Текст книги "Обрученные судьбой. Книга первая. Великий развал"

Ничего не понимая, женщина качала головой. Как же это, как же…

– Эх, надо было приехать мне раньше. Когда ты вернулся?

– Я живу тут только десять лет…

– Целых десять лет… – на женских глазах навернулись слезы.

Десять лет – это много. Если бы она знала! Она бы приехала к нему намного раньше. И почему в их жизни все происходит так нескладно, почему? И во всем виноваты клятая война и их бездушное государство.

Не сам народ виноват, а их система и те люди, которые присвоили себе право действовать и громогласно говорить от его имени.

– А где же ты, Аленка, сама жила все это время? Куда ты пропала, наше ясное Солнышко? Мне, Аленка, поначалу частенько снились твои золотистые волосы. Ты приходила ко мне во сне… Правда…

– Где я жила? – женщина вздохнула, окунаясь в прошлое.

…По дороге их несколько раз бомбили. Она попала в другой состав и осталась, как ей показалось, одна на всем белом свете. Дальше Алена ехала, как во сне, совершенно не понимая происходящего вокруг нее.

Наглухо отгородилась она от окружающего ее неприветливого мира своими внутренними, только ей одной понятными переживаниями.

Не сразу Алена заметила, что сидит-то она вовсе не в душном и тесном вагоне поезда, а катится в убогого вида скрипучей повозке, мерно покачивающейся на неровностях полевой дороги.

– Ты хто? – очнувшись, забеспокоилась она. – Куди це мы їдемо?

– Ахметка я. Домой мы ехать будем. Моя близка тута живет, – не поворачиваясь к ней, глухо пробормотал возчик и задвигал вожжами, побуждая малорослую лошадку ускорить свой неторопливый шаг.

Оглянувшись, Алена увидела раскинувшуюся во все стороны степь. В сущности, подумалось ей, какая разница, куда ехать. Не все ли равно? Может, в ее положении так и надо? Она, верно, пропустила что-то мимо своего внимания, пока эшелон стоял на станции и их всех распределяли по местам будущего проживания. После всего произошедшего с нею это казалось ей не стоящей внимания и несущественной мелочью.

– Твой кушать надо, – Ахметка сунул ей в руки сверток с едой.

Голод – не тетка. Она не стала церемониться и развернула тряпицу.

Краюха черного хлеба и кусок овечьего сыра. Скудно. Но девушка и тому была рада. Кусочек того, ломтик этого. Оказывается, что вкусно. Особенно ежели учесть, что у нее второй день во рту и маковой росинки не было. Наевшись, она незаметно для себя задремала.

Когда девушка проснулась, темнело. Повозка их была распряжена. Стреноженная лошадь паслась неподалеку. Подумалось ей, что тут они расположились на ночлег. Ахметка крутился возле костра, высоко вверх отбрасывающего языки рыжего пламени и вспыхивающие снопы искр. Малай бормотал на непонятном ей языке. Она подошла к нему поближе.

– Карашо, – увидев девушку рядом с собой, парнишка еще больше засуетился. – Час чая будем кушать.

Ей даже стало немного смешно от того, как он интересно говорил. Понятно, она – украинка и, когда волнуется, путает слова, произнося их то на один, то на другой лад. Но парень и вовсе коверкал все подряд.

– Кушай-кушай, – он подал ей кружку с обжигающей жидкостью.

С невыразимым удовольствием пила Алена сладкий чаек – давно не водилось сахара в ее рационе.

– Моя одна живет. Хозяйства большая, – объяснял ей Ахметка. – Много овечка есть. Корова бар. Ахметка один трудно. Ахметка хозяйка надо. Твой на станция один ходил. Моя видеть, думать так: зачем твой один, зачем моя одна? Моя твой мала-мала воровать, жена делать.

– Что-что? Ты чего там лопочешь? – от неожиданности Алена чуть не подавилась. – Скільки років тобі, хлопце?

Теперь пришло время удивляться джигиту. Он не думал, что люди способны разговаривать на каком-то другом языке, кроме его родного, ну еще и русского. Парень непонимающе вытаращился на нее:

– Моя твой не понимал…

– Сколько тебе лет, женишок? – перешла она на москалику мову. – Це ты уразумел?

– Ахметка большая. Зима семнадцать лет справлять…

Так толком девушка все же не поняла: парубку исполнилось уже семнадцать лет или только еще исполнится будущей зимой. Да и что оно, собственно, в ее незавидном положении меняло, это знание.

– Твой баба красивый. Детка наша красивый родиться, – рассуждал Ахметка, словно о чем-то само собой разумеющемся и давно решенном, устраивал из нарванной травы и настеленной сверху мешковины что-то похожее на матрац. – Наша обычая простая – невеста ходить, воровать. Свой девка наша калыма надо платить. Моя два брата война воевать. Ахметка одна. Тяжело, аур. Бабай моя говорит: станция Абдулино ходи, невеста бери. Моя бабай хорошо слушай.

– А меня ты спросил? – возмутилась Алена невиданной дикости.

– Твой? Наша невеста не спрашивай, – парнишка был невозмутим, уверенный в своей исторической правоте. – Коран писал так, что твой моя послушный… – Ахметка, бормоча, перешел на родной язык.

Дальше она ничего не поняла. И только сейчас до нее стал доходить смысл происходящего. Выходит, что ее просто-напросто украли, чтобы на ней потом женится. И кто ее украл? Вот этот пацан-несмышленыш? Хотя, какой же он несмышленыш, если как-то умудрился ее умыкнуть.

Внимательно наблюдая за ним, она заметила, что парнишка, хоть и мал, но сноровистый и довольно сильный. Такой прицепится – ни за что не отвязаться. Кругом голая степь. Кричи… не кричи – все без толку. А кто его знает? Возьмет и придушит ее истинный сын дикого народа.

Алена лихорадочно искала, но найти ответы на свои вопросы никак не могла. Жуткие и леденящие мысли битком заполнили ее головку, загодя и напрочь лишили всех сил для противления насилию.

А Ахметка поступал, как велели ему их вековые обычаи. Парню и в голову не могло прийти, что для начала надо было спросить у девушки, согласна ли она стать его женой. Мнением самой женщины кочевники никогда особо не интересовались, особенно в подобных случаях.

Откуда было знать ему, ни разу не пересекшему порога школы, что могут существовать другие религии, иные взгляды на вопросы семьи и брака. Ему понадобилось жениться, вот он и нашел себе невесту. Нынче она должна стать его женой. А что именно для этого требуется, Ахметка хорошо знал. Выросший посреди пасущихся табунов, малай сотни раз наблюдал за животными. Да и бабай ему подробно все пояснил…

– Ходи моя, – Ахметка потянул девушку к себе, и она попала в его крепкие и цепкие объятия.

– Пусти ты, черт нерусский, – Аленка предприняла слабую попытку вырваться, но ее нерешительные потуги ни к чему путному не привели.

Парнишка оказался напорист, силен не по годам. Хрупкая девушка, к своему ужасу, почувствовала, что сопротивляться нет смысла – сил у нее оказалось явно недостаточно. И она сдалась, благоразумно решив, что пока это лучший, а может, и единственный выход в сложившейся ситуации. По крайней мере, пока на ее жизнь никто не покушался. Она закрыла глаза и безвольно обмякла, слепо вверившись судьбе.

И Ахметка все сразу сообразил. Он-то хорошо знал, что и кобылы поначалу брыкаются, а потом они смирно стоят, подчинившись своей неизбежной участи. Дитя дикой природы – он строго подчинялся всем ее законам и ею же заложенным инстинктам.

Довольно заурчал малай и бережно опустил свою добычу на мягкий настил. Алена почувствовала на своем теле прикосновения чужих рук, неумело, но настойчиво освобождающих ее от одежды.

– Карош девка попал Ахметка, карош, – возбужденно пробормотал парнишка, довольный тем, что он увидел.

Ожидания не обманули его. Да и бабай был прав. Кончиком языка Ахметка воровато дотронулся до выступающего розоватого сосочка.

Алена невольно вздрогнула, сжалась. Он, как щенок, выражая свое восхищение, лизнул ее щеку и продолжил изучение глазами и руками ранее никогда невиданных им прелестей женского тела.

Она лежала, не принимая в этом сумасшествии никакого участия. Но вскоре с немалым для себя удивлением заметила, что чувство страха, доселе одолевавшее ею, отошло, незаметно для нее уступив свое место незнакомому ей ощущению внутреннего томления. Его пальцы ласково теребили внутреннюю сторону ее тугих бедер, заставляя этим девушку машинально подтягивать колени к себе, открывая низ живота и светлую полоску волос с небольшой розовой складкой посередине.

Резкая боль заставила ее очнуться и вырвала из нее глубокий стон. Она с силой сжала зубы, готовая и дальше терпеть эту адскую муку.

Но Ахметка судорожно дернулся и надолго замер. Подняв к ней голову и увидев на ее глазах слезы, он быстренько вскочил.

– Жылама, не плакай, – пожалел ее малай.

Заметив кровь на девичьих бессильно раскинутых ногах, он понял, что своими неумелыми и поспешными действиями причинил ей боль.

– Ай-ай-ай, – запричитал он, – Ахметка плохая, бабай не слушай.

Продолжая бормотать, парень кинулся к повозке и вернулся, неся в руках заткнутую скомканной бумагой бутылочку с темноватым маслом.

– Конополя, – пояснил он. – Карашо помогать. Бабай моя говорить, надо мазать. Моя глупый башка забывать, – виновато оправдывался он.

Опустившись на колени, малай бережно нанес масло на саднящую рану. Куском платка Ахметка осторожно вытер следы крови. Снова он сбегал и что-то принес из повозки.

– Кумыс. Надо пить – помогать.

«А он, оказывается, заботливый», – невольно подумала Алена, беря в руки бутылку. Глотнула она совсем немного, не поняла, что это было.

Сделала она второй глоток. Еще один. Странное кислое молоко, но пить приятно. Внутри стало тепло. В голове зашумело. Саднящая боль постепенно стихла и, растаяв, отошла. Ей стало невообразимо весело. Она толкнула кулачком сидящего рядом парнишку.

– Чего притих, женишок, а? – язык-проказник плохо слушался ее. – Справился, говоришь, со слабой девушкой, черт нерусский…

Услышав ее голос, парень испуганно обернулся, но, увидев улыбку на ее лице, успокоился и снова потянулся к ней.

Хмельное молоко ударило Алене в голову. Опрометчиво принятая ею доза вышла великоватой. Перед глазами все поплыло. Она говорила, совершенно не слушая, что ей отвечают. Боли не было: ни физической, ни душевной. Были его вездесущие руки. Были его неумелые, но столь ласковые губы. Разом нахлынувшее чувство понесло ее, все нарастая и нарастая, пока не достигло пика, заставив ее обо всем позабыть на этом свете. Спала ли она в эту ночь, трудно сказать. Ахметка же вскочил с восходом солнца. Парень бережно перенес девушку на повозку.

– Твой спать, моя ехать…

Укачиваемая, она прикрыла глаза. Ехать, так ехать…

И не заметила Алена, как по дороге, будто ища в нем защиты себе и поддержки, скорее, больше инстинктивно прижималась к теплому боку возницы. А вскоре девушка удобно пристроила отяжелевшую голову на его коленях, сладко задремала…

Нежданно-негаданно вышла Алена замуж, и в одночасье оказалась самой главной в большом хозяйстве. Старый бабай – дедушка Ахметки, соблюдая свой обычай, совершил свадебный обряд.

В сельсовете их зарегистрировали и выдали ей документы на ее новую фамилию. Так она стала Хасановой Аленой Бориславовной.

Местный мулла дал ей другое имя – Амина. Она пожала плечами: «Амина, так Амина». Новое имя на местный лад, на ее взгляд, намного лучше подходило для ее теперешней жизни…

А муж души в ней не чаял, всячески оберегал ее, оставлял самую трудную и грязную работу для себя. Пригодились Амине ее навыки в верховой езде, что приобрела она девчонкой в конюшне Чарторыжского – графа, их близкого соседа и друга отца.

Прошло время, и она с изящной легкостью управлялась с отарой, постепенно овладевала премудростями ведения большого хозяйства.

Долгими зимними вечерами Амина терпеливо учила грамоте своего мужа. С ее помощью Ахмет довольно быстро научился читать, писать, правильно изъясняться на вполне приличном русском языке.

Любящая жена искренне радовалась несомненным успехам мужа. Летом сорок второго у них родился сын, которого по ее настоянию назвали Борисом. А через месяц ее мужа забрали на фронт.

Осталась она на всем хозяйстве одна, если не считать старенького бабая и грудного ребенка. Но Амина справилась. Сколько требовали, столько по плану и сдавала государству шерсть, овечьи шкуры и мясо.

Излишки Амина умудрялась менять. Самой удачной своей сделкой на фронте меновой торговли она считала приобретение пианино.

Старый инструмент попался ей, еще дореволюционный, но вполне исправный. И вот по дикой и пустынной степи полились звуки, доселе еще не слышанные пастухами, чарующие и завораживающие слух.

Братья Ахмета с той войны не вернулись. Сам он, весь израненный, приехал осенью сорок четвертого. Крепко, видать, досталось джигиту, попавшему в кровавое месиво невиданного ни до, ни после танкового сражения под Прохоровкой во время битвы на Курской дуге. Больше года провалялся он по разным госпиталям. Последним местом лечения оказался Новосибирск. Амина сама ездила на станцию, чтобы встретить его. Долго плакала бедная женщина, тайком утирая свои горькие слезы.

Мечтала она, что после окончания войны сможет уговорить мужа. Хотела она переехать в город, туда, где есть маломальская цивилизация. Чтобы можно было им сходить в театр, в кино. На худой конец, отдать их ребенка в нормальную школу, а не в ту, что находилась за десять километров и с одной учительницей на все семь классов.

Израненному мужу свежий воздух казался куда нужнее. Целебный степной воздух, хорошее сытное питание и лечебный кумыс находились именно в их краях. А Амина слишком уж любила своего мужа. Так и остались они жить в своей степи. Женщина поняла, что это ее судьба такая. Да и какой-то другой рядом с Ахметкой ей и не желалось. Через несколько лет она родила еще одного сына. Назвали его Оскаром.

Вскоре страна решила освоить целинные земли, и их благодатную степь распахали. Создали у них крупный совхоз. С приездом большого количества новых людей жизнь в их пустынных краях закипела.

Борис женился на молоденькой девушке, приехавшей к ним, как и многие другие, по комсомольскому призыву. Видный собой, хороший гармонист, душа всех вечерних посиделок, влюбился парень по уши в симпатичную марийку. Несмотря на все возражения отца, мол, зачем им невестка из чужого роду-племени, он сделал ей предложение, привел ее с собой в их дом. Амина лукавым пальчиком показала Ахмету на себя и выразительно покачала головой, и тот быстро со всем согласился.

Богатые урожаи первых лет быстро остались в прошлом. Почва, на удивление всем, истощилась, скоро вовсе перестала родить. Начались ее выветривание и эрозия, превращающая цветущий край в пустыню.

Природа жестоко отомстила людям за их неразумные поступки. Пришлый народ стал разбегаться. Степь снова опустела. Но это была уже совсем другая степь. Отныне на ней хозяйничали зыбучие пески. Там, где раньше росла трава, ныне вовсю разгуливал колючий суховей.

Невеселая история из тех, что по всей их стране сплошь да рядом. И за примером далеко ходить не надо, каждый второй человек расскажет.

С плохо скрываемым содроганием оглядывала Аленка крохотную комнатенку в полуподвальном помещении, где ютился Михась.

– Что, дорогая сестрица, вижу я, не нравится тебе мое скромное жилье? – с горечью произнес Михась. – Извини, большего не заслужил.

– Это ты? – спросила она.

Пристальный женский взгляд, словно застряв, остановился. Амина неотрывно смотрела на одну из немногих фотографий. На помятом и потускневшем снимке был запечатлен веселый и улыбающийся офицер.

– Да, это я, – глухо произнес Михась. – Бывший капитан. Бывший командир полковой разведки. Бывший кавалер трех орденов Славы, – по его серебристым скулам одна за другой прокатились слезинки.

– Почему же бывший?

– Так получилось, сестрица. Это долгая история, Аленка.

– Ты расскажи мне все, братик. Я никуда не тороплюсь. Расскажи мне все, как было. Поделись со мной. Может, вдвоем нам легче будет со всем этим справиться, пережить все твои невзгоды…

Сумерки опускались за небольшим оконцем, расположенным под самым потолком. В проеме то и дело мелькали чьи-то ноги. Подперев голову кулачками, Амина внимательно слушала горький рассказ брата, переживала вместе с ним его нелегкую жизнь.

– Вот так все и было. А десять лет назад меня потянуло сюда. Наш дом являлся ко мне во сне и наяву. Перед глазами стоял наш двор. И я приехал во Львов. Я заходил несколько раз в нашу бывшую квартиру. Сейчас там живут другие, совсем чужие нам люди.

– Ты так и не женился?

– Нет. В последнее время стал подумывать о том, что, видно, умру в одиночестве и никому ненужный. И так, Аленка, становилось на душе тоскливо, что хоть волком вой. Думал, помру, и зароют меня, как пса бездомного, под деревом, где-нибудь в одном из заброшенных уголков старого и полуразрушенного кладбища…

Понуро опущенные плечи брата проваливались вниз. Беспомощно горбилась спина. Всем своим видом Михась будто говорил, что он стар, что у него не осталось сил противиться своей горькой судьбе.

– Теперь ты не один. Теперь у тебя есть я… – притянув к себе, Амина прижала его седую голову к своей груди. – Михась, братик мой. Славу Богу, ты нашелся. Мы с тобой одна семья. Ты и я…

Медленно-медленно поднимались мужские глаза. Может, думалось ему, что-то в последнее время случилось, и его сестра тоже не может найти себе надежного убежища и пристанища на этом свете. Может, это судьба, и они вместе дотянут до своих последних дней.

– Аленка, и ты тоже одна-одинешенька на белом свете?

– Нет, Михась, нет. Ты, наверное, плохо меня слушал. У меня два сына, чудесная внучка. Она живет здесь, на Украине. Я пока гощу у нее. У нее есть крохотная дочурка, моя правнучка. Смотри, братик, сколько у тебя сразу родни появилось.

– Аленка, я счастлив, – Михась не скрывал своих слез. – Можно мне хотя бы издалека на них посмотреть?

Ему подумалось, что одним этим можно будет жить дальше. Знать, что где-то живет его родная кровь и он больше уже не одинок.

– Конечно, Михась, конечно. Хочешь, я потом, месяца через два, заберу тебя к себе домой, туда, где я живу? Будем жить вместе. У меня большой и просторный дом. Места хватит на всех.

– Я не знаю, Аленка. Я прикипел душой и сердцем к нашему дому. Дом стал для меня всем: моим домом, моей семьей, моей жизнью…

– Я тебя понимаю. Ты можешь приезжать ко мне в гости. Я вернусь к внучке, поговорю с нею, и ты сможешь приехать к ним, погостить у них несколько дней. Отдохнешь от всего, развеешься.

– У нее, наверное, есть муж… – Михась тяжело вздохнул.

Мужские глаза на мгновение вспыхнули и погасли. Как же иначе…

– Зачем мне ехать, стеснять чужих мне людей? В моем положении не каждый захочет со мной разговаривать. Я – изгой…

– У нее прекрасный муж, – сестра напрочь откинула его доводы. – Ты сам сможешь в том убедиться. Он мне, как родной сын или внук.

– Я боюсь, Аленка. Я не верю больше людям. После всего, что со мной произошло. Я не знаю…

Потерянный взгляд пожилого мужчины выражал растерянность, громко кричащую безнадежность. Взгляд его был насквозь пронизан тоской, острой душевной болью и печалью. И Амина почувствовала, как защемило на сердце. Она прижала его ладонь к своей щеке:

– Надо верить, Михась. Тебе, Михась, надо снова научиться верить в добро. У тебя деньги-то есть? – сестра критически окинула весь его небогатый гардероб. – Тебе, милый братец, не мешало бы приодеться. Не дело постоянно ходить в затрапезном и неприглядном виде.

– Деньги есть, Аленка. Честно сказать, у меня много денег… – сам не зная отчего, он смущенно улыбнулся. – Пенсия у меня небольшая, но я же до сих пор работаю. Я не пью и не курю. На еду трачу мало. Все откладывал на книжку. Носил каждый месяц деньги в кассу и сам никак не понимал: зачем я коплю? Может, все это время ждал чего-то? Думал, может, я подспудно, наступит день, во дворе появится моя ненаглядная сестренка. И радостный день настал. Ты, наконец-то, появилась. Небеса услышали мои страстные молитвы…

Тихо-тихо журчал голосок любимой жены, а Рэм словно все видел наяву. Поведанная ему история оказалась близка его сердцу.

– Рэмка, бабушка хочет, чтоб дед Михась приехал к нам погостить. Как ты на энто смотришь? – Дина внимательно посмотрела на мужа. – Дорогой, ты чем-то расстроен? Тебе не нравится то, что он может к нам приехать? О чем это ты задумался? Ты против его приезда? Рэмка!

Прижав к себе ее родное и послушное, доверчиво льнущее к нему тело жены, он тихо проговорил:

– Нет, я вовсе не против его приезда. Я просто думаю. Насколько мне известно, три ордена Славы приравнены к Звезде Героя Советского Союза. Ему надо подать на реабилитацию. А ты, радость моя, должна помочь ему в хлопотах. Кто у нас в семье штатный юрист?

– Я! – глазки у Дины заблестели.

– Вот тебе, дорогая, и все карты в руки…

Глядя на женушку, Рэм усмехнулся. Зачем нужны все эти дипломы, если при случае не применять их действенно на практике? Вопрос…