Текст книги "Мистер Капоне"

Глава 10 Уход О’Бэниона

Вероломство О’Бэниона грозило Торрио оказаться за решеткой, и негодяй отказался вернуть деньги за пивоварню, запертую на замок! Торрио, возможно, согласился бы замять инцидент, если бы это сохранило мир и оставило существующий порядок нетронутым. Как выяснилось, тюремное заключение должно было продлиться меньше года и пивоварню закрывали на год, а Торрио стал владельцем очень дорогой недвижимости. Но О’Бэнион не спросил мнения Торрио по поводу всего этого.

Последней каплей в накале страстей стала глупейшая история. Во время очередных разборок с братьями Джанна Хейми Вайс попытался вразумить О’Бэниона, что лучше быть поосторожнее. О’Бэнион ответил на это: «Черт с ними, с сицилийцами!»

Когда эти слова дошли до братьев Джанна, Торрио и Капоне, дело началось.

Некоторые люди, как и О’Бэнион, могли убить без особых причин. Однако это не те утонченные натуры, чьи чувства легко ранить жалкими выкриками за спиной. В то время расовая этническая и религиозная брань была нормой. Братья Джанна не считали слова «проклятые сицилийцы» смертельным оскорблением. Торрио и Капоне не были сицилийцами и носили в себе чувства куда более острого порядка, чем у О’Бэниона. По словам бывшего подчиненного, Капоне говорил: «Никогда нельзя доверять сицилийцам, они на самом деле не итальянцы вовсе и ничего хорошего не представляют».

На самом деле Капоне тесно и плодотворно сотрудничал со многими сицилийцами, но доверие носило весьма имплицитный характер. В любом случае его отношение к Джанна основывалось на беспрецедентной жадности братьев, непревзойденные амбиции которых претендовали на непогрешимость. И Капоне, и Торрио были рады сказать «аминь» каждому, кто назвал бы Джанна «проклятыми».

Причиной гибели О’Бэниона стали вовсе не те необдуманные слова. «С Дини было все в порядке, – говорил позже Капоне. – Он начал намного лучше, чем рассчитывал, но постепенно потерял голову. Вайс был первым, кто это понял. Джонни Торрио передал О’Бэниону знания, но Дини забрал несколько лучших парней и решил стать боссом выпивки в Чикаго. Какой шанс! О’Бэнион сделал все, чтобы встать нам поперек дороги. Его задача заключалась в том, чтобы «сглаживать» углы, и мы предоставили Дини полномочия, касающиеся производства и поставок крепких напитков и пива. Он «откололся» и, хорошо зная о проблемах, использовал их, чтобы испортить отношения со всеми, с кем можно. Там, где мы платили копам пару сотен, он выкладывал тысячу. Ничего нельзя было сделать, О’Бэнион сам заказал собственные похороны».

От немедленного наказания за предательство в Sieben Торрио удерживали три обстоятельства. Во-первых, Капоне находился в бегах до июня в связи с убийством Ховарда. Во-вторых, позиция Майка Мерло, никогда не допустившего бы убийства О’Бэниона. И, наконец, точечные удары О’Бэниона еще не переросли в полномасштабную войну, поскольку весну и половину лета 1924 года он отвлекался на борьбу с юридическими последствиями предыдущих выходок.

Хотя прокурор Кроу прекратил разбирательства по всем трем обвинениям, федеральное Большое жюри выдвинуло обвинения О’Бэниону за угон, произведенный спустя два дня после стрельбы в Миллера, и за ограбление склада в городе Сибли.

Судебное разбирательство по первому обвинению было назначено на июль, по второму – на ноябрь.

Второй суд так и не состоялся, поскольку к тому времени О’Бэнион был мертв, а июльские разбирательства, столь характерные для гангстерских процессов той эпохи, показали несовершенство подбора присяжных. Во-первых, на это ушло очень много времени. «Для того чтобы подобрать присяжных, потребуется больше времени, чем демократам выбрать кандидата в президенты», – остроумно заметил О’Бэнион. Один из предполагаемых присяжных заявил, что проголосует за невиновность обвиняемого, хотя и убежден в обратном, поскольку не хочет, чтобы его покалечили или застрелили.

Суд должен был назначить в присяжные двенадцать человек, готовых поклясться, что ничего не знали о пресловутых гангстерах раньше и, что еще менее вероятно, имеют непредвзятое отношение к запрету на алкоголь. Например, вот как один из адвокатов О’Бэниона, Майкл Дж. Ахерн, допрашивал присяжного, заявившего, что все законы должны исполняться.

А х е р н: Вы непредвзяты так или иначе?

П р и с я ж н ы й: Ну… Около семи лет назад я внес некоторую сумму в Антисалунную лигу.

А х е р н: Возможно, вы передумали за последние пять лет?

П р и с я ж н ы й: Да, сэр, я передумал…

Когда свидетели начали давать показани, у водителя угнанной машины Чарльза Левина случилась, как выразился О’Бэнион, «Чикагская амнезия»: он не смог опознать нападавших. Прокурор показал водителю заявление, сделанное им после угона. Левин смутился: он забыл, как чей-то седан прижал машину к бордюру. Как насчет следующего, аналогичного заявления? Очередное помрачение. Левин никого не узнал.

Десять присяжных, заслушав показания полиции, проявили похвальное мужество, однако двое сочли обвиняемых невиновными. В полночь, после восьми часов увещеваний и препирательств, один из большинства преклонил колени и стал молиться Богу, чтобы эти двое прислушались к аргументам других. Дело закрыли, и, согласно слухам, проголосовавшие против разделили $50 000 пополам.

Судья задержал Левина для дополнительного расследования по обвинению в лжесвидетельстве, и водитель признал, что действительно был запуган. «Они предупредили, – сказал Левин, – я должен держать рот на замке или замолчу навсегда». Он предложил дать повторные показания, но федералы могли привлечь О’Бэниона лишь по обвинению в запугивании свидетелей, а Левин, вероятно, снова бы от всего отказался.

После суда О’Бэнион решил держаться подальше от Торрио и, взяв длительный отпуск, уехал в Колорадо. Обратно вернулся к ноябрьским выборам 1924 года, для поддержки переизбрания Боба Кроу.

За день до выборов О’Бэнион, не подозревая, подписал себе смертный приговор. Торрио выделил О’Бэниону долю прибыли в клубе Ship за помощь в апреле прошлого года.

3 ноября 1924 года О’Бэнион приехал забрать долю за неделю. Торрио был занят другими делами, поэтому Капоне остался за главного. Рядом находились Фрэнк Маритоте, по кличке Даймонд, Фрэнк Рио, телохранитель Капоне и Фрэнк Нитти, его возможный преемник. Капоне сказал, что финансовые потери молодого Анджело Джанна снизили общий недельный доход – он потерял кучу денег и, следовательно, остался должен. Эту сумму увеличивал значительный счетчик, от которого Капоне предложил отказаться из соображений профессиональной этики. В ответ на предложение О’Бэнион захромал к телефону и, позвонив Анджело, грубо потребовал выплаты суммы по счетчику в недельный срок.

Это стало последней каплей. Торрио выдал О’Бэниону его деньги и снял с Анджело долг по счетчику. Но братья Джанна, особенно обладающий диким нравом Анджело, не могли закрыть глаза на оскорбление, восприняв его как личное, а не деловое. Никто не мог сдержать Джанна – ни Торрио, ни даже Майк Мерло.

Торрио больше не стремился никого останавливать. Он не верил, что О’Бэнион сможет хотя бы некоторое время быть спокойным и порядочным членом синдиката.

Убийство могло повлечь кровную месть, но Торрио решил не оставлять О’Бэниона в живых.

Вероятный преемник О’Бэниона Вайс, несравненно более умный, должен увидеть необходимость прощения и забвения. Убийство главаря банды повлекло бы широкую огласку в прессе и вызвало ряд показных полицейских репрессий, но это были временные явления, а беспорядки, вызываемые О’Бэнионом, казались бесконечными.

В любом случае терпение Торрио истекло.

Майк Мерло умирал от рака. Врачи давали ему не больше недели. Он умер 8 ноября 1924 года, и предубеждение против убийства вместе с ним.

Майк стал первым главой чикагского представительства Unione Siciliana, умершим в постели, за последние пять лет.

Капоне снова обратился за помощью к Фрэнку Йелю. Он нуждался в нем, как и в деле убийства Колозимо: убийца оказывался неизвестным жертве, а потенциальным свидетелям его труднее было опознать. Капоне мог скорректировать планы и даже отменить убийство, если обстоятельства не позволяли обеспечить безопасность.

Похороны Мерло, организованные Капоне и председателем городской палаты мер и весов Кармен Вакко, были назначены на четверг, 13 ноября, и обещали стать феерическим событием. Гроб должны были нести мэр Девер, прокурор штата Кроу, начальник полиции Коллинз и президент Совета округа Кук Антон Дж. Чермак. В траурной церемонии планировалось задействовать восемьдесят восемь автомобилей членов руководства Unione Siciliana. Всего же кортеж, состоящий из двухсот шестидесяти шести автомобилей, мог растянуться на милю. Многие из этих автомобилей предполагалось загрузить цветами на общую сумму около $100 000 (большинство поставил Скофилд).

Похороны вызвали видимость перемирия. Торрио распорядился о покупке цветов на $10 000, Капоне на $8 000. Даже О’Бэнион перестал соблюдать излишнюю осторожность.

В понедельник утром, 10 ноября 1924 года, О’Бэнион пришел в цветочный магазин около десяти тридцати, готовый к трудному дню. В торговом зале были выставлены различные растения: папоротники и цветы, закрывающие стены.

Сторона витрины и боковая стена образовали узкий проход, ведущий в заднюю рабочую комнату, к офисам и мастерской на втором этаже. Подсобное помещение от магазина отделяли решетчатые ворота, обычно открытые.

Ближе к половине двенадцатого О’Бэнион подравнивал стебли хризантем в подсобке.

Менеджер, бухгалтер и курьер занимались делами в офисе. «Билл, – обратился О’Бэнион к темнокожему служащему Уильяму Кратфилду, кивая в сторону выставочного зала, – собери лепестки». Не успел Кратфилд закончить работу, когда открылась дверь в магазин. Он никогда не видел этих людей. Стоявший посередине был высокого роста, чисто выбрит и хорошо одет. Как позже говорил Кратфилд: «Возможно, это был еврей или грек, менее смуглый, чем стоящие по бокам. Двое были коренастыми коротышками и выглядели достаточно грубо».

Обернувшись, О’Бэнион протянул правую руку для привычного рукопожатия, в левой оставались ножницы, которыми он обрезал хризантемы. «Привет, ребята, – сказал он вошедшим, пропуская мимо Кратфилда. – Вы тут из-за Майка Мерло?»

Фрэнки Йель (именно он стоял посередине между Джоном Скализом и Альбертом Ансельми, самыми безжалостными боевиками банды Джанна) ответил «да», протягивая руку в ответ. Проходя через плетеные ворота, оглянувшийся Кратфилд заметил, как мужчины пожимали друг другу руки. Возможно, что Йель перехватил левую руку О’Бэниона, в то время как Скализ и Ансельми выхватили свои револьверы калибра 38.

Через несколько секунд Кратфилд услышал пять выстрелов. Два из них попали О’Бэниону в правую сторону груди, два в горло, а пятый раздробил челюсть. О’Бэнион упал на пол напротив витрины, и Кратфилд услышал шестой выстрел, контрольный в голову, оставивший ожог на левой щеке. Работники магазина выскочили в переулок и увидели, как трое неизвестных запрыгнули в темно-синий автомобиль с включенным двигателем (за рулем был Майк Джанна).

Бегство с места преступления на заведенном автомобиле не было новым приемом, но, когда машина резко двинулась на запад, с обочины выехали еще шесть и блокировали любое возможное преследование, пока убийцы не повернули на юг к Дирборну, а затем, развернувшись, исчезли. «Это, – как удивлялась The New York Times, – была совершенно новая уловка, поражающая простотой».

Билл Шумейкер, отвечающий за расследование, был честным копом (его назначил на должность Девер, решившей заменить капитана, продавшегося Спайку О’Доннеллу). Из-за рукопожатия Шумейкер предположил, что О’Бэнион знал убийц. Кратфилд сказал: «Это не было рукопожатием незнакомцев. О’Бэнион знал их в лицо и не подозревал о намерениях». С незнакомыми О’Бэнион вел себя настороженно и был готов мгновенно выхватить револьвер из кармана. Скорее всего, свидетель ошибался: нет оснований полагать, что О’Бэнион когда-либо встречался с Йелем, а уж тем более со Скализом и Ансельми. Братья Джанна привезли их из Сицилии в 1920 году, когда Фрэнки Йель нуждался в решительных специалистах, но тогда они могли «засветиться» как свидетели (еще один бонус для прикрытия от репортеров).

Кроме того, почему О’Бэнион спросил: «Вы тут из-за Майка Мерло?» Узнал ли он покупателей? Йель заказал цветы следом за Торрио, Капоне и Джимом Джанна. О’Бэнион потерял бдительность и думал только о большом заказе, тем более что магазин располагался на собственной безопасной территории, а хозяин находился в привилегированном положении флориста гангстеров.

Шумейкер вычислил обычных подозреваемых: список возглавлял Капоне, далее следовал Торрио. Однако Торрио заявил, что был дружен с О’Бэнионом – чего стоил цветочный заказ на $10 000! «Если вы узнаете что-нибудь об убийстве, поде́литесь информацией?» – спросил Шумейкер Вайса и получил откровенный ответ: «Честно говоря, нет».

Только заявление Луи Aльтери выглядело странным на общем фоне: «Если бы я знал, кто убил Дини, пристрелил бы еще до восхода солнца. И сделал бы это с улыбкой». Подобная бравада спутала мэру Деверу все карты. Мэр призвал полицию стрелять в любого, кто сопротивлялся аресту или допросу, нещадно сажать гангстеров за решетку или хотя бы выгонять из города.

Кардинал Манделейн[94]94
  Кардинал Манделейн (George William Mundelein, 1872–1939 годы) – американский кардинал Римско-католической церкви, архиепископ Чикаго с 1915 года.


[Закрыть], как обычно, запретил траурную мессу и похороны О’Бэниона на освященной земле: «Человек, который отказывался от служения Церкви в жизни, не должен ожидать что-либо от нее после смерти».

Запрет не мог отменить шикарных похорон на Норд-Сайде, организованных 14 ноября – на следующий день после феерии Майка Мерло: гора цветов (в том числе и корзина из роз с карточкой Аль Браун), бронзовый гроб с матовым отливом за $10 000, доставленный специальным грузовым вагоном из Филадельфии, двухмильный кортеж и новый участок кладбища Всемилостивой Богородицы Кармель говорили сами за себя.

Улицы были забиты зеваками до такой степени, что можно было продавать за доллар места на пожарных лестницах. Бандиты гордились устроенной церемонией. Через пять месяцев Виола О’Бэнион перезахоронила останки мужа на освященном участке кладбища рядом с мавзолеем, в котором покоились останки трех высокопоставленных религиозных деятелей. Возмущенный капитан полиции не выдержал: «Только посмотрите! В восьмидесяти футах от епископа!»

Как и ожидалось, полицейское расследование зашло в тупик. Главный полицейский Чикаго Коллинз сказал: «Если нам случайно не повезет, убийц никогда не поймают». Единственный свидетель – работник из магазина – заявил, что никогда не сможет опознать убийц, даже если снова увидит. Полиция пыталась что-то делать, но, как сказал главный детектив города Хьюз: «У нас была тысяча и одна улика, но все оказались бесполезными. Чем больше мы бегали с этим делом, тем больше убеждались, что просто тратим время». Фрэнки Йеля арестовали с револьвером в кармане.

Начальник полиции Коллинз получил сообщение, что Йель, главный подозреваемый в убийстве Колозимо четырьмя годами ранее, причастен к убийству. Полиция схватила его на станции La Salle Street за несколько минут до отправления поезда в Нью-Йорк.

Возмущению Йеля не было предела: у него было разрешение на ношение оружия, подписанное нью-йоркским судьей. Он приехал в Чикаго на похороны Мерло и остался на несколько дней, повидаться со старыми друзьями. Во время убийства Йель обедал с одним из них в ресторане Palmer House, что может подтвердить официант (Ник Делассандро вспомнил даже, что они ели и пили).

Следующим поездом Йель отправился домой.

Эдди Танкл, чемпион в легком весе, обладал таким сильным ударом, что однажды убил соперника на ринге. Затем Эдди стал владельцем салуна Hawthorn Park Cafе, на углу 48-й и Огден-авеню, и решил бросить вызов пивному синдикату.

Презирая Торрио и Капоне, он принимал поставки О’Доннелла. В 1923 году, под давлением мэра Девера, поставки сократились, О’Доннеллы начали распространять разбавленное пиво, и Танкл заявил, что будет покупать пиво где захочет.

Синдикат предложил Танклу работать вместе или убираться из города. В ответ он рассмеялся. О’Бэниона похоронили, и пришло время разобраться с жалким недоноском, который мог вселить бунтарские настроения в окружающих.

Младший брат Клондайка О’Доннелла, Майлс, и лучший боевик, Джим Доэрти, около 6 утра пришли в салун Танкла и начали пить. Из-за чека на $5 и 50 центов завязалась перебранка, Майлс ударил официанта Мартина Симета револьвером. В ответ Танкл выхватил свой. Когда перестрелка закончилась, Майлс и Доэрти сбежали, оставив бармена Лео Климаса умирать, а Эдди Танкл скончался на месте. Следующей весной, когда эта история была искажена до неузнаваемости, а свидетели исчезли, присяжным хватило девяти минут, чтобы признать Майлса О’Доннелла и Джима Доэрти невиновными; судья предупредил, что отменит любой другой вердикт.

Коллегия присяжных при коронере объявила, что в деле убийства О’Бэниона назвать имена убийц невозможно. Присяжные жаловались, что столкнулись «со многими противоречивыми показаниями», а «некоторые из свидетелей явно скрывали правду, в то время как другие отказывались делать какие-либо заявления или не были найдены».

Оставшиеся в живых люди О’Бэниона сильно в этом сомневались.

Глава 11
Уход Торрио

В декабре 1924 года, в рамках безуспешных попыток разобраться с убийством О’Бэниона, полиция наконец закрыла Four Deuces, хотя клуб функционировал только как офис.

В ответ Капоне открыл еще два. Один располагался в восточной части Сауз-Мичиган, 2146. За табличкой с надписью «А. Браун, Доктор медицины» посетители обнаруживали комнату ожидания преуспевающего врача. Заднюю стену помещения занимали полки со спиртными напитками, удовлетворявшие вкусу самого взыскательного клиента.

Джек Гузик контролировал бухгалтерию, списки основных клиентов, подробности поставок своих производителей крепкого алкоголя и пива, прибыли от борделей и казино. Также он вел графики выплат взяток политикам и полицейским.

Торрио отсутствовал в городе, когда Капоне открывал новый офис. Газеты писали, что его не видели после похорон О’Бэниона до второй недели января 1925 года. По слухам, Торрио с женой и друзьями видели в Хот-Спрингс, Новом Орлеане, Сент-Питерсберге, Багамах и в Гаване. Эти разрозненные, скудные сведения позже дали почву для создания необычной эпопеи: «побег, состоявшийся за несколько часов».

Возможно, Торрио и Анна действительно совершили такую поездку, но его действительно преследовали. Торрио считал себя неуязвимым, даже после нападения на Капоне.

Ранним утром, 12 января 1925 года, седан с зашторенными стеклами и без номерных знаков перекрыл дорогу машине Капоне, заставив остановиться. Из переднего и заднего окон последовал ряд выстрелов из револьверов и дробовиков. Капоне тогда в машине просто не было. Удивительно, но двое из троих не пострадали. Водитель Капоне, Сильвестр Бартон, получил пулю в спину, прежде чем упал ниже линии огня, а находящиеся на заднем сиденье благополучно бросились на пол кузова еще до начала стрельбы.

Позже говорили, что Капоне за несколько минут до стрельбы вышел осмотреть ресторан, но это кажется маловероятным – было слишком рано.

Нападение настолько потрясло Капоне, что он немедленно заказал автомобиль с бронированным кузовом и пуленепробиваемыми стеклами. Если обычный седан Cadillac весил две тонны и стоил $7000, передвижная крепость Капоне весила семь тонн и стоила не менее $20 000. Это был первый из броневиков, которыми владел Капоне.

Торрио признал себя виновным в обвинениях по делу пивоварни Sieben 17 января 1925 года.

Федеральный судья Адам К. Клифф назначил ему смехотворный штраф в $5000 долларов и девять месяцев в тюрьме округа Дю Пейдж, к западу от округа Кук. Не так давно за попытку запустить стандартный пивоваренный завод Терри Драггэн и Фрэнк Лейк получили такие же сроки, причем половину времени гуляли за пределами тюрьмы. Тюрьмой управлял верный старый друг Торрио, шериф Питер Хоффман, поэтому Торрио мог ожидать аналогичного понимания в Дю Пейдж.

Двое полицейских, якобы охранявших Sieben, получили по три месяца заключения; Нику Джаффра, руководителю погрузки, дали полгода. Эдвард О’Доннелл (политик, а не Спайк), владеющий частью акций Sieben, заработал восемь месяцев: бывший мэр Ист-Чикаго не был непосредственно причастен к бизнесу. Судья Клифф оштрафовал шесть водителей грузовиков на $500, еще двадцать два ответчика были отпущены с миром. Торрио дали десятидневную отсрочку исполнения приговора на урегулирование дел.

20 января Торрио отпраздновал сорок третий день рождения – через три дня после того, как Капоне исполнилось двадцать шесть лет.

В субботу, 24 января 1925 года, у Торрио были дела в центре города, в том числе встреча с Майклом Кенной. Из-за реорганизации в каждом районе осталось только по одному олдермену, однако Хинки Динк все еще правил в качестве председателя комитета Первого административного района. Джон Кофлин также сохранил должность: отцы города помнили, что Банька щедро финансирует городской City Hall.

Торрио, Анна и ее брат, Том Джейкобс, выехали примерно в одиннадцать часов утра, что было очень удобно. Машина Торрио находилась на ремонте, и он не вызвал постоянного водителя. Джек Гузик, уехавший в Новый Орлеан по делам, отдал Торрио Lincoln вместе с шофером, Робертом Бартоном, невысоким темноволосым мужчиной по кличке Бобби.

Пока Торрио занимался делами, Анна ходила по магазинам. Они встретились, чтобы вернуться в квартиру на Сауз-Клайд-авеню, 7011. Тома Джейкобса с ними не было.

В четыре часа дня начало темнеть. Уолтер Хильдебрандт рассчитывал отдохнуть субботним вечером, потому что почти закончил развозить груз для прачечной Oriental Laundry Company. Оставалась одна посылка на улице Клайд.

Семнадцатилетний сын дворника Питер Виссерт из Сауз-Клайд авеню, 6954, сидел на вершине лестницы (дом располагался по диагонали от дома Торрио).

Миссис Джейн Патнэм проживала в доме 7016 – напротив дома Торрио. Во второй половине дня Джейн выглянула в окно: внимание привлек роскошный черный блестящий Lincoln. На этой узкой улице, предназначенной исключительно для людей среднего класса, нечасто можно было увидеть личного шофера в коричневой ливрее! Машина остановилась около дома 7011. Прежде чем шофер вышел, чтобы открыть заднюю дверь, с другой стороны из автомобиля вышел мужчина в синем пальто. Ба! Да это же мистер Лэнгли![95]95
  Обычный псевдоним Джона Торрио.


[Закрыть] Он помог жене (у нее было много пакетов). Как и другие, живущие в этом квартале, миссис Патнэм приветливо кивала ему при встрече. По мнению всех соседей, Торрио был успешным брокером на Ла Сейл Стрит.

За углом, на 70-й улице, на протяжении часа стоял серый Cadillac с работающим двигателем, припаркованный так, чтобы с водительского сиденья была видна квартира Торрио.

Анна Торрио, в сером пальто с поднятым лисьим воротником, несмотря на плюсовую температуру, не дожидаясь мужа, поспешила вперед. Перед дверями она обернулась, чтобы открыть дверь спиной. Анна увидела, что Бобби Бартон держит пакеты, а муж отходит от машины с покупками. Но кроме этого Анна увидела людей, выходящих из Cadillac.

Винсент Друччи остался за рулем, Хейми Вайс вышел с дробовиком, а Джордж Моран обежал Lincoln, держа в руке револьвер калибра 45. Они совершили ошибку, открыв стрельбу по тяжелому кузову машины, вместо того чтобы вести прицельный огонь.

Одна пуля попала в ногу Бартона, чуть ниже колена. Торрио, бросив пакеты, бросился к дому. Сделав с полдюжины шагов, попал на линию огня, чего как раз не хватало боевикам. Моран попал в правую руку Торрио, заставив развернуться на месте. Отступая назад, Торрио попытался выхватить оружие, но теперь его поймал Вайс. Торрио был ранен в челюсть, легкие, пах, ноги и живот. Моран попытался сделать контрольный выстрел в голову, но у него закончились патроны. Анна стояла в ужасе.

В это время Вальтер Хильдебрандт повернул фургон на Клайд, и Друччи подал сигнал уносить ноги. Морану казалось, все дальнейшие действия излишни: в теле Торрио виднелись рваные дыры, нижняя часть лица и шея представляли сплошное месиво. Моран не стал перезаряжать оружие и побежал за Вайсом обратно в машину. К чести Вальтера Хильдебрандта, он кинулся следом, успев заметить, что у Cadillac не было номерных знаков.

Бобби Бартон сел в Lincoln и уехал.

Анна Торрио подбежала к мужу и потащила за плечи, чтобы укрыться в вестибюле.

Наблюдавшая из окна напротив миссис Патнэм позвонила в полицию. «Скорая помощь» доставила Торрио в больницу Джексон-Парк.

Томас Дж. Конли, дежурный сержант, прибывший на место преступления, заметил пробитый пулями Lincoln, делающий странные повороты, и отправился следом, пока машина не остановилась у аптеки, расположенной в одном квартале на юг и трех на восток от дома Торрио. Ковыляющий водитель отправился звонить Капоне.

Обезумевший Капоне ворвался в больницу: «Их поймали, Джонни?» Выяснив, что произошло, Капоне зарыдал, повторяя: «Это сделала банда! Это сделала банда!» И, обращаясь к помощнику прокурора штата Джону Сбарбаро, добавил: «Я смогу рассказать больше, когда он поправится».

Жизнь Торрио висела на волоске, раны выглядели смертельными. Торрио грозила еще одна опасность.

Сицилийцы были уверены: пули, вываренные в луковом настое и натертые чесноком, непременно вызовут некроз тканей, если их сразу не извлечь. В то время господствовало заблуждение, что чеснок, смешанный с порохом, обязательно ведет к гангрене. Современная медицина утверждает – это сущий вздор: чеснок способствует развитию инфекции не больше, чем другие посторонние вещества. Но в середине двадцатых годов лечащие врачи Торрио, Оменс и Бирн, не отрицали такой возможности. Торрио умолял прижечь раны – такое лечение гангрены считалось лучшим.

Гангстеры держали рот на замке. Капоне понятия не имел, кто это сделал, – возможно, люди, расстрелявшие его машину двенадцать дней назад. Трудно сказать. Он добавил: «Нет оснований предполагать, что Джонни Торрио расстреляли друзья Диона О’Бэниона. Они были хорошими друзьями».

Торрио отказался назвать убийц: «Конечно, я знаю, кто они, – сказал Джон репортеру, лежа в постели, – но больше ничего не скажу». Когда с вопросами обратились к Анне, она ответила: «Какой смысл рассказывать полиции?»

Молодой Питер Виссерт рассказал все, что видел. На предъявленных фотографиях без колебаний опознал Джорджа Морана. Позже еще два раза выбрал Морана на опознаниях.

«Нет, – заявила Анна Торрио, когда полиция привела Морана в больницу, – этого человека там не было». Как и муж, она заявила, что не сможет опознать нападавших. Невзирая на это, полиция притащила Морана к постели Торрио, вместе с Вайсом, Друччи и многими другими. Врачи протестовали, утверждая, что такое постоянное нарушение режима мешает восстановлению пациента, а Торрио твердо заявил: «Не нужно сюда никого приводить, я все равно не буду заниматься рэпом» (в то время слово «рэп» на сленге подразумевало опознание, а «бам рэп» – злобную ложную идентификацию).

Полицейские арестовали Капоне, допрашивали в течение ночи и отпустили восвояси. В ночь допроса к больнице подкатили три машины. Один из мужчин вошел вовнутрь и заявил старшей ночной медсестре Дороти Бек, что хочет повидать своего приятеля Джона Торрио. Дороти популярно объяснила ночному визитеру, что сейчас не время посещений, и госпожа Торрио категорически запретила свидания, за исключением членов семьи и ближайших друзей. Мужчина продолжал настаивать, пока Бек не добавила, что в палате Торрио дежурят двое полицейских. На следующий день Капоне услышал о попытке визита и приехал в клинику. «Пока я здесь, – сказал он, – Торрио никто не потревожит». Для Торрио выделили три палаты: посередине находился он, Анна расположилась справа, Капоне – слева. Двое полицейских в форме охраняли двери, еще двое дежурили на лестничной клетке, другие были расставлены в коридорах и следили за входом.

В первые дни врачи пребывали в отчаянии: у Торрио началась лихорадка, пульс прыгал, в рану на шее все-таки попала инфекция. Тем не менее на пятый день врачи сообщили, что началось улучшение, а на следующий употребили слово «поправляется». Девятого февраля, всего через три недели после стрельбы, Капоне контрабандировал Торрио по пожарной лестнице и увез в закрытом седане.

Торрио ожидал срок заключения. Адвокат организовал перевод из тюрьмы Дю Пэйдж в крошечном сельском Уитоне в тюрьму округа Лэйк в Уокигане. Тюрьма находилась примерно в тридцати милях севернее, где не до конца оправившийся заключенный мог получить качественное лечение. Хотя суд назначил вступление приговора в силу на 27 февраля, Торрио счел разумным оказаться в безопасном окружении стен и решеток как можно скорее.

Муниципальный судья освободил Морана под залог $5000, несмотря на возмущение полиции и прокуроров. Учитывая категорический отказ Торрио опознавать его или кого-нибудь еще, единственное опознание Питером Виссертом (ни соседка, ни водитель прачечного фургона не видели лиц, а Моран был единственным, кого видел Виссерт), адвокат даже не понадобился.

Хотя тюрьма округа Лейк выглядела как темница (толстые стены, с огромным сводом), она явила Торрио настоящий уютный домашний очаг.

Торрио выделили необычайно просторную камеру, которая могла похвастаться чудесной проточной водой, медной кроватью, ковровым покрытием, легкими креслами, книжным шкафом, комодом, проигрывателем и – настоящей редкостью в тюрьме – радио. Начальник тюрьмы Альстром позволил Торрио экранировать оконные проемы пуленепробиваемой сеткой с внутренней светомаскировкой, что защищало от снайперов в темное время суток. Он разрешил Торрио нанять помощников шерифа в качестве личных охранников. Анна приходила к Торрио на обеды в шерифском доме, где Торрио также завтракал и ужинал, пара проводила время в креслах-качалках на крыльце. Разумеется, Торрио оставался наедине с коллегами извне, когда им нужно было посовещаться.

В марте Торрио вызвал Капоне и адвокатов.

Торрио решил выйти. Было ясно, что синдикат вот-вот развалится. Весь преступный мир Чикаго (не только последователи О’Бэниона) стремился выпотрошить его. По мере ухудшения ситуации Торрио все больше убеждался: всякое мирное деловое сотрудничество придется устанавливать и поддерживать оружием, а не дипломатией. Он был слишком стар для этого.

Торрио передал дело Капоне. Его срок подошел к концу, он уехал из Чикаго, возможно, в Италию. Капоне переводил ему часть доходов (по одной из версий, 25 % в течение десяти лет). Торрио всегда был открыт Капоне для консультаций.