Текст книги "Солнечный свет"

– …но поганых вонючих подонков хватает и среди людей. Мы заботимся о Других, а полиция – о людях. Если бы мы смогли прижать кровососов, тогда люди успокоятся, раньше или позже, и оставят в покое всех нас, понимаешь? А уж затем мы могли бы все вместе действительно избавиться от уби, от гоблинов и гулей, и прочей шушеры, и наконец обеспечить миру достаточное спокойствие!

Мне вспомнились пересуды о том, будто бы надежного дородового теста на злую магию при смешанных браках нет до сих пор из-за предрассудков против полукровок. Скорее всего, это выдумки, но все же…

– Ты трансмутировала обработанный металл, – тоном учительского терпения напомнил Джесс.

Я кивнула.

– Он при тебе?

Вопрос вернул меня к действительности. Я с самого начала решила, что обстановка здесь нормальная, и потому кивнула снова.

– Можно посмотреть?

Пат отпустил мои руки, я вытащила ножик из ворсистого кармана и положила поверх стопки бумаг на столе Джесса. Ножик, совершенно обыкновенный с виду, лежал смирно. Джесс взял его, осмотрел и передал Тео, тот повертел ножик и протянул Пату, но тот отрицательно покачал головой:

– Не сейчас. Пока я превращаюсь, он может меня забросить обратно, а мы же не можем держать дверь на запоре до утра!

– А вдруг сейчас кто-то постучится? – спросила я. – Ты все еще немножко синий по краям.

– Тут есть кладовка, – пояснил Пат. – Отличная вместительная кладовка. Потому мы и выбрали кабинет Джесса.

– И мы бы очень удивились, как это вдруг дверь заперлась, – добавил Джесс. – Наверно, пружинка разболталась. Обязательно починим завтра. Ведь с мисс Сэддон все в порядке, верно?

– Мисс Сэддон в норме, – соврала я. В том, что мисс на самом деле погано, они не были виноваты.

– Раэ… – начал Джесс и осекся.

Я старалась не уплывать в омут воспоминаний, постоянно напоминая себе, что нахожусь здесь, в кабинете, и потому без труда сообразила, о чем он хочет спросить.

– Не знаю. Я больше на озеро не ездила. Там за домом есть очень большое пятно скверны, наверно, из-за этого они и выбрали то место. А когда я… высвободилась, то просто… просто пошла вдоль озера на юг.

– Если мы свозим тебя туда, скажем, завтра, ты сможешь найти то место?

Я ответила не сразу, хотя все то, о чем я умолчала, в данном случае не мешало мне говорить. Сказанного было вполне достаточно, чтобы они поняли, отчего я не хочу ехать туда снова.

– Да, – с трудом выдавила я наконец. – Я попробую, Только… там не будет ничего.

– Знаю, – согласился Джесс. – И все-таки нам стоит досмотреть. Ты уж прости…

Я кивнула, забрала ножик, спрятала в карман и посмотрела на Джесса. Потом перевела взгляд на запачканный кровью кухонный нож, а Джесс следил за мной.

– Это другая тема, верно? – сказал он. – Ладно, слушай. У тебя есть какая-то особая власть над обработанным металлом. Очень даже удивительная власть. Но это не объясняет…

Зазвонил телефон. Он поднял трубку.

– Так. Пожалуй, лучше проводите его наверх.

Все мы пристально посмотрели на Пата. Синева исчезла полностью. Тео открыл замок.

Мэл вошел секунд через десять с таким видом, будто готов уничтожить батальоны оодовцев одним кухонным ножом.

– Кем, ко всем чертям, вы, красноглазые, себя вообразили, что держите законопослушного члена человеческого общества взаперти больше часа?

Я ухитрилась сохранить бесстрастное выражение лица. «Красноглазый» (или «красноглазая») – обвинение в Другой крови: не слишком подходящее выражение, но как только взбешенные штатские не кроют оодовцев!

Эта троица, однако, не отреагировала.

– Простите – сказал Джесс. – Мы не намеревались держать ее взаперти. Мы стремились как можно быстрее вывести ее из скверной ситуации – и, конечно, провели через заднюю дверь. Здесь эти шуты-репортеры до нее не доберутся. Но мы забыли послать на проходную уведомление, что не задержали мисс Сэддон.

Нуда, конечно забыли, подумала я. Мэл, все еще дрожа от ярости и равно понимая, что Джесс врет, повернулся ко мне.

– Я в порядке, – заверила я. – У меня была небольшая… истерика. Они позволили мне принять душ, – не к месту добавила я. Ночка у меня выдалась та еще, и становилось все труднее вспоминать, что я говорила, кому и почему.

– Душ? – спросил Мэл, окидывая взглядом мои мишечно-пушистые вещи – возможно, он впервые увидел меня одетой не в красное, розовое, оранжевое или желтое, или, на худой конец, в радужно-синее или флюоресцирующее фиолетовое – и я поняла: он не знает, что произошло. Да и откуда ему знать, так ведь? Вампиров не убивают, бросаясь на них и протыкая кухонным ножом. Единственное, что ясно о сегодняшнем вечере – стрясся какой-то скандал, причем очень неприятный, и я исчезла в компании нескольких оодовцев. К этому моменту наверняка уже существовало с полдюжины совершенно несовместимых друг с другом версий случившегося.

Неудивительно, что Мэл чувствовал себя немного дико.

– Это довольно длинная история, – сказала я. – С вашего разрешения, я пойду? – «Пока вы не начали расспрашивать меня о сегодняшнем», подумала я).

– Я потому сюда и пришел, – сквозь зубы сказал Мэл, окидывая собравшихся еще одним душевным взглядом.

– До завтра, – сказал Джесс.

– Что? – взвился Мэл.

– Я расскажу тебе по пути, – успокоила я.

– Приятных снов, – пожелал вдогонку Пат.

– Вам тоже, – кивнула я.

Мне отдали насквозь мокрые вещи в пластиковом пакете «Мега Фуд», и я смогла втиснуть ноги во влажные, сморщившиеся кроссовки, так что можно было идти. Джесс предложил вызвать такси, но мне хотелось свежего воздуха. Пусть даже воздух в центре города свежим можно назвать с большим трудом.

Нужно было вернуться в кофейню: «Развалина» осталась там. Мэл пришел пешком. Ну, не могу сказать точно насчет пришел. В любом случае, он добрался сюда без помощи транспорта. От него до сих пор исходили сильные волны гнева, даже после успешного спасения девицы из охраняемой драконом башни. Дракон был синим и чрезвычайно дружелюбным. Проблема таилась как раз в девице… Я никогда не чувствовала такой необходимости с кем-то поговорить – и такой неспособности произнести то, что просится на язык.

А если я смогу рассказать Мэлу, что скажет он? «Завтра же начну обзванивать сумасшедшие дома, узнаю, где находятся ближайшие»?

– Даже не пытайся рассказывать о случившемся, пока как следует не выспишься, – предупредил Мэл. – Наглые же эти парни, чтоб их… Я думал, Пат и Джесс – нормальные ребята.

– А я до сих пор так думаю, – печально ответила я. В чем-то стало бы легче, не будь они нормальными. – Джесс и Тео вытащили меня оттуда – э-э-э – и, понимаешь, не могли полностью игнорировать свои профессиональные интересы.

Мэл фыркнул.

– Ну, если ты так говоришь… Слушай, что бы там ни было, но вся округа судачит об этом. По официальному докладу ООД – его уже скормили болванам из прессы – ты оказалась случайным свидетелем. Никто из нас говорить ничего не собирается, но к тому времени, когда Джесс и Тео увезли тебя, в улочке собралось уже много народу, и они в один голос твердят, что ты была…

Пауза. Я ничего не сказала. Он добавил:

– Чарли, кажется, думает, что Джесс действительно оказал тебе услугу. Что ООД сможет защитить тебя лучше, чем мы.

Ага. С перспективой дальнейшего разрушения личного мировоззрения. Мэл вздохнул.

– Вот, и мы сидели возле телефона в кофейне, ждали – Чарли и я. Всех остальных отослали домой – в том числе Кенни, которого под страхом скормить ему его собственную печень заставили поклясться ничего не говорить твоей матери. Телефон все не звонил. В конце концов мы сами позвонили в ООД и были отшиты какой-то дурой на коммутаторе. И вот тогда я приехал…

– Прости, – сказала я.

Кофейня была темна, сквер – тих и пустынен, хотя откуда-то слышался гомон. Нетрудно было догадаться, что это в квартале или двух отсюда, на свежеоскверненной улочке. Мы обошли кофейню сбоку, и я увидела свет в кабинетике: Чарли пил кофе и расхаживал из угла в угол. Не успела я войти, как он обнял меня так крепко, что я не могла как следует вдохнуть. Чарли такой добрый – почти всегда…

– Я в порядке, – заверила я. Чарли испустил глубокий, трепещущий вздох, и я вспомнила, как он поддержал меня против мистера Ответственная Пресса. А еще вспомнила, сколько он помогал мне в прошлом. Поддерживал мою, странную для непосвященных, идею создания майонеза, который не расслаивался бы, мое стремление узнать, каково единственно правильное количество чеснока, добавляемое в знаменитую «Солянку Чарли», мои ранние эксперименты с тем, что стало предшественниками «Горькой Шоколадной Смерти» и т. д. У Чарли магии нет. Как и у большинства рестораторов, раз уж речь зашла об этом. Клиенты-люди, как правило, немного шарахаются от всего хоть немного более магического, чем официантка, у которой кофе не остывает. Интересно, какими мотивами руководствовалась мать, когда устраивалась на работу официанткой уйму лет назад: я делала печенья с арахисовым маслом и шоколадной крошкой еще тогда, когда мы жили вместе с отцом (если находился взрослый, который включил бы мне печь), и если она искала тихой гавани…

– Сегодня – это… Это связано с тем, что случилось – когда я исчезла на два дня.

– Этого я и боялся, – вздохнул Чарли.

– Джесс хочет, чтобы я попыталась найти место, где все произошло. Возле озера. Они отвезут меня туда завтра.

– Кровь и черти! – выругался Мэл. – Это дело ждало два месяца. Необязательно ехать туда завтра.

Я пожала плечами:

– Почему бы и нет? Днем я выходная.

– Озеро, – задумчиво проговорил Чарли.

Я всем сказала, что ездила к озеру. Но не говорила, что все прочее также произошло на озере. До сегодняшнего вечера моя память официально заканчивалась сидением на пороге старого домика.

– Да. Меня – э-э-э – держали в доме на озере. Они хотят, чтобы я попыталась найти этот дом.

И Мэл, и Чарли могли спросить: «Когда ты это вспомнила? Что еще ты помнишь? Почему ты рассказала ООД и не рассказала нам?» Но не спросили.

Мэл обнял меня одной рукой.

– О боги и проклятые ангелы, – только и сказал он.

– Будь осторожна, – попросил Чарли.

Одно из преимуществ (немногих) подъема на работу в четыре тридцать утра состоит в том, что можно с уверенностью рассчитывать на место для парковки. Когда я приезжаю позже, мне не всегда так везет. В тот день «Развалюху» пришлось парковать в гараже, а он закрывался в одиннадцать.

Домой меня отвез Мэл. Когда мы приехали и он заглушил мотор, навалилась тишина. После рева мотоциклетного мотора тишина оглушает почти всегда, но сейчас было иначе. Мэл больше ни слова не сказал по поводу ночных событий. Ни слова об оодовцах и завтрашней поездке с ними на озеро. Я видела, что он хочет… но, как я уже говорила, одна из причин, почему мы с Мэлом уже четыре года вместе – то, что мы умеем не говорить иногда на некоторые темы. То есть, оба знаем, когда заткнуться.

Какое блаженство — проводить время с человеком, который может оставить тебя в покое. Я любила Мэла за это. И была рада ответить ему тем же.

Мне никогда не приходило в голову, что умение не лезть любимому человеку в душу может стать привычкой, а привычка – барьером между нами. Мне никогда не приходило это в голову – до сих пор.

Пришлось подавить желание немедленно покончить с этим молчанием. Пришлось подавить желание спросить, могу ли я поговорить с ним.

Но что я могла сказать?

Мы так и стояли в темноте минуту или две. Мэл потирал одну из своих татуировок – мельничное колесо – на тыльной стороне левой ладони. Затем он пошел со мной убедиться, что велосипед Кенни все еще на месте и шины не спустили. Затем поцеловал меня и ушел. «До завтра», – и ни слова больше.

По пути в дом я поднялась на цыпочки, чтобы коснуться оберегов, развешанных по периметру крыши над крыльцом. Эти все принадлежали Иоланде. Обереги моей хозяйки были особенно хороши, и я частенько думала спросить, где она их берет – но у Иоланды так просто ничего не спросишь. Я заметила: ее племянница, когда приезжает в гости, тоже вроде бы не спрашивает ничего, кроме: «Я везу девочек в центр, может, тебе что-нибудь привезти?» Ответом, как правило, служило: «Нет, спасибо, дорогая».

Я провела пальцами по цветочным горшкам на ступенях – убедиться, что закопанные мной обереги никуда не делись. Гудение в пальцах уверило, что они действуют. Я поправила медальон на двери на лестницу и подняла «отваживающий»

коврик перед дверьми на верхней площадке – проверить, что обереги, встроенные в паркет, не вырваны каким-нибудь неведомым существом или существами. Помахала заговорным свитком, который был обернут вокруг балконных перил, чтобы убедиться, что он еще жив, подула на оконные рамы и почувствовала слабый отклик. Я не люблю заговоры, но не настолько наивна, чтобы пренебрегать добротными основными оберегами, а последние два месяца стала следить за ними еще более тщательно.

Потом я заварила чашку ромашкового чая – запить виски и сыр. Сняла детскую пижаму и надела собственную ночную рубашку. Туалетная бумага выдержала – на оодовских вещах не осталось ни капли крови. Я выложила все еще мокрые вещи в таз, залила водой, добавила мыла. Завтра нужно обработать их в стиральной машине. Впрочем, можно и выбросить их – или сжечь.

Клубнично-красное платье я до сих пор не сожгла. Оно поселилось в глубине чулана. Похоже, я осознала, что не сожгу его, после той ночи, когда оно приснилось мне сделанным из крови, а не из ткани – я вытащила его в темноте, и гладила, и гладила сухую, шелковистую, блестящую материю, ничуть не похожую на кровь. Совершенно не похожую.

Кроссовки можно было помиловать. Реши я что-нибудь сжечь – футболок и джинсов у меня множество, но не стоит жертвовать парой хороших кроссовок, если можно обойтись без этого.

Я открыла настежь застекленные двери, вышла и села на своем маленьком балкончике. Ночь была ясная и тихая, в небе ярко сияла растущая луна.

Когда у Иоланды в кухне завелись мыши, я расставила гуманные ловушки, отвезла добычу на двадцать миль за город и отпустила на заброшенной ферме. Обереги против живой природы пользуются дурной славой: поэтому именно электрический забор кремового цвета не пускает оленей объедать розы Иоланды. А домашний оберег, успешно действующий против мышей и белок, стоил бы почти такие же баснословные деньги, как заговор, позволяющий вампирам ходить под солнцем.

Я не могу убить что-нибудь крупнее комнатной мухи. Я прекратила выносить из дому пауков после того, как прочитала где-то, что домашние пауки после этого все равно погибают. При уборке никогда не трогала заселенные паутины. Не проливала крови во гневе со времен войн на детской площадке в седьмом классе.

Я не ем мяса. Слишком брезглива. Для меня это не более чем мертвые животные. Когда приходит моя очередь накрывать на стол в главной кухне, горячие блюда исключительно вегетарианские. Возможно, это мать так спеленала меня и так промыла мозги, что я стала милой человечной мещаночкой.

Но я разбила этот образ. Разбила, когда превратила нож в ключ, потому что это был единственный способ остаться в живых. Потому что – может, только потому, что лучшего выхода я не видела – я хотела жить. Я перевела взгляд на свои руки, на ладони, сжимающие чайную чашку – будто я вот-вот начну покрываться чешуей, мехом или бородавками – или синеть. Впрочем, в большинстве случаев демонская кровь не делает тебя большим, или сильным, или синекожим – при этом неважно, есть в крови магодельческий дар или нет. Большая доля демонской крови делает слабее или глупее. Или безумнее.

У меня хорошо получалось быть маминой дочкой. Моя жизнь была не идеальна, но у кого она идеальна?

Да, я всегда презирала себя за трусость. Рохля. Ну и? Есть вещи похуже.

А затем как-то ночью мне стукнуло в голову поехать на озеро.

Они начали первые, не я. А я хоть и рохля, но подлецов всегда терпеть не могла. Возможно, если все покатится под откос, я смогу хотя бы хлопнуть дверью напоследок.

Как это изящно, мило, бодро и философски возвышенно – «не люблю подлецов», «хлопнуть дверью напоследок». Я оставалась трусихой, по моему следу шли вампир-владыка и его банда – а я одна, я уже вне человеческого мира.

– О, Константин, – прошептала я в темноту. – Что же мне теперь делать?

Несмотря на все случившееся, я заснула, как только голова моя коснулась подушки. Впрочем, время для меня было позднее, и я выпила два полных стакана виски. Боевая тревога прозвучала примерно через три часа. Я проснулась на удивление легко и мирно. Обычно для меня приемлемо спать как минимум шесть с половиной часов – и то если в целом я чувствую себя бодро, а я уже давно так себя не чувствовала. Трехчасовой сон не отвечает никаким условиям. Но я села, потянулась и почувствовала себя не так уж плохо. И странное ощущение… как будто, пока я спала, кто-то был рядом. С учетом событий прошлой ночи это должно было вызвать панику, но не вызывало. Ощущение успокаивало, как будто кто-то охранял мой сон. За работу, Светлячок!

Нужно было пошевеливаться бодро, вне зависимости от самочувствия, потому что добираться до кофейни на велосипеде гораздо дольше, чем на машине. Но спешка оказалась излишней. Когда я вышла к гаражу взять велосипед Кенни, на обочине стояла машина – мотор выключен, но включенная мигалка освещала эмблему ООД на дверце и лицо человека, стоявшего под навесом. Пат.

– С добрым утром, – приветствовал он.

– Мы не поедем к озеру сейчас, – отрезала я, разрываясь между возмущением и неверием. – Я собираюсь печь булочки с корицей, овсяный хлеб, печенье и «Масляные Бомбы». А кавалерию можешь вызывать не раньше десяти.

– Само собой. Я знаю, что ты собираешься печь булочки с корицей. И ты наверняка захочешь взять в дорогу несколько штук. Единственный добрый понедельник – это когда праздник, а заведение Чарли открыто. Но мы поняли, что прошлой ночью домой тебя повез Мэл, а значит, этим утром ты останешься всего с двумя колесами и без мотора. А мы не хотим, чтобы днем ты валилась с ног от усталости.

«Согласна быть усталой, но живой», – подумала я. До рассвета еще часа полтора, и раз я стала первой, кто проткнул кровопийцу столовым ножом, то вполне могу стать и первой, сдернутой с велосипеда… Я уже думала об этом, спускаясь по лестнице в темноте. Жизнь в одиночку имеет преимущества в плане оберегания: твои обереги не сбиваются и не притупляются так же быстро, как если вас в доме несколько. Большая семья, у которой много друзей, потребляет оберегов больше, чем Сэддоны – попкорна вечером в понедельник. И если ты не так фантастически богат, что можешь тратить миллионы на заказные обереги, в преграде всегда будут дыры. Человек, живущий, в одиночестве и нечасто принимающий гостей, наверное, может создать довольно хорошую, прочную систему домашних оберегов. Наверное.

Но обереги в лучшем случае нестабильны – они могут взорваться, отказать, начать сбоить, соединить свои символы и превратиться во что-то другое – почти без вариантов произойдет что-нибудь, тебе совершенно ненужное. Говоря в общем, чем сильнее оберег, тем выше вероятность, что он тронется. А обереги – самые спокойные в семье заговоров. Большинство остальных гораздо хуже. Один из самых надежных способов взбесить оберег – перевозить его с места на место. Все заговоры, включая обереги, надетые на тело владельца, по-разному, но обязательно реагируют на перемещение в пространстве. Отсюда постоянная, хоть и сомнительная, популярность татуировок – они-то уже не «на», а, так сказать, «в составе» тела. Но обереги, поставленные на расстоянии от хозяина, должны оставаться неподвижны.

Потому-то остается неизменно злободневным вопрос оберегания транспортных средств. Хотя лимузины с шоферами, обслуживающие членов Глобального Совета, стали уже скорее оберегами, чем машинами, все же любой из них и шагу не делает – даже за газетой в магазинчик на углу – без человека-телохранителя, вооруженного новейшими технологиями до зубов. Конечно, если члены Глобального Совета вообще живут рядом с такими магазинами, что маловероятно.

Ирония в том, что лучшим транспортным оберегом для нас, простаков, остается сам сбивающий с толку факт движения. Важно постоянно поддерживать определенную скорость – чуть меньше десяти миль в час. Для этого достаточно жать на скоростную педаль велосипеда, а разумные любители бега трусцой (если в этом словосочетании есть смысл), поднапрягшись, могут трусить примерно с такой скоростью. В эру лошадей упряжку или верховую лошадь, которая не могла долго держать скорость девять миль в час, пристреливали. Поэтому лошади жили недолго и стоили дорого, и большинство людей после заката сидело по домам; но, по крайней мере, путешествия были возможны.

Защита, которую дает движение, далека от идеала – вот почему до сих пор пытаются создать путевые обереги, но она все же есть – и спасибо за это всем богам и ангелам, ведь иначе вряд ли осталось бы много не спятивших людей. И постоянного давящего ужаса ровно столько, чтобы с ним можно было жить. Я знала, что должна быть благодарна за это, но смысла в этом никогда не видела – по крайней мере, пока вампир не сказал мне, что «ключевую роль играет не расстояние, а единообразие», и слегка намекнул.

Но какова именно эта однородность вампирских чувств? Передалось ли куда-то последнее, что видел смешливый вампир – лицо укокошившего его человека?

Внутри квартиры я чувствовала себя в относительной безопасности. У меня хорошие обереги, и наличие поставленного экрана по-своему чувствуешь: он есть, и никто через него не идет. Когда выходишь из-под защиты – тоже чувствуешь.

Но я никогда не могла носить заговор на теле. С ними я чувствую себя скованно. Я согласилась прикрепить петлю к брелоку для ключей, чтобы мама успокоилась – и хватит. Бедная вещичка. Она, наверное, была благодарна за гибель в душе прошлой ночью, если пережила инцидент незадолго до этого.

– Могли подумать об этом прошлой ночью, – неприязненно сказала я Пату.

Он ухмыльнулся и открыл заднюю дверцу. Я забралась внутрь.

– Почему приехал именно ты?

– Потому что я лучше всех обхожусь без сна. Моя демонская кровь имеет свои преимущества.

Есть по меньшей мере два вида демонов, которые не спят вообще. Мои любимцы – хильд-демоны. Они спят, когда моргают. Казалось бы, это должно нарушить связность мыслей, но к хильдам это не относится. Их зовут хильдами в честь Брунхильды, которая очень долго спала, окруженная огнем. Хильды, если их разозлить, могут дышать огнем, хотя для демонов они флегматичны. Впрочем, хильды не синекожие.

Я, конечно, в процессе моргания выспаться не могла.

В пекарне я провела все утро. Чарли и Мэл не пускали посторонних дальше стойки, мама отвечала на большее количество телефонных звонков, чем обычно, и часто говорила «Ей нечего сказать». Открыв дверь, я иногда могла слышать разговоры в кабинете. У мамы хорошо получается бесить людей. Это одно из ценнейших ее качеств как менеджера малого бизнеса. Они с Консуэлой последнее время работали «хорошим полицейским и плохим полицейским» – подслушивать их было одно удовольствие.

Я понятия не имела, что Чарли рассказал маме о событиях предыдущей ночи. И знать не хотела. Но что-то он явно сказал: чудесным образом она оставила меня в покое, хотя Новый заговор огненного цвета дожидался меня на крюке для фартука тем утром. Там я его и оставила. Люблю оранжевый, но не в виде лохматого пучка перьев.

Все шло отнюдь не так плохо, как могло бы. Я почувствовала какое-то завистливое восхищение оодовцами.

Никто не пытался следовать за мной, когда в десять я покинула кофейню – не считая нескольких перекормленных представителей так называемой дикой природы, что обычно околачиваются возле пешеходной зоны и выпрашивают подачку у мягкосердечных. Один раз, увидев белый пакет из пекарни, они запоминают его – а теперь я несла дюжину булочек с корицей. Клянусь, наши соседские воробьи слишком жирны, чтобы летать, но уличные кошки слишком жирны, чтобы поймать их. А белкам пригодился бы детский скейтборд – чтобы пузо по земле не волочилось.

Один из последних слухов о деятельности миссис Биалоски в округе – что она содержит отряд коммандос для защиты нас от более крупной и угрожающей фауны Старого Города: крыс, лисиц, оленей-мутантов, которые никогда не сбрасывают своих коротких, но острых рогов. Если бы «Кофейне Чарли» приходилось кормить на убой все эти полчища, чтобы они не могли кому-нибудь угрожать, мы бы точно разорились.

Сегодня меня сопровождали только Джесс и Пат. Они усадили меня на переднее сиденье (эмблемы ООД на машине уже не было); Пат оказался в одиночестве на заднем. Джесс съел четыре булочки с корицей, Пат – пять. Я не думала, что это в человеческих возможностях – но, возможно, человеческие возможности здесь как раз ни при чем. Я съела одну. Я уже завтракала. Дважды. Десять часов далеко отстоят от четырех утра.

Сначала мы приехали к старому дому. Таинственное ощущение защищенности до сих пор не прошло, и все-таки меня начинало немного трясти. Может, стоило взять с собой тот пучок перьев, а не оставлять под фартуком в кофейне? Когда поросший травой гравий – воспоминание о бывшей подъездной дороге – скрипнул под ногами, я засунула руку в карман и стиснула рукоять своего маленького ножа. Я так категорически не вспоминала о событиях двухмесячной давности, что границы настоящего воспоминания несколько размылись. Но с возвращением на место, где все началось, память ударила снова с ужасающей силой. Я посмотрела на крыльцо, откуда не услышала приближения чужих, на место, где два дня спустя не оказалось моей машины.

Я спустилась к заболоченному заливчику возле берега, где пятнадцать лет назад бежал ручей. Не похоже было, чтобы недавно кто-то возился в грязи. Я вернулась к домику.

– Ну да, – говорил Пат.

– Но прошло много времени, и они не вернулись, – сказал Джесс.

Они просто стояли себе – никаких видимых штуковин, головных телефонов, раций, портативных ком-экранов со вспыхивающими огнями и звуковыми сигналами. Я догадалась, что отнюдь не технология помогает им делать выводы.

Как здорово, что Пат не взошел ко мне на крыльцо сегодня утром, не поднялся по лестнице, не постучал в дверь. А мог ведь и зайти в гостиную, где стояла все та же, пусть беспощадно отдраенная, софа, а за ней – маленький квадратный коврик. Да даже ручка двери холодильника – та самая, что два месяца назад ждала в готовности выдать упаковку молока, если кто-нибудь потянет за нее.

Как здорово, что хорошие манеры предписывают не пересекать просто так вероятную границу чьего-то внешнего круга оберегов и не стучать в двери, не будучи приглашенным.

Вот черт.

Мы залезли обратно в машину и продолжили путь на север.

Пятно скверны обнаружилось почти сразу. Я первая его уловила – по крайней мере, именно я сказала:

– Эй! Не знаю, как вы, а я дальше этой дорогой ехать не хочу.

– Поднимите стекла, – скомандовал Джесс. Он нажал пару кнопок на очень необычном приборном щитке, который я заметила только сейчас, и вдруг словно бы тяжелая броня окружила меня, гнетущая, как кольчуга с нагрудником и закрытый шлем – при желании можно добавить плюмаж и шарфик дамы сердца. Я почти ощущала запах полированного металла.

– Ух-х! – только и смогла выговорить я.

– Ничего не трогай, все работает, – сказал Джесс. Странное эхо сопровождало наши голоса. Мы ехали очень медленно где-то минуту, а потом красная лампочка на щитке мигнула, и послышался безумный щебет, словно ускоренная болтовня попугая.

– Хорошо. Прошли, – он нажал те же кнопки. Невидимая броня исчезла.

– Тяжеленько, правда? – сказал Пат.

– Неправда, – ответила я.

Мы проехали еще через пару пятен вроде первого, и после каждого раза я все сильнее ненавидела программу нательной брони. Из-за нее я чувствовала себя как в ловушке – так, будто, очнувшись, опять окажусь у костра, а на противоположной стороне будет сидеть куча вампиров.

Поездка выдалась долгой. Миль тридцать или около того. Я их все запомнила.

А потом мы добрались до действительно скверного пятна. Джесс снова ударил по кнопкам, но в этот раз ощущение ловушки было реальным – меня держали, пока нечто скользило вглубь меня, вытягивало длинные когтистые лапы и сжимало…

Большое, огромное пространство. Здание; где-то там, наверху – потолок. Старая фабрика. Подмостки там, где рабочие когда-то обслуживали машины. Окон нет. Гигантские квадратные вентиляционные шахты, ряды безмолвных машин, сплетения труб, как агонизирующие змеи…

И глаза. Глаза смотрят. Каждый взгляд – как плевок кислотой. Бесцветные. А какого цвета ЗЛО?..

Очнувшись, я услышала собственный крик и тут же осеклась. Даже ребята выглядели потрясенными. Я видела следы шин на дороге перед нами, где Джесс дал задний ход. Хорошо, что водителя не затянуло. Я зажала рот руками и еле выдавила:

– Простите…

– Брось, – покачал головой Пат. – Не закричи ты, это пришлось бы сделать мне.

– Что дальше? – осведомился Джесс. Оба посмотрели на меня.

– Возможно, это и есть то здоровенное пятно скверны за усадьбой, – неуверенно сказала я. – Я вам говорила, что там было пятно. Мы уже далеко забрались к северу от озера, так ведь? Кажется, мы заехали достаточно далеко, но я все еще не вижу озера за деревьями.

– Да, – сказал Джесс. – Дорога проходит здесь, потому что поблизости находятся большие поместья… То есть находились.

– Хорошо, – сказала я. – Так пойдем. – Я открыла дверцу машины и с трудом выкарабкалась наружу. Это все благодаря тискам технологии ООД, особенно в последний раз, когда она не сработала. Я похлопала себя по животу, как если бы хотела проверить, что я до сих пор здесь. Вроде бы да. Рана на груди зудела как бешеная: своеобразный неровный зуд, чье действие усиливается регулярными пронзающими вспышками боли.

Мой складной нож, казалось, хотел прожечь дыру в хлопчатобумажном кармане и добраться до ноги. Я обхватила его пальцами. Жар, по-видимому, был мнимым, и, наверно, поэтому ощущение поджаренности успокаивало. Не оглядываясь, я направилась в чащу. Я знала – парни идут за мной, а первый шаг следовало сделать не задумываясь, иначе я вообще осталась бы на месте.

Я не утруждалась попытками выяснить, где оканчивается пятно скверны: просто спустилась к берегу и повернула направо. Идти по берегу, пусть пересеченному – сплошь галька, и валуны, и груды вынесенного водой мусора – было все-таки лучше, чем пробираться через лес. Здесь я оказалась на солнце, а воспоминания остались в чаще. По берегу я до сих пор не ходила.

Пятно скверны оказалось тем самым. Я очень быстро вышла к дому. Сумела наполовину убедить себя, что мне нравится ходить возле озера. Я люблю гулять у воды в солнечном свете, и с удовольствием гуляла у этого озера. Раньше. Я остановилась от неожиданного приступа дурноты и ждала своих спутников.