Текст книги "Перейти грань"

– Что вы теперь собираетесь делать? – равнодушно поинтересовался Фанелли.

– Не знаю. – Браун действительно не знал, что ему делать. – Как бы вы поступили на моем месте?

– Вот уж чего не знаю. – Фанелли пожал плечами. – Так вы поругались с ним, или что?

– Я рассказал ему, что был во Вьетнаме. Похоже, его это сильно задело.

На какое-то мгновение Кроуфорд с Фанелли явно растерялись.

– Джордж Долвин, – наконец произнес Кроуфорд, – горячий малый. Говорят, что однажды он даже бросил бомбу. За что сидел потом в тюрьме. – Он повернулся к Фанелли. – Из-за чего это было? Из-за абортов?

– Все правильно, – подтвердил Фанелли. – И про аборты, и про бомбу, и все остальное.

– Мне кажется, что он сектант, – сообщил Кроуфорд. – Какой-нибудь адвентист Седьмого дня, или что-то в этом роде. Жена у него тоже верующая.

– Пусть он молится, скотина, – не выдержал Браун, – чтобы лодка не оказалась поврежденной.

Однако, когда они с Кроуфордом провели внутренний осмотр судна, выяснилось, что остов никак не пострадал.

– Я же говорю, что малый похож на баптиста, – вновь заверил его Кроуфорд. – Или что-то в этом роде.

– Ну что ж, начнем все с начала, – вздохнул Браун. – Может быть, я даже займусь этим сам.

– Да? – удивился Кроуфорд. – Вы работаете по дереву? Кстати, у меня есть знакомый столяр, его зовут Каз, неплохой парень. И мог бы сделать эту работу за те же деньги.

Браун ничего не ответил.

Долвин забрал счета с собой, поэтому Браун не имел представления, где он брал свой материал, и поехал наугад к Сирзу, рядом с Гарден-Стейт-Паркуэй. Почти час он приценивался к столярному инструменту, но купил только комплект книжек по столярному делу. Перед самым ленчем грузовик «Федерал экспресс» доставил часть заказанного радиоэлектронного оборудования и приборов. Вся вторая половина дня ушла у него на их инвентаризацию и подготовку места для хранения. Отсеков, где он собирался разместить основные приборы, больше не существовало.

В какой-то момент он почувствовал, что его охватывает дикая ярость. Она навалилась с такой силой, что ему стало страшно показаться людям на глаза. Он забился внутрь судна и сидел там без движения, потея в замкнутом пространстве и стараясь взять себя в руки. Но злость не проходила и, казалось, могла разорвать его на куски вместе с выдержкой, интеллектом и всем остальным. Обхватив себя за плечи руками, он сидел на последней ступеньке сходного трапа, закрыв глаза, и дрожал, пытаясь справиться с собой. Проглотить эту ярость с потрохами.

По дороге домой в тот вечер его опять охватило беспокойство по поводу денег. Тех восьмидесяти тысяч, что гарантировал ему Торн, могло не хватить для покрытия расходов на плавание, а ужиматься он не хотел.

Дома он разогрел обед для себя и Энн, но почему-то не смог заставить себя рассказать ей о случае с Долвином. Впрочем, он знал почему: случай этот вызвал бы у нее лишь возмущение и непонимание. А ему хотелось ее сочувствия, и он ничего не сказал ей.

Энн покупала книги и готовила перечни. В книжных магазинах и лавках, морских музеях и библиотеках она раздобывала отчеты, метеосводки и журналы об одиночных плаваниях. Дома она без конца просматривала всё то, что необходимо было иметь на «Ноне». На работе она теребила старика Мегауана, пытаясь склонить его и журнал «Андервэй» к подготовке серии статей о плавании Оуэна. Она решила для себя, что из этого должна выйти книга, которую они напишут вместе. Кабинет, оборудованный для нее, превратился теперь в штаб по подготовке к путешествию.

После обеда Брауны еще какое-то время оставались за столом. Энн потягивала «бордо». От ее взгляда не укрылось, что Оуэн в ярости.

– Может быть, тебе следовало остаться с «Ноной» на ночь? – спросила она.

– Сегодня мне нужна ты, а не «Нона». – Он вовсе не был настроен на шутливый лад.

– Ты, наверное, забыл, Оуэн. У Мэгги сегодня вечеринка на всю ночь. Мы не сомкнем глаз среди всей этой пятнадцатилетней публики.

Он пожал плечами.

– Я советую тебе не высовываться, – предупредила она. – И надеюсь, что все обойдется.

– На этот раз, – сказал ей Оуэн, – нам придется потерпеть друг друга.

Из кухни было слышно, как Мэгги говорила по телефону. В голосе у нее звучало нетерпеливое оживление. После стольких дней в интернате ее приводила в восторг возможность собрать дома собственную компанию. Тем более что ее школьные друзья жили далеко и наведывались нечасто.

– Она сказала то же самое Элисон Моран, – говорила в трубку Мэгги, – И еще и повторила! Эта девица кругом в проигрыше. Ну совершенно продулась! Полная невезуха!

Энн предостерегающе вскинула брови, и они отправились наверх.

В спальне он скинул туфли и, устроившись поверх покрывал, попытался заставить себя прочесть инструкции, прибывшие вместе с его новой аппаратурой спутниковой навигации. Энн включила телевизор. Из Центра Линкольна по специальной программе транслировали «Реквием» Верди. Она улеглась поперек кровати, положив подбородок на руки. Стакан с вином она пристроила рядом на полу. Через некоторое время музыка стала вызывать у нее беспокойство. Увидев, что Оуэн не обращает на телевизор никакого внимания, она встала и выключила его. Но звуки музыки доносились откуда-то еще.

Энн встала, вышла в холл и прислушалась. Музыка звучала в мансарде, где Мэгги и четверо ее дружков, расположившись на матрацах вокруг старенького телевизора, покатывались со смеху. Мэгги, взяв на себя роль домашнего комика, проходилась по адресу певцов и музыкантов, чьи отталкивающие физиономии непрерывно демонстрировал экран.

– Вы только взгляните на них! – Ехидство просто распирало Мэгги. – Они же совершенно никчемные людишки! Они собираются каждую неделю, чтобы повеселить своей музыкой только себя. Они карикатурны. Они абсурдны. Они самые настоящие неудачники. Поглядите, у них кругом невезуха!

Такая характеристика выступающих настолько смешила дружков Мэгги, что они напоминали какой-то гогочущий клубок едва оперившихся бесенят. Не желая портить им веселье, Энн тихо сошла по ступенькам и уже снизу крикнула им:

– Убавьте, пожалуйста, звук, дети.

Ее вмешательство тут же вызвало гробовую тишину, отозвавшуюся эхом по всему дому.

Сев в кровати, Оуэн отложил в сторону инструкции и смотрел, как она вошла и допивала вино.

– Что случилось? – спросил он.

– Ничего не случилось. Дети веселятся.

Она села на кровать и уставилась в пол.

– Мэгги где-то подцепила это слово «невезуха», – проговорила она.

– Да, я уже слышал, как она щеголяла им по телефону.

– Мне это совсем не нравится.

– Это же всего-навсего слово, черт возьми, – сказал Браун. – Они не вкладывают в него никакого смысла.

– Оно вульгарное и отвратительное, – возмутилась она. – Из-за него она кажется непроходимо глупой. Мне придется поговорить с ней.

– Уж очень ты разошлась, тебе не кажется?

– Мне в самом деле не нравится это слово.

Оуэн беззвучно рассмеялся.

Она бросила на него колючий взгляд.

– Что с тобой?

– Ничего. – И добавил: – Я знаю, почему ты не любишь его.

– Правда? Почему?

– Давай оставим это… – он подложил в изголовье подушку и улегся на кровати.

– Я хочу сказать, что мне непонятно, где она нахваталась подобных словечек.

– Они носятся в воздухе, – сказал Оуэн, – в наше время.

– Чтобы дети отличались такой изощренностью, это так омерзительно.

Браун приподнялся на локте. – Разве это так уж плохо, если они понимают разницу между победителями и проигравшими?

– Я не хотела сказать, что они не должны понимать этого.

– А я не думаю, будто детям надо внушать, что в победе есть что-то предосудительное с точки зрения нравственности. Или, напротив, что в поражении есть что-то благородное.

– Оуэн, ты не слушаешь меня.

– Почему же? Слушаю и думаю над тем, что скрывается за твоими словами.

– Что за чепуха! – неожиданно вырвалось у нее. Алкоголь опять затуманил ей голову.

Он пристально посмотрел на нее, слегка уязвленный ее тоном.

– А не ты ли несешь чепуху, Энни? Меня волнует более глубокий смысл твоих слов. В жизни всегда есть победители и побежденные, то есть проигравшие.

– В жизни?

– От побежденных смердит, – настаивал он. – И дети должны знать об этом. Они должны испытывать отвращение к поражению!

– Я предполагаю, что ты вынужден исповедовать это, – заметила Энн. – В целях подготовки.

– Ты говоришь так, как будто все это придумал я. Но я знаю, почему это так беспокоит тебя. Рассказать тебе?

– Конечно. Расскажи.

– Потому что любая перспектива проиграть хоть в чем-то пугает тебя до потери рассудка. Этой навязчивой идеей страдаешь у нас ты, ты у нас зациклена на победах.

– Ты что, действительно так думаешь? – удивилась она.

– Да, думаю. Тебе настолько ненавистна мысль о поражении, что ты даже не можешь слышать слово «невезуха». Потому что на самом деле ты очень агрессивна и азартна.

Какое-то время она смотрела в пол, раздумывая над услышанным. Затем легла рядом и закрыла глаза рукой.

– Мне не нравится, – заметила она, – когда ты рассказываешь мне обо мне самой.

– Да, – произнес он, – тебе нравится, когда все происходит наоборот.

Даже в этот раз они не могли не любить друг друга. Ему казалось, что он не подкачал и доставил ей удовольствие. Довольный, он улыбнулся в темноте. На сердце было легко. Он видел залитый солнцем океан, лазурное небо над головой и развевающиеся флаги. Слабые уступают сильным.

– Это и есть победа? – спросила она, смеясь. – В данном случае ты победитель?

Он еще долго не мог заснуть. И, хотя они больше не разговаривали друг с другом, ему казалось, что она тоже лежит без сна рядом с ним.

18

– Выдающийся домик, – сказал Херси. Они припарковались в тупике напротив, на самом верху склона, спускавшегося к дому. Перетащив аппаратуру через дорогу, Стрикланд нажал кнопку звонка на воротах.

Дом был небольшой, явно стародавней постройки. Снаружи он был выкрашен в белый цвет, который, однако, уже утратил свою свежесть. Петли зеленых ставен покрывала ржавчина. Над парадным входом нависал балкон, поддерживаемый квадратными колоннами. Отделанный деревом фасад радовал глаз старинной ручной работой и выглядел неким диссонансом на фоне современных построек.

– Здесь ночевал Джордж Вашингтон, – объявил Стрикланд.

– Без дураков? – удивился Херси.

Деревья во дворе чувствовали себя так же вольготно, как в лесу. По обеим сторонам дома высились два мощных дуба. Двор окружала металлическая ограда с острыми пиками. Рядом с передней дверью висели горшочки с анютиными глазками.

Стрикланд обернулся и посмотрел на город, лежавший позади на склоне, спускавшемся к Зунду. Между холмом, на котором они стояли, и кромкой берега чернели крыши городской застройки и несколько скелетов отслуживших мельниц.

Оторвав взгляд от городского пейзажа, он увидел, что к двери идет светловолосая девочка. Вид у нее был хмурый. На лице Херси блуждала карикатурная улыбка комика. По фотографиям, которые он видел, Стрикланд признал в девочке дочь Браунов Мэгги. Однако фотографии не отражали ее поразительного сходства с отцом.

– Привет, Мэгги, – сказал Стрикланд. – Нам можно войти?

– Дома никого нет, – ответила она.

– Но ты же здесь, – не смутился Стрикланд. Девочка покраснела и продолжала стоять с таким же мрачным видом.

– Мы приехали снять ваш домик для кино. Разве родители не говорили тебе, что мы приедем?

Она отрицательно покачала головой.

– Я не знала, что они ждут кого-то. Мама поехала на прогулку, а отец выступает в яхт-клубе в Тарритауне.

– Что ж, мы бы засняли ваш потрясающий домик, если ты не возражаешь. И тебя заодно.

– О нет! – простонала она и болезненно поморщилась.

Стрикланд с Херси обошли дом и оказались на заднем дворе, покрытом толстым слоем опавшей листвы и увитом буйным плющом.

– Эти люди чокнулись, что ли? – спросил Стрикланд у своего помощника. – Мама отправилась на прогулку. Папа в яхт-клубе. А нам что делать?

– Высший класс, – сказал Херси. – И как мы собираемся их вздрючить?

– Что это ты? – возмутился Стрикланд. – Тебе не нравится работать со мной?

– Нравится, – сказал Херси. – Особенно в потемках.

– Это уже хорошо, – одобрил Стрикланд. – Но ты упорно не хочешь понять. Мои объекты чаще всего сами вздрючивают себя. Они обретают себя через меня. Но сами. А в данном случае я настроен весьма сочувственно.

Стрикланд больше любил работать с кинопленкой, чем снимать видеокамерой. Поэтому сухопутную часть фильма он решил снять на кинопленку, а этого моряка-одиночку снабдить на время плавания видеокамерой «бетакам» и магнитной лентой «хай банд». Потом ленту с пленкой можно будет соединить. Гуманитарии почему-то больше доверяли снятому на видеоленту.

Вновь оказавшись перед домом у подножия холма, Стрикланд задумался о том, как ему показать в фильме захудалое окружение Браунов. Поднимаясь по улице в гору, они встретили на углу кучку чернокожих в лохмотьях. Их вполне можно было бы показать в фильме. Не лишними могли бы оказаться и покосившиеся сборно-щитовые дома с облупившейся краской, многоквартирные трущобы и новостройки. «Было бы прекрасно, – думал он, – если бы изображение возносилось по спирали и только в высшей точке достигало дома на холме, в уединенном мире которого живет занятая собой семья Браунов, состоящая из мамы, папы и их маленькой дочки». Здесь было с чем экспериментировать. На деньги Хайлана.

Они остановились у центральных ворот, и Стрикланд уговорил девочку выйти перед камерой из дверей дома, подойти к воротам и открыть их. Торжественно, преисполненная чувства собственного достоинства, Мэгги приближалась с видом приносящей себя в жертву девственницы, которая шла открывать ворота самой судьбе. Херси снимал ее на пленку.

В конце концов она впустила их в дом, и все прошли на кухню, потому что это была единственная комната, не заваленная снаряжением.

– Какая великолепная кухня! – воскликнул Стрикланд, разглядывая стены из голого кирпича, на которых Энн развесила сковородки для омлета из Британии.

– Здесь мы и торчим, – сказала Мэгги.

– Кто торчит?

– Ну, мы. Моя мама, мой папа и я.

– Твоя мама, – повторил Стрикланд и, взяв у Херси камеру, навел ее на Мэгги. – Твой папа и ты. Словом, трио.

На очаровательное личико Мэгги опять легла тень.

– Сколько тебе лет, Мэг?

– Пятнадцать. Странно, что вы не знаете этого. Ведь вам же известно мое имя.

– Ах, один-ноль в твою пользу. – Стрикланд повернулся к Херси, который стоял рядом с магнитофоном «награ», и мигнул. Этот сигнал был у них отработан. Магнитофон тут же писком возвестил о своей готовности.

– Итак, расскажи нам о своем доме. – Произнося это, Стрикланд не забыл чуть позаикаться.

Мэгги покрылась румянцем, сглотнула слюну и стала смотреть в сторону.

– Ну, он был построен в… 1780 году. И это был дом капитана. Владельцем его был капитан клипера, который ходил в Китай в 1785-м. Он возил туда женьшень. – Она бросила испуганный взгляд на микрофон, который подсовывал ей Херси. – А назад доставлял фарфор. И шелк.

– А в какой школе ты учишься? – перебил Стрикланд.

– Я учусь в «Маунт-Сент-Клэр», – заученно протарабанила девочка. – Я ученица младшего класса.

– Это монастырь?

– Нет, это обычная школа. Там есть несколько монахинь среди преподавателей, но большинство – вполне обычные люди. – Она в отчаянии огляделась вокруг. – А теперь не могли бы вы извинить меня? – И, не дождавшись ответа, выскочила из кухни.

– Конечно, – ответил девочке Стрикланд, когда ее уже и след простыл.

– Вы спугнули ее, – осудил его Херси. – У вас конфронтационная манера вести беседу.

– Я заказываю музыку. – Стрикланд покачал головой. – Таков мой метод. Она на взводе. Так же как и ее папа. И мама тоже. – Эти простые слова он произнес с каким-то оттенком отвращения. – Связка Браунов. Она очень непрочная.

Было слышно, как девочка взбежала наверх. Через некоторое время Стрикланд встал.

– А вот и мама, – сообщил он Херси. – Ему было видно, как к дому подъехала Энн. Она вышла из машины и открывала боковые ворота, что вели к гаражу с задней стороны дома. Поставив машину, она направилась к парадному входу. Стрикланд вышел к ней навстречу.

Она была в плотно облегающих бриджах цвета ржавчины, черных сапогах, спортивной рубашке с короткими рукавами и дорожной шляпе. В руках Энн держала пару желтовато-коричневых перчаток. Вид у нее был потрясающий.

– Как вы попали сюда? – удивилась она.

– М-Мэгги впустила нас. Вас это шокирует?

– Не думаю. Но мы не ждали вас.

– Я говорил вчера с вашим мужем, – объяснил Стрикланд. – Он, наверное, забыл вас предупредить.

Энн поджала губы и передернула плечами. Стрикланд старался вспомнить их разговор в аэровокзале. «Интересно, что я сообщил ей о себе, – пытался вспомнить Стрикланд, – в самый последний момент встречи?» Сейчас, стоя перед ней на лужайке, он не думал о ста двадцатипятифунтовом торте, в котором всего поровну. Его медленно пронзала боль желания, от которой становилось трудно дышать.

– Что он делает? – спросила Энн, кивнув в сторону Херси, который прошел на задний двор и смотрел поверх крыш города в сторону Зунда.

– Он готовится к съемке. Знаете, выверяет перспективу.

Она смотрела туда, где стоял Херси, а Стрикланд глазел на нее. Обернувшись к нему, она поправила ленту, которой были схвачены ее волосы на затылке, и по этому жесту он понял, что она ощутила его состояние.

– Оуэн должен вернуться в середине дня. Если вы сможете подождать до этого времени, я приготовлю вам ленч, – предложила она.

– Весьма признателен. Мы подождем, нам есть чем заняться. А ленч мы захватили с собой.

Когда она направилась к двери, он окликнул ее:

– Вы не будете переодеваться, не так ли?

Она не поняла его вопроса.

– Вы останетесь в этом наряде, да? Нам хотелось бы заснять вас именно такой. Это кое-что говорит о вашей жизни.

Она задержалась на секунду возле двери, словно раздумывая, слегка улыбнулась, тряхнула головой:

– Очень жаль, но думаю, что я переоденусь. Извините.

– Все в порядке. – Стрикланд проследил, как она скрылась в доме, и прошел к тому месту, откуда Херси обозревал окрестности.

– У нее великолепное тело, – объявил Херси. – Следует ли нам подчеркнуть это?

– Она большая сладкая стерва, – произнес Стрикланд. – Давай подчеркнем это.

– Эй, – воскликнул Херси, – сдается мне, босс, что вы втюрились.

Поднявшись наверх, Энн обнаружила, что Мэгги, включив видеозапись рок-концерта, пытается писать письмо.

– Он странный малый, не так ли?

– Этот человек ужасно противный, – скривила рот Мэгги, когда Энн вошла к ней, и, схватившись рукой за живот, изобразила приступ тошноты.

– Он задавал тебе вопросы?

– Что-то в этом духе. Он спрашивал, где я учусь. И я рассказывала ему о доме и прочем.

Энн стояла, сложив на груди руки и прислонившись к косяку двери в комнату дочери.

– В этом нет ничего необычного. Но сам он странный человек, тебе не показалось?

– Он неотесаный. И отталкивающий.

– Интересно, почему они выбрали его? – проговорила Энн. – И что думает по этому поводу твой отец?

В спальне ее притянуло к себе зеркало. Откровенный взгляд Стрикланда не остался незамеченным. Подбоченившись, она рассматривала свой профиль. Бриджи обтягивали ее так, что могли лопнуть. От конной прогулки оставалось ощущение скованности и усталости. Подчинившись прихоти, она взяла лошадь и проехалась по маршруту в северной части округа Фэрфилд, который помнила еще со школьных лет. Там она научилась держаться в седле.

Сама себе она не понравилась. Вялая, слегка отяжелевшая от дневного сидения за столом и вечернего потребления вина. Присев на кровать, она вступила в борьбу с сапогами, никак не хотевшими сниматься. Когда же ей наконец удалось с ними справиться, она повалилась на бок в полном изнеможении. Не раздеваясь, она подтянула колени к подбородку и провалилась в сон.

Позднее, выйдя из душа, она услышала голос Оуэна, доносившийся снизу из кухни. Одевалась она тщательно и долго, словно не желая покидать тихий полумрак своей спальни ради мужского общества внизу. «В то же время, – думала она, – на интервью следует поприсутствовать». Оуэн был красноречив, но порой слишком прямолинеен и совсем нерасчетлив. «Будет лучше, – решила Энн, – если я окажусь там, когда дело примет нежелательный оборот, а такое вполне может случиться».

Прежде чем спуститься, она снова взглянула в зеркало. На этот раз она предпочла брюки, делавшие ее по-девичьи стройной, белую блузу и ожерелье из жемчуга – целомудренный и неподкупный наряд. В последний момент она решила поднять волосы и надеть висячие серьги, которые придавали ей несколько театральный вид и бросали вызов Стрикланду со всеми его камерами. В голове мелькнула мысль, что теперь ей часто придется появляться на публике. Иногда ей даже удавалось получать от этого удовольствие. В любом случае она была настроена терпеливо сносить все и быть на высоте задуманного Оуэном предприятия.

Она обнаружила их в гостиной среди нагромождения припасов, заготовленных для плавания. Ее муж сидел в кресле у окна, залитый светом. Стрикланд развалился на диване у противоположной стены. Свет шел от софита, спрятанного за ширмой. Прием был известен ей еще с тех времен, когда она позировала подростком. Завидев ее, Стрикланд тут же встал.

– Эй, идите сюда.

– Увольте, я не хочу появляться в вашем фильме, – запротестовала она.

Стрикланд умоляюще воздел руки кверху, а затем безвольно уронил их.

– Вы не хотите сниматься в фильме? Тогда мы не поняли друг друга.

– Я только хотела сказать, что, уж если вы снимаете Оуэна, вы должны сосредоточиться на нем.

– Я приветствую ваши мотивы. Но позвольте мне самому беспокоиться о том, что я снимаю. Мне бы хотелось, чтобы здесь вы были вместе.

Слегка покраснев, она села рядом с мужем. В этот момент Оуэн подмигнул ей.

– Не позволяйте ей командовать, Рон, – предупредил он Стрикланда.

– У вас невозможная жена, – заметил Стрикланд. – Она даже не захотела остаться в той одежде, о которой я просил ее.

– О Боже, – вздохнул Оуэн, – вы собираетесь диктовать, как нам одеваться для съемок?

– Конечно, – был ответ.

Он снимал Брауна уже около часа, пытаясь ухватить суть. Это он проделывал с каждым своим персонажем и любил говорить, что все они были для него одинаковы. Браун держался абсолютно уверенно, что, разумеется, оказывало ему огромную услугу при продаже яхт провинциальным дилетантам. Но вот насколько это соответствовало его внутренней устойчивости – еще надо было разобраться. «Очевидно, – думал Стрикланд, – Браун всегда чувствовал себя самым остроумным и самым красноречивым в любом окружении. В этом нет ничего странного, если учесть, в каких кругах Браун проводит свое время».

Эти размышления помогли ему кое-что «откопать» в Брауне и побудить того высказаться. Браун формулировал:

– Мне кажется, что большинству из нас так и не удается узнать за всю жизнь, из чего мы сделаны. Эта страна нас слишком балует. В наше время человек может прожить всю жизнь, ни разу не испытав себя на прочность. А это стыдно.

И еще:

– Море – это крайняя черта. Находясь там, вы имеете элементарное: день и ночь; океан и небо; свою лодку и себя. Это ситуация, когда вы во всем от начала до конца рассчитываете только на себя.

– Великое американское достоинство. – Стрикланд постарался склонить его к дальнейшим рассуждениям.

– Я не стыжусь взывать к патриотизму, – заявил Браун. – Мореплавание в Америке имеет большую историю.

– Здорово! – Стрикланд сделал ему знак величайшего одобрения, соединив большой и указательный пальцы.

Браун продолжал:

– Я думаю, что мы должны трудиться, чтобы сохранить в себе то, что делает нас сильными. Мне кажется, нам надо оглядываться назад, обращаться к прошлому. Давным-давно человеку приходилось бороться с силами природы. Но, побеждая их, он должен был сражаться с самим собой. И побеждать себя.

– Это самые трудные сражения, не так ли? – проникновенно произнес Стрикланд. – Те, которые мы ведем против самих себя?

– Несомненно, – откликнулся Браун. – И мне не стыдно одолевать себя.

Стрикланд отметил, что в течение нескольких минут Браун несколько раз упоминал о стыде. Он объявил перерыв и отозвал Херси в другую комнату.

– Я буду писать звук, а ты снимай. Мне надо, чтобы мамочка сидела на стуле прямо и была на взводе, усек? Надо уловить, как она реагирует на некоторые вещи. Справишься с этим?

– Конечно, – заверил Херси.

Когда они возвращались в гостиную, Стрикланд прихватил из столовой стул, чтобы усадить на него Энн. Она согласилась без возражений.

– Вы победите? – спросил Стрикланд у Брауна.

– Я полагаю, мне следует ответить «да». Я и отвечаю: да, я собираюсь одержать победу.

Стрикланд повернулся к Энн. Херси тут же навел на нее камеру. Она сидела в напряженной позе и неестественно улыбалась. Стрикланд посмотрел на нее в упор, и их взгляды встретились.

– Не будет ли здесь некоторой нестыковки? – забеспокоилась она.

– Мы поработаем над переходами, – успокоил ее Стрикланд и повернулся к Брауну: – Что для вас означает победа? Как для мужчины.

Браун рассмеялся. Вопрос, похоже, смутил его.

– Как для мужчины? А что, черт возьми, она значит для любого мужчины вообще? Конечно, это лучше, чем поражение. – И, словно желая найти поддержку, он повернулся к Энн.

«Скорее всего, – подумал Стрикланд, – они уже обсуждали эту тему». Энн продолжала улыбаться, изо всех сил стараясь показать, что гордится мужем.

– А если вы получите приз, – допытывался Стрикланд, – что вы сделаете с ним?

– О Боже! Этот вопрос заставляет меня испытывать суеверный ужас. – Браун взглянул на Энн.

– А ты не отвечай на него, – отреагировала она.

– Я не знаю, что я буду с ним делать, – ответил тем не менее Браун. – Не имею представления.

– Подумайте над этим.

Энн и Оуэн посмотрели друг на друга. Херси снимал их по очереди.

– Если бы у меня было время, я бы написал об этом подробно. И сейчас мне хочется сказать кое о чем.

– Валяйте, – согласился Стрикланд.

– Мне нравится учить людей ходить под парусом. В молодости это доставляло мне истинное удовольствие.

Стрикланд взглянул на Энн.

– Это он обучил вас парусному делу?

Она лишь покачала головой.

– Энни имела уже большой опыт, когда я встретил ее. Она знала больше меня.

Стрикланд понимающе усмехнулся.

– Кого бы вы стали учить этому делу, Оуэн?

– Да кого угодно. Детей, может быть. – Он перевел взгляд с камеры на жену, а затем на Стрикланда. – Это могло бы принести огромную пользу детям с комплексами, вам не кажется? Помогло бы им обрести уверенность в себе. И научило бы преодолевать себя.

Все некоторое время молчали.

– Итак, – подытожил Стрикланд, – в голове у вас уже сложилась кое-какая программа.

Энн опередила мужа с ответом.

– Нет, совершенно нет.

– У нас есть лишь некоторые мечты, – уточнил Браун, – не более того.

– Давайте вернемся к призу, – напомнил Стрикланд. – Сколько он составит на этот раз?

Брауны, похоже, почувствовали себя неуютно.

– Пятьдесят тысяч долларов, – с неохотой сообщил Браун. – Но это еще не все.

– Расскажите подробнее, – попросил Стрикланд.

– Есть две возможности, – начал Браун и запнулся.

– Мне все же кажется, что вести разговор на эту тему – дурная примета, – сказала Энн и, увидев, что Херси держит ее в объективе, заволновалась: – Почему он снимает меня сейчас?

– Не обращайте внимания, – успокоил ее Стрикланд. – Мы используем далеко не все, что снимаем. Я уже говорил, мы подчищаем переходы. – Он увидел ее полный осуждения взгляд, обращенный на мужа. – Вы не позволите мне задать ему еще один вопрос? – Он изобразил на лице нечто вроде виноватой улыбки.

– Эй, – бросил Браун, – у вас нет необходимости спрашивать разрешения у жены. Обращайтесь прямо ко мне.

– Не обижайтесь, – успокоил его Стрикланд. – Это из добрых побуждений.

– Надеюсь, – парировала Энн.

– Какое место занимают в вашей жизни деньги? – спросил Стрикланд у Брауна. – В самых общих ваших замыслах.

– Важное. Я хочу сказать, что это честь – получить призовые деньги. И достойная цель. Я не испытываю стыда от того, что, участвуя в гонке, буду стремиться выиграть денежный приз.

– Если бы денежного приза не было, стали бы вы участвовать в гонке?

– Я не знаю. – Браун задумался. – Приз – это стимул. Тут не может быть сомнений. Я хочу сказать, – продолжал он с улыбкой, – что даже некоторые великие исторические путешествия были предприняты ради денег. В надежде разбогатеть в конечном итоге. Это можно сказать даже о Колумбе. И о Магеллане.

– Эти имена, – Стрикланд обращался к Энн, – я слышал последний раз в школе.

Она не смотрела на него.

– Я не верю, что в таком серьезном деле, как кругосветная гонка, участвуют только из-за денег, – заметил Браун. – Деньги – это рациональная цель. Принятый символ.

– Итан, вы не просто безнадежный романтик?

– Я не знаю, – пожал плечами Браун. – Может быть.

Затем зазвонил телефон, и Энн встала («С облегчением», – подумал Стрикланд), чтобы взять трубку. Через секунду она вернулась, явно довольная тем, что нашелся предлог покинуть их.

– В «Нью-Йорк нотикал» поступили адмиралтейские карты, которые я заказывала, – сообщила она им из кухни. – Сейчас самое время забрать их.

Стрикланд попытался было возразить, но Браун прервал его.

– Хорошо. Забирай их, а я приготовлю обед к твоему возвращению.

– Ладно, договорились. – Энн, одарив их холодной улыбкой, направилась к своей машине.

Когда она возвратилась, ее удивила темнота в гостиной. Свет горел наверху, в комнате Мэгги. Оуэн сидел на кухне и читал.

– Вот и хорошо, – сказал он, – ты вернулась. Тебе приготовить что-нибудь?

Энн пожала плечами и достала из холодильника бутылку «шабли».

– Не знаю почему, – проговорил Браун, – но сегодняшний день заставляет меня испытывать какое-то нехорошее чувство.

– По поводу съемок?

– У меня такое ощущение, что я вел себя как законченный идиот.

– Мне так не кажется, – быстро ответила она.

– Спасибо. – По тону чувствовалось, что она не убедила его.

– Я думаю, что дело в нем.

– Не знаю. Он лишь задавал вопросы. Вполне обычные вопросы.

– Все дело в том, – пояснила свою мысль Энн, – как он их задавал.

– Мне кажется, что я сказал несколько глупых вещей, о чем буду жалеть до конца жизни.

– Я поговорю с ним, – предложила она.

– Я не хочу этого. В следующий раз мне будет наука. Ты уверена, что не хочешь есть?

Она покачала головой.

– Ты, правда, удивил меня в одном случае, – сказала она через некоторое время.

– Неужели?

– В вопросе о деньгах. Ведь на самом деле они не заботят тебя. Не так ли?

– Конечно, не заботят. Мне наплевать на них. Это уж точно.

– Что ж, но ты так или иначе дал ему понять, что это твой мотив для участия в круизе. – На военно-морской манер они называли предстоящую гонку круизом.

– Мне казалось, что именно так следует отвечать на этот вопрос. Что это правильный ответ.