Текст книги "Секреты Средиземья. Как появилась культовая вселенная Властелина колец"

Этнологические теории семьи строились вокруг двух осей: договорного союза и родства. Но этнологи столкнулись с ситуациями, не подпадающими ни под одну из этих двух категорий. Мы обязаны Клоду Леви-Строссу акцентированием внимания на таких случаях под общим названием «Дом».

Дом – это юридическое лицо, владеющее имуществом из материальных (земля, наследство и т. д.) и нематериальных (традиции, верования, легенды, имена, права на определенные ритуалы и т. д.) благ. Дом увековечивает себя, «передавая свое имя, богатство и титулы по прямой или фиктивной линии, считающейся законной при единственном условии, что эта преемственность может быть выражена на языке родства или союза, а чаще всего и того и другого вместе», как Леви-Стросс пояснил антропологу Пьеру Ламезону в 1987 году. Таким образом, дом, порой лишенный какой-либо родственной основы, позволяет примирить противоположности, какими являются союз и родство. «Родство стоит союза, союз стоит родства», – пишет он в «Пути масок». Хотя Леви-Стросс утверждает, что обнаружил этот институт в американских (в частности, основываясь на описаниях канадской народности квакиутль Францем Боасом), полинезийских и даже до некоторой степени африканских обществах, он намеревался обобщить модель «аристократического дома», восходящего к периоду Средневековья.

Не случайно мы находим у Толкина множество упоминаний о различных «домах». Например, дома Финрода, Брендискока, Элронда, Элендила, Анариона – и это неполный список. Иногда это звучит в ироничном ключе. «Перегрин, сын Паладина, из дома Тука», – насмехается Мериадок в «Двух крепостях».

В произведениях Толкина дома различаются по их материальному имуществу и «знакам» – «звезда дома Феанора, эльфийский камень дома Элендила»… А также по нематериальному достоянию, например преданиям: «есть одна древняя легенда… Ее долго передавали от отца к сыну в роду Йорлов […]» («Возвращение короля»).

Принадлежность к дому отличается от принадлежности к роду:

«Да, род наш не восходит прямо к Элендилу, но и в наших жилах течет нуменорская кровь. Нашим предком был Мардил, а он принял правление от короля Эарнура, когда тот ушел на войну. Это был последний король из рода Анариона; детей у него не было, и он не вернулся назад».

«Две крепости»

Понятие «дом» не является синонимом народа. Так, Арагорн обращается к Йовин: «Прощай, госпожа Рохана! Я пью за процветание твое, твоего дома и всего вашего народа» («Возвращение короля»).

Люди принадлежат своим порой сложно структурированным домам, описанным во «Властелине Колец»: «Элессар из рода Валандиля, сына Исилдура и внука Элендила из Нуменора»; «Туор был сыном Хуора из Дома Хадора, Третьего Дома Эдайн». Принадлежность может быть присвоенной и не обязательно иметь родственную основу. «Встань, Мериадок, щитоносец Рохана! Пусть твоему мечу сопутствует удача!» – говорит король Теоден, когда Мерри поступает к нему на службу. Членов дома узнают по их качествам.

«Разве я не из рода Йорлов? Я воин, а не сиделка. Я и так долго просидела у старческих ног. Теперь король снова в седле, так разве я не могу устраивать собственную жизнь по своей воле?»

Йовин в «Возвращении короля»

Но сходство может быть и физическим, предполагая пусть вымышленную, но биологическую связь: «Теоден, король, возглавивший всадников Рохана, ты узнаваем по своим благородным гербам и еще более по прекрасным чертам дома Йорла»; «Они были сероглазы и темноволосы, только род Финрода отличался цветом волос чистого золота».

Сочетая союз с псевдородством, дом воплощает вторжение политики в семейную структуру: «[…] формула дома отражает состояние, в котором политические и экономические интересы, которые имеют тенденцию вторгаться в социальную сферу, все еще заимствуют язык родства, но в то же время должны ниспровергать его», как определил Леви-Стросс в «Словаре этнологии и антропологии» Бонте и Изарда. Точно так же у Толкина дом, относящийся как к эльфам, так и к людям (то есть к двум периодам истории Средиземья), свидетельствует о моменте, когда родство становится объектом политических целей и стратегий. В этом оно пересекается с родством, которое структурирует мир хоббитов.

По мнению этнолога Мориса Годелье[59]59
  Морис Годелье – современный французский антрополог, представитель структуралистского марксизма. – Прим. пер.


[Закрыть], ошибочно утверждать, что семья всегда служит лишь основой общества, поскольку символические и политические отношения зачастую не менее значимы. Среди хоббитов также была очень важна традиция: они уважали общие законы и правила, но, согласно легенде, все нормы были введены в действие князем, которого никто не видел более 1000 лет.

В обществе хоббитов почти отсутствуют органы общественного контроля: «ширрифам делать было попросту нечего. Единственным признаком формы для них являлось перо на шляпе, а полицейские функции сводились к розыску заблудившегося скота да разбирательствам из-за потрав, в коих повинен был все тот же скот» («О хоббитах», «Властелин Колец», книга I). Мэр, избираемый на семь лет на Вольной Ярмарке в день летнего солнцестояния, выполнял лишь символическую функцию, что в основном заключалась в «присутствии на пирах по случаю праздников (а в них недостатка никогда не было)». Правда, еще существовало собрание, но оно созывалось только перед лицом критических обстоятельств или чего-то нового и всегда оказывалось неэффективным в этом неподвижном мире.

Административная структура Шира хорошо отражает политические предпочтения Толкина. Он был, несомненно, консерватором и ни в коем случае не демократом, о чем неоднократно заявлял в переписке: «Я не “демократ” только потому, что “смирение” и равенство – это духовные категории, которые неизбежно искажаются при попытке их механизировать и формализировать[…]»[60]60
  Цит. по: https://royallib.com/read/tolkien_dgon_ronald_ruel/pisma.html#1436603.


[Закрыть] (письмо № 186 от апреля 1956 года). Его взгляды склонялись либо к анархии (в философском смысле), либо к неконституционной монархии, и он обещал казнить любого, кто употребит термин «государство» (письмо № 52 от 29 ноября 1943 года). В историях Толкина нет места представительной демократии и посредническим институтам: перед лицом Шира и его традиций Саурон воплощает иерархию и подчинение абсолютной власти. Между ними возможны общие ассамблеи, такие как Совет Элронда, но они больше похожи на встречи представителей держав, чем на эффективную структуру управления.

Шир, Совет Элронда, Гэндальф, Саурон – все источники власти соответствуют известной типологии, созданной социологом Максом Вебером (власть традиционная, рационально-правовая, харизматическая).

Традиционная власть, типичная для «общин» в том смысле, который придает термину коллега Вебера Фердинанд Тённис, доминирует в Шире, а также у большинства народов, описанных в произведениях Толкина.

Харизматическая власть – это власть отдельного человека, «вождя толпы» или «провидца», основанная на его личностных качествах или, точнее, на отношениях, которые ему удалось установить с толпой. Это очевидно в случае с Сауроном.

С Гэндальфом дело обстоит не так просто: его власть, основанная на магии, отчасти выглядит харизматической (поскольку, согласно Толкину, владение магией может быть только врожденным), но она также основана на владении определенной техникой и в этом смысле близка к третьей форме власти – рационально-правовой, которая базируется на признанной компетентности или избрании.

Но очевидно, что рационально-правовая власть и ее следствие, представительная демократия, не имеют значения перед лицом противостояния двух харизматических носителей власти, Саурона и Гэндальфа, где один стремится захватить Средиземье и Шир, а другой – спасти их, то есть спасти мир, управляемый традиционной властью. Для этого оба используют магию в качестве основного оружия.

Классические социологи и антропологи (Макс Вебер, Марсель Мосс[61]61
  Марсель Мосс (1872–1950) – французский этнограф и социолог. – Прим. пер.


[Закрыть], Джеймс Джордж Фрэзер[62]62
  Джеймс Джордж Фрэзер (1854–1941) – британский социальный антрополог, фольклорист, религиовед, этнолог, историк религии, представитель классической английской социальной антропологии, внесший огромный вклад в изучение тотемизма, магии и трансформации религиозных верований на протяжении истории человечества. – Прим. пер.


[Закрыть]) противопоставляли магию и колдовство науке и технике, проводя границу между рациональным и иррациональным – при условии, что такое различие легко провести. Толкин по-другому подходит к этому разделению: его явно беспокоит то, что позволяет применять и преобразовывать мир (технология и колдовство), что является делом Сарумана, и что он противопоставляет средствам познания мира (науке и «белой магии»). Больше всего он боится господства человека над окружающей средой, присущего индустриальному обществу, и этот страх не лишен отголосков и сегодня. Например, физик Жан-Марк Леви-Леблон заявил в 2015 году: «[…] наука сейчас находится на пути к тому, чтобы превзойти свои собственные достижения и оказаться побежденной теми же технологиями, которые она породила, что привело к появлению технонауки. Парадокс такого развития заключается в том, что оно ведет к вытеснению интеллектуальных рассуждений материальными действиями: преобразование мира теперь рискует взять верх над его пониманием».

Здесь Толкин сближает технику и машину с колдовством (гоетия). Тяга к власти в сочетании с магией быстро приводит к «машине». Мир сотрудничества между человеком и его окружением, вероятно, подошел бы ему больше.

Толкин без колебаний инсценирует столкновения между людьми или близкими к ним существами и нелюдьми (орлы, варги…) или паралюдьми (энты…). Такие встречи часто происходят в фэнтезийных историях, и они позволяют нам определить, что собой представляло коллективное воображение на момент написания произведения.

По мнению профессора социологии Данило Мартучелли, любое общество полагается на культурные нарративы, чтобы установить собственный «режим реальности», то есть определить границы возможного и невозможного здесь и сейчас. Признание этих границ основано на центральном действующем лице (религия, государство…), конкретном страхе (божественная кара, тюремное заключение, общественное порицание…), обеспечивающем в целом социальный контроль над населением.

«Религиозный режим реальности» основывался на страхе перед духами и уступил место «политическому режиму реальности», основанному на страхе перед другим, и «экономическому режиму реальности», основанному на боязни дефицита.

Некоторые произведения могут служить маркером перехода от одного режима реальности к другому. Например, «Дон Кихот» Сервантеса знаменует переход от средневекового и волшебного (или заколдованного) мира к современному объективированному миру в его версии «политического режима реальности».

Данило Мартучелли выдвигает гипотезу о том, что мы вступаем в новый «экологический режим реальности», основанный на страхе перед экологическими катастрофами и бросающий вызов противостоянию между человеком и природой, приведшему к господству человека. Дискурс этого нового режима включает обсуждение взаимодополняемости или даже симбиоза людей и природы, что прекрасно иллюстрируется энтами – существами, сыгравшими решающую роль в победе над Саруманом, – символом господства над природой. Энты не являются ни людьми, ни деревьями, но отчасти и теми и другими. Как вспоминает Фангорн (Древобород): «Кое-кто из моей семьи теперь совсем одеревенел и едва шепчет. Нужно что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы пробудить их. Зато некоторые из моих деревьев очень подвижны, многие могут говорить со мной» («Две крепости»).

Язык и эволюция у Толкина

Кристин Арго и Люк Вивес,

ученые и сотрудники Музея Парижа

Что бы Чарльз Дарвин подумал о мире Дж. Р. Р. Толкина – мире, биологически предшествующем и параллельном нашему, и его скоплении антропоморфов, весьма отличных от приматов с палеонтологической точки зрения, но окружавших человеческий вид прежде, чем он остался в одиночестве? Может, это скорее сверхъестественная, чем естественная история, где отклонения выглядят как вырождение, а высокая частота мутаций приводит к появлению чудовищ, не позволяя видам эволюционировать? Например, урук-хай и олог-хай предполагают неадаптивную – принудительную дифференциацию местных орков и троллей посредством генетического вмешательства и, что особенно важно, разрушительного действия Зла, которое становится агентом селективного отбора[63]63
  См. главы «ГМО (Генетически модифицированные орки) Сарумана», с. 312, и «Эволюция народов Средиземья: филогенетический подход к гуманоидам у Толкина», с. 320.


[Закрыть]. Толкину предстояло использовать эти биологические концепции в своем изначально строго лингвистическом творчестве.

Хотя немецкий лингвист Август Шлейхер[64]64
  Август Шлейхер (1821–1868) – немецкий лингвист, представитель сравнительно-исторического языкознания; иностранный член-корреспондент Петербургской академии наук. – Прим. пер.


[Закрыть] еще в 1862 году составил родословное древо языков, основанное на биологическом принципе родства, нет уверенности, что Толкин знал о нем. Тем не менее вариант Шлейхера вполне мог бы вдохновить собственный подход Толкина. Он начал с создания двух эльфийских языков, которые сам называет «сказочными», а затем придумал историю и повествовательный контекст, в котором такие языки могли существовать и процветать. В книге «Этимологии» его сын Кристофер пишет: «Эльфийские языки предлагают образ языка не как чистой структуры, без предшественников и будущего, а как развивающегося феномена, вписанного в конкретное время».

В процессе чтения произведений Толкина – конечно же, «Властелина Колец», а также «Сильмариллиона», «Книги утраченных сказаний» или «Неоконченных преданий Нуменора и Средиземья» – может возникнуть полное ощущение, что история Средиземья построена на реальной временной структуре из исторических хроник, сложность которых обусловлена населяющими их народами и их языками.

В лингвистическом регистре мифологический и филологический дискурсы (изучение языка по его письменным памятникам) влияют друг на друга. Языковое древо предшествует древу видов, и каждое со временем разветвляется – в частности, из-за географической изоляции.

Толкин создает мифологию форм, но прежде всего – генеалогию языков, которую обосновывает распространением народов: люди, как и эльфы, пробуждаются на востоке и рассеиваются, в частности, на западе. Стремясь представить в этих древних хрониках один или несколько языков давно ушедших эпох, Толкин придумал для них грамматику, лексику, этимологию, склонения и особые падежи. В своем трактате под названием «Ламмас», написанном в 1937 году (опубликован в сборнике «Утраченный путь» в 1987 году), он описывает древа языков и постепенно устанавливает эквивалентность между историей видов и историей их языков. Так, гномы, созданные Валой Аулэ, владеют собственным кхуздульским языком, которому их обучил непосредственно Аулэ и который происходит от Валарина – языка богов. Точно так же Моргот выводит из деформированного и деградировавшего Валарина язык орков, предназначенный для его слуг.

С эльфами и людьми дело обстоит сложнее. Их языки, созданные уникальным верховным богом по имени Илуватар, подвержены эволюционному процессу и языковому дрейфу, связанному не только с географической изоляцией, ведущей к росту разнообразия видов, но и с влиянием других языков, общим изменением всего живого на Земле и с порчей от Зла.

Таким образом, как только Оромэ обнаружил эльфов, и часть из них отправилась в долгий поход на запад и в Валинор, происходит первое разделение в раннем квендийском языке: эльдарин – язык тех, кто уходит, аварин – язык тех, кто отказался ответить на призыв. Со временем языки и диалекты эльфов, оставшихся в Средиземье, стали резко отличаться от языков и диалектов тех, кто достиг Валинора. Третье крупное разделение произойдет позже, с созданием тэлерина, языка морских эльфов, известных как тэлери. Их язык возник в результате тысячелетней изоляции на острове Тол Эрессеа на полпути между землями смертных и бессмертных.

Однако Толкин начал не с создания примитивного квендина, а с квенья – изысканного языка, известного как «эльфийская латынь». Этот язык изобрели благороднейшие из эльдар (эльфийский народ, бежавший в Валинор и позже появившийся в эльфийской хронологии). Этот народ также создал язык для повседневной жизни – линдарин. Позже Толкин создал еще синдарин, язык серых эльфов Белерианда, который в итоге станет «общим языком» эльфов и будет даже время от времени использовался гномами и людьми.

Таким образом, первоначальный «родительский язык» выявляется только путем дедукции, сравнений и перекрестных ссылок между различными «дочерними языками».

Толкин долго не решался отвести Оромэ роль в создании первоначального протоязыка, но он описал эльфов как существ, любящих слова и одаренных в создании и развитии собственных языков. Их родной язык на протяжении его сложной истории подразделился на различные ветви, образовавшие разные языковые классы. Например, синдарин делится в зависимости от географических корней в Средиземье на дориатрин (на нем говорят в Дориате, эльфийском королевстве, защищенном Поясом Мелиан в Первую Эпоху) и нандорин, диалект зеленых эльфов.

Утверждается, что войны против Моргота, в которых исчезли целые популяции эльфов, привели и к исчезновению языков, связанных с этими популяциями. До Третьей Эпохи сохранился только синдарин, синкретический язык серых эльфов Белерианда, сложившийся в результате различных влияний – дориатрина, нолдорина (язык изгнанников в эльфийском городе Гондолин), человеческих языков, а также оркского, на котором говорили попавшие в плен эльфы, которых держали в крепости Моргота Ангбанде.

Толкин стремится к мифической или исторической реставрации эльфийского языка в этимологическом исследовании, направленном на то, чтобы уловить последовательные изменения слов и раскрыть род за родом происхождение эльфийских (и, как мы увидим в следующем параграфе, человеческих) языков. Как палеограф Перворожденных (другое название эльфов), писатель принимается за литературное творение мифолингвистической и мифографической сущности.

Эльфийский язык несет в себе некую «первозданную чистоту» и функционирует как хранилище теологических истин, поскольку единственные дошедшие до нас имена духов – хранителей мира, бывших посланниками Илуватара, – эльфийские имена, как и само слово, обозначающее их (Валар). Эти божества взяли для самовыражения самый совершенный из эльфийских языков. Толкин, создавая язык, который уже развит и наполнен историей, размышлял и о возвращении к истокам – примитивным языкам, послужившим основой. Он сконструировал вселенную идеальных древних языков, ключ к которым принадлежал только ему.

Как изобретатель письменности каждого языка, он в равной степени выступает палеографом (специалистом по изучению древних рукописей) и пророком. Он формирует и моделирует сущностный смысл, исследуя поэтический потенциал звуков, пробуя новые ритмические комбинации, жонглируя мелодическими и заклинательными свойствами слов. Толкин признавался в глубоком эстетическом наслаждении, которое получал от работы над формами языка, и записывал стихи на эльфийском языке только ради того, чтобы услышать, как отдаются эхом эти незнакомые звуки.

В «Книге утраченных сказаний» выдвигается теория, согласно которой все языки, на которых говорят обитатели Средиземья, происходят, более или менее непосредственно, от древнего эльфийского языка, которому эльф Нуин обучил первую пару людей. Самый первый человеческий язык сначала назывался талиска. Он подвергался влиянию речи гномов, орков, лэмби и зеленых эльфов, но не был прямым потомком ни одного из них.

Затем Толкин придумал язык адунаик, и параллельно с историей эльфов талиска становится языком оставшихся людей – в отличие от тех, кто мигрировал на запад и прибыл в Белерианд. С этого момента человеческий язык становится «синдаринизированным»: члены трех основных человеческих родов Беора, Хадора и Халет уже не понимали друг друга и вынуждены были использовать синдарин в качестве общего языка.

Считается, что язык адунаик произошел от адорианского, языка третьей ветви людей, пришедших в Белерианд, – языка, близкого к беорскому, в то время как стоящий отдельный халетский язык окончательно вымер еще до конца Первой Эпохи.

Задолго до переселения на остров Нуменор во Второй Эпохе люди общались с оставшимися в Средиземье эльфами, а также с восточными гномами, заимствуя у них слова. В результате, если человеческое слово не кажется пришедшим из эльфийского языка, оно, скорее всего, происходит из кхуздула.

На адунайском языке жители Нуменора говорили более 3000 лет. Язык развивался в три этапа: древнеадунайский, среднеадунайский и классический адунайский. Нуменорцы свободно владели синдарином, а самые мудрые из них знали квенья. Потомки первого короля острова, Элроса, долгое время носили два имени: настоящее имя на квенья и обычное имя на адунайском. Адунайский язык наиболее часто заимствовали другие обитатели Средиземья. Так, благодаря лингвистическому синкретизму он стал общим языком, также называемым sôval phâre, адуни, вестрон, то есть языком всех народов, говоривших на нем в Третью Эпоху.

Существует несколько разновидностей вестрона. Вестрон, на котором говорили хоббиты, и вестрон, принятый эльфами и знатью Гондора, не совсем идентичны. Язык, на котором говорили эльфы и человеческая знать, был более древним, более формальным и лаконичным.

В конце Второй Эпохи изгнанники из Нуменора, друзья эльфов, вернули эльфийский синдарин в качестве своего родного языка. Но к концу Третьей Эпохи баланс сил изменился. Общий язык – преимущественно язык людей – стал шире употребляться всеми народами, в то время как на синдарине говорили немногие жители Гондора.

Многие изолированные группы людей также сохранили собственные языки: далийский в районе Дейла (его также использовали гномы Эребора) или роханский у рохирримов – этот язык является для вестрона тем же, чем древнеанглийский для современного английского. Толкин «перевел» роханский на древнеанглийский в своей книге, в частности – названия мест и имена людей, например Éomer, Éowyn, Edoras, Théoden, Shadowfax или порода лошадей mearh. Наконец, сосуществовали дунландский язык – возможное ответвление халетского, пришедший в упадок в конце Третьей Эпохи, а также восианский, язык другов. Некоторые диалекты, такие как далийский и роханский, скорее связаны с талиска, чем с адунаик.