Текст книги "Чужой ребенок"

– Это их коляска! Уходи отсюда! – сказала она неуверенно и так же тихо добавила: – Люди!..

Миша поднажал. Тросик наконец поддался.

– Слава тебе господи! – сказал он на выдохе и начал спускать коляску вниз по лестнице.

– Стоять! – заголосила женщина. – Куда повез! Чужая!

Миша заторопился, колеса коляски прыгали по ступеням, а сама она норовила выскочить у него из рук.

Голос женщины, кричавшей ему вслед, эхом разносился по всему подъезду:

– Люди! Воруют! Люди! Вор!..

Бежал Миша и думал, сколько раз он слышал «вор» себе вслед. Много раз. Очень много раз. Споткнулся Миша на повороте и полетел вместе с коляской вниз по лестнице. В этот момент он вспомнил все проклятия, которые старался не употреблять при Ире и Ванечке.

– Что это? – спросила она, когда он втащил коляску домой. Согнутую при падении ручку смог выправить по дороге, а вот синяк на боку, с ним сделать ничего уже было нельзя.

– Классная, правда?

– Ты украл коляску?

– Не, – сказал Миша, глядя на подругу-воровку ясным взглядом. – Купил, на сайте. Подержанную.

Но Ира знала, о чем говорила:

– Украл!

– Ир…

– Ты никогда ничего не покупал! С чего бы сейчас?! Ты украл? Признайся, украл?!

Миша понял, что ему не отвертеться. Да и врать он не любил. Опустил голову:

– Я…

– Ну? – сказала Ира.

– Ну, украл.

– И это, когда мы с ребенком начинаем новую жизнь?!

Мишу внезапно посетило непривычное чувство. Ему стало стыдно. Зашипело внутри, словно кусок льда положили на раскаленный камень.

– Извини, – сказал он и заставил себя посмотреть Ире в глаза.

Но подруга его широко улыбалась:

– Да ты же молодец! – крикнула она. – Красавчик!

– Правда? – удивился Миша ее реакции.

– Конечно! Взялся за ум! Как взрослый человек! Ответственность почувствовал! Понял сам, что нужна коляска, пошел и украл ее! Вот какой мне мужчина нужен! Не зря я тебя выбрала!

Ира крепко обняла Мишу и даже положила руки ему на попу.

– Там немножко по-другому было… – сказал Миша, разомлев.

– Неважно!

* * *

Статья моя большого ажиотажа не вызвала. С новостного портала ее перепечатали пять новостных и две бумажные газеты. Я честно отчиталась об этом Генычу. Усы его поехали вниз:

– И всё?

– Активно обсуждали в блогах. У меня есть распечатки, – я открыла папку.

Но Геныч деревянной ладонью меня остановил.

– Пойдем-ка, – сказал он.

– Куда еще?

– Шеф зовет.

Как говорила моя подруга в школе: «Тебе кабздец, Юлька». Не понимаю только, как так получилось, что я начала бояться олигарха Филимонова? Это ожидание. Точно! Так бывает в кабинете у следователя, который вдруг уходит надолго, а подозреваемый к его приходу уже готов сам себя оговорить.

Дошли до филимоновского кабинета, Геныч втолкнул меня:

– Вот, Сан Саныч, привел.

Привел он. Ах ты, Геныч, бывший вертухай!

– Здравствуйте, Александр Александрович, – говорю.

В кабинете сильно пахло ароматическими палочками. Дешевые благовония из Таиланда. Олигарх Филимонов смотрел на меня без выражения, а я вспомнила, что в интернете писали про его роман с балериной. Вряд ли, подумала я. Он ведь и в кровать ложится в костюме.

– Садись, – сказал Филимонов.

Я села.

– Спасибо, – говорю.

– Читай, что пишут.

Я крепко сжала папку:

– Здесь только распечатки нескольких чатов.

– Их и читай.

Углы папки врезались мне в пальцы.

– Вы уверены? – спрашиваю. – Там хейтеры надрываются.

– Читай, говорят, – Филимонов удобно устроился в кресле.

– Ок, – говорю.

Еле прокашлялась и начала:

– «Лысый урод уже срет деньгами». Они думают, что вы лысый.

– Что делает лысый урод? – заинтересованно переспросил олигарх Филимонов.

– Вы слышали, – говорю.

– Дальше, – приказал он.

– «Дочка его пусть…» Я дальше не буду читать.

– Ты почему меня жалеешь?

– Да это просто мазохизм какой-то.

Судя по выражению лица, Филимонов из последних сил терпел мою тупость.

– Нет! Я спрашиваю, ты зачем меня в статье жалеешь? Почему не приложила?

Я что-то проблеяла. А он поругал меня и отпустил.

Зачем он хочет испортить себе репутацию? Чтобы – что? Может быть, это как-то связано с акциями на бирже? Бред. Не скажут же на бирже: плохой олигарх Филимонов! Гадкий! Не продадим ему акции! Мы брокеры, и мы не продадим ему акции! Не продадим, потому что он плохой! Фиг ему! Пошел он подальше!

Ведь если я правильно понимаю, в мире чистогана чем хуже, тем лучше. Другое дело, если бы он просил написать гадости про конкурента.

Одно можно было сказать точно – мой шеф любит пожестче.

Завтра был новый день. И я, как безродная цапля, измеряла коридор околокремлевского офиса шагами, представляя, что я охранник Сталина. Вот-вот войдет начальник охраны и дрожащим голосом скажет:

– Товарищ Сталин умер!

А я такая:

– Блин! Да что ж такое! Опять новое место себе искать!

Короче, хожу я по коридору и вижу… что дверь в кабинет Геныча приоткрыта, из щели рука выглядывает. Кисть видна, лежащая на полу. Безвольная кисть с золотыми часами. Подхожу ближе, заглядываю в кабинет и вижу Геныча, который на пол упал, но полностью в коридор не вывалился. Только рука до локтя.

Села на корточки перед ним:

– Виктор Геннадиевич, вы живой?! Виктор Геннадиевич.

Тяжелое тело не шелохнулось. А когда я потрясла его за плечо, тело ответило:

– Жё мапелль Клод.

– Очень приятно, – отвечаю. И вижу, что собирает бесчувственный Геныч внутренние силы и говорит:

– Ч-ч-ч.

– Что вы говорите, я не понимаю.

– Ч-ч-ч. Чеши.

– В смысле? Что почесать?

На мой вопрос Геныч ничего не ответил. Только грустно лежал. Я его руку подняла и в локте согнула, чтобы его тело из коридора никто не увидел. Дверь, однако, не закрывалась. Голова мешала. Геныч захрапел, тоненько и жалобно. Посмотрела я на него. Дурак дураком. Как все мужчины, когда спят. Храп был лишним звуком в офисе.

Геныча ничто не волновало. Он спал. Пахло от него так, словно он искупался в коньяке. Тут я подумала, его же до сих пор из коридора видно. И еще я подумала, что мы – команда. И эти две простые мысли, соединившись, дали мне импульс к действию. Кряхтя, затащила его в кабинет полностью. Вышла и прикрыла за собой дверь.

И что вы думаете? Этот простой поступок имел для меня самые позитивные последствия. На следующее утро ко мне подошел свежий Геныч, жующий мятную жвачку:

– Никто меня не видел вчера?

– Нет. Только камеры вас наверняка сняли.

– Это ерунда. Я – повелитель камер, дорогая моя. – И повторил с удовольствием: – Да, повелитель.

– Ах, вот как? – сказала я.

У меня было право на небольшой реванш.

– Прощаю тебе сарказм, потому как ты меня выручила. Хотя и не должна была, – добавил Геныч. – Пошли ко мне, покалякаем.

Калякал Геныч преимущественно один, отвечая на заданные самим собой вопросы. Запер дверь, начал с Древней Руси, перешел, по привычке бывших особистов, через Вещего Олега к недостатку дисциплины в современном обществе:

– …А если так получается, что это твоя обязанность, что тогда? Значит, ты свою обязанность выполнять должен!..

Говорил он всякую ерунду. А когда я уже его слушать перестала, сообщил мне тайну.

– А дочери-то у Сан Саныча нет.

– Как нет? – удивилась я.

– То есть она есть, – сказал Геныч, довольный произведенным эффектом. – Но сбежала, мерзавка. Год назад.

– Почему?

– Себя вспомни в семнадцать. Что ты там о себе думала?

– Думала, что я самое уродливое существо во вселенной.

Геныч был озадачен моим откровенным ответом, начал меня успокаивать:

– Ну, это ничего, ничего. Бывает и хуже. Вот дочь Сан Саныча взбрыкнула, на отца наорала, дверью хлопнула, и всё! Как в воду канула. Такие деньги на поиски потратили! Второй Крымский мост можно было на них построить.

– Не нашли?

– Если бы. Сан Саныч очень переживал. Помягчел даже. Здороваться начал.

– С кем? – спросила я.

– В принципе начал.

И тут дверь открылась и вошел олигарх Филимонов, как говорят в театре, «на реплику». Вошел не поздоровавшись и без стука. Не знаю, что он слышал из нашего разговора, но обратился сразу ко мне:

– Тебе задание новое.

– Я слушаю.

– Сделай подборку многодетных семей, которым нужна материальная помощь. А ты, Геныч, потом по списку ее пройди, проверь, жуликов вычеркни.

– Хорошо, Сан Саныч, – Геныч привстал и изобразил полупоклон.

Только Филимонов уже ушел, ушел и дверью хлопнул.

– А. Я поняла, – сказал я, – помощь детям – это своего рода компенсация. Боль уходит, когда заботишься о чужих детях.

Но Генычу не понравился мой глубокий вывод:

– Ты, вообще, кем себя возомнила, девка?! «Компенсация»! Ну-ка, шагом марш список делать!

* * *

Младенец уснул у Миши на руках, сразу отяжелел, стал еще теплее. И осознание того, что ребенок ему полностью доверяет, так доверяет, что готов видеть сны на его грубых руках, растрогало вора.

Он смотрел на Ванечку, играя желваками. Со стороны Миша выглядел страшно, но всё это из-за напряжения и нежелания заплакать.

– Ир, – позвал Миша шепотом.

Ира не ответила. Со своего места Миша видел, что и она вроде бы уснула. Лежала к нему спиной, не двигалась. Тогда Миша позвал еще раз:

– Ира!

Ира не шевелилась.

– Глухомань.

Она тут же обернулась:

– Что ты сказал?!

– Тише.

– Да знаю я. Чего?

– Смотри, – показал Миша на младенца. – Заснул у меня на руках.

– Конечно. Потому что я его полдня до тебя укачивала.

Миша пропустил ее слова мимо ушей:

– Улыбается мне.

Ира фыркнула, но тихо:

– Он мне первой начал улыбаться. Я тебе его уже с улыбкой передала.

– Не было у него улыбки!

– Была! – сказала Ира, повышая голос.

– Тихо-тихо, – Миша неожиданно быстро сдался. – Хорошо. Была, хорошо, была. Классный он, правда?

Миша смотрел, как маленькие глаза двигались под тонкими розовыми веками.

– Он не классный, – сказала Ира очень серьезно. – Он – самый лучший!

Раздался резкий, оглушающий дверной звонок. Особенно неприятный в тишине, которую Ира и Миша пытались сохранить.

– Кто это? – Ира приподнялась на локте. Вид у нее был испуганный.

Ванечка тут же проснулся, мелко заморгал, начал тихо скулить – верный признак того, что скоро перейдет на громкий плач. Миша положил ребенка рядом с Ирой.

– Сейчас. Посмотри за ним…

Миша подошел к входной двери и прислушался.

– Кто там?

Ответил из-за двери тот самый доктор.

– Это я, врач. Я у вас был, помните?

Миша зачем-то обернулся и сказал Ире шепотом:

– Это доктор.

– Я слышу, – прошептала Ира в ответ.

Миша потоптался у двери и громко сказал:

– Мы заняты.

– Я ненадолго, – сказал доктор за дверью.

– А что вы хотели?

– Я хотел посмотреть на ребенка. И на его документы. Вы мне копию не прислали.

Ира в панике зашептала:

– Скажи, никого нет!

– Никого нет, – сказал Миша громко, – ни жены, ни ребенка. Все ушли!

Доктор не унимался:

– А кто плачет тогда?

– Это телевизор, – сказал Миша, помолчав.

– Перестаньте, – сказал доктор. – Я слышал голос вашей жены. У вас тонкая дверь. Откройте, пожалуйста.

Миша с Ирой смотрели друг на друга, не зная, что делать. Миша пожал плечами. В этот момент упорный доктор нажал на дверной звонок, а после еще и постучал в дверь.

– Я требую, – сказал он, повысив голос. – Откройте дверь!

Словно отвечая, заплакал громче ребенок, а обитатели съемной квартиры застыли, не понимая, что им делать в этой ситуации.

Третья глава

И пустили мошенники, не подумав, врача, который заподозрил неладное. И вошел тот в их квартиру, как хозяин положения, не меньше.

– Проходите, пожалуйста, – сказала Ира.

Врач и так уже прошел, огляделся. Без халата он выглядел несерьезно, слишком молодым.

– А почему вы так долго не открывали? – спросил врач.

– Мы спали, – сказала Ира, чтобы хоть что-то сказать.

– Я, вообще-то, слышал, как вы переговаривались за дверью.

Врач строго посмотрел на Иру. Та совсем потеряла присущую ей уверенность. Но тот вступил в разговор Миша. Они с Ирой всегда работали парой. И если один давал слабину, второй брал инициативу на себя:

– И? – спросил Миша грубо. – Ты всё слышал? И?! – он наступал на доктора, словно танк. – Ты чего от нас хочешь, ты?!

Ира взяла Мишу за руку, чтобы остановить, но Миша уже завелся:

– Ты чего нас достаешь?!

Врач не ожидал такого напора, отступил к двери, начал что-то говорить, но Миша его перебил:

– Ты чего нас прессуешь? У тебя дел других нету, доктор?!

– Миша, не трогай его! – сказала Ира высоким голосом.

– Уберите руки, – потребовал врач.

– Да я только разминаюсь! – Миша еще крепче схватил его за ворот куртки и кулаками уперся доктору в челюсть.

– Я просто пришел за документами… – врач растерялся. – Свидетельство о рождении…

– Я тебе свидетельство о рождении сейчас в пасть затолкаю!

Ира схватила Мишу за руку:

– Миша! Тебя посадят!!!

– Не трогайте меня, – сказал врач тихо, – я ухожу.

Миша разжал пальцы. Врач развернулся, нырнул под его рукой, выбежал, протолкнувшись в едва открытую дверь.

После паузы Ира сказала:

– Нормально я тебе подыграла?

– Ага. «Миша, не трогай его! Тебя посадят!»

Оба прыснули. И тут из-за двери раздался глухой голос:

– Я всё слышу! У вас тонкая дверь!

– Всё! Я его сейчас грохну! – заорал Миша. Но когда он открыл входную дверь никого на лестничной площадке уже не было.

* * *

Приходили древние греки к алтарю богини Афродиты, и приносили они богине Афродите и мирты, и розы, и маки, и яблоки, и вставали они на колени, и просили: «О, дочь Урана, сына Гемеры! О мать Гермеса, наполни наши сады плодами тучными и дай нам любви и страсти на ложе!» А богиня Афродита такая: «Фиг вам, древние греки! Ничего я вам не дам: ни плодов, ни страсти! Не нужны мне ваши яблоки! Тем более что они червивые!»

Я теперь была как Афродита, как Афина Паллада. Я могла выбирать, кому помогать, а чью просьбу оставить без внимания. Нехорошее ощущение власти волнами расходилось по телу. Я листала странички на сайтах благотворительных фондов и понимала, что в моей власти буквально подарить жизнь. Мне даже на мгновение показалось, что в руке у меня волшебная палочка размером с вековую сосну…

Но тут меня позвали к Филимонову.

Геныч навис надо мной, как плакучая ива мужского рода.

– К шефу! – рявкнул он, почти коснувшись меня усами.

– А что он хочет? – спросила я.

– Что он хочет, он тебе сам скажет! – Геныч так широко открывал рот, словно хотел проглотить меня. – Пошла быстрей! Быстрее!

Афина Паллада так быстро никогда не бегала по коридорам. Никогда.

* * *

В общественных местах Ира была настороже. Поскольку крали они в разных районах, Ира всегда боялась случайно встретить их прошлую жертву. Несмотря на преступную свою сущность, боялась она некрасивых сцен. Может, не боялась, просто не любила. Вот и сейчас сидела она за столиком в кафе лицом к посетителям, укачивала Ванечку, а сама сканировала зал. Чтобы в случае чего сработать на опережение.

Но девушки в модном кафе – а это были сплошь девушки – не смотрели на них. Они вообще никуда не смотрели. Глаза стеклянные, немигающие. Не глядя, ложечками точно находили они розетки с йогуртом и мимо ртов не промахивались. О чем они думали? Если б знать.

– А-а-а, – тихо напевала Ира первую букву русского алфавита, то и дело склоняясь над ворованным ребенком. Продолжала она петь, когда мальчик уже уснул. Дрожали ресницы у младенца длинные, тонкие, мягкие.

Миша тем временем, продолжал говорить по телефону. Он развернулся в зал, чтобы не разбудить Ванечку:

– …Алло, нет… наш ребенок очень тихий. Нет, то есть да, он спит ночью, нет, не плачет…

И в этот момент Ванечка распахнул глаза и разрыдался так горько, словно оплакивал все грехи этого странного мира.

– Это ваш ребенок? – спросили в трубке после паузы.

– Да, – попытался объяснить Миша. – Это он… Но сейчас не ночь… И он…

Но трубку уже бросили. Миша покачал головой:

– Сволочь.

– Перестань ругаться при ребенке! – сказала Ира.

Миша положил перед ней смартфон:

– Сама звони тогда.

– Ты взялся, ты и звони. А я – с ребенком.

– Ага. Хитрая. С ребенком – самое легкое! Давай я с ним.

– Если бы не любила, убила бы, дебила великовозрастного! Звони! – зашипела она на всё кафе. – Нам ночевать негде. Доктор уже ментов привел, наверное. Зачем ты на него наехал?

– Так ты вроде «за» была.

– Еще чего! Я спасала ситуацию.

– Ты ему глазки строила!

От злости Ира стала сильнее качать ребенка, и тот от удивления перестал плакать.

– Не помню такого. Звони давай. Подожди. Не звони. Видишь, он телефон твой хочет. Дай ему телефон.

Ванечка действительно тянулся ручкой к смартфону, ну, или просто вытянул ручку в сторону Миши.

– Телефон ему? Ага, сейчас. Чтобы он мне там окна все понаоткрывал.

– Как откроет, так и закроем. Дай ребенку телефон.

– А когда комнату искать? – спросил Миша недовольно. – Мы сегодня где ночевать будем? На вокзале?

– Успеешь еще позвонить.

Ира сама взяла смартфон и воткнула его в руки малышу. Но тут раздался звонок. Резкий, неожиданный. Смартфон завибрировал у младенца в руках, и тот снова ударился в плач, без перехода и подготовки.

– Ну вот, – сказала Ира с осуждением. – Только его успокоила. Звук надо было убирать!

– Да кто знал, что он с ним играть захочет. Не бойся, Иван, давай трубу сюда…

Миша ответил на звонок:

– Да, алло… Да, звонил… Ищу с семьей комнату… Я, жена, ребенок маленький. Нет. Собак-кошек нет…

Продолжая отвечать, Миша повернулся к Ире и сделал круглые глаза. Это означало, есть надежда.

* * *

Я приготовила доклад. Филимонов сидел в кресле и смотрел на Кремль. При моем появлении повернулся. Чуть слышно заскрипело кресло.

– Нашла? – спросил Филимонов. Он не тратил времени на приветствия.

– Там много, – сказала я.

– В смысле?

– Много кому можно помочь, – сказала я.

– Например? Словами.

Я растерялась:

– Ну-у-у… Сейчас.

Листая распечатанные бумаги, вспомнила я, как ночью плакала перед экраном компьютера. Одна история горше другой. Я не из плакс, экзальтация мне чужда. Но набираешь в поисковике «помочь ребенку» и льешь слезы от бессилия и жалости.

– Ну, вот, – говорю. – Семья Аскольдовых, например. Дочка у них. Нужна операция. В очереди, но денег нет. Но тут…

– Что?

– Еще один ребенок. Другой. Другая семья уже. Тоже операция и тоже срочно. И я вот думаю…

Но олигарх Филимонов быстро меня заткнул:

– Что? Ты «думаешь»? Ты себе еще и думать позволила?! Очень интересно! А кто ты такая, чтобы думать? Софья Ковалевская? Роза Люксембург? Дети умирают! Родители с ума сходят, а она тут думает!!! – От его напора у меня даже волосы назад отбросило. – Фамилию! Одну! Мне! На почту! В среду!

Отчитал меня так, что я забыла имя первого человека, полетевшего в космос. Вышла в коридор, хватая ртом воздух, как дренажная помпа. Отдышалась, огляделась, показала амурам на потолке фак и пошла домой. Раньше времени. Уволят – так уволят. Плевать. Но бумаги зачем-то захватила с собой.

* * *

В комнате у бабушки работал телевизор. НТВ. Криминальный сериал с плохо выбритыми мужиками. Сама бабушка напоминала следователя из этого сериала, смотрела на Мишу с Ирой не мигая, ловя реакции, следила за языком тел. Паспорта их держала в руках, не выпускала.

– Зовут меня баба Таня Свечникова. А почему у вас фамилии разные?

– Мы в гражданском браке живем, – ответила Ира.

– Во грехе, значит?

– Да, во грехе, – сказала Ира с вызовом.

– Да не тряси ты ребенка так, от злости мотыляешь его, – сказала бабушка.

Мишу, кстати, бабушка совсем не раздражала. Чувствовал, что добрая, только поначалу строгой прикидывается. Ира этого явно не понимала:

– Пойдем, Миш. Бабушка не в адеквате.

– Погоди, – баба Таня перегородила Ире дорогу. – Ребенок шумный?

– Нет, – сказал Миша. – Он по ночам просыпается, но не плачет.

Баба Таня обратилась к Ире:

– Правду он говорит?

– Да, – ответила Ира сквозь зубы. – Он правду говорит. Ванечка не плачет. Ванечка хнычет только, максимум.

Баба Таня нахмурилась:

– Что ж он хнычет? Сиську, наверное, просит?

– Что вы на меня смотрите? – Ира уже оправдывалась. – Я его смесью кормлю. Нет у меня молока. Я виновата, что ли?

– Смесью она кормит! – баба Таня осуждала. – Курила с детского сада, энергетики пила, шаурму ела, вот и нет молока. А кто виноват? Ты и виновата.

– А в чем проблема-то? – нахмурился Миша.

Баба Таня его быстро заткнула:

– Молчи, я с тобой вообще не разговариваю. Влез в беседу, как рыжий в баню! Он у тебя всегда такой?

– Нет, – ответила Ира с вызовом. – Представьте себе, он у меня хороший.

– Все они хорошие, когда в постель к тебе просятся, – баба Таня поправила фартук. – Ладно. Приму вас. Но правил несколько: кошек-собак не заводить. Сексуетесь без криков, а то у меня сон очень чуткий. Продукты мои не трогать, однако соль общая. Как, ты сказала, ребеночка звать?

– Иваном.

Ваня спокойно сидел на руках у Иры и, кажется, тоже разглядывал бабу Таню.

– Хороший, – сказала домовладелица Ире. – На тебя больше похож. От матери красу, от отца – колбасу. Прости меня господи.

* * *

Упала богиня с постамента, белым мраморным лицом в черную грязь. Рассыпалась на мелкие осколки. Или не рассыпалась, а просто грохнулась всем телом, запачкалась. Как в детстве бывает, вытрешь грязные штаны перед квартирой, только хуже сделаешь. Еще и руки грязные. Отец, между прочим, сразу заметил воображаемую грязь на моем условно античном лице.

– Кто тебя обидел, Юлечка?

– Жизнь, папа.

Посерьезнел мой Папаша Кураж, голову склонил и организовал, как бы это приличней назвать, проницательный взгляд.

– Твои ответы, Юлечка, зачастую не несут никакой полезной информации. Они просто говорят о твоем непростом состоянии.

Решила в этот раз не беречь его:

– Да, меня обидели, папа.

– Кто? Твой олигарх?

Не хотела я поначалу вдаваться в подробности, просто сказала:

– Я туда больше не пойду! Хватит!..

А потом все-таки пришлось рассказать, что случилось. Реакция моего папы была неожиданной.

– Уволиться, потому что на тебя слегка повысили голос?! Уволиться, когда тебе указали на объективные просчеты в твоей работе?!

– Он хамло, пап.

– Он болеет за детишек! И делает, что может! И ничего мне не говори! Разве не он первый предложил тебе идею помощи тяжело больным?

Он. Всё верно. Я была вынуждена согласиться. Но отца уже было не остановить:

– Пусть я тебя неправильно воспитал, но есть еще время исправить свои ошибки! Привить дереву дичок – и пусть исправит то, что не смогла исправить природа!

Я за голову схватилась:

– Пап, какому дереву? Какой дичок? Какая природа? Ты вообще о чем?

– Сложно сказать. Но это от души, доча.

Позже, купив себе чипсов, я поедала их со стеклянным взглядом, а мысли текли, словно темные воды реки Неглинки глубоко под Москвой. Я подумала, что отец прав. Я заигралась в спасительницу. И получила желтую карточку. Хорошо, что не удаление. Ломались чипсы, и сыпались крошки мне на колени.

* * *

– Баб Таня? – сказал Миша. – Войти можно?

– Так вошел уже, – баба Таня сидела с планшетом на коленях. – Чего тебе?

– Хотел до зарплаты несколько тысяч перехватить у вас.

– То есть комнату вам сдай без предоплаты и потом еще взаймы дай?

– На пару дней, баб Тань, – Миша заметил, что бабушка играла в «Доту-2».

– Что, «баб Тань»? Паразитов, чувствую, к себе запустила, как в известном фильме! Кто сыр мой из холодильника взял?!

– Мы не брали.

– А кто взял? Рабиндранат Тагор? И ребенок по ночам надрывается. И за комнату обещали сегодня заплатить.

– Мы заплатим.

– Когда?

Этот вопрос никогда Мише не нравился:

– Сегодня вечером.

– Так вечер уже!

– Еще не вечер. Четыре часа всего.

Продолжать разговор было бесполезно.

Миша вышел от квартирной хозяйки, вернулся в их комнату.

– Не дала? – спросила Ира.

– А я тебя предупреждал. Зажала. Про какой-то сыр предъявила.

Ира отвела взгляд:

– Сыр?

– Ты, что ли, взяла?

– Нет.

Но Миша знал ее как облупленную:

– На хрена было на ее полку лезть?

– Чего орать-то? Захотелось. Я кормящая мать. И нечего на меня так смотреть! Взяла и взяла. И мы с тобой воры, между прочим, забыл?

– Нас выпрут, ясно?! Из-за этого вонючего сыра!

– Он был не вонючий!

Но Миша не слушал, стал одеваться, застегнул молнию на куртке, присел завязать шнурки.

– Ты куда? – спросила Ира как можно равнодушнее.

– Воровать. Мы же воры! Забыла?

Хлопнул дверью комнаты, потом входной дверью и ушел. Равноправие, равноправие, подумала Ира, а всё как было, так и есть: мужчины уходят, а женщины остаются.

* * *

Прежде чем вернуться на работу, мне нужно было пережить выходные. Мы с отцом вышли погулять. Он подставил мне руку колечком и вел меня, словно к алтарю. Постоянно спрашивал, не жарко ли мне. Жарко мне стало от непривычной заботы и его неожиданной церемонности.

Мы пришли в парк, сели на лавочку. Перед этим папочка захотел подстелить мне под попу свой плащ. Отказалась категорически.

– Тебе не холодно?

– Пап, в третий раз спрашиваешь.

– Я беспокоюсь.

– Не надо. Я в полном порядке.

Сидели, болтали с огромными паузами, как в стародавние времена, когда не надо было никому никого развлекать.

Потом разговор и вовсе прекратился. Я щурилась от солнца и думала о том, что сотруднице (любимой сотруднице) олигарха Филимонова стыдно не иметь дорогущие солнцезащитные очки. Тут папа о чем-то меня спросил. Я не расслышала, попросила повторить. Он сказал негромко:

– Как ты думаешь, вон та женщина…

– Вон та?

– Что ты! – зашипел на меня отец. – Не показывай пальцем! Это неприлично!

– В плаще которая? – спросила я.

– Да, – кивнул папа. – Она ждет кого-то конкретно или просто сидит?

– Вряд ли она ждет.

– Почему ты так думаешь?

– Ну, у нее шапочка дурацкая, – сказала я. – Вряд ли она кого-то заинтересует. В смысле, женщина. Не шапочка.

– Ты полагаешь? – сказал отец задумчиво.

И тут меня осенило:

– Подожди… Ты… Она тебе нравится?!

– Тише, Юля, тише! – отец закачался всем телом на лавочке.

– Она тебе понравилась, я угадала?

Папуля ответил уклончиво:

– Ну, скажем так, она интересная. И шапочка… нормальная шапочка…

Я прямо развеселилась:

– Это же классно!

– Что именно? – спросил он.

Я уже подталкивала его локтем:

– Папа, тебе нужно к ней подойти!

– Никогда! – отец вцепился в лавку. – Тем более она читает.

Женщина в плаще и шапочке была на излете своих лучших лет. Лучшие годы ее, думаю, прошли под знаком одиночества. Ну и вкус у моего папы был отточен неважно. Однако в нем ожил мужчина, и это уже было прекрасно. Вдовец-молодец выходит на тропу войны.

– Ты плохо знаешь женщин, – сказала я папе. – Она на охоте. Смотри, глазами над книжкой зыркает. Почему ты такой несмелый? Она тебе вполне подойдет.

– Мне не кажется приличным обсуждать это с тобой.

– А с кем еще тебе это обсуждать? Мамы больше нет. Я у тебя единственный друг и союзник.

Помолчали.

– Мне неловко, – сказал папочка.

– Что неловко? Говорить об этом со мной? Или подойти к той, в шапочке?

– И то и другое.

Он был такой смешной, когда смущался, а не пытался делать из себя всезнайку и всеумейку.

– Папа, вперед! – вскричала я как можно тише. – И не сомневайся! Это путь из затхлого мира закоренелого интроверта к цветущим садам любви, радости и общения! Когда я обнимаю те-бя, папа, я утыкаюсь в панцирь! Пора его сбросить.

– Ты красиво сейчас сказала.

– Иди немедленно, – я несильно толкнула его в бок.

– Хорошо! – в словах его слышалась вся неуверенность этого мира. Однако он себя приподнял, вздохнул и отправился навстречу приключениям.

Минуты две он потоптался возле законченной феи с книжкой и вернулся с лицом в высшей степени озадаченным. Уселся на скамейку на старое место.

– Она сказала: «Уходите».

– Отказала?

Папочка кивнул:

– Сказала: «Вы мне чужой».

Я его обняла:

– Зато ты подошел!

Отец слабо улыбнулся:

– Этого не отнять.

– Ты сделал всё, что мог! Победил себя!

– Правда? – папочка оживился.

– Конечно! Ты просто молодчина!

Отец после моих слов чуть снова не бросился в объятия к Вялой Шапочке. Но я его остановила:

– Я думаю, не стоит. Это пройденный этап. Пойдем, поищем еще кого-нибудь.

И мы пошли. И солнце вышло из-за туч, и прохожие повеселели, и птицы запели громче.

* * *

Ах, если бы ворам с детьми давали скидки в магазинах, бесплатный проезд и молочную кухню, краж на улицах стало бы гораздо меньше. А так пришлось Мише действовать по проверенной схеме.

Он подкараулил на Кутузовском парня, который сначала вошел в магазин модной одежды, а после вышел из него. Парень был доходяга, без слез не взглянешь, но модный и с кожаной сумкой в руке, маленькой, как большой кошелек. В эту сумку и вцепился Миша. А парень с неожиданной силой вцепился Мише в ухо и заорал на весь проспект.

– Борсетку отпусти, сука!

– А ты ухо отпусти! – прокричал ему Миша.

– Борсетку отпустил, быро! – рычал противник.

– Отпусти ухо! – Миша чувствовал, что он готов уже отступить. И если бы парень отпустил ухо, Миша бы не стал брать борсетку, нашел бы что-то другое. Но парень с железной хваткой тянул ухо вниз, и Миша передумал сдаваться и рванул сумку на себя, но тут же почувствовал режущую боль. Вскрикнул высоко, по-женски на весь Кутузовский, сильно толкнул парня в грудь и побежал, держа сумку в правой руке, а левой рукой зажимая ухо.

– Борсетку отдай! – кричал ему вслед парень. – Ловите! Вон того! Борсетку украл!!! Полиция! Полиция!..

* * *

Я сразу услышала стон. Тихий и страшный. Он не прекращался, как тиканье часов, повторялся через равные промежутки времени. Больной ребенок в соседней комнате стонал на выдохе. Каждый выдох причинял ему боль. Сейчас я говорила с его матерью и помнила об этом всякую секунду.

– Спасибо, что вы приехали, – первая мать, которую я посетила, не казалась несчастной. Легкий макияж и стрижка каре.

– Я хотела пообщаться…

– Понимаю, – кивнула мать. – Посмотреть, убедиться… Из других фондов тоже приезжают, смотрят. Но никто не помог пока.

Стон ребенка словно стал громче.

– А он… – я кивнула в сторону комнаты.

– Он спит, – сказала мать.

Помолчали. Мне было жутко неудобно.

– Простите, – сказала я.

– Ничего. Я знаю, много обманщиков.

Стон прекратился. Мать тут же поднялась.

– Извините… – сказала она и вышла.

Я слышала всё через стену. Всё, до единого слова.

– Что такое, любимый мой? Андрюша?

Ребенок за стеной начал бормотать, прибавляя к стонам бормотание. Ничего разобрать было нельзя, и вряд ли больной мог произносить слова. Но он явно тщился что-то сказать, и мать его понимала.

Она вывезла сына ко мне на кресле-каталке. Мальчик был ужасно худым. Казалось, голова его едва держится на перекрученной шее.

– Это Юля, – сказала мать сыну. Тот перевел на нее взгляд.

Мать добавила:

– Нет, милый. Юля еще не решила, помочь нам или нет.

И в этот момент я всё решила.

* * *

Вор Миша вошел в комнату, держась за ухо. Между пальцами – струйки засохшей крови. В другой руке – упаковка банок с детской смесью.

– Стой там! – сказала Ира с кровати.

Миша остановился. Его мутило. Хотелось пить. Хотелось запить огромным стаканом воды таблетку анальгина.

– Ты в тапочках?

– А ты не видишь? – сказал Миша.

– Стой там. Руки помыл?

– Нет.

– Ванечка на пузике ползает. Полчаса уже. Такой молодец! Хорошо, что ковер здесь есть.