Текст книги "Знак ведьмы"

3

Странствуя по Востоку в неустанной погоне за знаниями написал мудрец Астрей письмо своему другу, философу Алкемиду, оставшемуся в родной Немедии. Все сведения народов Запада о полумифическом для них Востоке основаны были именно на этом послании.

Вот что писал Астрей:

"Ты даже представить себе не можешь, старина, что за порядки установились в этом маленьком царстве с тех пор, как королева Тарамис впустила в его пределы Констанция с его наемниками – об этом я уже упоминал в предыдущей весточке. С того дня минуло семь месяцев, и, похоже, этой несчастной землей завладел сам дьявол. Тарамис, по моему мнению, начисто лишилась рассудка. Славившаяся прежде доброжелательностью, справедливостью и милосердием, ныне она выказывает совершенно противоположные качества. Интимная ее жизнь – это сплошной скандал, да и можно ли назвать ее таковой, коли королева и не пытается даже скрыть распутства, царящего при дворе. Она дает волю любым своим желаниям, устраивает пользующиеся дурной славой застолья (правду сказать – оргии) и заставляет участвовать в них несчастных придворных дам – и девиц, и замужних. Сама она даже не потрудилась сочетаться браком со своим любовником Констанцием, который восседает рядом с ней на троне, словно законный владыка. Его офицеры, следуя примеру вождя, преследуют всякую понравившуюся им женщину, не глядя на ее происхождение и положение.

Бедное королевство стонет под тяжестью чудовищных налогов и податей. Ограбленные до нитки селяне питаются кореньями и капустой, купцы ходят в лохмотьях – это все, что осталось после сбора налогов от их богатств. Да они и тому рады, что голова уцелела.

Предвижу недоверие твое, почтенный Алкемид; знаю, что усомнишься в моем рассказе, предвзятым его сочтешь. Верно, такое было бы немыслимо ни в одной из стран Запада. Но всегда помни об огромной разнице между Западом и Востоком, особенно этой его частью. Ты знаешь, что Кауран – небольшое королевство, находившееся некогда в составе империи Кот. Сравнительно недавно обрело оно желанную независимость. Ближайшее окружение Каурана составляют подобные ему маленькие державы, несравнимые с великими государствами Запада, или обширными султанатами Дальнего Востока, однако весьма влиятельные по причине необыкновенного богатства. К тому же в руках их все караванные пути. Среди этих держав Кауран расположен дальше всех на юго-восток и граничит с пустынными просторами земли Шем. Название государство получило по имени столицы – это самый большой город в стране. Кауран защищает плодородные земли и пастбища от набегов кочевников, словно сторожевая башня.

Земля здешняя столь обильна, что дает урожай трижды в год. Равнины к северу и западу от города густо населены. У того, кто привык к громадным поместьям Запада, эти крошечные поля и виноградники могут вызвать улыбку. Однако зерно и фрукты текут из них, словно из рога изобилия. Население занимается в основном крестьянским трудом. Люди это мирные и безоружные – тем более, что сейчас им вообще запрещено иметь оружие. С давних времен живут они под защитой столичного гарнизона и совершенно утратили боевой дух. Крестьянское восстание, которое непременно бы вспыхнуло в подобных условиях на Западе, здесь невозможно. Хлебопашец гнет горб под железной рукой Констанция, а чернобородые шемиты неустанно снуют по полям с батогами – точь-в-точь надсмотрщики черных рабов на плантациях южного Зингара.

Не слаще и горожанам. Все они ограблены, а прекраснейшие из их дочерей отданы на потеху Констанцию и его наемникам. Люди эти безжалостны. Вспомни, с какой яростью сражались наши солдаты с шемитскими союзниками Аргоса – столь отвратительны были немедийцам их нечеловеческая жестокость, ненасытная жадность и зверства.

Горожане принадлежат к правящему сословию Каурана и ведут свое происхождение от гиборийцев – отсюда их благородство и воинственность. Но измена королевы отдала горожан в руки угнетателей. Шемиты – единственная военная сила в городе, и горе тому обывателю, в доме которого найдут меч! С великим рвением истребляются молодые боеспособные мужи, их казнят или продают в неволю. Тысячи молодцов бежали из города – кто под знамена чужеземных владык, кто просто в банды грабителей.

Сейчас стала реальной опасность нападения со стороны пустыни, населенной племенами шемитских кочевников-номадов. Дело в том, что наемники Констанция набирались в западных городах земли Шем – Пелиштиме, Анакиме, Акхариме, а зуагиры и другие кочевые племена люто их ненавидят. Ты знаешь, добрый Алкемид, что сия варварская страна разделяется на плодородные западные земли, тянущиеся до океана, на берегу которого стоят вышесказанные города, и восточную пустыню, где бродят номады. Пламя войны между жителями городов и обитателями пустыни не гаснет столетиями. С незапамятных времен зуагиры нападали на Кауран, но ни сразу одержали победы. Так что теперь, когда город захватили ненавистные западные сородичи, гордость номадов уязвлена. Ходят слухи, что эту вражду всячески раздувает человек, служивший раньше капитаном королевской гвардии. Он, будучи распят на кресте, непостижимым образом сумел ускользнуть из рук Констанция. Человек сей зовется Конан и происходит он из варварского племени киммерийцев, чью дикую мощь не однажды испытали на собственной шкуре наши доблестные воины. В деревнях говорят, что человек этот стал правой рукой Гарета, мунганского кондотьера, что пришел из северных степей и своей волей возглавил зуагиров. Болтают также, что банда зуагиров в последнее время весьма усилилась. Гарет же, несомненно, наущаемый киммерийцем, готовится напасть на Кауран. Кончиться это может весьма плачевно, ибо, не имея опыта правильной осады и надлежащих машин, кочевники не устоят в открытом бою перед вымуштрованными и хорошо вооруженными шемитами. Обитатели города встретили бы номадов с радостью, поскольку ига худшего, чем нынешнее, быть не может. Но они настолько запуганы и беспомощны, что никакой поддержки кочевникам оказать не сумеют. Воистину, горька их доля!

Тарамис же, обуянная злым демоном, запретила поклонение Иштар и храм ее превратила в языческое капище, где поклоняются идолам и жертвуют демонам. Статую Иштар из слоновой кости наемники изрубили топорами прямо на ступенях храма. Хоть это и второстепенная богиня по сравнению с нашим Митрой, ее все же следует предпочесть Шайтану, которому поклоняются шемиты.

Здание же храма наполнила Тарамис непристойными изображениями божков обоего пола в сладострастных позах и с самыми отвратительными подробностями, кои может измыслить извращенный ум. Многие из этих идолов – нечистые божества шемитов, туранцев, жителей Вендхии и Кхитая. Другие же вообще похожи на злых духов, живьем явившихся из незапамятного прошлого, ибо ужасные признаки их сохранились только в самых туманных легендах, ведомых ныне лишь ученым да адептам тайного знания. Откуда Тарамис привела их – страшно даже подумать.

Королева ввела в обычай человеческие жертвоприношения, и со времен их позорного союза с Констанцием не менее шести сотен молодых мужчин, женщин и детей стали кровавой данью. Многие из них окончили жизнь на жертвеннике, возведенном королевой в храме (причем она сама умерщвляла их ритуальным кинжалом), большинству же была суждена участь ужаснейшая. Что оно такое и откуда взялось – неведомо. Но королева, едва был подавлен мятеж воинов против Констанция, провела ночь в оскверненном храме в обществе дюжины связанных пленников. Потрясенный народ видел тяжелы смрадный дым, что поднимался над храмовой крышей, а изнутри всю ночь слышались заклинания королевы и смертные стоны пленников. Перед зарей еще один звук добавился – жуткий нелюдской хохот, и кровь застыла в жилах у тех, кто его услышал. Утром Тарамис покинула храм – усталая, но с торжествующим сатанинским блеском в глазах. Пленников больше никто никогда не видел, и хохот этот не повторялся.

Но есть в храме зала, в которую не вхож никто, кроме королевы. Королева же, направляясь туда, гонит перед собой обреченного на жертву. Никого из этих людей уж более не видели, и все полагают, что в оной зале и угнездилось чудовищу, вызванное Тарамис из черной бездны веков и пожирающее людей.

Я уже не думаю о Тарамис, как о простой смертной – это какая-то злобная гарпия, что таится в пропахшей кровью норе среди костей своих жертв. То, что вышние силы дозволяют такое безнаказанно, заставляет меня усомниться в божественной справедливости.

Сравнивая ее нынешнее поведение с тем, которое я запомнил в первые дни пребывания своего в Кауране, начинаю склоняться к мысли, что в тело Тарамис вселился некий демон.

Другое подозрение высказал мне один молодой воин по имени Валерий. Он утверждает, что некая колдунья приняла облик чтимой королевы, сама же Тарамис заключена в подземелье. Молодец этот поклялся отыскать подлинную королеву, если та еще жива, но, боюсь, сам пал жертвой жестокого Констанция. Он участвовал в мятеже дворцовой гвардии, сумел бежать и скрывался, упорно отказываясь покинуть город. В его укрытии я и беседовал с ним. Теперь же он исчез – так же, как и другие, о чьей судьбе здесь не принято спрашивать. Боюсь, что шпионы Констанция его выследили.

На этом я вынужден закончить свое письмо, чтобы нынче же ночью отправить его с почтовым голубем. Он принесет послание туда, где родился – на рубеж земли Кот. Оттуда будет отправлен верховой, а потом верблюжья эстафета доставит письмо тебе. Я должен успеть до рассвета, а уже поздно, и звезды начинают бледнеть над висячими садами Каурана. Город погружен в тишину, и только глухой звук жертвенного барабана доходит со стороны храма. Не сомневаюсь, что это Тарамис в союзе с силами преисподней затевает новые злодейства".

Но мудрец был не прав. Женщина, известная миру под именем Тарамис, стояла в подземелье, озаренная зыбким светом факела. Блики метались по ее лицу, усугубляя дьявольскую жестокость этих прекрасных очертаний.

Перед ней на голой каменной лавке сжалась фигурка, едва прикрытая лохмотьями. Саломея тронула ее носком золотого башмачка и мстительно улыбнулась:

– Не соскучилась ли ты по мне, милая сестричка?

Несмотря на семимесячное заточение и гнусные лохмотья, Тарамис все еще была прекрасна. Она ничего не ответила и только ниже склонила голову.

Ее равнодушие задело Саломею, она закусила пунцовую губку и нахмурилась. Одета она была с варварским великолепием женщин Шушана. При свете факела драгоценные камни сверкали на ее обуви, на золотом нагруднике, золотых кольцах и браслетах. Прическа была высокой, как у шемиток, золотые серьги с «тигровым глазом» поблескивали при малейшем движении гордо поднятой головы. Украшенный геммами пояс поддерживал платье из прозрачного шелка. Небрежно наброшенная темно-алая накидка скрывала какой-то сверток в левой руке ведьмы.

Внезапно Саломея сделала шаг вперед, схватила сестру за волосы и откинула ее голову так, чтобы заглянуть в глаза.

Тарамис встретила этот страшный взгляд не дрогнув.

– Ты уже не рыдаешь, как бывало, милая сестричка? – прошипела ведьма сквозь зубы.

– Нет у меня больше слез, – ответила Тарамис. – Слишком часто ты тешилась видом королевы, на коленях просящей о милосердии. Знаю я, что живу лишь только для того, чтобы ты могла меня унижать. Потому и в пытках соблюдала ты меру, чтобы не убить меня и не покалечить. Но я уже не боюсь тебя – нет во мне ни страха, ни стыда, ни надежды. И хватит об этом, сатанинское отродье!

– Ты льстишь себе, дорогая сестра, – сказала Саломея. – я по-прежнему забочусь о том, чтобы страдали и твое прекрасное тело, и твоя гордыня. Ты забыла, что, в отличие от меня, подвержена и душевным мукам – вот я и развлекала тебя рассказами о том, какие забавы учиняю над твоими безмозглыми подданными. Но на этот раз я принесла более веское доказательство. Знаешь ли ты, что твой советник Краллид вернулся из Турана и был схвачен?

Тарамис побледнела.

– Что, что ты с ним сделала?

В ответ Саломея вытащила загадочный сверток и, сбросив шелковый покров, подняла вверх голову молодого мужчины. Лицо его застыло в страшной гримасе – смерть, видно, наступила после жестоких мук.

Тарамис застонала, как от удара ножом в сердце:

– О Иштар! Это Краллид!

– Да, это Краллид! Он пытался взбунтовать народ. Уверял, глупец, что Конан был прав насчет того, что я не настоящая королева. Дурень, неужели он полагал, что чернь с палками и мотыгами поднимется против солдат Сокола? Ну и поплатился за свою глупость. Собаки терзают его обезглавленное тело во дворе, а дурная голова полетит в помойную яму к червям. Что, сестричка, неужели ты все-все слезы выплакала? Прекрасно! Под конец я приготовила для тебя отличную пытку – ты увидишь еще много таких картинок! – и Саломея торжествующе потрясла головой Краллида.

В эту минуту она не походила на существо, произведенное на свет женщиной.

Тарамис не поднимала глаз. Она лежала ничком на грязном холодном полу и тонкое ее тело сотрясалось рыданиями. Стиснутыми кулачками она колотила по каменным плитам.

Саломея медленно пошла к двери под звон браслетов.

Через несколько минут ведьма была у выхода из подземелья. Ожидавший там человек повернулся к ней. Это был огромный шемит с мрачными глазами и широкими плечами. Длинная черная борода его свисала на могучую грудь, обтянутую серебристой кольчугой.

– Ну что, завыла? – голос его был подобен реву буйвола – низкий, глубокий, как отдаленные гром. Это был командир наемников, один из немногих приближенных Констанция, посвященных в тайну судьбы королевы Каурана.

– Разумеется, Кумбанигаш. Есть в ее душе струны, которых я еще не касалась. Когда одно чувство притупляется, всегда можно найти другое, более отзывчивое на пытки.

К ним приблизилась согбенная фигура в лохмотьях – грязная, со спутанными волосами, потешно прихрамывающая. Один из нищих, что ночуют в открытых садах и аллеях дворца.

– Лови, пес! – Саломея кинула ему голову Краллида. – Лови, немтырь. Брось ее в ближайшую выгребную яму… Кумбанигаш, он глухой – покажи ему, что нужно сделать!

Командир исполнил поручение, а растрепанный нищий закивал головой – дескать, понял, – и медленно стал бултыхать в сторону.

– Зачем затягивать этот фарс, – гремел Кумбанигаш. – Ты уже так прочно сидишь на троне, что никакие силы не снимут тебя оттуда. Что такого, если глупые кауранцы узнают правду? Все равно они ничего не смогут сделать. Так царствуй под своим собственным именем. Покажи им их бывшую повелительницу и повели отрубить ей голову на площади!

– Еще не время, достойный Кумбанигаш.

Тяжелая дверь закрылась и заглушила высокий голос Саломеи и громовую речь Кумбанигаша.

Нищий притаился в одном из уголков сада. Там не было никого, чтобы заметить: руки, крепко обхватившие отрубленную голову – тонкие, мускулистые, – никак не вяжутся с горбатой фигурой и грязными тряпками.

– Я узнал! – шепот был едва слышным. – Она жива! О. Краллид, твои муки не были напрасными! Они замкнули ее в подземелье! Иштар, богиня честных людей, помоги мне!

4

Гарет наполнил алым вином украшенный самоцветами кубок, а потоп пустил золоченый сосуд по черному дереву столешницы прямо в руки Конану-киммерийцу.

Одеяние Гарета могло бы стать предметом зависти как любого варварского вождя, обожающего пышность, так и князя Запада, обладающего хорошим вкусом.

Вождь разбойников пустыни был облачен в белую шелковую тунику, расшитую на груди жемчугом и перетянутую в талии поясом из золотой м серебряной канители, переплетенной причудливыми узорами. Стальной остроконечный шлем был обернут тюрбаном из зеленого атласа и инкрустирован золотом с черной эмалью. Пышные шальвары заправлены в сапоги из выделанной кожи. Единственным оружием Гарета был широкий кривой кинжал в ножнах из слоновой кости, по моде номадов заткнутый за пояс над левым бедром.

Удобно расположившись в резном кресле, Гарет вытянул скрещенные ноги и звучно прихлебывал благородный напиток из драгоценного кубка.

В противоположность утонченному облику мунгана, киммериец выглядел куда более проще. Черные, гладко причесанные волосы, загорелое лицо в сетке шрамов, яркие голубые глаза. На нем была вороненая кольчуга, а единственным украшением служила золотая пряжка пояса, поддерживающего меч в истертых кожаных ножнах.

Они были вдвоем в шатре из тонкого шелка, освещаемом восточными светильниками. Пол был застлан трофейными коврами, шкурами зверей и бархатными подушками.

Извне в шатер доносился низкий шум большого военного лагеря. Время от времени ветер пустыни заставлял трепетать вершины пальмовых деревьев.

– Судьба изменчива! – воскликнул Гарет и, слегка распустив алый кушак, потянулся к сосуду с вином. – Некогда был я мунганским вельможей, ныне предводительствую народами пустыни. Семь месяцев назад ты висел на кресте в двух полетах стрелы от стен Каурана, а сейчас – доверенный человек самого удачливого грабителя между туранскими укреплениями и пастбищами Запада. Ты должен благодарить меня!

– За то, что пригодился тебе? – рассмеялся Конан и поднял кубок. – Если ты позволяешь человеку подняться вверх, так уж наверное, не без выгоды. А я добивался всего в жизни своей силой, потом и кровью. – Он поглядел на свои изуродованные ладони. Да и многих шрамов на теле еще не было семь месяцев назад.

– Верно, ты дерешься как целое полчище дьяволов, – согласился Гарет. – Но ты же не думаешь, что из-за твоих доблестей в орду приходят все новые и новые люди. Племенам номадов всегда не доставало удачливого вождя. Наверное, поэтому они предпочитают доверять чужеземцам, а не соплеменникам. Отныне для нас нет невозможного. Сейчас под моей рукой одиннадцать тысяч воинов. Через год их будет втрое больше. До сих пор мы грабили только пограничные города Турана. С тридцатью тысячами мы оставим набеги и поведем правильную войну, покорим королевство Шем. Если будешь послушен, останешься моей правой рукой – министром, канцлером, вице-королем. Сейчас нужно ударить на восток, взять туранскую крепость Везек – там собирают пошлину с караванов и можно поживиться.

Конан отрицательно покачал головой.

– Я так не думаю.

– Что значит – ты так не думаешь? Я возглавляю войско, мне и думать!

– Воинов и сейчас хватит для моих целей, – ответил киммериец. – Не оплаченный долг тяготит меня.

– Ах, вон как, – Гарет глянул исподлобья и отхлебнул вина. – Ты все никак не можешь забыть этот крест? Похвально, но с этим придется обождать.

– Когда-то ты обещал помочь взять Кауран, – сказал Конан.

– Верно, да ведь это когда было? Я в ту пору и не предполагал, что соберется такая армия. Кроме того, я собирался пограбить город, а не захватывать его. Я не хочу ослаблять своих воинов, а Кауран – крепкий орешек. Вот через год, тогда…

– Через неделю, – оборвал его Конан и твердость этих слов заставила мунгана изменить тон.

– Послушай, дружище, если бы я даже решился погубить своих ребят, ты что думаешь – неужели наши волки сумеют осадить и взять неприступный Кауран?

– Не будет ни осады, ни приступа. Я знаю, как выманить Констанция за стены.

– Ну и что? – в гневе воскликнул Гарет. – Пока мы будем осыпать друг друга стрелами, не их, а нашей коннице придется туго. Их отряды пройдут через нас, как нож сквозь масло.

– Такого не будет, если за нами встанут три тысячи отчаянных гиборийских всадников, привыкших сражаться в строю по моей науке.

– Где же ты возьмешь три тысячи гиборийцев? – рассмеялся Гарет. – Разве что из воздуха наколдуешь?

– Они уже есть, – твердо сказал Конан. – Три тысячи кауранских воинов кочуют в оазисе Акель и ждут моего приказа.

– Что? – Гарет стал похож на загнанного волка.

– Что слышал. Эти люди бежали от власти Констанция. Большинство из них скитались по пустыне как изгнанники. Зато теперь это закаленные и готовые на все солдаты. Это тигры-людоеды. Каждый стоит троих наемников. Беда и неволя укрепляют истинных мужей и наполняют их мышцы адским пламенем. Они бродили мелкими группами и требовали вождя. Я связался с ними через моих посыльных. Они собрались в оазисе и ждут команды.

– И все это без моего ведома? – в глазах Гарета появился зловещий блеск, рука нашаривала кинжал.

– Они признали мою власть. А не твою.

– И что ты наобещал этим выродкам?

– Я сказал, что волки пустыни помогут им распластать Констанция и вернуть Кауран его жителям.

– Дурак. Ты что, вождем себя вообразил?

Оба вскочили. Дьявольские огни плясали в серых зрачках Гарета, губы киммерийца тронула грозная усмешка.

– Я прикажу разодрать тебя четырьмя конями, – процедил сквозь зубы мунган.

– Кликни людей да прикажи, – сказал Конан. – Авось послушаются.

Хищно ослабившись, Гарет поднял руку и остановился – его удержала уверенность Конана.

– Выродок с западных гор, – прошипел он. – Как же ты осмелился на заговор?

– В это не было нужды, – ответил Конан. – Ты лгал, когда говорил, что люди идут к нам не из-за меня. Как раз наоборот. Они, правда, выполняют твои приказы, но сражаются за меня. Короче, двум вождям здесь не бывать, а все знают, что я сильнее тебя. Мы с ними прекрасно понимаем друг друга – ведь я такой же варвар, как они.

– Но что скажет армия, когда ты прикажешь ей биться для пользы Каурана?

– Подчинится. Я обещал им караван золота из дворцовых сокровищниц. Кауран заплатит хороший выкуп за изгнание Констанция. А уж потом пойдем на Туран, как задумано. Народ подобрался жадный, им хоть с Констанцием биться, хоть с кем.

В глазах Гарета появилось осознание краха. За кровожадными мечтами о собственной империи от просмотрел то, что творилось под боком. Мелочи вдруг обрели настоящее значение. Он понял, что слова Конана – не пустая угроза. В черной кольчуге перед ним стоял подлинный предводитель зуагиров.

– Так погибни, собака! – зарычал мунган и схватился за кинжал. Но рука Конана с кошачьей быстротой метнулась вперед и кисть ее сомкнулась не предплечье Гарета. Раздался треск костей и напряженная тишина повисла в шатре. Мужи стояли лицом к лицу, неподвижные, точно статуи. Капли пота выступили на лбу Гарета.

Конан засмеялся, но кулака не разжал.

– Неужели ты выдержишь это, Гарет?

Улыбка все еще бродила по лицу Конана. Мышцы его заиграли, сплетаясь в ременные узлы, а могучие пальцы вонзились в дрожащую руку мунгана. Послышался хруст трущихся друг об дружку костей и лицо Гарета стало серым как пепел. Из прикушенных губ брызнула кровь – но он не издал ни звука.

Смеясь, Конан освободил его и отступил на шаг. Мунган покачнулся и оперся здоровой рукой о стол.

– Я дарю тебе твою жизнь, Гарет, так, как ты подарил мне мою, – спокойно сказал Конан. – Хотя ты снял меня с креста исключительно для своей пользы. Тяжкое это было для меня испытание, ты бы его не выдержал. Это под силу только нам, варварам с Запада. Ступай, садись на своего коня – он привязан за шатром, вода и пища во вьюках. Отъезда твоего не увидит никто, но поспеши – побежденному владыке не место в пустыне. Если воины увидят тебя, калеку, лишенного власти, то живым не отпустят.

Молча Гарет выслушал Конана и так же в молчании повернулся и вышел из шатра. Молча взобрался он в седло высокого белого жеребца, привязанного в тени раскидистой пальмы, молча вложил покалеченную руку за ворот туники, поворотил коня и отправился на восток, в пустыню, чтобы навсегда исчезнуть из жизни зуагиров.

Конан остался один. Он осушил кубок и вытер губы. Ему стало легко. Отшвырнул кубок в угол, поправил ремень и вышел вон. На минуту он остановился и оглядел море палаток из верблюжьей шерсти, расстилающееся перед ним. Между палаток бродили люди в белом. Они пели, ссорились, чинили конскую сбрую и точили сабли.

Голос Конана был подобен грому и раскаты его донеслись до самых дальних шатров:

– Эй вы, канальи, навострите уши и слушайте! Ступайте все сюда – я хочу вам кое-что поведать!