Текст книги "Солнечный свет"

– Иногда, – сказала она.

– Я Раэ, – представилась я. – Вы знаете «Кофейню Чарли»? Это примерно в четверти мили в ту сторону, – указала я направление.

– Я не часто захожу так далеко, – сказала она.

– Ну, как-нибудь, если захотите, может, зайдете попробовать наших «Бешеных Зебр». Между ними сильное фамильное сходство… Скажите тому, кто будет вас обслуживать, что Светлячок говорит, что вы можете заказать столько, сколько сможете унести, чтобы принести обратно в этот парк и съесть. В солнечном свете.

– Так ты тоже Светлячок? Я вздохнула.

– Да. Наверное. Я тоже Светлячок.

– Добра тебе, – сказала она и погладила мое колено.

В тот вечер я добралась до дома где-то в девять тридцать, сделала чашку чая с корицей и шиповником, смотрела в темноту и думала. Был по крайней мере один положительный результат моего негативного прозрения днем в Олдрой-парке: казалось, мне открылось так много плохого, что беспокойство за Кона стало чистым и честным. В конце концов, он мне спас жизнь. Дважды. Невзирая на смягчающие обстоятельства. Стоя на своем маленьком балконе, я вспомнила: «Я не мог прийти к тебе, если ты не позовешь, но ты позвала – и я обязан был прийти».

– Константин, – тихо сказала я в темноту. – Я нужна тебе? Если да, ты должен позвать меня. Ты сам рассказал мне правила.

Он сказал, что Бо идет по нашему следу. И что Бо вскоре сделает ход. Я склонна была думать, что «вскоре» в данном случае означает такое определение скорости, которое одинаково воспринимают и люди, и вампиры. Кон уже должен был вернуться, чтобы сообщить мне, что происходит и что нам делать. Как далеко он продвинулся в выслеживании Бо.

Он не пришел.

Что-то случилось.

* * *

Той ночью я спала плохо, но это становилось так привычно, что непросто было решить, стоит ли уделять внимание сегодняшним кошмарам. Я решила, что, пожалуй, стоит – но не знала, как именно уделять внимание, и потому ничего делать не намеревалась. Я пошла на работу, выключила мозг и начала выпечку булочек с корицей и чесночно-розмариновых булочек для ланча. Потом я делала пирожные с патокой, «Лавину Каменистой Дороги», «Бешеных Зебр» и множество кексов, а затем часы отзвонили девять тридцать, и ланчевая смена закончилась.

Я стянула фартук и как раз собиралась развязывать косынку, когда рука Мэла задержала мою ровно настолько, чтобы он поцеловал меня сзади в шею. Я высвободила волосы, сказала «да», мы поехали к нему домой и провели какое-то время на крыше. Нет ничего приятнее, чем заниматься любовью под открытым небом теплым солнечным днем, а это время года делало ощущения совершенно особенными.

Мэл иногда смеялся, как раз после кульминации, необычайно мягко и удивленно, как будто никогда не ожидал стать настолько счастливым, потом задумчиво целовал меня, а я прижималась к нему в надежде, что правильно понимаю знаки. Тот день был одним из таких случаев. Он лежал на мне, что, признаю, устроила я, потому как вокруг вился легкий осенний бриз, а под телом Мэла было тепло и хорошо. Его грудь пахла кофе и корицей. Мы лежали там какое-то время после – я любила это неповторимое ощущение его плоти, расслабляющейся во мне, – и пока мы лежали, я была в порядке, мир был в порядке, а все, что могло быть не так, могло подождать. Светило солнце, и можно было просто лежать, закрыв свои предательские глаза, и чувствовать солнечный свет на лице.

После расслабленного, несколько отвлеченного ланча он спустился на первый этаж – разбирать или собирать очередной мотоцикл, – а я отправилась в библиотеку. Я хотела поговорить с Эймил.

Она подняла глаза от своего стола, слабо улыбнулась, сказала:

– У меня перерыв через… м-м – сорок минут, – и вернулась к работе.

Я прошла мимо полок с новинками, где находилась книга, истерически озаглавленная «Бич Другого». Она была добрых два дюйма толщиной. Я захотела было украсть ее и засунуть в мясорубку в нашей кофейне – но библиотека просто купит другую, а фарш из чернил и вязкого клея ничего хорошего нашей мясорубке не сделает. Я знала, не открывая, что главы будут названы пафосно до тошноты – ну там, «Демоническая угроза», или «Проклятие оборотня». Не хотелось гадать, какое существительное, достаточно отчаянное, подобрали для вампиров. Четыре месяца назад я бы просто нахмурилась. Сегодня у меня от этого живот заболел. Получалось, что у меня много друзей-Других. И Кон, конечно, кем бы он ни был.

Кон, с тобой все в порядке?

Мой чай уже заваривался, когда я в поисках Эймил вернулась в тесную кухоньку для персонала.

– Как же это получилось? – спросила я. Она не стала спрашивать, о чем я.

– Я знала об оодовцах в кофейне с твоих слов.

– Я сказала тебе это, чтобы ты не прекратила со мной разговаривать из-за того, что мне вроде как нравятся некоторые ребята в хаки и цвете морской волны.

– Предполагалось, что они, как оодовцы, должны помочь?

– Они рассказывали лучшие истории о Других.

– Еще бы. Я могла бы вообще-то обойтись… впрочем, неважно. Как бы там ни было, я узнала их, когда они пришли сюда. Однажды Пат и Джесс попросили прийти к ним как-нибудь в контору для беседы – до того я не думала, что можно чувствовать себя окруженной двумя людьми, понимаешь? – и что мне было ответить – «нет»? Я сказала «да». А потом они спросили, не интересует ли меня небольшая работа на ООД, и тут, конечно, я сказала «нет». Тогда они взялись за работу – говорить мне, что им не так интересно мое отношение к библиотеке, как то, что я делала в «Страже Других» и «Опаске». Казалось, они знают и о том, чем я занимаюсь дома, и прежде чем я совсем впала в панику, Пат задержал дыхание и посинел. «Что мне мешает подать на вас рапорт?» – спросила я. А они ответили: «То, что ты – такая же»… Понятия не имею, как они это вызнали, – Эймил остановилась, но не с завершительной интонацией.

– И? – поторопила я. Она вздохнула.

– Прости, Раэ. Они сказали: «Потому, что ты друг Светлячка».

Окна в кухоньке не было. А мне нужен был солнечный свет. При чем здесь моя дружба? Она работает на ООД почти два года.

– И ты ничего мне не сказала.

Эймил подошла к двери и осторожно закрыла ее. Я тоже не хотела, чтобы кто-либо слышал нас, но мой позвоночник стало покалывать от клаустрофобии, или темнофобии, – да неважно.

– Прости, – опять сказала Эймил. Только с тех пор, как я работаю на них, я начала… я смогла начать думать о себе как о Другой. Полукровке. Знаешь, лучший способ сыграть роль хорошо – это поверить в нее. Родители знают, конечно, но они не сделали ни единой попытки выяснить, откуда это у нас. Ни с кем из моих братьев ничего странного не случалось, и насколько мне известно, обо мне они не знают. Я не говорила своей семье, что я – в ООД, и не говорила – раньше – никому, что я полукровка. Кому мне было говорить? Зачем? Единственный человек, кто будет иметь право знать – это отец моих детей, а я не собираюсь заводить детей и передавать это дальше. Я надеюсь, что никто из детей моих братьев… ну… Потому что тогда пришлось бы им рассказать.

Я немного помолчала, прежде чем спросить:

– Когда ты выяснила?

– Да, – кивнула Эймил. – Примерно тогда же, когда встретила тебя. Ты выглядела настолько же потерянно, насколько я чувствовала себя. А потом случилось так, что мы поладили, и…

– Неужели все, кроме меня и моей матери, знали, кем являлся мой отец?

– Все было не настолько плохо. Я посмотрела на нее.

Она неохотно сказала:

– Возможно, хуже было во время Войн Буду, но к тому времени все знали тебя, и твоя мама вышла за Чарли, и семья Чарли жила в Старом Городе испокон веков, и ты была нормальной по контексту, знаешь? А потом ты получила две нормальные до смерти занозы в братья. Никто никогда не заставал тебя за чем-нибудь странным в школе – ты, казалось, была так же зачарована, как все мы, когда какие-нибудь Энгусы или Бладэксы говорили о магоделии. Я не отрицаю, что несколько людей смотрели на тебя немного косо.

Чай настаивался слишком долго, но горечь во рту казалась вполне уместной.

– Ты с головой ушла в готовку, Раэ. А поколение или два назад Блейзы, конечно, были большими шишками…

«А были ли?» – подумала я. Сколько же вещей мать никогда не рассказывала мне! Хотя я на самом деле не могу винить ее за то, что я избегала читать глобонетские статьи, упоминавшие Блейзов. Могла ли я? Я ведь хотела тогда быть Раэ Сэддон.

– К началу Войн ты все так же мало слышала о них… но потом такое впечатление, что остатки Блейзов попросту исчезли. Так может, ты в самом деле нормальна, понимаешь? Большинство утверждает, что дар магоделия в роду рано или поздно иссякает.

– Оодовцы так не думают, – пробормотала я. Исчезли…

«Шайка Бо привела мне Блейз. И не какую-нибудь троюродную кузину, которая способна на карточные фокусы и, может, сумеет нарисовать знак-оберег, который почти работает, – а дочь Оникса Блейза».

Оникс Блейз.

Чья мать научила внучку превращать вещи. Как люди, что смотрели на меня косо, отсчитали эти одно или два поколения? Что еще умела моя бабушка? И что сделала?

Исчезли как?

– И нет никого более нормального, чем твоя мама.

Правда. Я подумаю, как отблагодарить ее за мою тепличную нормальность, позже. Непросто будет выбрать между цианидом и удавкой.

– Мы можем выйти? – спросила я.

Солнце пряталось за облаком, но дневной свет все равно лучше полутемной комнаты.

– Эймил. Я хочу попросить тебя об одолжении.

– Не вопрос.

– О'кей. Спасибо. Это связано с тем, что хочет от меня ООД – попытка определить местоположение по одному из твоих бросающих в дрожь мэйлов. Но я хочу сделать это где-нибудь, где нет стойкостекла.

– В дневном свете, – кивнула Эймил. – Хорошо. Мы займемся этим у меня дома. Следующий свободный день у меня – четверг.

– Я найду с кем поменяться.

– Дело не только в стойкостекле, так ведь? Также и в ООД. Ты не хочешь делать это только потому, что так говорит ООД.

Я кивнула:

– Я знаю – они хорошие ребята и все такое, но…

– Знаю. Когда я узнала, что они наблюдали за мной, то стала делать некоторые вещи несколько иначе. Они хорошие ребята, я действительно работаю на них и ничего не имею против – почти. Но для меня все это немного дико. И я до сих пор не отказалась от глупой идеи, что моя жизнь принадлежит МНЕ.

Были веские причины, чтобы мы с Эймил подружились.

Четверг выдался не совсем идеальным, но я справилась. Паули был немного слишком не-огорчен поменять свою единственную в неделю смену с полпятого утра на дневную в этот четверг, и он также до сих пор не отработал пропущенные смены с прошлой тринадцатидневной недели. Позже меня встревожило, насколько он был не огорчен.

Тем временем я поднялась в три утра, чтобы испечь кое-что сверх нормы, как будто это было необходимо. Допивая традиционную пинтовую чашку чая чернее черного, я опять стояла на балконе, выискивая любые сигналы от Кона. Все, чего я добилась – усилившееся чувство, что дело плохо; но я замечательно умею чувствовать беду даже там, где ее и в помине нет – черта, явно унаследованная от матери. А в данном случае не было ничего, кроме моего смутного беспокойства.

Есть свои преимущества в том, чтобы водить древнюю развалюху, а не современную машину: развалюхи скрипят, вздрагивают под твоими руками на рулевом колесе и не дают уснуть. Амулеты в бардачке тоже вели себя оживленнее, чем обычно – наверное, реагировали на мое вождение. К тому времени, как я освободилась днем, мне казалось, что со времени моего сна прошло уже несколько лет, и вместо обеда я вздремнула. Я взяла с собой сэндвичи в пакете, а у Эймил меня ждала кружка чая.

День опять выдался серым, но Эймил развернула экран комбокса так, чтобы стул стоял спинкой к окну, которое она открыла. Свет – уж какой был – упал на меня, когда я села, а небольшой ветерок взъерошил волосы.

– С чего ты хочешь начать? – спросила Эймил. – С того, результативного, или начнешь сначала?

Об этом я как-то не думала. Хорошенькое начало. Так сложно было вообще заставить себя что-либо делать, что детали как-то позабылись…

Кого – или что – я искала? Кона? Или Бо? Раз я занималась этим наедине с Эймил, то я не пыталась осчастливить Пата и Джесса. Тогда что осчастливит меня? И что значит – осчастливит?

Но если я нашла нечто на другой стороне земного шара, так что Пат и Джесс с ног собьются, договариваясь с тамошним аналогом ООД, это могло отвлечь их от моей персоны.

Нахождение Бо явно не осчастливит меня, но я не хотела искать Кона, когда рядом кто-либо есть, даже Эймил. То есть остается Бо или Неизвестное. Неизвестное на данный момент было неизвестно. С другой стороны, Бо охотился за мной. Значит, Бо.

– Начнем с результативного.

Эймил открыла файл, выдвинула на первый план нужный мне мэйл и отошла. Я бегло взглянула на экран. Я видела мерцающий прямоугольник выделения, и нужная кнопка находилась под моим пальцем. Я нажала.

Это было, как руки, сомкнувшиеся на горле, давящий, раскалывающий вес на груди; а еще – жуткое, невозможное давление на глаза, мои бедные, ослепленные темнотой глаза… Я затерялась в темноте, я больше не знала, где верх, а где низ, у меня кружилась голова, меня вот-вот должно было стошнить…

Нет.

Я успокоилась. Я обнаружила… ось. Где-то. Где-то, протянувшуюся во тьме… Я… нет, я не стояла. Стоять вроде бы было не на чем, и я не была уверена, что мне есть чем стоять. Если исчезли мои ноги, то неудивительно, что мои глаза – нет, мой взгляд – тоже исчез. Это была не просто темнота: это было то, что пришло за ней. Это было затменье. А видеть я могла только в темноте. Мои глаза все еще были на месте – или, вероятно, теперь это были мои не-глаза – я не могла видеть ими, и моргание, казалось, отсутствовало по факту, но давление никуда не делось. И почему так трудно было дышать? Особенно потому, что, в то же время, дыхание казалось настолько же несущественным, как и моргание. Почему я хотела дышать?

Где я? Я была вытянута вдоль какой-то неосязаемой линии; иголка компаса. Компасным иголкам темнота нипочем. Хотя я сомневалась, что указываю на что-нибудь вроде севера, что я могла идентифицировать в реальном мире. Возможно, я обнаружила, откуда пришел мэйл Эймил. Но где это – «здесь»? И есть ли здесь какой-либо ключ, который можно взять с собой в известный мне мир?

Если я смогу туда вернуться.

Я поэкспериментировала с движением. Движение, похоже, в списке доступных действий не значилось. Я слишком была ничем здесь, в этом нигде, в затменье. Ладно, о'кей, в следующий раз я лучше сформулирую вопрос, отправляясь в…

В следующий раз, при условии, что переживу этот.

Я была благодарна за давление на глаза, за трудности с дыханием: благодаря им я чувствовала, что все еще существую… как-то. Где-то.

Я – магодел, передельщик, Блейз по крови, а позднее – и на деле. Практики мало, но профессиональный рост постоянен.

Я вспомнила другое чувство оси – когда превращала свой ножик в ключ. Я потянулась к этому ощущению. Нет – к своему ножу. Его не должно было быть там, и у меня не было пальцев почувствовать его, но я внезапно осознала его. Я не видела его, но знала, что это – свет даже в этой тьме. И с помощью его невидимого света я могла… видеть. Видеть. Чувствовать. Слышать. Обонять. Жить…

Я услышала шуршание, будто листья под ветерком. И какое-то мгновение я стояла на четырех стройных, покрытых мехом ногах и чувствовала, слышала и обоняла, как не способен ни один человек.

А потом я снова сидела в гостиной Эймил, и ее рука протягивалась через мои бессильные пальцы и нажимала кнопку. Экран потемнел.

– Это было не хорошо, – сказала она.

– Что случилось? – я была поражена ощущением собственного тела, сидящего в кресле, гравитации, зрения (свет, мерцающие тени), пальцев на клавиатуре, ног на полу. «Чувства вампиров во многих аспектах отличаются от человеческих». Я что? Что я?

Листва положила рисунок солнечных пятен на мою коричневую спину, когда я стояла на опушке леса, впереди раскинулось золотое поле. Я подняла свой черный нос к ветру, повернула свои большие уши вперед и назад, прислушиваясь.

Бр-р-р. Мои человеческие пальцы сомкнулись на ноже, все еще находилась в гостиной Эймил.

– Ты пропала, – сказала Эймил. – Ненадолго – где-то секунд на десять – как раз столько времени у меня заняло сделать два шага и дотянуться до кнопки. Но в твоем теле тебя не было, – она неожиданно села на пол. – Ты знаешь, куда ушла? – она наклонила голову между коленями, потом запрокинула лицо обратно и посмотрела вверх, на меня. – Знаешь?

Я покачала головой. Эксперимент с движением. Я вспомнила пустоту, ось, другие чувства – свой маленький нож. Мое дерево. Мою… олениху. Я спрашивала себя, когда она приняла смерть, от которой, она знала, не уйти. Знала ли она, для чего предназначалась ее смерть, меняло ли это что-нибудь, поэтому ли она… Я коснулась выпуклости ножа в своем кармане. На ощупь он был совершенно таким же, как обычно. Мы сидели в дневном свете; если вынуть нож, он будет выглядеть, как любой другой карманный нож. Второе лезвие, используемое редко, будет покрыто карманной пылью; первое лезвие, используемое постоянно, будет нуждаться в заточке. В разложенном виде он достигал длины моего среднего пальца, немного шире и глубже; он был исцарапан и истерт годами, проведенными в самых разных карманах, необходимостью делить тесное жилье с вещами вроде мелочи и ключей от машины. И он светился в темноте, даже в затменье пустоты. Светился, как маяк, говоривший: «Держись. Я вижу тебя. Сюда».

Я чувствовала – осторожно – после моего опыта в Нигде. Так принесла ли я, в конце концов, что-нибудь оттуда, что-нибудь, чем я могла воспользоваться?

Да. Но я не знала, что это. Это не было что-либо непосредственное, как направление.

– После такого не кофеин нужен, – сказала Эймил, все так же сидя на полу. – Виски. – Она поднялась на четвереньки и добралась до маленького бара возле дивана. – И можешь даже не просить меня, если хочешь попытаться снова, потому что ответ будет «нет».

Я посмотрела на Эймил, когда она передавала мне маленький тяжелый стакан, на палец наполненный темно-янтарной жидкостью примерно того же цвета, что и маленькие деревянные пластинки, вставленные по бокам рукояти моего ножа.

– Мы не будем пытаться снова сегодня, – сказала я. – Но мы должны попытаться опять.

– Нет, мы не должны, – возразила она. – Пусть ООД разгадывает этот ребус. Это их работа.

– Если бы они могли справиться сами, то не стали бы просить нас.

– Войны окончены, – напомнила Эймил.

– Не совсем, – после паузы ответила я. – Разве Пат не говорил тебе…

– Да, он говорил, что через сотню лет мы все уйдем под тьму! – раздраженно перебила она. – Я в курсе!

Я соскользнула к ней на пол, чувствуя себя коллекцией старых несмазанных шарниров. Я наклонилась к Эймил и обняла ее.

– Я тоже не хочу знать. Через мгновение она сказала:

– За последнюю неделю в Старом Городе нашли еще двух сухарей. Ты слышала о них?

– Да. – Это показывали в новостях несколько дней назад – как раз то, что нужно, когда ведешь машину в темноте. И Чарли с Лиз как-то говорили об этом, когда я вынесла первый поднос булочек с корицей. Они резко замолчали. Я притворилась, что ничего не слышала, и опрокинула первую обжигающе горячую булочку на тарелку миссис Биалоски. Она погладила меня по руке и сказала: «Не переживай, родная, это не твоя вина». Из-за того, что она была миссис Биалоски, я почти поверила ей, но сделала ошибку – улыбаясь, посмотрела на ее лицо и увидела выражение ее глаз. Ой. Я чуть не погладила ее по руке в ответ и чуть не сказала, что это и не ее вина, но это не изменило бы ситуацию к лучшему. Я, похоже, не была удивлена, узнав, что миссис Биалоски занимается не только мусором, крысами и цветочными клумбами.

– Я не пошла бы работать в ООД только потому, что Пат умеет синеть, – сказала Эймил. – От работы в комнате стойкостеклом у меня астма. Даже от работы на полставки. А может, дело просто во всех этих ребятах в хаки.

Той ночью я поехала домой, снова стояла на балконе и говорила в темноту: «Кон, Константин, с тобой все в порядке? Если я нужна, позови меня».

На мгновение я почувствовала… нечто. Как подергивание удочки, когда ты наполовину заснула или думаешь о чем-то постороннем. Это может быть рыба, или просто течение… но это может быть рыба. (Я научилась рыбачить по тому, что Мэл учил меня, а не потому, что любила насаживать маленьких беспозвоночных на зазубренные крюки, выдергивать из водоемов за ротовую полость и душить таких же кислорододышащих, как я). Сам проблеск навел меня на мысли, что я наполовину заснула или задумалась о постороннем, потому что я реагировала на малейший знак. И сразу же ощущение исчезло.

Я вернулась в кофейню на дневную смену, но Чарли хватило одного взгляда на меня, чтобы принять решение:

– Я найду кого-нибудь тебе на замену. Иди домой.

– Пойду, когда ты найдешь, – ответила я. И прошло два часа, прежде чем бедный Паули согласился отказаться от остатка своего свободного вечера, после того, как он про стоял на посту целый день. Это научит его радоваться избавлению от предрассветной смены. Домой я добралась к поло вине девятого; уже полностью стемнело. Чарли отослал меня домой в компании бутылки шампанского, в которой оставалось где-то полтора стакана – чудесно. Я стояла на балконе, пила его и смотрела в темноту. Темнота плясала.

Мне еще раньше пришла в голову идея. Мне она не то чтобы нравилась, но я должна была попробовать.

Я вернулась в комнату и отключила свой комбокс. Пол небом не бывает полностью темно, а на балконных окнах занавесок у меня нет. Я засунула ком подмышку, нырнула в шкаф и закрыла дверь. Вот это – настоящая темнота. Пространства здесь было немного, но я отодвинула несколько пар обуви и села. Включила ком, послушала возмущенное жужжание батареи; это был старый комбокс, предпочитавший работать от сети. Загоревшийся экран спросил, хочу ли я войти в глобонет. Я сидела, уставившись в светящуюся надпись. В темноте она совершенно не мигала, не разбегалась в миллионы едва заметных, перетекающих друг в друга, ускользающих измерений – будто смотришь в зеркало, когда другое над плечом. Читать было легко.

Мне это нравилось даже меньше, чем то, что моя идея сработала. По крайней мере, у Чарли не приходилось пользоваться комбоксом. Тяжело было бы объяснить, зачем мне нужен шкаф.

Я вынесла комбокс из шкафа обратно и включила со своего стола. Не то чтобы я часто приглашала кого-нибудь к себе домой, но у меня был пунктик: выглядеть нормальной даже перед собой – а сейчас я вела себя скорее как дочь Оникса Блейза. Комбокс на столе гораздо более нормален, чем комбокс в шкафу. Мог ли мой папа видеть в темноте? А кто-либо из его семьи? Я не помнила никого из них, кроме моей бабушки: остальные представлялись высокими расплывчатыми силуэтами из моего раннейшего детства. Эймил была права: Блейзы во время Войн действительно исчезли. Но я не заметила. Я была занята – я была дочкой своей матери. Даже захоти я связаться с ними, я понятия не имела, как.

Можно было спросить Пата или Джесса. Сразу после того, как я сказала бы, что у меня свежая справочная линия по Миру Вампиров, а заодно – новый аттракцион в комнату ужасов. Симулятор «Нападение Вурдалаков» в Музее Других просто отдыхал бы. Да что там – «Драконьи горки» в Монстроленде выглядели бы забавой для дошкольников. Как только мы проработаем некоторые второстепенные детали – например, как туда попасть. И как вернуться обратно. А между тем я до сих пор не открыла, что могу видеть в темноте. Сказала бы я им несколько дней назад, если бы Эймил там не было? Я ведь собиралась об этом заговорить.

Я прошла обратно на балкон. Нащупала ось. Я стояла на краю пустоты, но стояла в своем мире, на своих обычных ногах, глядя в обычную темноту своими… не совсем обычными глазами.

Константин, Кон, ты там?

На сей раз я была уверена, что почувствовала рывок на линии, уходящей в темные небеса – отчетливый укол чего-то в неясном ничто. Но я опять потеряла его.

Я устала настолько, что приходилось опираться на перила, чтобы стоять прямо.

Потому я пошла в комнату и легла спать.

В других областях тем временем моя адаптация шла полным ходом. Когда нужно было взять ложку или пакет с мукой, или включить духовку – у меня это уже получалось с первого раза. Правда, несколько дней подряд, проходя на кухню, я не вписывалась в дверной проем.

С того момента, когда в парке Олдрой новое зрение буквально накатило на меня, словно океанская волна, после того, как я увидела на лице Мод то, что увидела – увы, я никак не могла спросить у нее самой, было это или нет, – после того, как волна отхлынула и я снова оказалась на твердой земле, частично отхлынуло и головокружение. Мне казалось, что темнота – это что-то вроде дорожной карты, которая до последнего времени лежала вверх ногами, и только теперь я разобралась, что с ней не так. Хотя дорожные карты как правило не имеют привычки сами раскладываться и кричать: «Сюда! Сюда смотри, тормоз!». Наверное, это неправильная дорожная карта. Карта неизвестной мне страны с подписями на неизвестном языке, от которой путаницы больше, чем пользы. И она не столько разворачивалась, сколько взрывалась.

Не знаю также, в самом ли деле я видела нечто и в лице миссис Биалоски в то утро, когда она попросила меня не переживать.

Итак, что мне больше по душе: то, что мои способности растут так стремительно, что я могу просто выпасть из реальности и оказаться в темном чужом мире, или то, что у меня прогрессирует неоперабельная опухоль мозга – и поэтому я постепенно схожу с ума? Может, есть еще какая-то третья возможность?

Целый день я вкалывала, и пришла домой как раз вовремя, чтобы выпить чашечку чая в саду. Племянница Иоланды со своими дочками уехала после двухнедельного визита, и – хотя это было, в общем-то, не мое дело – я тайком радовалась, что сегодня наш сад принадлежит нам одним. Иоланда вышла и присоединилась ко мне. Несколько поздних роз словно танцевали вальс со своими тенями, когда легкий вечерний бриз играл их стебельками. Я перевела взгляд на Иоланду. Мне всегда нравилось на нее смотреть: если бы она держала свое самообладание в бутылках, я бы обязательно попросила немного для себя. Она была чем-то похожа на Мэла, только без татуировок. Я так устала, так расслабилась и так засмотрелась на нее, что не сразу заметила некую несообразность.

Тени исчертили лицо Иоланды.

Я буквально выпрыгнула из расслабленного состояния и вытаращилась на нее. Она поймала мой взгляд и улыбнулась. Я быстро отвела взгляд. Что? Как? Почему? Как об этом спросить?

Да никак.

Я снова посмотрела на нее. Тени на ее лице лежали спокойно, но они успели… опуститься. Как будто смотришь на небо.

А что я о ней знала? Она получила этот дом в наследство от дальней родственницы; у той тоже не было детей, и она считала, что все старые девы должны держаться друг за друга. Она переехала сюда из Холодной Гавани, после того, как вышла на пенсию. Откуда она уходила на пенсию, я от нее не слыхала. Она обладала той холодной сосредоточенностью, которая свойственна бывшим учительницам, священницам, медсестрам и акушеркам; я не могла представить ее в деловом костюме, сидящую за компьютерным терминалом с экраном в размер теннисного корта, с толпой усердных молодых помощников, подстриженных особым образом – чтобы прическа сочеталась с гарнитурами глобонет-телефонов, которые они не снимают по десять часов в день.

Я не могла спросить у нее. Если бы она хотела что-то мне рассказать, то уже давно бы рассказала. В любом случае то, что я увидела, похоже, не имело никакого отношения к ее прежней работе. Это все равно как веснушки, или кудрявые волосы, или способность к трансмутации – с этим рождаются. Но такие вещи, как способность к трансмутации, приводят к необходимости рано или поздно делать выбор…

– Кажется, вы никогда не говорили мне, кем прежде работали, – вырвалось у меня.

– Я была мастером амулетов – просто сказала она, как будто речь шла о том, какая чудная сегодня погода, и как будто мой вопрос вовсе не показался ей бестактным.

Мастер амулетов.

Меня потянуло на смех. Не удивительно, что обереги в этом доме оказались так хороши. Этот титул просто так не дается.

На каждого, мастера приходились сотни обережников первого, второго и третьего класса. Звание мастера амулетов давало право придумывать и создавать любую защиту против любых Других, которую закажет клиент. Но даже у мастеров была своя специализация: крупный бизнес, мелкий бизнес, защита дома, личная безопасность и весь спектр безопасности наблюдения, от официального надзора до незаконного шпионажа. Но ранг мастера нельзя получить, пока не проявишь свои способности во всех этих областях.

Мастер амулетов. Значит, она должна… собственный дом… но Кон… Я поняла, что первое слово произнесла вслух – надеюсь, только первое, – потому что она мне ответила.

– Я не вписываюсь в твое представление о мастерах амулетов, а? Я ни в чье представление никогда не вписывалась. Но как только я начала свою карьеру, все пошло как по маслу, и бывшие клиенты предупреждали новых клиентов, что им предстоит встреча со старенькой бабушкой – я, кстати, старенькая бабушка со времен своей юности – из тех, что вряд ли способны самостоятельно перейти дорогу, – она с улыбкой посмотрела на меня. – Признаю, что самостоятельный переход дороги – это для меня непростое дело. Машины ездят слишком быстро и часто выруливают с неожиданных сторон. Вот изготовление амулетов – это другое дело.

Я не знала, как задать следующий вопрос, даже не смогла заставить себя посмеяться над шуткой о старой бабушке.

– Впрочем, – продолжала она, словно читая мои мысли, – люди часто не таковы, какими кажутся. Я бы никогда не подумала, что приятная молодая леди, которая обожает солнце и работает в семейном ресторане, водит дружбу с вампиром.

Теперь я и вовсе ничего не могла сказать.

– Моя дорогая, – продолжала Иоланда, – я почти ничего больше не знаю о твоих личных делах. Да, в этом саду и в этом доме амулетов больше, чем ты думала, и если ты их не обнаружила, значит, я еще не утратила профессиональных навыков. Конечно же, я знаю, что сюда приходил вампир, и знаю, что ты не просто пригласила его, но сделала это совершенно добровольно. Хороший амулет, дорогуша, не позволит никому добиться вынужденного приглашения. А мои амулеты можно отнести к категории хороших.

Она улыбнулась:

– Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что стряслось с тобою в те два дня весной, когда ты пропала – особенно принимая во внимание тот факт, что от тебя за версту несло вампирами. Шерлок Холмс – сейчас, интересно, молодежь читает такие книги? – сказал замечательную фразу о том, что после того, как вы отметете все невозможное, то, что останется, скорее всего окажется правдой, каким бы невероятным оно ни казалось. Это очень полезный совет для изготовителя амулетов, а я ведь еще не совсем отошла отдел. Вампиры, как им и положено, тебя мучили. Но, что весьма необычно, не замучили до смерти. Таким образом, этот конкретный вампир, по всей видимости, оказал тебе некую услугу, и эта услуга вас определенным образом связала. Это безумное предположение, рожденное моим старческим маразмом, затем подтвердилось, когда он вернулся, и не один раз, а два. Я знаю, что твой так называемый друг – вампир, знаю, что это мужчина-вампир, и что он единственный, кого ты пригласила переступить твой порог. Это, кстати, меня весьма обнадежило. Если бы их было более одного, то боюсь, мне пришлось бы изменить своей привычке всегда надеяться на лучшее. Я признаю, что удвоила защиту моей части дома… ты ведь понимаешь, что мне нет никакого резона демонстрировать то, что они мой друг тоже. Недоверие человека к вампиру весьма обоснованно.