Текст книги "Ультиматум Борна"

Роберт Ладлэм
Ультиматум Борна

Пролог

Тьма опустилась на городок Манассас, штат Виргиния. Подлесок, окружающий поместье генерала Нормана Свайна, через который осторожно пробирался Борн, уже наполнился особыми, ночными звуками. Обеспокоенные его появлением чуткие птицы зашумели в темных ветвях над головой. Проснувшиеся вороны постарались перебудить всех, кого только можно, но, как ни странно, очень быстро успокоились, будто по приказу своего тайного начальника.

Манассас! Ключ был здесь! Ключ, отмыкающий двери в преисподнюю, в которой прячется Карлос, Шакал, наемный душегуб, жаждущий только одного: уничтожения Дэвида Вебба и его семьи… Вебб! Убирайся из моего тела, Дэвид, оставь меня в покое!– беззвучный крик рвался из горла Борна, сжимал его сердце. – Позволь мне быть беспощадным, хладнокровным убийцей, каким ты не сможешь стать никогда!

Борн занялся высокой изгородью из металлической сетки. С каждым щелчком кусачек он все больше и больше убеждался в том, что течение времени необратимо, и это более чем весомо подтверждалось участившимся дыханием и ручейками пота на щеках и шее. Он всегда старался держать себя в хорошей физической форме, но как-никак ему уже пятьдесят. То, что давалось так легко в Париже лет тринадцать назад, когда, по приказу ЦРУ, он начал наступать на пятки Шакалу, теперь не повторить с прежним молодцеватым размахом. Но об этом можно подумать потом, сейчас не останавливаться, только вперед. Сегодня за ним стоят Мари и дети – жена Дэвида и дети Дэвида, – он не может позволить себе действовать не спеша! Дэвид Вебб должен испариться, оставив в его теле только опытного старого хищника – Джейсона Борна.

Итак, я внутри! Борн на секунду остановился, переводя дыхание и давая отдых напряженным мускулам. Он инстинктивно быстро проверил обеими руками снаряжение. Его оружие: автоматический пистолет, газовый пистолет с усыпляющими зарядами, бинокль ночного видения, нож в ножнах – все, что необходимо хищнику в стане врагов, которые должны вывести его на Шакала.

«Медуза»! Батальон отчаянных парней из Вьетнама, передвижение и действия которого никем не контролировались, замечательная коллекция убийц и отбросов общества, шнырявших по джунглям Юго-Восточной Азии, проводящих операции по заказам Генерального штаба в Сайгоне, сеющий смерть отряд, принесший в Сайгон больше информации, чем все поисково-диверсионные группы, вместе взятые…

…Миновали годы. Ушедший из «Медузы» Дэвид Вебб сохранял Джейсона Борна только в виде посторонней, отстраненной от него самого фигуры в дальнем уголке памяти. Теперь он был обычным преподавателем, у него была другая жена и другие дети, другая жизнь. Другое прошлое. Старое прошлое вырвано с корнем и не должно возвращаться.

Генерал Норман Свайн занимал привилегированное положение в Генеральном штабе в Сайгоне. Он единолично держал связь с «Медузой», разрабатывал конкретные планы ее операций и поставлял в нее новых бойцов. Теперешняя «Медуза» обновилась: изменилась и увеличилась численность состава, снаряженного сверхсекретной экипировкой, воплощающей в себе последнее слово техники, и дьявольским вооружением. Она хитроумно вплелась щупальцами во все возможные сферы жизни, теперь уже выслеживая и уничтожая целые сегменты экономики множества стран ради выгоды одной-двух, без следов, без прошлого и настоящего, без истории. Основное финансирование действий «Медузы», по-прежнему почти никем не направляемых и не контролируемых, велось из мрачных источников, заложенных во времена кровавых юго-восточно-азиатских рейдов. Эта современная «Медуза» была мостиком Борна к Карлосу Шакалу. Наемный убийца вполне мог найти понимание и стать клиентом в стане других убийц, и теперь все они мечтали только об одном: о смерти Джейсона Борна. Да, так оно и было! И если это так, то Борн может спастись, только пошарив в тайниках генерала Свайна – главного интригана и сводника Пентагона, вечно трясущегося от волнения или страха человека с небольшой татуировкой на предплечье. Члена клана «Медузы».

Не издав ни единого звука, черный, хорошо натренированный доберман мощно, с треском проломился сквозь густую листву. Джейсон выхватил из пластиковой кобуры газовый пистолет, следя за оскаленной слюнявой пастью приближающегося пса. Собака явно собиралась вцепиться ему в пах. Борн выстрелил псу в голову, и через мгновение животное заснуло, на полном ходу повалившись на землю.

Теперь перережь ему горло! Ну давай! – беззвучно кричал Борн.

Нет, – возразила другая его половина – Дэвид Вебб. – Это не его вина, он только животное, его научили этому.

Прочь от меня, Дэвид Вебб!

Глава 1

Грохот музыки и толпы гуляющей публики заполняли от края до края Луна-парк в предместье Балтимора. Летний вечер был очень жарким, почти все лица и шеи были залиты потом, за исключением тех, которые принадлежали вскрикивающим от восторга и возбуждения посетителям, проносящимся по крутым поворотам «Опасных виражей» или издающим пронзительные вопли и поднимающим тучи брызг в оврагах «Американских горок». Разноцветное, неестественно восторженное мигание гирлянд из раскрашенных лампочек органично сливалось с металлической какофонией музыки, ревущей из многочисленных колоколообразных динамиков. Преимущественно звучали марши, на любой вкус, побыстрее и помедленнее. Палаточники монотонно и гнусаво расхваливали свой товар, стараясь перекричать окружающий грохот. Все действо сопровождалось треском разрывов бесконечных фейерверков в ночном небе, осыпающих ближайшее озерцо каскадами сверкающих искр. Римские свечи старались вовсю, извергая изогнутые дугами потоки ослепительного, режущего глаза пламени.

Среди силомеров типа «Врежь-по-звоночку» мелькали искаженные лица мужчин с выступающими на напряженных шеях жилами, ищущих подтверждения своей силе и мужественности, обрушивающих тяжелые деревянные молоты на обманчиво легонькие планки аттракционов, упрямо отказывающихся послать маленькие красные шарики вверх к звонкам. Чаще всего горе-герои оставались ни с чем, что подтверждалось повсеместным выражением уныния и разочарования на многих лицах. Напротив, через дорогу, раздавались довольные и испуганные крики другой части страждущей публики, с отчаянным энтузиазмом сталкивающейся на маленьких электрических «Доджах», причем каждое столкновение с яркими соседними автомобильчиками вызывало всплеск вырывающейся наружу восторженной агрессии водителей, вероятно воображающих себя звездами экрана, так успешно и лихо избежавшими всех расставленных недругами ловушек. Яркая вывеска неподалеку, «Перестрелка в корале Крутых Парней», предполагала насыщенную старательным бабаханьем стычку, по сути не означающую ничего.

Далее по центральной аллее парка располагался наполненный призраками моментальных разящих смертей настоящий стрелковый зал, отвергающий глуповатое и скучноватое мелкокалиберное однообразие сельских празднеств и ярмарок штатов. Напротив, здесь был представлен небольшой, но любовно собранный и впечатляющий мирок наисовременнейших образцов наиболее смертоносного оружия. Имелся укороченный АКМ и пистолет-автомат «узи», можно было увидеть наземные пусковые установки и противотанковые базуки и, как венец всего, ужасающий вариант огнемета, испускающий в данный момент, к счастью, только мощные слепящие струи света сквозь специально напущенные для этой цели клубы дыма. Здесь также кишели потные лица, источающие из пор кожи капли соленой влаги, скатывающейся вниз по вытаращенным восторженным глазам и далее, по вытягивающимся напряженным шеям, за шиворот. Мужья, жены, дети, их гротескные, перекрученные в толчее фигуры хватали, вертели, ощупывали и изучали оружие, как будто собираясь немедленно открыть огонь по врагам – все тем же женам, мужьям и детям. В 21.29 в Луна-парке под Балтимором окружающее пространство было втиснуто и замкнуто на одном бесконечном и бессмысленном зрелище, и главной темой его было насилие. Происходящее олицетворяло безжалостный и бессмысленный бой человека с самим собой и своими внутренними комплексами, главным из которых был, конечно, страх.

Стройная, худощавая фигура мужчины, сильно прихрамывающего и опирающегося на трость, продвигалась в толпе мимо павильона, где заведенные и азартные посетители метали дротики в надутые шары с намалеванными на них по трафарету лицами популярных личностей. Каждое удачное попадание сопровождалось сочным хлопком, что немедленно влекло за собой кучу яростных доводов за и против оседающего и испускающего дух жалкого остатка политического деятеля и обращений к их безжалостным палачам-метателям. Хромой человек прошел дальше сквозь толпящийся лабиринт гуляющих, внимательно посматривая по сторонам, будто разыскивая что-то в этой лихорадочной, суматошно перепутанной, незнакомой ему части города. Его куртка и спортивная рубашка с расстегнутым воротом были надеты с хорошо продуманной небрежностью. Причем создавалось впечатление, что изнуряющая жара не оказывает на него ни малейшего воздействия, а куртка имеет некий особый смысл.

Лицо мужчины было не лишено солидной приятности человека средних лет, но при этом изрезано хорошо заметными морщинами и отмечено глубокими тенями под глазами, явно являющимися результатом характера прожитых лет, а не их количества. Александр Конклин когда-то служил в ЦРУ в чине офицера и был секретным агентом, теперь ушедшим в отставку. Он ощутимо нервничал и просто излучал всей своей фигурой напряженное беспокойство. Ему ужасно не нравилось то, что события, подобного поворота которых он даже представить себе не мог, заставили его оказаться здесь.

Он не торопясь шел мимо широкого входа в стрелковый зал, когда, внезапно вздрогнув, впился взглядом в высокого лысого мужчину примерно одних с ним лет, в наброшенном на плечи легком пиджаке, рассматривающего бурлящую толпу у стойки с оружием. Итак, навстречу ему шел сам Моррис Панов! В чем дело? Конклин резко повернул голову направо, потом налево, бросая острые цепкие взгляды во все стороны и рассматривая окружающие лица и фигуры. Он инстинктивно почувствовал, что за ним и приближающимся к нему психиатром сейчас следят. Предупреждать и предостерегать Панова было уже поздно, но пока еще ничто не мешало им убраться отсюда! Бывший разведчик дотронулся до небольшой автоматической «беретты» в кобуре под курткой, с которой почти никогда не расставался, и неожиданно рванулся вперед напролом, захромав еще сильнее и устремив на толпу свою трость как таран. Не обращая внимания на то, что он ощутимо задевает коленные чашечки, вонзается в животы и груди женщин и тычет им в почки, он прорывался сквозь толпу до тех пор, пока ошеломленные прохожие не пришли в ярость и не обрушили на странного буяна всевозможные проклятья.

Тогда он, уже осторожно, как мог быстро, прошел вперед, почти врезался своим худощавым телом в изумленного врача и крикнул ему в лицо, стараясь перекричать шум топы:

– Что за черт, почему ты здесь?

– По той же причине, что и ты, я полагаю. Из-за Дэвида, или, может быть, лучше сказать Джейсона. Так он подписал свою телеграмму.

– Это ловушка!

Над окружающим их беспорядочным гомоном толпы прозвучал пронзительный крик. Конклин и Панов быстро и одновременно обернулись и посмотрели в сторону стрелкового зала в нескольких метрах от них. Крик доносился именно оттуда. Лицо тучной женщины, раненной выстрелом в горло, было искажено гримасой боли. Толпа немедленно пришла в движение. Конклин вертел головой в разные стороны, стараясь высмотреть стрелка, но паника была уже в самом разгаре. Он не видел ничего, кроме мечущихся спин. Тогда он решительно схватил Панова за рукав и увлек его сквозь поток несущихся обезумевших людей на другую сторону центральной аллеи и далее, сквозь уже спокойно прогуливающуюся публику к массивному силуэту «Опасных виражей» на окраине парка, к небольшой очереди отдыхающих, желающих покататься и собравшихся около будки кассира. В воздухе стоял оглушительный шум.

– Боже ты мой! – простонал Панов. – Это что же, предназначалось нам?

– Может быть, да… а может, и нет, – хрипло ответил бывший разведчик, с трудом переводя дыхание. В отдалении уже слышался вой сирен приближающихся машин «Скорой помощи».

– Ты сказал, что это ловушка?

– Мы получили от Дэвида телеграммы совершенно безумного содержания, подписанные именем, про которое он вот уже лет пять как забыл, – Джейсон Борн! Что мне при этом думать? Интересно, в твоей телеграмме он тоже просил тебя не звонить ему домой ни при каких обстоятельствах?

– Да, там это было.

– Тогда это точно ловушка… Мо, у тебя ноги получше, поэтому давай двигай отсюда. Проваливай отсюда, будто тебе перцу под хвост насыпали, и найди телефонную будку. Именно телефонную будку, платный телефон, чтобы не отследили!

– Зачем?

– Кто-то вышел на нас, доктор. Кто-то ищет Джейсона Борна, и это тот, кто следит за ним все последние годы, и он не успокоится до тех пор, пока не возьмет Борна на мушку… В свое время ты порядком покопался в его полуспятившей башке, пока я дергал все эти крысиные веревочки в Вашингтоне, чтобы вытащить его и Мари живыми из Гонконга. Но теперь нас нашли, похоже, игра пошла против правил, Мо. Они нашли тебя и меня! Мы единственные официально зарегистрированные связи, ведущие к Джейсону Борну, ни настоящее имя, ни место жительства которого никому не должны быть известны.

– Ты понимаешь, что это может означать, Алекс?

– Да, это так, черт его дери, я все понимаю… Это Карлос. Шакал. Уноси ноги, доктор. Дозвонись до своего бывшего подопечного и посоветуй ему исчезнуть.

– А потом?

– У меня нет друзей, по крайней мере таких, которым я мог бы доверять. У тебя вроде их полно. Дай ему чье-нибудь имя, скажем, одного из твоих приятелей-медиков, которому без конца звонят пациенты, как тебе. Скажи Дэвиду, чтобы он связался с нами, когда будет в безопасности. Договорись о пароле.

– О пароле?

– Господи, Мо, пошевели мозгами! Вымышленное имя, Джонс или Смит…

– Очень часто встречается…

– Ну тогда Шикльгрубер или Гагарин, что тебе больше нравится! Лишь бы он дал о себе знать, где его искать и что с ним.

– Понял.

– Теперь сваливай отсюда, но не домой! Снимешь номер в отеле «Брукшильд» в Балтиморе на имя… Моррис, Филипп Моррис. Я свяжусь с тобой сам.

– А ты?

– Я выбрал самое неприятное… Со своей клюкой я собираюсь купить билет на эти дрянные горки. Никто не станет разыскивать там такого калеку, как я. Я их до чертиков боюсь, меня выворачивает от одного их вида, но наиболее логичным выходом из положения будет просидеть в этих долбаных вагончиках всю ночь. Давай, Мо, крути педали. Торопись.

Между холмами Нью-Гэмпшира по объездной дороге, ведущей на юг, в сторону Массачусетса, на большой скорости шла машина – вместительный фургон пикап. За рулем сидел долговязый мужчина с острыми чертами лица, напряженный, играющий желваками. Чистые светло-голубые глаза выражали свирепую, неистовую ярость. Позади него сидела необыкновенно привлекательная женщина, его жена. Ее каштаново-рыжие волосы переливались в мягком свете приборной доски. На руках она держала младенца – девочку восьми месяцев от роду. На втором переднем сиденье, заботливо укрытый пледом и предусмотрительно защищенный, на случай падения при резком торможении, съемными перильцами, спал второй ребенок, светлоголовый мальчик пяти лет.

Их отца звали Дэвид Вебб. В настоящее время он был профессором факультета востоковедения, а в прошлом – членом пресловутой таинственной «Медузы», можно сказать живой легендой – наемным убийцей Джейсоном Борном.

– Мы знали, что это когда-нибудь обязательно произойдет, – сказала Мари Сен-Жак Вебб, канадка по происхождению, экономист по образованию и, по стечению обстоятельств, спасительница Дэвида Вебба. – Это было лишь вопросом времени.

– Это ненормально, от этого просто можно сойти с ума, – ответил ей громким шепотом Дэвид Вебб, стараясь не разбудить детей. Даже шепот выдавал необычайное напряжение, охватившее его. – Все уже давно похоронено и забыто. Максимальная надежность архивов и все прочие заслоны. Каким же образом они вышли на Алекса и Мо?

– Пока мы еще не знаем этого, но Алекс уже начал разбираться с ситуацией. Лучше Алекса никто здесь не разберется, ты же сам говорил это.

– Он засветился, и теперь он все равно что покойник, – хмуро прервал ее Вебб.

– Еще рано так говорить, Дэвид. В своем деле он лучший во все времена. Это твои собственные слова.

– Он был таким когда-то, тринадцать лет назад, в Париже.

– Это потому, что ты тогда оказался лучше его…

– Вовсе нет! Тогда я не знал даже, кто я такой, а о сведениях, которыми располагал он, я и понятия не имел. Это он сделал из меня то, чем я был, можно сказать, что я жил по его сценарию. Сам я не смог бы ни черта… Он и сейчас лучший. Он спас нас с тобой тогда, в Гонконге.

– Значит, оба мы думаем одинаково. Следовательно, мы в хороших руках.

– Алекс – да. Но не Мо. Боже мой, можно считать, что этого прекрасного, милого человека уже нет. Они достанут его и прикончат.

– Он ничего им не скажет. Ляжет в могилу с закрытым ртом.

– Он ничего не сможет сделать. У него не будет такой возможности. Они накачают его амиталом до полубессознательного состояния и смогут записать на пленку хоть историю всей его жизни. А потом убьют его и придут за мной… за нами. Поэтому-то тебе и детям нужно уехать отсюда. Куда-нибудь на юг, на Карибы.

– Детей мы отправим, дорогой, но я останусь.

– Хватит, Мари. Не будем об этом. Мы уже обо всем договорились, когда родился Джеми. Потому-то мы забрались сюда, в эту медвежью дыру, со всеми потрохами и фактически купили душу твоего младшего братишки, чтобы он присматривал здесь за хозяйством… Он молодец, сработал на все сто. Сейчас благодаря ему мы имеем половину пая в процветающей гостинице, находившейся некогда в конце грязной проселочной дороги на богом забытом островке, о котором никто и не слышал до тех пор, пока здесь не высадились на гидроплане канадские промысловики.

– Джонни всегда был оборотистым парнем. Папа говорил, что он может всучить тебе занюханную телку под видом первоклассного бычка, да так ловко, что ты даже и не подумаешь о том, чтобы заглянуть ей под хвост.

– Просто он любит тебя и детей… Я рассчитываю на него, хоть он довольно дикий… так или иначе, я доверяю Джонни.

– Хоть ты и разбираешься в людях, но за дорогой все же надо следить. Ты только что проехал поворот к мотелю.

– Вот черт! – вполголоса выругался Вебб, тормозя машину и разворачиваясь назад. – Завтра! Ты, Джеми, Элисон и Джонни едете в аэропорт Логана. И вперед, на острова!

– Мы еще поговорим об этом, Дэвид.

– Не о чем говорить!

Вебб несколько раз глубоко вздохнул, стараясь взять себя в руки.

– Я уже бывал здесь, – добавил он тихо.

Мари посмотрела на мужа. Его на удивление спокойное лицо было покрыто глубокими тенями в тусклом свете приборной доски. То, что она увидела, испугало ее даже больше, чем близкий призрак Шакала. Вежливого, мягкого преподавателя здесь больше не было. Она снова смотрела на того человека, тень которого, как легкомысленно они считали, улетучилась из их жизни навсегда.

Глава 2

Сжав покрепче трость, Александр Конклин, прихрамывая, вошел в конференц-зал ЦРУ в Лэнгли, штат Виргиния. Он остановился неподалеку от длинного массивного стола, достаточно просторного для размещения тридцати человек. Сейчас за этим столом сидели только трое. Председательствовал седовласый Д.Ц.Р. [1]1
  DCI – Director of Central Intelligence – Директор Центральной разведки США; то же самое, что директор Центрального разведывательного управления (ЦРУ).


[Закрыть], директор центральной разведки. Ни он, ни два его заместителя не выразили особого восторга при виде Конклина. Приветствия были официальными и холодновато-вежливыми. Вместо того чтобы подсесть к троице официальных лиц, Конклин выдвинул стул у дальнего конца стола и уселся на него, с громким стуком прислонив к столешнице свою трость.

– Приветствия окончены, переходим к делу, джентльмены?

– Мне кажется, вы сегодня не слишком-то любезны, а, мистер Конклин? – заметил директор.

– То, что я сейчас собираюсь сказать, вряд ли можно отнести к любезностям, сэр. А именно: мне хотелось бы знать, почему нарушены правила абсолютной секретности, параграф четыре-ноль, и был позволен доступ к информации с наивысшим уровнем защиты, что подвергло опасности жизни нескольких человек, в том числе и меня?

– Это очень грубое нарушение правил… ты понимаешь, о чем говоришь, Алекс? – взволнованно воскликнул один из заместителей.

– Грубое и непростительное! – добавил второй. – Подобного просто не могло произойти, и ты это знаешь.

– Это произошло, и теперь я ничего иного знать не хочу, но то, что это не лезет ни в какие ворота, вот с этим я согласен, – ядовито заметил Конклин. – Один из отсутствующих здесь людей, его жена и дети, гражданин этой страны, которой большая часть мира задолжала больше, чем способна когда-либо заплатить, должен бежать, прятаться, каждую секунду с ужасом понимая, что он и его семья теперь лишь мишени в тире. Мы дали ему слово, все мы, что ни одна страничка из этих документов не увидит свет до того дня, когда появится абсолютная уверенность, что наемный убийца Ильич Рамирес Санчес, известный также под кличкой Карлос, Шакал, умер… Я знаю, что вы мне можете сказать, я и сам не раз слышал те же сплетни, что и вы, может быть, из тех же, а может быть, из лучших источников, про то, что Шакал был убит или казнен там-то и там-то, но ни один из этих слухов, повторяю, ни один, не оказался подтвержденным неопровержимыми доказательствами. Теперь некая часть секретных данных, очень существенная и значимая часть, вышла наружу, и это сильно задевает меня, потому что там есть мое имя… Мое и доктора Панова, главного психолога по этому делу. Мы единственные, повторяю, единственные имеем выход на никому не известного ныне человека, бывшего когда-то Джейсоном Борном, и это направляет на нас первый удар Карлоса в затеянной им убийственной игре. Каким образом такие данные выплыли наружу? В соответствии с правилами, если кто-то желает получить доступ к какой-то части сведений подобного рода, хоть из Вашингтона, хоть из Государственной комиссии или Объединенного комитета, он должен пройти через кабинет директора и его главных аналитиков здесь, в Лэнгли. А они, в свою очередь, должны вникнуть во все детали запроса, и даже если они будут убеждены в его целесообразности, все равно остается еще один этап. Это я сам. Прежде чем доступ будет разрешен, необходимо связаться со мной, но в данном случае я был вне пределов досягаемости. Доктор Панов был доступен, и любой из нас отверг бы любой запрос… Таковы дела, джентльмены, и никто не разбирается в этих правилах глубже меня, потому что я был одним из тех, кто составлял их здесь же, в Лэнгли, потому что это место я знаю лучше всего, проработав двадцать восемь лет в сфере засекречивания информации. Эти правила были тем последним, чем я занимался, они были официально согласованы с президентом Соединенных Штатов и членами конгресса и прошли через комитеты по секретности и разведке в Белом доме и Сенате.

– Это уже тяжелая артиллерия, мистер Конклин, – покачал седой головой директор.

– Тяжелые времена заставили расчехлить стволы.

– Догадываюсь. Один из ваших залпов достал меня.

– Да, черт возьми! При всем при этом еще есть вопрос: кто несет ответственность за это? Я хочу знать, каким образом всплыла эта информация и, что более важно, кто получил к ней доступ?

Оба заместителя заговорили разом, настолько же раздраженно, как и Алекс, но были остановлены движением директорской руки с зажатой в ней трубкой.

– Притормозите-ка и осадите назад, мистер Конклин, – сказал директор, раскуривая трубку. – Вы, конечно, знакомы с моими заместителями, хотя мы с вами не встречались никогда, так?

– Да. Я вышел в отставку четыре с половиной года назад, а вы заняли должность через полгода после этого.

– И, как многие другие, что вполне оправданно, я думаю, вы считаете мое назначение следствием протекции, дружеских связей?

– Несомненно. Но меня это нисколько не беспокоит. Во всех отношениях. Вы кажетесь вполне квалифицированным в своем деле. Насколько я знаю, вы были адмиралом военно-морской разведки в Аннаполисе, человеком, далеким от политики, и по стечению обстоятельств попали в одно место службы с неким флотским полковником во время военных действий во Вьетнаме. Этот полковник впоследствии стал президентом. Другие ваши коллеги пришли и ушли, а вы остались. Вот видите, как все просто.

– Ну что же, спасибо. Но уж вам-то, я думаю, пришлось «потрудиться» с моими заместителями?

– Это уже в прошлом, но все равно я бы не сказал, что они были хорошими друзьями для агентов на местах, полевиков. Они аналитики, а не полевики. Этим все сказано.

– Это что, традиционная вражда или исконная антипатия?

– Конечно. Они занимаются анализом ситуации в тысячах миль от полевиков при помощи компьютеров, которые неизвестно кто программирует и на основании данных, о которых мы даже не имеем представления. Вы чертовски правы в том, что это исконная антипатия. Мы имеем дело с живыми людьми, а они нет. Они оперируют с маленькими зелеными буквами на экранах дисплеев и часто принимают решения такие, что лучше бы вообще не принимали никаких. Никогда.

– Людьми, особенно такими, как вы, нужно управлять! – воскликнул заместитель директора, сидящий справа. – Сколько раз, даже до сих пор, люди, думающие так же, как вы, портили общую картину. Отказывались воспринимать глобальную стратегию и смотрели только на самих себя.

– В таком случае вы должны посвящать нас в эту глобальную стратегию, по крайней мере вкратце или в большую ее часть, чтобы мы могли оценивать в своих действиях важное и второстепенное.

– Где предел этому посвящению, Алекс? – спросил заместитель слева. – Где то место, на котором мы должны сказать: «Дальше мы не можем продолжать, даже ради вашего спокойствия, извините – военная тайна»?..

– Не знаю, аналитики-то вы, а не я. Наверно, процесс должен быть поставлен на постепенную основу, идти от пункта к пункту и, конечно, с лучшей обратной связью, а то, когда я был агентом… Стоп. Минутку. Не я должен сейчас отвечать, а вы.

Алекс пристально посмотрел на директора.

– Очень тонко подмечено, сэр, но я не собираюсь менять основы основ, я здесь не для этого. Я всего лишь пришел узнать, кто и где добыл это и каким образом. Если вы колеблетесь с ответом, то я могу воспользоваться своим положением и обратиться в Белый дом или выше, на Капитолийский холм, и потом только наблюдать, как будут лететь головы… Так скажите, что мне делать?

– Я тоже не собираюсь менять порядок вещей, мистер Конклин, я всего лишь хотел внести немного ясности в вопрос. Вы негативно оцениваете старые методы и манеру действий моих коллег, но вводили ли они когда-нибудь вас в заблуждение, лгали ли они вам?

Алекс быстро взглянул на одного и другого заместителя:

– Единственный раз, когда они лгали, не был никак связан с моей агентурной деятельностью.

– Что за странный ответ?

– Вероятно, они не говорили вам об этом, хотя и должны были. Пять лет назад я был алкоголиком. Я и сейчас алкоголик, просто я больше не пью. Я раньше времени вышел на пенсию, и никто ничего мне при этом не сказал.

– К вашему сведению, все мои коллеги говорили мне, что вы были больны и по этой причине не могли выполнять обычный круг своих обязанностей в последний период службы.

Конклин снова изучил лица обоих заместителей, кивнул им и сказал:

– Благодарю тебя, Кассет, и тебя, Валентино, но этого делать не стоило. Я был пьяницей, и это не секретные сведения, независимо от того, связаны ли они со мной или нет. Глупее этого, по-моему, вы здесь еще ничего не делали.

– Мы хорошо знали про тебя и про Гонконг, где ты прекрасно и много поработал, Алекс, – мягко произнес мужчина по имени Кассет. – Нам не хотелось умалять твои заслуги.

– Ты был гвоздем у нас в заднице с тех пор, как я тебя помню, – добавил Валентино. – Но нам не хотелось трясти за порогом твоим грязным бельем.

– Ладно. Проехали. Вернемся к Джейсону Борну. Я здесь из-за него, черт побери, и именно поэтому радую ваш взгляд.

– Вы имеете некоторые профессиональные отличия от моих заместителей, но, думаю, не будете сомневаться в их достоинствах.

– Не в Кассете и Вале. В других – может быть, но не в них. Я только хотел сказать, что они делали свою работу, а я свою. Вина не в них, вина в системе, которая и предназначена для того, чтобы напускать туман. Но теперь это не так. Правила строги, недвусмысленны и абсолютны, и если я не в курсе того, что произошло, значит, правила нарушены и я введен в заблуждение, или, попросту говоря, я обманут. Повторяю. Как это случилось и кто получил доступ к информации?

– Я услышал от вас уже все, что хотел, – сказал директор, подвигая к себе телефон и снимая трубку. – Попросите, пожалуйста, мистера Де Соле подняться из холла в конференц-зал.

Директор осторожно положил трубку и посмотрел на Конклина:

– Кажется, вы знакомы с мистером Де Соле?

– Де Соле крот-молчун.

– Прошу прощения?

– Это старая здешняя шутка, – объяснил Кассет директору. – Стиви знает, где захоронены все тела, но ничего никому не говорит до тех пор, пока вы ему не покажете разрешение по форме ноль-четыре. Даже, наверно, самому господу богу и то не скажет.

– Я так это понимаю, что вы все, особенно мистер Конклин, считаете мистера Де Соле хорошим профессионалом?

– Да, я так считаю, – ответил Алекс. – Он скажет только то, что вам можно знать, но не более того. И он не соврет. Он обычно помалкивает, хотя может и сболтнуть кое-что, но не врет никогда.

– Это еще одна вещь, которую я хотел от вас услышать.

В дверь негромко постучали, и директор пригласил войти. В конференц-зале появился мужчина среднего роста, немного полноватый, в сильных очках в стальной оправе, ощутимо увеличивающих его глаза. Обведя присутствующих за столом взглядом, человек не сразу заметил Александра Конклина, но, заметив, явно удивился. Направившись было в сторону директора и его заместителей, он резко изменил направление движения и пошел к стулу, на котором сидел бывший разведчик, придав лицу выражение приятного изумления:

– Рад видеть тебя, старик. Сколько лет… два или три года, если не ошибаюсь?

– Больше четырех, Стиви, – пожимая протянутую ему руку, ответил Конклин. – Ну, как поживаешь, анализатор аналитиков и главный манипулятор?

– Теперь особенно-то и анализировать нечего, не то что запирать. Белый дом пропускает все через свое сито, да и конгресс не лучше. Я и ползарплаты не отрабатываю, просто не говорю никому об этом.

– Ну, кое-что мы все-таки придерживаем для себя, не так ли? – прервал Де Соле директор с участливой улыбкой. – Уж в прежние времена – это точно, ты поработал за двоих.