэлла в ней какая-то зашоренность чувствовалась: она перед собой только цели видела – стать врачом, поддержать родителей. Она была умнее большинства знакомых парней, а мужики нынче этого не любят. К тому же она еще была и выше ростом, чем половина мужиков. Рассказывала мне, что до Сетчуэлла не встречала ни одного мужчины, которого бы интересовали ее мозги. Интересовали ее мозги, мать честная. Да у девчонки тело было – как у кинозвезды. И кстати: она говорила, что Сетчуэлла этого не только за внешность ценит. Он, дескать, начитанный. Об искусстве поговорить может. Ну, об искусстве он мог битый час тараторить – я своими ушами слышала. Ладно, допустим, я не отличу Моне от портмоне, так что не мне судить, но, на мой взгляд, он просто перед нами выделывался. Но Марго он действительно по музеям водил, просвещал насчет живописи, а потом тащил к себе домой – и прямиком в койку. От секса у всех крышу сносит, – вздохнула Уна Кеннеди. – А Пол у нее первый был, опытный в этих делах – ну, вы-то понимаете, – она обратилась к Робин, – много чего умел, а для нее это важно было. Любила она его без памяти. Без памяти. А потом, за пару недель до начала учебы, заявляется она ко мне среди ночи – и аж воет. И что оказалось: забежала она к Полу с работы без предупреждения, а там у него девка. Голая. Ну, стал он заливать: натурщица, мол. Какая может быть натурщица в полночь? Марго развернулась – и бежать. Он за ней, но она схватила такси и ко мне примчалась. Просто убитая горем. Всю ночь напролет мы с ней толковали, я ей говорила: «Он тебе не пара», и это была чистая правда. «Марго, – говорю, – у тебя вот-вот учеба начнется. В универе полно будет красивых, умных парней, будущих докторов. Через пару недель ты даже не вспомнишь, как звать его, Сетчуэлла этого». Но потом, ближе к рассвету, она мне сказала то, о чем я до сих пор помалкивала.

Уна колебалась. Робин вежливо, но с сочувственной теплотой ждала продолжения.

– Она ему позировала для фотографий. Ну, сами понимаете, для каких фотографий. И только теперь опомнилась: надумала их себе забрать. Я ей: скажи на милость, как ты могла такое ему позволить, Марго? Узнай об этом ее мать – она бы не пережила такого удара. Как родители ею гордились, единственной своей доченькой, своей замечательной девочкой. Всплыви эти фотки в каком-нибудь журнале или еще где, родители бы этого не вынесли, они же всем соседям хвалились, какая у них Марго умница-разумница. Ну, я ей и говорю: поехали к нему вместе, мы эти снимки изымем. Приехали ни свет ни заря и давай в дверь ломиться. Так этот ублюдок Сетчуэлл… я, конечно, извиняюсь, вы скажете, что так выражаться не по-христиански, и будете правы, но дослушайте до конца. Сетчуэлл сказал Марго так: «Я буду говорить с тобой, но не с твоей нянькой». С твоей нянькой! Так вот. Я в Вулвергемптоне десять лет проработала с жертвами домашнего насилия и знаю один из самых типичных признаков мучителя: если жертва не идет у него на поводу, он из этого делает единственный вывод: что власть над ней забрал кто-то другой. К примеру, «нянька». Не успела я опомниться, как он втащил ее в квартиру и захлопнул у меня перед носом дверь. Слышу: орут, ругаются. И Марго, храни ее Господь, себя в обиду не дает. А после… и это главное, поймите меня правильно… я рассказала все это инспектору Тэлботу, а у него в одно ухо вошло, в другое вышло. Затем его сменил… как же его?…