Текст книги "Стеклянная башня"

– Ты почувствовал возбуждение?

– Кажется, да.

– Непохоже.

– Откуда ты знаешь?

– Это было бы заметно, – лукаво улыбнулась она.

Его вдруг придавило сознанием всей нелепости, абсурдности ситуации. Он понял, что окончательно и бесповоротно забыл того Тора Смотрителя, которого знал и понимал, каким был всего полчаса назад. Всю свою жизнь, чуть ли не с момента выхода из Автоклава, он считал себя старше, мудрее, умеренней, чем большинство его собратьев-альф, человеком, понимающим мир и свое место в мире. А теперь? За полчаса Лилит превратила его в существо неуклюжее, наивное, глупое… и бессильное.

– Раз у тебя не поднялся член, – сказала она и погладила его в паху, – я тебя не очень-то возбудила… Теперь понял?

– Это оттого что ты дотронулась?

– Ничего удивительного, так и должно быть. Тебе нравится? Так? – Ее пальцы быстро и умело задвигались. Интересное ощущение, вынужден был признать Смотритель, удивительное, я бы даже сказал. Но при этом он оценивал происходящее как бы со стороны, совершено бесстрастно, словно слушал лекцию о брачном ритуале протеоидов с Альфы Центавра V.

Лилит снова прижалась к нему, дрожа от еле сдерживаемого возбуждения. Он крепко обнял ее и опять погладил по спине.

Он почувствовал, что теряет равновесие, и они растянулись на полу.

Он навис над ней упираясь в пол коленями и локтями, чтобы не придавить ее всем своим немалым весом. Она обхватила его ногами, он почувствовал, что проскальзывает во что-то влажное и пышущее жаром. Она начала ритмично двигать тазом вверх-вниз. Он быстро уловил ритм.

Значит, вот что такое секс, подумал он.

Интересно, подумал он через какое-то время, что чувствует женщина, когда в нее проникает что-то такое длинное и твердое? Очевидно, женщинам это нравится. Лилит вся содрогалась, дыхание ее стало шумным и неровным, глаза были плотно зажмурены, на лице – полное самозабвение. Но что захватывающего в этом для мужчины? Странно. Неужели именно это воспевали поэты, ради этого сражались на дуэлях и отрекались от престола?

Прошло еще какое-то время.

– Откуда мы узнаем, что уже все? – не выдержав, поинтересовался он.

Она открыла глаза, и в них промелькнула… ярость? смех?

– Не бойся, – хрипло прошептала она, – узнаешь. Только не сбейся с ритма.

Он постарался не сбиваться с ритма.

Она двигалась все быстрее и быстрее. Лицо ее исказилось, стало чуть ли не уродливым, внутри нее бушевала буря. По всему телу прокатилась дрожь, мускулы беспорядочно напрягались и расслаблялись. Он чувствовал, как всю ее сотрясает.

Вдруг его самого затрясло, и он забыл про свою роль бесстрастного наблюдателя. Он зажмурил глаза. У него перехватило дыхание. Сердце бешено заколотилось, пот стал струиться ручьями. Он крепко прижался к ней и спрятал лицо в ложбинку у нее на плече. Тряска становилась все сильней, все неистовей, ему казалось, что он слышит раскаты далекой канонады, которые вдруг слились в один потрясший всю вселенную взрыв. И все затихло.

Лилит оказалась права: он сам понял, что уже все.

Как быстро исчезло ощущение экстаза! Ему уже было трудно поверить, что минуту назад он испытывал что-то подобное. Ему казалось, что его обманули: пообещали пир горой, а угостили одними воображаемыми яствами. И это все? Как приливная волна, ударяющая в берег и откатывающаяся обратно? И на песке остается пепел. Пепел на песке. Ничего особенного, подумал Тор Смотритель, сплошной обман.

Он высвободился и откатился в сторону.

Лилит оставалась лежать на спине – закинув голову, зажмурив глаза, чуть приоткрыв рот. Она выглядела уставшей, чуть ли не изможденной, кожа ее лоснилась от пота. Вот веки ее затрепетали и приоткрылись, она приподнялась на плече и улыбнулась – немного застенчиво, как ему показалось.

– Привет, – произнесла она.

– Привет, – ответил он и отвернулся.

– Ну как? Что ты теперь чувствуешь?

Смотритель пожал плечами. Нужные слова никак не приходили в голову.

– В основном, усталость, – наконец выдавил он. – Пустоту. Эта пустота – так и должно быть?

– Все нормально. После соития все животные грустны. Старая латинская поговорка. Не забывай. Тор, ты тоже животное.

– Усталое животное. – Пепел на холодном песке. Медленный отлив. – Лилит, тебе понравилось?

– А ты не понял? Хотя ты, наверное, не понял. Да, очень понравилось.

– Я рад, – отозвался он, поглаживая ее по бедру. – Но я так и не понял.

– Чего ты не понял?

– Ничего. Всей этой цепочки. Раскачивание. Тряска. Пот. Стоны. Жжение в паху… и вдруг – все кончилось. Я…

– Нет, – перебила его Лилит, – только не надо ничего анализировать. Ты, наверное, ожидал слишком многого. Тор, это же только удовольствие. Люди так делают, чтобы вместе быть счастливыми. И все. И ничего больше. Никаких космических переживаний.

– Прошу прощения. Я просто тупой андроид и не…

– Хватит, Тор. Ты человек. Личность.

Он понял, что обидел ее, признавшись, что не ощутил ничего особенного. Ему самому было обидно. Он медленно поднялся на ноги. Чувствовал себя он на редкость мрачно, как брошенный на снегу пустой сосуд. Да, с момента кульминации он ощутил вспышку радости. Но стоит ли одна вспышка пришедшего после уныния?

Она хотела как лучше. Она хотела, чтобы он почувствовал себя человеком.

Он поднял ее на ноги, привлек к себе и легонько поцеловал в щеку.

– Когда-нибудь мы снова этим займемся, хорошо?

– Конечно, когда захочешь.

– Наверное, первый раз это всегда немного странно. Но я исправлюсь. Обещаю.

– Конечно, Тор. Первый раз всегда немного странно.

– Пожалуй, мне пора.

– Как хочешь.

– Мне действительно пора. Но мы скоро увидимся.

– Конечно. – Она легонько тронула его за руку. – А пока… Я сделала так, как мы договорились. Покажу Мануэлю Гамма-таун.

– Хорошо.

– Краг с тобой, Тор.

– Краг с тобой.

Он начал одеваться.

23

И сказал Краг:

– До окончания времен будет между вами одно отличие. Будут происходить Дети Лона только из Лона, а Дети Автоклава только из Автоклава, отныне, присно и во веки веков. И не дано будет самим вам продолжать свой род, как то дано Детям Лона. И будет так для того, чтоб одному Крагу обязаны были вы своим существованием, чтоб одному ему возносили вы хвалу за свое появление на свет – отныне, присно и во веки веков.

24

20 декабря 2218 года.

Башня достигла 800 метров. Она гипнотизирует и подавляет своим величием. Невозможно остаться равнодушным. Когда б ни вышел ты из трансмат-кабины, ночью или днем, ты замираешь, как громом пораженный, перед этой устремляющейся в небо колонной из сверкающего стекла. Чем безлюднее вокруг тундра, тем благоговейнее твой восторг.

Башня уже перевалила за середину.

Из-за спешки, с которой идет строительство, в последнее время было много несчастных случаев. Двое монтажников упали с вершины, электрик, неправильно распылив проводящее покрытие в месте стыка блоков, послал высоковольтный разряд через кабель, который тащили пятеро гамм, на спуске столкнулись две кабины подъемника, что унесло еще шесть жизней. Альфа Эвклид Топограф, работая с компьютером, едва избежал серьезной мозговой травмы, когда из базы данных произошел внезапный сброс информации с максимальной энтропией. Обвалились вспомогательные леса внутри башни, и трое бет-электромонтажников упали с высоты четыреста метров. С начала строительства погибли тридцать андроидов – из многотысячной армии монтажников, электриков, ремонтников. С учетом необычной специфики работы, в такой статистике нет ничего сверхъестественного.

Смонтированы первые тридцать метров тахионного ускорителя. Техники ежедневно проверяют структуру, целостность сердечника. Разумеется, генерация тахионов невозможна, пока не будет собран весь гигантский ускоритель, но монтаж отдельных элементов интересен сам по себе, и Краг почти все время, что бывает на башне, наблюдает за испытаниями и настройкой аппаратуры. Вспыхивают разноцветные лампочки, гудят и посвистывают индикаторы, светятся циферблаты, колышутся стрелки. Краг восторженно аплодирует любому, сколь угодно малому, успеху. Он приводит толпы посетителей. За последние три недели на башне побывали Никколо Варгас, Клисса, двадцать девять конгрессменов, одиннадцать промышленных воротил, шестнадцать всемирно известных деятелей искусства. Башня вызывает всеобщий восторг. Даже те, кто считает замысел титаническим безумием, не могут сдержать восхищения изяществом, красотой, величием сооружения. Безумие тоже способно вызывать восхищение, и никто из видевших башню Крага не отрицает того, что был восхищен. Впрочем, многие считают, что сообщить Вселенной о том, что человек существует, – безумие.

Мануэль Краг не появлялся на строительстве с начала ноября. Краг обычно объяснял это тем, что сын его вникает в премудрости управления промышленной империей. С каждым месяцем на него наваливается все больше и больше ответственности. В конце концов, он – единственный наследник.

25

В прошлый раз, когда я был у Лилит, она сказала: давай в следующий раз, когда ты придешь, я тебе кое-что покажу, хорошо?

Мы только что занимались любовью. Я прижимаюсь щекой к ее груди.

– Что именно?

– Давай погуляем по Стокгольму. Я покажу тебе кварталы андроидов, расскажу, как они живут. Гаммы. Как, хочешь?

– Зачем? – осторожно спрашиваю я. – Разве здесь нам плохо?

Она гладит волосы у меня на груди. Иногда я страшно примитивен – настоящее животное.

– Слишком однообразно, – говорит она. – Ты приходишь, мы спим, ты уходишь. Мы нигде не бываем вместе. Давай погуляем по Стокгольму. Тебе это будет полезно, ты узнаешь много нового. Мануэль, ты не замечал еще, что я очень люблю поучать? Указывать на непривычную сторону вещей? Ты когда-нибудь бывал в Гамма-тауне?

– Нет.

– Знаешь, что это такое?

– Наверное, место, где живут гаммы.

– Правильно. Но, не побывав там, невозможно понять, что это такое на самом деле.

– Это опасно?

– Н-нет. Никто не станет приставать к альфам в Гамма-тауне. Иногда у гамм возникают какие-то стычки между собой, но это другое дело. Мы принадлежим к высшей касте, они держатся от нас подальше.

– Допустим, гаммы не станут приставать к альфе, а ко мне? Может, они не любят людей-туристов.

Тогда Лилит сказала, что переоденет меня. В альфу. Мне стало интересно. Появилось искушение. Привкус тайны. Игра в переодевание может заново раздуть тлеющие угли нашего с Лилит романа.

– Разве они не поймут, что это маскарад? – спрашиваю я.

– Они не очень-то всматриваются в альф, – отвечает Лилит. – У нас есть такое понятие, как социальная дистанция. Мануэль, гаммы соблюдают социальную дистанцию.

– Хорошо, раз так, то идем в Гамма-таун.

Мы условились через неделю. С Клиссой я договорился. Лечу на Луну, сказал я, пару дней меня не будет, хорошо? Никаких проблем. Клисса тем временем погостит у друзей в Новой Зеландии. Иногда я начинаю задумываться, подозревает ли она хоть что-нибудь. Или что она сказала бы, узнав. Иногда меня так и подмывает ляпнуть: Клисса, у меня в Стокгольме есть любовница-андроид, у нее великолепное тело, а в кровати она просто что-то сверхъестественное. Как тебе это нравится? Да нет, Клисса совсем не буржуазна, инстинкт собственницы у нее развит слабо, но она очень чувствительна, ей может показаться, что ею пренебрегают. Или, раз уж она так любит бедных угнетенных андроидов, может, она ответит: как здорово, Мануэль, что ты делаешь счастливой хоть одну из этих бедняжек. Я совсем не против того, чтобы делить твою любовь с андроидом. Пригласи ее как-нибудь к нам на чай, хорошо? М-да.

Проходит неделя. Я отправляюсь в Стокгольм. Захожу к Лилит. Она раздета.

– Раздевайся, – говорит она.

Я ухмыляюсь. Не слишком тонко. Сбрасываю одежду и тянусь к ней. Она делает танцевальное па, и я хватаю воздух.

– Потом, глупый. Когда вернемся. А сейчас надо тебя загримировать.

В руке у нее появляется баллончик-пульверизатор. Для начала она выставляет индикатор на «Нейтр.» и закрашивает зеркальную пластину у меня на лбу. Андроиды не носят таких украшений. Клипсы-беруши тоже не годятся. Я вынимаю их, и она заполняет отверстия розовым гелем. Потом она начинает опрыскивать меня красным.

– Как насчет того, чтобы сбрить волосы? – спрашиваю я.

– Не нужно, – говорит она, – постарайся только там ни перед кем не раздеваться.

В конце концов, я становлюсь ярко-красным с ног до головы. Свеженький, еще поблескивающий на сгибах андроид. Потом она покрывает меня термоизолирующим слоем из другого баллончика. На улице холодно, говорит она, а андроиды не носят теплой одежды. Одевайся.

Она вручает мне костюм. Рубашка со стоячим воротником, узкие брюки. Типичная одежда альфы. Сидит на мне как влитая, прилегает вплотную, как пересаженная кожа. Только не возбуждайся, говорит мне Лилит, а то брюки лопнут. Смеется и гладит меня в паху.

– Откуда у тебя эта одежда?

– Одолжила у Тора Смотрителя.

– Он знает зачем?

– Нет, конечно нет. Я просто сказала, что мне нужен костюм. Ну-ка, посмотрим на тебя. Прекрасно. Прекрасно! Идеальный альфа. Пройдись по комнате. Теперь обратно. Хорошо. Держись немного развязней. Помни, что ты самый совершенный образец Homo Sapiens, когда-либо вышедший из автоклава, со всеми достоинствами человека, но без его недостатков. Ты Альфа… Хм-м, надо придумать тебе имя на случай, если кто-нибудь спросит.

Лилит морщит лоб.

– Альфа Левитикус Прыгун, – говорит она. – Как тебя теперь зовут?

– Альфа Левитикус Прыгун.

– Нет. Если тебя спросят, говори просто – Левитикус Прыгун. Они и так поймут, что ты альфа. А они должны называть тебя Альфа Прыгун. Ясно?

– Ясно.

Она одевается. Сначала термоизолирующий слой, потом мелкая золотистая сетка, прикрывающая грудь и спускающаяся чуть выше колен. Сквозь ячейки видны соски. Да и все остальное, вообще-то, тоже. Никогда бы не подумал, что это зимний наряд. Похоже, андроидам зима гораздо более по вкусу, чем нам.

– Альфа Прыгун, хотите взглянуть на себя?

– Да.

В воздухе рассеивается зеркальная пыль. Когда молекулы выстраиваются, я обозреваю себя в полный рост. Впечатляюще. Если не сказать – круто. Берегитесь, красный дьявол оправляется в город. Лилит права: ни один гамма не посмеет не то что привязаться ко мне – даже глаза на меня поднять.

– Ну что, Альфа Прыгун? Вперед – в трущобы Гамма-тауна!

На улицу. Трансматом – на другой конец города. В гавани ветер поднимает свинцово-серые волны. Пенятся белые барашки. Ранний вечер, но уже начинает темнеть. Пасмурно, серо, низко висит туман, фонари проступают через него размытыми грязно-желтыми пятнами. Высоко над головой проплывает реклама, подмигивая разноцветными огнями – красным, зеленым, синим, оранжевым, призывно слепит глаза, завывает прямо в уши, требует обратить внимание. Толчки. Запахи. Звуки. Вокруг столько людей. В серой мгле визжат тормоза. Издалека доносится смех. Туман выплевывает обрывки разговоров:

– Отцепись – или схлопочешь!

– Назад в автоклав, назад в автоклав.

– Слоуби, кому слоуби?

– Да ни черта не рубит этот твой стэкер!

– Слоуби!

– Козел! Козел! Козел!

В Стокгольме больше половины населения – андроиды. Почему их так тянет именно сюда и еще в девять таких же городов? Гетто. Никто их не заставляет. Трансмат-мир: какая разница, где ты живешь, на работу можно добраться отовсюду. Но мы предпочитаем держаться вместе, говорит она. Даже в своих гетто они стараются как-то обособиться. Альфы – в красивом старом районе Остермальм, беты – предпочитают обшарпанные кварталы в центре. Да, еще гаммы. Кстати, о гаммах. Добро пожаловать в Гамма-таун.

Улицы, грязные, скользкие, покрыты брусчаткой. Средневековье? Серые облезлые дома подступают вплотную один к другому, проход еле виден. В канаве струится холодный грязный ручеек. Застекленные окна. Но не все здесь так архаично: смесь стилей, самая разная архитектура, мясо, тушенное с овощами, по-испански, рыба, тушенная в белом вине, по-французски, двадцать второй, двадцатый, девятнадцатый, шестнадцатый, четырнадцатый века – все перемешано в кучу. Над головой нависает воздушная паутина крытых переходов, напоминающая строительные леса. Там, где есть улицы, и там, где есть тротуар, – ржавые ограждения. Жужжат разладившиеся кондиционеры, выплевывая в зимний воздух клубы зеленоватого тумана. Толстостенные подвалы эпохи барокко. Мы с Лилит блуждаем каким-то сумасшедшими зигзагами. Гамма-таун спланирован дьяволом. Дьяволом-извращенцем.

Вокруг маячат лица.

Гаммы. Повсюду гаммы. Уставятся, отпорхнут, снова уставятся. Тусклые птичьи глазки испуганно моргают. Они боятся нас. Социальная дистанция, так это называется. Они отбегают в тень, они пялятся издали, но, как только мы подходим, стараются притвориться невидимыми. Голова низко склоняется, глаза смотрят в сторону. Альфы, альфы, альфы – берегитесь, гаммы!

Мы возвышаемся над ними. Я никогда раньше не замечал, какие гаммы коренастые. Насколько они ниже нас, насколько шире в плечах, насколько сильней. Эти бугры мускулов… Любой из них мог бы разорвать меня пополам. Женщины тоже сложены очень мощно, хотя и немного изящней. Может, попробовать переспать с девушкой-гамма? Вдруг она в постели еще неистовей, чем Лилит? Рычание, стоны, все ходит ходуном, никаких самоограничений? И чесночный дух, разумеется. Нет, лу их всех… Как-то очень это грубо. Да, именно грубо. Наверное, как Квенелла с отцом – я бы так сказал. Ладно, черт с ними, с гаммами, с меня хватит Лилит – в меру страстной и к тому же чистой. Нет, не стоит об этом даже думать. Гаммы стараются держаться от нас подальше. Караул, в Гамма-тауне появились двое веселых альф. У нас длинные ноги. Мы сильны. Мы грациозны. Они боятся нас.

Я Альфа Ливитикус Прыгун.

Здесь все время дует пронизывающий ветер от залива. Он вздымает клубы пыли и мелкого мусора. Пыль! Мусор! Никогда не видел таких грязных улиц! Неужели до Гамма-тауна никогда не добираются роботы-уборщики? А если и не добираются, что, гаммы слишком горды, чтоб самим привести улицы в порядок?

– Их это не волнует, – говорит Лилит. – Это вопрос культуры. Их гордость – в отсутствии гордости. Это отражает их социальное положение. Дно мира андроидов, дно дна мира людей, и они понимают это, им это не нравится, и грязь – это как эмблема их социального положения. Они как бы говорят: вы хотите, чтобы мы были грязью под ногами, хорошо же, тогда мы будем жить в грязи. Купаться в грязи. Упиваться грязью. Если мы не люди, зачем нам быть аккуратными? Кстати, знаешь, роботы-уборщики раньше приезжали сюда, но гаммы ломали их. Вон, смотри, один такой стоит ржавеет уже лет десять, наверное.

Ржавые обломки робота валяются бесформенной грудой. Останки железного человека. Под ржавчиной голубовато поблескивает нетронутая гниением сталь. Соленоиды? Реле? Аккумуляторы? Электрические внутренности машины. Дно дна дна, простой механизм, безропотно павший в неудачном наступлении на мерзость запустения, посреди которой живут парии автоклава. Серо-белый кот задирает хвост и мочится на груду железа. Гаммы, подпирающие стену поблизости, хохочут. Потом замечают нас и, благоговейно трепеща, отползают в тень. Левой рукой они делают быстрый, нервный жест касаются паха, касаются груди, касаются лба, раз-два-три, очень быстро. Жест выглядит рефлекторным, отработанным до автоматизма, можно подумать, что они крестятся. Что это? Формальное приветствие? Выражение почтения блуждающим альфам?

– Что-то в этом роде, – отвечает Лилит. – Но не совсем. Это так… предрассудки.

– Защита от сглаза?

– Да. В каком-то смысле. Прикоснуться к самому главному, воззвать к духу гениталий, души и разума – пах, грудь, череп. Ты раньше никогда не встречался с таким жестом у андроидов?

– М-м… может, и встречался.

– Даже у альф, – говорит Лилит. – Привычка. Успокаивает, когда нервничаешь. Даже я иногда так делаю.

– Но почему гениталии? Что в них андроидам?

– Символическая сила, – говорит она. – Да, мы стерильны, но священная аура остается. Память о нашем общем происхождении. Оттуда проистекают человеческие гены, по образу которых были сконструированы наши. Я делаю, этот знак. Раз – два – три. – Лилит смеется, но ей почему-то явно не по себе, словно я совершаю кощунство. Ну и плевать. Я же сегодня андроид, правильно? Значит, мне можно делать все то, что делают андроиды. Раз – два

– три.

Гаммы, стоящие у стены, повторяют знак. Раз – два – три. Пах, грудь, череп.

Один из них произносит что-то похожее на «Славься, Краг!»

– Что он сказал? – спрашиваю я у Лилит.

– Я не расслышала.

– Мне показалось «Славься, Краг».

– От гамм можно услышать все что угодно.

Я мотаю головой:

– Лилит, вдруг он узнал меня?

– Исключено. Абсолютно исключено. Если он и сказал что-то насчет Крага, он имел в виду твоего отца.

– Да, да. Конечно. Краг – это он. Я – Мануэль, просто Мануэль.

– Ш-ш! Ты Альфа Левитикус Прыгун.

– Ах да. Прошу прощения. Альфа Левитикус Прыгун. Для друзей просто Лев. «Славься, Краг»? Наверное я ослышался.

– Наверное, – говорит Лилит.

Мы поворачиваем за угол, и срабатывает рекламная мина. Из вентиляционной решетки в стене выстреливается облако разноцветных порошков, и на серебристом фоне, ослепительно мерцая даже сквозь туманную мглу, загорается надпись:

*ВРАЧ – АЛЬФА ПОСЕЙДОН МУШКЕТЕР – ВРАЧ* СПЕЦИАЛИСТ ПО ГАММА-БОЛЕЗНЯМ ИЗЛЕЧИВАЕТ ОТВЕРДЕВШИХ, СЛОУБИМАНОВ, СТЭКЕРОВ ЕМУ ПОД СИЛУ ОСТАНОВИТЬ МЕТАБОЛИЧЕСКОЕ ГНИЕНИЕ И РАСПАД ЕМУ ВСЕ ПО ПЛЕЧУ *БЕЗУПРЕЧНАЯ РЕПУТАЦИЯ* ПЕРВАЯ ДВЕРЬ НАПРАВО. ЗВОНИТЬ

– Он действительно альфа? – спрашиваю я.

– Конечно.

– Почему тогда он живет в Гамма-тауне?

– Кто-то же должен их лечить. По-твоему, гамма может получить диплом врача?

– Шарлатан какой-нибудь, наверное, а не врач. Рекламная мина, подумать только! Что это за врач, который так грубо навязывается?

– Врач из Гамма-тауна. Естественно, он шарлатан. Хороший врач, но шарлатан. Влип в какую-то историю с регенерацией органов несколько лет назад. Лишился лицензии.

– Разве здесь не нужна лицензия?

– Здесь ничего не нужно. Говорят, он хоть и эксцентричен, но всерьез предан своему делу. Может, хочешь встретиться с ним?

– Нет-нет. Кто такие слоубиманы?

– Слоуби – это такой наркотик, его принимают многие гаммы, – говорит Лилит. – Думаю, скоро ты сам увидишь слоубимана.

– А стэкеры?

– У них что-то не в порядке с мозгом. Отмирание мозжечка.

– Отвердевшие?

– Болезнь мускулов. Отвердение мышц, или что-то в этом роде, точно не знаю. Профессиональное заболевание гамм.

Я хмурюсь. Интересно, знает ли об этом отец? Он должен отвечать за качество своей продукции. Если гаммы подвержены столь загадочным заболеваниям…

– А вот и слоубиман, – говорит Лилит.

По улице навстречу нам движется андроид. Плывет, дрейфует, скользит, кружится в вальсе, страшно медленно, как вытекающая из разбитой банки патока. Глаза сузились в щелочки, на лице застыло мечтательное выражение, руки распростерты, пальцы расслабленно свисают. Движется с видимым трудом, словно через атмосферу Юпитера. На нем только обмотанный вокруг бедер кусок ткани, но, несмотря на холодный вечерний воздух, он весь лоснится от пота. Бормочет что-то себе под нос. Часа, наверное, через четыре он приближается к нам вплотную. Тормозит, откидывает назад голову, упирает руки в бока. Молчит. Целую минуту. Наконец хриплым вибрирующим голосом произносит с жутковатой неспешностью:

– Аль…фы…при…вет…аль…фы…пре…крас…ные…аль…фы.

– Проходи, не задерживайся, – говорит ему Лилит.

Сначала никакой реакции. Потом лицо его рассыпается на кусочки. Невыразимая грусть. Неуклюжим клоунским жестом поднимает левую руку, касается лба, рука медленно плывет к груди, ниже – к паху. Тот же знак, но в обратном порядке – что бы это значило? Трагическим тоном он выдавливает из себя:

– Я…люб…лю…альф…пре…красн…сные…аль…фы.

– Что это за наркотик? – спрашиваю я у Лилит.

– Замедляет восприятие времени, – говорит она. – Минута становится часом. Таким образом они растягивают часы своего отдыха. Конечно, им кажется, что мы порхаем вокруг них, как колибри. Обычно слоубиманы стараются держаться вместе. Получается, будто между сменами проходит несколько дней.

– Это опасный наркотик.

– Отнимает час жизни за каждые два часа своего действия, – говорит она.

– Гамм такое соотношение устраивает. Почему бы не пожертвовать одним объективным часом ради двух-трех субъективных дней?

– Но это же сказывается на работоспособности!

– В свое свободное время гаммы имеют право заниматься всем чем угодно, разве на так, Альфа Прыгун? Не станешь же ты утверждать, что они – только собственность и что любой вред, который им взбредет в голову причинить себе, – это преступление против владельца?

– Нет-нет. Конечно же нет, Альфа Мезон.

– А я ни в чем тебя и не обвиняю, – говорит Лилит.

Слоубиман бессмысленно кружит вокруг нас, напевно бормоча настолько медленно, что слоги не соединяются в слова, и я перестаю его понимать. Он останавливается. Губы его бесконечно медленно раздвигаются в холодной улыбке. Сначала мне кажется, что это угрожающий оскал. Бесформенной массивной грудой он опускается на колени, поднимает руку со скрюченными пальцами. Рука указывает на грудь Лилит. Мы застыли неподвижно.

Наконец я разбираю, что бормочет гамма:

– А…А…А…А…А…Г…А…А…Ц…А…А…У…

– Что он пытается сказать?

– Ничего существенного, – отмахивается Лилит.

Она отступает в сторону от тянущейся к ней руки. На лице гаммы улыбка сменяется озадаченной гримасой. Он оскорблен в лучших чувствах. В напевном бормотании появляются вопросительные нотки:

– А…У…А…А…У…Г…А…У…Ц…А…У…У…

Сзади слышится медленное шарканье. Приближается второй слоубиман, точнее слоубиманка, – девушка в длинном плаще, скрепленном у горла застежкой и волочащемся сзади на несколько метров, но не прикрывающем ничего. Ее волосы выкрашены в зеленый и стоят торчком, напоминая по форме тиару. Ее изможденное лицо кажется мертвенно-бледным, веки опущены, глаз почти не видно. Кожа блестит от пота. Она подплывает к нашему приятелю и что-то говорит ему неожиданно грохочущим басом. Он сонно отвечает. Я ничего не могу разобрать. Это из-за наркотика-замедлителя, или они говорят на каком-то своем жаргоне? Мне кажется, сейчас произойдет что-то ужасное.

– Может, нам лучше уйти? – трогаю я Лилит за локоть.

Она мотает головой:

– Стой и смотри.

Слоубиманы кружатся в гротескном танце. Соприкасаются кончики пальцев, поднимаются и опускаются колени. Гавот мраморных статуй. Менуэт слоновьих чучел.

Они негромко, проникновенно воркуют, продолжая кружиться. Наш первый знакомый запутался в длинном плаще девушки. Она кружится вокруг него, он стоит неподвижно. Плащ рвется с треском, и девушка остается обнаженной посреди улицы. На груди у нее на зеленом шнурке висит нож в чехле. Вся спина ее исполосована шрамами. Экзекуция? Флагеллантство? Нагота возбуждает ее. Я вижу, как поднимаются и затвердевают соски, словно в замедленной съемке. Мужчина уже стоит к ней вплотную. С мучительной неспешностью он протягивает руку и вынимает нож из чехла. Так же медленно он касается девушки кончиком лезвия в знакомой последовательности: пах-грудь-лоб. Священный знак. Мы с Лилит прижались к стене у входа в приемную врача. Мне не нравится этот нож.

– Давай я заберу у него нож, – говорю я.

– Нет-нет. Ты здесь только гость. Это не твое дело.

– Лилит, тогда давай уйдем.

– Подожди. Смотри.

Наш приятель снова заводит свою песню. Опять одни буквы:

– У…Ц…А…У…Ц…Г…У…Ц…Ц…

Рука с ножом отходит назад, потом медленно устремляется вперед. Лезвие нацелено в живот девушки. Судя по тому, как напряглись мускулы гамм, удар будет нанесен в полную силу, это не фрагмент их танцевального ритуала. Когда кончик ножа оказывается в нескольких сантиметрах от кожи девушки, я срываюсь с места и выхватываю нож.

Гамма издает стон.

Девушка еще не понимает, что спасена. У нее вырывается низкий, вибрирующий рев – наверное, крик ужаса. Она опускается на землю, зажав одну руку между ног, второй прикрывая грудь. Ее начинают сотрясать медленные конвульсии.

– Тебе не следовало вмешиваться, – сердито произносит Лилит. – Пошли отсюда. Быстрее.

– Но он убил бы ее!

– Не твое дело.

Она тянет меня за руку. Я отворачиваюсь, и мы уходим. Краем глаза я замечаю, что девушка встает. По голой спине ее бегают отсветы рекламы Посейдона Мушкетера, врача. Мы успеваем отойти на несколько шагов, когда сзади доносятся какие-то звуки. Мы оборачиваемся. Девушка уже поднялась, в руке у нее нож, и она вонзает его в живот первому гамме. Методичным, неторопливым движением она делает разрез от пупка к груди, и из раны начинают вываливаться внутренности. Гамма осознает, что что-то не так, и издает хриплый булькающий звук.

– Вот теперь точно надо спешить, – говорит Лилит.

Мы торопливо сворачиваем за угол. Я успеваю еще раз обернуться и увидеть, как распахивается дверь приемной Альфа Мушкетера. В освещенном проеме возникает прямая как жердь, тощая фигура ростом с альфу, грива седых волос колышется, глаза выпучены. Это и есть знаменитый врач? Он бросается к слоубиманам. Девушка опять опустилась на колени, ее жертва еще не успела упасть. Пятна его крови на ее блестящей коже кажутся темно-лиловыми. Она начинает декламировать:

– Г! А! А! Г! А! Г! Г! А! Ц!

– Сюда, – говорит Лилит, и мы ныряем в темный проход.

Ступеньки. Запах сухой гнили. Паутина. Мы погружаемся в неизвестные бездны. Далеко внизу призывно горят желтые огни. Мы спускаемся ниже, ниже, ниже.

– Что это? – спрашиваю я.

– Спасательный туннель двухсотлетней давности – времен Войны Здравого Смысла. Под Стокгольмом все им изрыто. Гаммы хорошо его освоили.

– Похоже на канализационную трубу.

До нас доносятся взрывы смеха, обрывки непонятных разговоров. За решетчатыми витринами магазинов неровно мерцают светильники. Вокруг опять кишат гаммы. Некоторые, проходя мимо, делают знакомый знак, раз-два-три. Лилит чего-то боится – я не понимаю чего, – и мы идем очень быстро, почти бежим. Мы сворачиваем в другой туннель, перпендикулярный первому.

Появляются трое слоубиманов.

Один из них, лицо которого размалевано красными и синими полосами, останавливается и начинает петь. Может быть, специально для нас?

Кого мне взять в жены?

Кто пойдет за меня?

Огонь вонючих автоклавов, повсюду запах огня.

О моя голова, моя голова, моя голова.

Моя голова!

Он опускается на колени и блюет. Из него потоком хлещет полупрозрачная голубая жидкость, лужа растекается до самых наших ног.

Мы движемся дальше. За спиной эхом разносится крик:

– Аль-ФА! Аль-ФА! Аль-ФА! Аль-ФА!

В стене справа открывается темная ниша, там совокупляются двое гамм. Не в силах оторваться, я гляжу на ходящие ходуном бедра, слушаю влажные звуки шлепков. Девушка методично колотит партнера ладонями по спине. Протест против изнасилования? Проявление экстаза? Выяснить это мне так и не удается, потому что из темноты, ковыляя, появляется слоубиман, спотыкается и падает прямо на парочку. Перед глазами мельтешат руки и ноги. Лилит тянет меня дальше. Мне вдруг очень хочется ее. Я думаю о ее груди, колышущейся под сетчатой накидкой, о влажной безволосой коже. Может, нам найти такую же нишу и прямо здесь, среди гамм… Поравнявшись с Лилит, я обнимаю ее за талию. Она недовольно поводит бедрами.