Текст книги "Шкатулка королевы"

Шкатулка королевы
Робин Каэри

Дизайнер обложки Dominique Leostelle

© Робин Каэри, 2023

© Dominique Leostelle, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-5367-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Шкатулка королевы
Пролог. Последние секреты Мазарини

Март 1661г. Париж. Дворец кардинала

Колоннада внутреннего двора Лувра огласилась гулким эхом от грохота колёс кареты, в которую была запряжена шестёрка лошадей, украшенных белыми султанами и парадными голубыми чепраками с эмблемами в виде золотых лилий. Впереди кареты ехали герольды с трубами, а позади – отряд мушкетёров, одетых в парадные синие мундиры с серебряным шитьём и короткие голубые плащи с вышитыми на них спереди и сзади серебряными крестами.

Король отправился с личным визитом к первому министру. Состояние здоровья Мазарини сильно ухудшилось и в последние дни внушало опасение за его жизнь не только врачам и близким, но и самому кардиналу. И хотя в обычное время пешая прогулка из Лувра во дворец кардинала занимала всего несколько минут, этот визит требовал строгого соблюдения правил придворного этикета. Да и талый снег вместе с проливными дождями поздней весны утопил парижские улицы в непроходимой грязи, поэтому отправляясь куда-либо за пределы дворца следовало подумать о сохранности туфель. Верховая прогулка также не представлялась возможной, так как появиться у постели больного в замызганных уличной грязью кавалерийских сапогах Людовику не позволяло ни личное уважение к кардиналу, ни осознание того, что эта их встреча могла оказаться последней.

Всё время, пока они ехали, дю Плесси-Бельер, единственный из приближённых, кого Людовик выбрал в сопровождающие, ощущал его молчаливое внимание. Не говоря ни слова, король то и дело обращал к маркизу взгляд, в котором сквозила и досада, и вместе с тем желание излить душу. Догадываясь, что причиной тому была цель их поездки, маркиз не спешил начать разговор. За те несколько лет, которые он провёл в свите короля, он успел хорошо изучить характер и привычки Людовика, и не раз отмечал его замкнутость в своих мыслях. Отчасти дю Плесси-Бельеру было понятно, отчего Людовик не стремился к откровенности даже с близкими друзьями, когда что-либо всерьёз занимало его мысли. Маркиз и сам был из числа тех, кто предпочёл бы заговорить о важном вопросе, только тщательно взвесив все нюансы. На откровенный разговор Франсуа-Анри решался редко и это был скорее монолог, обращённый к самому себе, и попытка заглянуть ещё глубже в суть дела. Обдумав все известные ему факты, маркиз пришёл к выводу, что Людовик не был готов к откровенному разговору, а в его душе царило смятение, как и всякий раз, когда от него требовалось принятие важного решения.

– Пале-Кардиналь! – громко объявил доезжачий, когда карета, сопровождаемая эскортом из мушкетеров, въехала в просторный внутренний двор и остановилась напротив парадного крыльца с высокой колоннадой из каррарского мрамора, которую венчал треугольный фронтон.

Подбежавшие к карете лакеи в красных ливреях с золотыми эмблемами кардинальского герба услужливо откинули подножку и распахнули дверцу.

– Вы идёте со мной, маркиз? – спросил Людовик прежде, чем выйти из кареты.

Этот вопрос прозвучал довольно необычно из уст человека, который с раннего детства привык отдавать приказы даже самым близким друзьям, но дю Плесси-Бельер уловил отнюдь не нотки внезапной неуверенности в себе. Напротив, чуткий слух маркиза распознал в этом важность всёго происходящего для Людовика, как и то, что он отдавал себе отчёт в том, что предстоящая встреча повлечёт за собой необратимые перемены и в его личной жизни, и в государственной политике. А это значит, что присутствие человека, которому король мог всецело доверять, было необходимо ему.

– Да, сир, – ответил дю Плесси-Бельер и, чтобы не показаться чересчур безразличным, добавил:

– Я подожду вас в приёмной его высокопреосвященства. Если это будет приемлемым.

– Идёмте вместе! – решил король и первым вышел из кареты.

Против своего обыкновения, Людовик медленно поднялся по ступенькам крыльца и не спеша пересёк анфиладу парадных залов, рассеянно отвечая кивком головы на приветственные поклоны собравшихся во дворце сочувствующих придворных и родственников кардинала.

Ради соблюдения строгих правил дворцового этикета, дю Плесси-Бельер шёл позади короля, отставая от него ровно на шаг. Ничто, даже болезнь и близкая кончина первого министра, не могло быть оправданием нарушения придворного этикета. Более того, маркиз отдавал себе отчёт в том, что в тот день как никогда ещё до того всеобщее внимание к персоне короля и к его окружению было гораздо пристальней и критичней. И дело обстояло вовсе не в интригах и подковёрной борьбе за получение назначений на государственные посты, а в том, чтобы не допустить к этим источникам богатства и влияния никого из близких друзей короля. Все эти молодые дворяне внушали опасения вельможам, маршалам и министрам, за плечами которых был многолетний опыт ведения придворных интриг. Они не желали делить власть, дающую им неограниченные возможности вмешиваться в государственную политику, с неопытными и ненадёжными, с их точки зрения, юнцами, склонными к легкомыслию и увлечениям литературой, танцами и охотой. Куда только заведут управление и порядок в государстве эти безрассудные и до крайности изнеженные сибаритствующие бездельники! Впрочем, подобные суждения были далеки от действительности и скорее отражали стремление представителей старого поколения, в большинстве своём приближённых королевы-матери и кардинала, видеть себя единственными достойными доверия государственными мужами, способными управлять политикой и мыслить стратегически, а, главное, добиваться настоящих результатов и побед не в пример разнузданной в своей праздности молодёжи.

В приёмной Мазарини, как всегда, было тесно, но не только из-за постоянно увеличивающегося числа статуй, предметов мебели, ваз, картин и стеллажей, полки которых прогибались под тяжестью драгоценностей, артефактов, манускриптов и книг. В огромном зале было не протолкнуться из-за огромного наплыва желающих выказать своё уважение тяжелобольному. По большей части все они явились во дворец кардинала с целью напомнить о себе в надежде на то, что окажутся упомянутыми в завещании в длинном списке получателей огромного наследства, о котором ходило множество слухов. По самым примерным, но далёким от истины подсчётам, состояние Мазарини превосходило втрое те суммы, которыми могли распоряжаться самые богатые королевские и княжеские дома всей Франции и даже Европы.

Проходя мимо оригиналов мраморных статуй, выкупленных кардиналом в Италии и привезённых во Францию для украшения дворцов и парков в его обширных владениях, Людовик не сумел скрыть лёгкой усмешки. Его заставила улыбнуться мысль о том, что, даже будучи князем церкви, Мазарини не чурался телесной наготы и ценил красоту человеческого тела.

– Его величество король! – объявил месье Жером, мажордом кардинала, исполняющий роль распорядителя на своеобразном приёме, который в последние дни проводился почти ежедневно.

Тут же по залу пронеслась волна приглушённого шёпота, шороха платьев, шелеста перьев снимаемых шляп и шарканья ног. Отовсюду были слышны удивлённые комментарии при виде Людовика, выбравшего для визита к кардиналу необычный для него скромный костюм без излишеств и каких-либо украшений в виде лент или бантов.

У центральных дверей в разномастной толпе одетых во всё чёрное родственниц кардинала из семей Манчини и Мартиноцци, Людовик выделил фигуру женщины в платье из тёмно-бордовой парчи, декольте и плечи которой были скрыты под чёрной шалью из полупрозрачного газа.

Помедлив некоторое время, он заглянул в осунувшееся и бледное лицо Олимпии де Суассон, склонившейся перед ним, как и все присутствующие, в глубоком поклоне. На одно мгновение графиня приподняла голову и обратила к нему взгляд своих чёрных, с яркими янтарными всполохами глаз.

Всего лишь краткого мига оказалось достаточно, чтобы их взгляды встретились. Людовик молча кивнул и тут же прошёл вперёд, чтобы не вызвать пересудов у публики, привычной к изъявлениям чувств только на подмостках театров, а не у дверей в покои тяжелобольного.

Королева-мать поспешила встретиться с сыном, прежде чем тот вошёл во внутренние покои. Прибыв во дворец задолго до того, Анна Австрийская провела несколько томительных часов в ожидании, и теперь в выражении её лица читалось намерение дать решительное напутствие королю.

– Луи, мой мальчик, – начала она, близоруко всматриваясь в его лицо, – хорошо, что вы приехали! Он совсем плох.

– Меня это очень печалит, матушка, – стараясь не отвести взгляда от её глаз, он отвечал ей с почтением, но вместе с тем тоном, в котором сквозила непоколебимая твёрдость.

– Он заговорит о завещании, – прошептала Анна Австрийская, не обращая внимания на то, что все, кроме неё, ждали позволения подняться из поклонов, и пренебрегая тем, что предмет разговора был откровенно неприятен её сыну.

– Я уже всё решил, – заявил Людовик, отстраняясь от матери, и, прежде чем пройти к дверям, обратился сразу ко всем, но при этом глядя только на Олимпию де Суассон:

– Дамы и господа, я благодарю вас за то, что в эти тягостные для нас часы вы явились сюда, чтобы разделить нашу печаль!

– Я уверена, что вы всё тщательно взвесили, прежде чем принять решение, сын мой! – перейдя с шёпота на властный тон, произнесла королева-мать и нехотя отпустила сына в покои кардинала.

Чувствовала ли она в его поведении постепенное отдаление от себя или нет – этого было не понять. Однако в эту минуту на её лице отразились все волнения и тревоги, которые копились в её душе в эти последние недели. Многие присутствующие восприняли её чувства как проявление горя в виду близящейся утраты доверенного друга и министра. Но лишь единицы были способны распознать в этом беспокойство о делах, скорее, земного и, более того, финансового характера, которое имело непосредственное отношение к завещанию кардинала.

За несколько дней до этого господин Кольбер – личный секретарь Мазарини, человек неприметный и ничем не выделяющийся среди остальных чиновников канцелярии первого министра, представил королю заверенную копию завещания, в котором кардинал назначил Людовика своим единственным наследником. Каким образом о содержании этого документа стало известно всем не только в Лувре, но и даже за пределами Парижа, можно было лишь догадываться. Уже к вечеру того же дня новость о неимоверной щедрости умирающего Мазарини облетела весь Париж и достигла ушей королевы-матери. Нежелание сына советоваться с ней и обсуждать этот жест кардинала настораживало, даже пугало Анну Австрийскую. И всё-таки в глубине души она лелеяла надежду на то, что это было всего лишь мальчишеским упрямством, и в итоге Людовик поступит, как и всегда: так, как она считала единственно правильным. Пусть он считает принятие этого решения своим личным делом, если это согревает его возрастающее самолюбие, королеве-матери было гораздо важнее, что принятое королём решение было бы, как и всегда резонным и правильным, в соответствии с её мнением, и только.

– Ступайте, сын мой! Бог с вами! – с этими словами напутствия Анна Австрийская отпустила Людовика и вернулась к глубокому креслу с высокой спинкой, которое было удобно расположено в центре приёмной, в более или менее свободном пространстве в окружении картин и статуй.

Между тем дю Плесси-Бельер остался в приёмной, тогда как Людовик вошёл во внутренние покои для личного разговора со своим крёстным отцом и министром, на этот раз действительно с глазу на глаз, так как никто не посмел идти за ним следом.

Ища место, где он не привлекал бы к себе внимания, Франсуа-Анри занял место у одного из стеллажей, не заметив, что оказался рядом с бюстом Меркурия, который как будто бы наблюдал за происходящим с едва уловимой иронией в улыбке.

Лёгкий аромат фиалок заставил маркиза обернуться, и тут же в прищуре синих глаз мелькнули лукавые огоньки.

– Явились выхлопотать для себя внеочередное повышение? – негромко спросила Олимпия де Суассон, скользнув взглядом по муаровой маршальской ленте.

– О, моя дорогая графиня! Прошу прощения, я не заметил вас в этой юдоли слёз, – вежливый тон контрастировал с дерзкой усмешкой на его губах, – надо полагать, что и вас привели сюда те же хлопоты?

– Он же мой дядя! Или вы уже успели забыть об этом? – тоном упрёка напомнила ему Олимпия и присела на обитую бархатом скамеечку, тотчас же отвернувшись к сидящим напротив сёстрам и кузине.

Не найдя достойного ответа на эту острую шпильку, Франсуа-Анри устремил свой взгляд на портрет, выставленный на треноге в скромной раме с облупившейся позолотой.

С карандашного наброска на него смотрела красивая молодая женщина. Изящный наклон головы, струящиеся по плечам локоны, едва уловимая улыбка и добрый взгляд притягивали внимание помимо его воли. Казалось, будто они знакомы тысячи лет, и это ей он доверял секреты и печали, делился сокровенными мечтами, тогда как её молчаливое внимание было целительнее всех лекарств и утешений.

– Господин маршал, – шёпотом позвал его кто-то из-за плеча, и, обернувшись, Франсуа-Анри успел заметить, как неслышно захлопнулась дверь, замаскированная в книжном шкафу.

– Вы меня спрашиваете, сударь?

– Это для вас, – одетый в чёрную ливрею человек протянул ему записку со словами:

– Королю доложат о вашем уходе.

Приподняв в удивлении брови, дю Плесси-Бельер развернул листок бумаги и прочёл краткое послание: «Вас ждут в полдень на улице Сен-Мишель возле калитки, ведущей в сад».

Этого было и слишком мало, чтобы объяснить хоть что-то, и в то же время предостаточно для сведущего человека, который был знаком с расположением многочисленных пристроек в огромном дворце Мазарини, постоянно достраивающегося и пополняющегося новыми галереями и флигелями. Франсуа-Анри понял, что речь шла о калитке в сад, который окружал южное крыло дворца, и что, вероятнее всего, его пригласили для сугубо личной беседы. Но кто мог ждать его там: сам кардинал или же кто-нибудь из его доверенных приближённых?

Заинтригованный, он осмотрелся вокруг, стараясь оценить, насколько внезапный уход мог привлечь внимание к нему. Но повода для опасений не было: интерес к его персоне со стороны окружающих постепенно угас под гнетом траурной атмосферы, царящей в доме человека, близкого к порогу вечности.

Выждав несколько минут, дю Плесси-Бельер почтительно склонил голову и не спеша направился к выходу, напустив на себя скорбно-торжественный вид.

Обратив быстрый взгляд на стрелки каминных часов, он убедился в том, что время приближалось к полудню. Это значило, что у него в запасе было несколько минут, и он мог, не вызывая подозрений и вопросов, без излишней спешки покинуть дворец.

От парадного крыльца ему потребовалось пройти всего лишь несколько шагов в сторону улицы Сен-Мишель, обойти дворец с южной стороны и явиться точно в назначенное время к садовой калитке.

***

– Господин маршал! – кто-то, кого он не мог разглядеть из-за плотной живой изгороди, окликнул его, как только Франсуа-Анри подошёл к указанному месту.

– Да, это я! – ответил он и приблизился к изящной чугунной решётке с ажурными переплетениями в виде веточек лавра и оливы с сидящими на них птицами.

– Мне приказано встретить вас, господин маршал. Прошу вас пройти в сад и следовать за мной.

Так и не сумев разглядеть человека, стоящего в укрытии плотных зарослей самшита, дю Плесси-Бельер подошёл к калитке и наудачу толкнул её носком туфли. Замок оказался незапертым, и он беспрепятственно вошёл в сад.

– Следуйте за мной, – повторил незнакомец с поклоном, после чего, не дожидаясь ответа, прошёл вперёд.

– Что ж, ведите меня, сударь! – согласился дю Плесси-Бельер, мысленно просчитывая маршрут отступления в случае, если это приключение обернётся скверной шуткой или ловушкой.

Незнакомец провёл его вдоль южного крыла дворца к небольшой застеклённой галерее, которая соединяла данную пристройку с основным зданием дворца. Из-за обилия растений, высаженных в огромных вазонах, которые были расставлены вдоль стен, галерея скорее походила на оранжерею или зимний сад. Франсуа-Анри с улыбкой отметил несколько расставленных в нишах глубоких эркеров скамеечек. Скрытые за кустами роз и бегониями, они казались привлекательным и укромным местом для свиданий.

– Сюда, господин маршал!

Он вновь оказался во дворце, но уже в той его части, доступ в которую был открыт только доверенным слугам кардинала и его гостям, приглашённым для особых тайных встреч. Любопытство Франсуа-Анри вызвала богатая библиотека, которая наверняка скрывала в своих недрах не одну, а несколько потайных дверей, похожих на ту, которой воспользовался слуга для передачи ему записки.

– Подождите здесь, господин маршал!

Его провожатый был немногословен, но другого Франсуа-Анри и не ожидал от доверенного слуги кардинала. Скорее всего, это был один из тех, кому Мазарини поручал исполнение самых деликатных и секретных поручений.

Ждать пришлось недолго, но и за те несколько минут, пока он был предоставлен самому себе, Франсуа-Анри успел изучить названия книг на корешках дюжины фолиантов и их порядок расположения. На основе этих наблюдений он предположил, за которым из книжных шкафов могла находиться потайная дверь.

– Его высокопреосвященство ждёт вас, – слуга жестом руки предложил следовать за ним.

Приняв это приглашение, дю Плесси-Бельер ступил в узкий проём выдвижной двери, замаскированной за книжным шкафом, который и привлёк его внимание.

Из глубины просторной комнаты, в которую он прошёл по длинному тёмному коридору, послышался тихий, но властный голос:

– Входите, маркиз! Входите же скорее!

Несколько секунд глаза Франсуа-Анри привыкали к царящему в комнате сумраку. Первое, что он различил, был рабочий стол, придвинутый к постели больного. На нём в беспорядке лежали свёртки с чертежами, документы, перья, различные письменные принадлежности, печати, палочки красного сургуча и чернильницы. В тусклом свете свечей из темноты показалось изжелта-бледное лицо человека, лежащего в постели на высоко поднятых подушках.

Кардинала было трудно узнать из-за поседевших волос и заострившихся от болезни черт лица. Некогда выглядевший гораздо моложе своих лет благодаря тщательному уходу за своим обликом, Мазарини казался состарившимся на целый десяток лет.

Не ожидая увидеть столь разительную перемену со времени их последней встречи, дю Плесси-Бельер застыл в удивлении, не найдя, что сказать в качестве вежливого приветствия. Однако кардинал сам избавил его от этой необходимости, жестом указав на табурет, стоящий напротив рабочего стола.

– Присядьте, – тихо произнёс Мазарини, едва лишь приподняв левую руку над одеялом.

Он говорил едва слышно, слабым шёпотом, похожим на свист. Франсуа-Анри пришлось напрячь слух для того, чтобы разобрать каждое слово.

– Я не задержу вас надолго. Вы успеете вернуться до отъезда короля. Сейчас его занимают разговорами мой секретарь и врач. Мэтр Лаворио обладает глубокими познаниями в медицине и похвальным умением поведать правду о болезни в таких словах, чтобы пациент мог стойко принять неизбежное. Что до господина Кольбера, то с ним самим и с его талантами вы уже знакомы.

Франсуа-Анри присел на самый краешек табурета. От тихого и натужного звучания голоса безнадёжно больного человека ему стало не по себе, но он с усилием прислушивался к каждой фразе. Из всего того, что ему довелось услышать в разговорах с Мазарини ещё до этого свидания, на треть шуток и замечаний по пустякам всегда приходились ровно две трети полезных и крайне важных сведений, известных только ему одному. Вот эти-то сведения кардинал любил завуалировать за кажущимися пустячными и даже бессмысленными отступлениями от темы беседы, словно проверяя собеседника на внимательность.

– Во-первых, – начал кардинал, после того, как убедился, что его внимательно слушают, – вы должны обезопасить положение двух, а, возможно, и трёх королевских домов Европы.

Удивление вместе с замешательством, написанное на лице дю Плесси-Бельера, было предсказуемым, и кардинал встретил это с коротким вздохом, похожим на усмешку:

– Да. Всё именно так. Несколько европейских королевских домов могут подвергнуться шантажу, если вовремя не вмешаться.

С шумом выдохнув после сказанного, кардинал замолчал. Его взгляд потух и угас, словно он впал в дремоту, но стоило Франсуа-Анри податься вперёд и тем самым разбудить его, как Мазарини снова открыл глаза и продолжил:

– Вы должны разыскать архив королевы Марии Медичи. Она состояла в переписке с неким Гонди. Нет, не с герцогом де Гонди, – Мазарини слегка поморщился, и мимолётная ироничная гримаса напомнила его прежнего, – и не с коадъютором, конечно же. Это был человек невысокого происхождения и не занимающий сколь-нибудь значимое положение. Он прибыл из Флоренции в качестве пажа будущей королевы. Он приходился дальней роднёй тем Гонди, которые утвердились при дворе короля Франции задолго до его прибытия.

– Его имя – Рене Гонди? – осмелился спросить Франсуа-Анри, когда кардинал вдруг зашёлся в приступе сухого кашля.

– Он самый, – едва откашлявшись, подтвердил Мазарини, – это он был первым хранителем перстня.

– Какого перстня? – не понял маркиз, и тут же в его взгляде отразилось глубокое сожаление при виде алого пятна на платке, который Мазарини отнял от своих губ.

– Старая история. Но она важна. И поэтому…

Новый приступ кашля заставил кардинала прерваться на этот раз надольше. Заметив озабоченный взгляд дю Плесси-Бельера, обращённый к двери, он поднял вверх трясущуюся руку и качнул ею, запрещая звать на помощь.

– Сначала мне необходимо изложить вам всё, что вы должны узнать, – прохрипел Мазарини сквозь сухой кашель. – Подайте мне стакан. Да. Вот этот. Отвар слишком сильный для моего желудка, но действенный. Он помогает остановить приступы кашля.

Сделав несколько медленных глотков из стакана, который маркиз помогал удержать в его ослабевших руках, кардинал со вздохом облегчения откинулся на подушки.

– Вот так. Мне уже лучше. А теперь слушайте. Ещё до приезда королевы Марии Медичи во Францию Рене Гонди был пажом в её свите. Он стал рыцарем для юной принцессы. Именно так. Звучит немного сказочно, но сюжетами для сказок становятся события, действительно имевшие место в жизни, а не наоборот. Рене Гонди подарил Марии Медичи перстень с аметистом столь необычного цвета и чистоты, что найти второй такой же не представляется возможным. В случае какой-либо опасности королева должна была послать этот перстень Гонди. Получив этот сигнал, он немедленно пришёл бы на помощь. Ничего неизвестно о том, что она воспользовалась перстнем хотя бы раз. Что касается меня, то я не верю в спекуляции и домыслы без фактов и доказательств. Доподлинно известно, что между Марией Медичи и Рене Гонди были близкие отношения. И некоторые называли их более доверительными и близкими, чем это допустимо между Дамой и её Рыцарем. О том, какие отношения были между ними на самом деле, никто ничего не знает, а слухи не просачивались за пределы двора королевы. Позднее Гонди пришлось покинуть Париж. После того, как Мария Медичи также отправилась в ссылку, между ними завязалась переписка. Все письма хранились в двух шкатулках, а пересылали их в третьей. Все три шкатулки были похожи друг на друга и внешне ничем не примечательны. Но замки в них были выполнены по специальному заказу. Если воспользоваться неверным ключом или ошибиться в наборе шифра, составленного во внутреннем втором замке, то внутри шкатулки разобьётся стеклянная ампула с кислотой, которая моментально уничтожит всё содержимое. Кроме того, – внезапно голос кардинала окреп, и он заговорил громче, – если я не ошибаюсь, ядовитые пары кислоты могут повредить зрение и даже смертельно отравить человека, взломавшего замок.

– Столь суровые меры предосторожности для переписки с простым пажом! – не удержался от ремарки дю Плесси-Бельер.

– То-то и оно! Но слухи о том, что Рене Гонди был не просто пажом королевы, время от времени вновь распространяются, – Мазарини иронично подмигнул озадаченному собеседнику, – и всё-таки я не склонен верить в это.

– И всё же? – Франсуа-Анри посмотрел в глаза кардинала, взор которого прояснился настолько, что можно было обмануться и предположить о том, что ему стало лучше.

– И всё же велика вероятность того, что даже одно неосторожное слово в письме может скомпрометировать одного, а то и сразу трёх государей Европы.

– Это слишком серьёзно! Неужели она могла быть настолько…

Франсуа-Анри не договорил вслух, но Мазарини, поняв его мысль, утвердительно кивнул головой и негромко произнёс:

– Любовь способна ослепить и лишить рассудка даже самых достойных, а Мария Медичи отличалась импульсивностью и безрассудством. Какими могли быть письма, которые она писала тому, кому всецело доверяла и кого, возможно, любила? Любила она Гонди как друга или более того, гадать не стану, – кардинал развёл руками в красноречивом жесте, подразумевающем самый широкий спектр возможных предположений.

– Но разве она не опасалась, что её письма могли перехватить шпионы?

– В том-то и дело, что все письма доставляли в шкатулке с секретным замком. И хранили их в двух таких же шкатулках.

– Подумать только… Ни сам Ришелье, ни король ничего не ведали об этой истории! – невольно восхитился Франсуа-Анри.

– Даже я ничего не знал, – карие глаза Мазарини хитро блеснули, – Рене Гонди написал завещание, указав меня получателем одной из трёх шкатулок. Незадолго до своей смерти он передал её мне. Поломав голову над шифром, я наконец получил ключ к разгадке другого подарка, который прислал мне его поверенный, – кардинал указал на предмет, лежащий на столике рядом с изголовьем постели, – это бумаги Рене Гонди, в том числе и его личный дневник. Из записей в дневнике я и узнал о его тайной переписке с королевой и о существовании архива, который хранится в двух шкатулках. Одну из них получила королева Англии вместе с перстнем. И возможно, что она привезёт их во Францию, когда приедет на свадьбу принцессы Генриетты. Я полагаю, что это более чем вероятно. Вторая шкатулка забыта или потеряна в одном из поместий, которые принадлежали семейству Гонди. Вы должны отыскать обе шкатулки. Сожгите их! Уничтожьте! Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы в чужие руки попало хотя бы одно письмо из той переписки! Ни один из трёх королей, которые приходятся внуками Марии Медичи, не должен оказаться во власти шантажа. И я не хочу, чтобы Людовик получил архив и воспользовался им. Такой шаг навредит всем, и катастрофа будет неизбежной. Это также навредит и ему самому.

В комнате повисло тягостное молчание. Пока дю Плесси-Бельер мысленно переваривал всё услышанное, кардинал лежал с закрытыми глазами. Казалось, что он погрузился в сон, но вдруг он вздрогнул, поднял дрожащую руку и заговорил:

– Я хочу, чтобы вы дали мне слово, маршал. Вы должны дать мне слово, что предпримете все меры для того, чтобы найти и уничтожить этот архив.

– Я даю вам слово, – твёрдым тоном ответил Франсуа-Анри, не добавляя к этой клятве больше никаких заверений.

Как это ни странно, в комнате кардинала не было душно даже несмотря на то, что все окна были закрыты и завешаны плотными гардинами. Проведя здесь более получаса, Франсуа-Анри не чувствовал ни удушливых запахов лекарств и самой болезни, ни давящей атмосферы из-за близости со смертельно больным человеком, чьи дни были уже сочтены.

И всё же он не переставал ощущать незримое присутствие границы, которую видел перед собой кардинал. Это сквозило в его речах и особенно во взглядах, которые тот обращал к нему время от времени. Было что-то ещё помимо всего этого – чувство некой скрытой силы и уверенности, с которой Мазарини смотрел в будущее. Как будто он был уверен в том, что даже после его смерти всё будет происходить так, как он это планировал задолго до того. Может быть, в этом-то и было дело? В том, что кардинал осознавал, что успел предпринять заранее все необходимые шаги, которые повлияют на исход дел даже в отдалённом будущем?

– Плесси-Бельер! Вы ещё здесь? – тихо позвал Мазарини после очередной продолжительной паузы.

– Да, Монсеньор, – откликнулся Франсуа-Анри.

– И значит вы готовы принять моё второе поручение к вам? – кардинал пошарил рукой по одеялу, словно искал что-то.

– Я готов, Монсеньор!

– Это хорошо. Дело о шкатулках, хотя и является крайне деликатным и важным, не потребует много времени и сил. Вы справитесь. А если вы примете моё второе поручение, то вам помогут выполнить и первое. Понимаете? Эти оба поручения взаимосвязаны.

– Понимаю, – этот ответ Франсуа-Анри дал машинально, тогда как не видел никакой связи между сугубо секретным поручением отыскать, точнее, выкрасть шкатулки, в которых находится архив с письмами, с чем-либо ещё.

– Нет. Пока что вы озадачены и спрашиваете себя о том, что ещё нужно от вас старику? – усмехнулся кардинал. – Но, несмотря на это, вы дали мне обещание. И я ценю это. Вы всегда поступали так, как я вам советовал. Я знаю, что причиной лояльности ко мне является ваша преданность королю. Поверьте, я также сильно люблю Людовика. И для меня он не только король Франции. Он – мой крестник. Вы можете быть уверенным, маркиз, я не поручу вам ничего, что может навредить королю.

– Я всецело уверен в этом, – глухо проговорил Франсуа-Анри, отчасти чувствуя себя задетым откровенностью кардинала.

– Позвоните в тот маленький колокольчик. Да, тот самый! – потребовал Мазарини и слабым жестом приподнял руку, чтобы указать на серебряный колокольчик, стоящий на столе.

На зов явился тот же слуга, который встретил Франсуа-Анри возле садовой калитки.

– Витторио! Подойди сюда, – кардинал заговорил на языке, который своим напевным звучанием напомнил маркизу хорошо знакомые ему ломбардский и савойский диалекты итальянского языка.

– Этот человек – маршал дю Плесси-Бельер, – Мазарини указал на Франсуа-Анри, и тот заметил, как в глазах слуги мелькнул интерес к его персоне, – я передаю все дела в Тайном совете ему. Ты знаешь, кому ты должен сообщить о принятом мною решении. Теперь все мои клиенты должны выказать уважение маршалу. Он – новый патрон после меня. Такова моя воля, Витторио!

– Но как же молодой синьор Фелипе?

Протест, прозвучавший в этом коротком восклицании, заставил Франсуа-Анри насторожиться, однако Мазарини остался непреклонен. Он многозначительно посмотрел в глаза слуги и всё тем же твёрдым тоном повторил:

– Такова моя воля! Что касается Фелипе, то он слишком юн. И он предпочёл оставаться таковым. А нам нужен человек, готовый вершить дела. И, Витторио! Это – сын маршала Жака де Руже.