Текст книги "Офицеры. Книга первая. Излом"

2

Рэм задумчиво смотрел на часы, показывающие около часа ночи. Сегодня, точнее сказать, в эти сутки он дежурил по батарее. Вообще-то, была не его очередь. Но просьба комбата – это закон. На утро ожидался приход начальника училища. Генерал редко когда посещал подразделения, и поэтому это каждый раз становилось событием, к которому всегда заранее и основательно готовились. Каждый командир старался показать свое родное подразделение в лучшем свете. На этот раз честь представлять батарею выпала ему. Ну, раз надо, значит, надо. «Всего-то дел – произвести одними силами наряда генеральную уборку помещений», – усмехнулся Рэм. Но к этому времени основное было уже сделано: полы выдраены и густо намастичены, весь кафель отмыт. Все, что только может блестеть, начищено и блестит. Остальной марафет будет наведен уже после завтрака, когда все курсанты уйдут на занятия. Тогда все, что можно выровнять, будет, словно по ниточке, полы натерты до блеска, пыль отовсюду, куда может ненароком достать рука начальника, протерта. А пока не мешало бы и отдохнуть.

Подойдя к своей койке, дежурный снял сапоги, расслабил поясной ремень – большего ему не позволял устав, и устало откинулся на подушку. Тяжело, конечно, хотя такое для него уже не в первый раз. На память ему тут же пришел случай, когда они за одну ночь перед самым началом московской инспекции еще в суворовском училище умудрились-таки выкрасить весь длиннющий коридор в учебном корпусе. Утром, когда по нему прошлись проверяющие, везде было убрано, чисто и вовсю пахло свежей краской. Запах краски – это первый и самый верный признак начала любой проверки в войсках.

Чтобы отогнать эти навязчивые и мешающие заснуть воспоминания, Рэм попытался переключиться на другие, более приятные мысли. И сразу, как по заказу, перед глазами возник милый его сердцу образ Дины. На душе стало спокойнее. Он вспомнил, как писал девушке длинные письма после ее отъезда, получая на них лишь короткие однозначные ответы, переживал из-за этого, злился, не находил себе порой места, не зная, что и подумать. Так и мучился, пока в конце октября не получил телеграмму: «Хочешь увидеть, ответь да». И подпись: «Стрелец». Конечно же, он хотел ее увидеть, он очень хотел ее увидеть. Помчался на почту и телеграфным переводом послал ей сто рублей с маленькой припиской: «Да». Там еще на него посмотрели, как на больного, – нормальные люди на их почте деньги получают, а не наоборот. А ему было на их взгляды далеко и глубоко…

И Дина прилетела шестого утром. После окончания занятий ему передали, что его ждут на КПП. Словно крылья выросли у него за распрямившимися от радостного известия плечами. Она ждала его в комнате для посетителей. Он всегда удивлялся одному, почему-то никто не отказывал Дине в ее маленьких просьбах. Насколько он был в курсе, в эту комнату обычно в это время никого не пускали, а ее вот пустили.

Еще в душе оставались сомнения, и Рэм в упор посмотрел в ее глаза и понял, что все его страхи были напрасными, она по-прежнему любит его. Он схватил ее за руки и страстно зашептал:

 
Будь хоть бедой в моей судьбе,
Но кто б нас не судил,
Я сам пожизненно к тебе
Себя приговорил…
 

– Рэмка-Рэмка, – она ласково провела пальчиками по его обветренному лицу. – Милый мой мальчик.

– Дина, Звездочка моя…

– Рэмка…

Ощущение скорого праздника незаметно, исподволь надвигалось на нее. Едва уловимое дыхание сказки закружилось по комнате, волнуя кровь и заставляя девичье сердечко биться все чаще и чаще…

Как только Дина смогла вырваться из его крепких объятий, то сразу, пока совсем про это не забыла, поспешила передать ему конверт. Рэм с некоторым недоумением в чуть расширившихся от безумного счастья глазах посмотрел на свою раскрасневшуюся девушку.

– Тут твой брат Марат, – она очень мило улыбнулась, – совсем зашился со своей учебой. Здесь две контрольные по математике, одна по физике и еще по сопромату. Надо выручать человека. Он мягко намекнул мне, что раз это была наша с тобой идея устроить его на учебу, то мы в какой-то степени сейчас за него в ответе.

– Интересный поворот событий. И как это ему такое в голову могло прийти? – Рэм хоть и спрашивал, но казалось, что именно это его сейчас как раз меньше всего и волнует.

– Он меня хотел попросить, – лисичка хитренько сморщила носик, – но это, к сожалению, не мой уровень. Тем более сопромат. Его, наверное, так прижало, – она сокрушительно покачала головой, – что если бы у Марата было время, то он сам бы к тебе прилетел. А так мы решили, что лучше всего будет, если это сделаю я. Он и билеты помогал брать.

– Это вы очень даже правильно решили, – с довольным видом заметил Рэм. – Ладно, посмотрим, что тут такое страшное.

Соскучившаяся по своему курсантику милая девушка не могла на него наглядеться. Хотелось смотреть и смотреть на него, запомнить его таким. Его так не хватает ей…

– А это что у тебя за полоски? – Дина показала на его погоны.

– Эти? – он посмотрел на свои плечи. – Это в честь праздника нам всем, кто назначен на должности, присвоили звания.

– И как же теперь тебя величать? – ее сияющие глаза так и заискрились любопытными огоньками.

– Товарищ младший сержант, – он сделал важное и серьезное лицо, но долго не выдержал и махнул рукой. – Да это сейчас и не главное.

Времени было мало. Еще немного и можно вовсе остаться без обеда. А обед это дело для солдата святое. Он быстро объяснил ей план действия на вечер. Она согласно кивала головой. Еще раз крепко прижав ее к себе, он стремглав помчался в столовую, а Дина, вздохнув, отправилась на поиски подходящего жилья.

В тот день после обеда распорядок чуть сдвинули – сразу же развод на самостоятельную подготовку к занятиям. Как раз время, чтобы внимательно поглядеть на то, что прислал ему брат. Просмотрев все задания, Рэм понял, что для него тут, в принципе, ничего сложного нет. Надо просто взяться и все, как следует, перерешать. Чтобы не оставлять все на ночь, он тут же взялся за работу.

Ужин сделали немного пораньше, и сразу же после приема пищи основная часть личного состава училища походным строем убыла на генеральную репетицию предстоящего назавтра парада. Девушка тенью скользила следом, чуть поодаль от колонны, в которой маршировал ее бравый курсантик.

В ее голове неотступно крутились слова Константина Симонова, которые нашептал ей Рэмка при встрече: «Я сам… себя к тебе приговорил…». Своим неотразимым обаянием он опутывал ее все больше и больше. Он обещал, что она сможет увидеть нечто необычное, а что именно так и не сказал. Пусть это будет для нее маленьким сюрпризом. Интересно, что он придумал на этот раз? Вот неугомонный…

Первый курс по давней традиции в параде не участвовал, а только оцеплял район предстоящего действа от нежелательного проникновения в него посторонних элементов. Конечно, в данном конкретном случае это имело свои преимущества, не воспользоваться которыми было бы просто грех. Рэм смог свободно покинуть свое место в цепочке и, подхватив Дину под ручку, без особого труда проникнуть внутрь кольца оцепления.

Ночная генеральная репетиция почти ничем не отличается от самого парада. Но зато она дает возможность отдельным счастливчикам увидеть весь его ход с того самого места, где завтра будут стоять почетные гости, собственно, ради которых несколько тысяч военнослужащих уже как два месяца подряд хлопают сапогами, ходя по кругу и отбивая себе ноги, экипажи боевых машин ночуют в поле, сжигаются тонны драгоценного горючего, а боевая подготовка игнорируется.

И все это происходит ради того, чтобы завтра в течение нескольких минут захватывающее дух зрелище смогла увидеть элита их общества, гордая уже одним тем, что для нее нашлось место на трибуне для почетных гостей. А простой человек сможет увидеть этот парад только в записи, небольшими выдержками. Ничего, ему и этого должно хватить. У них народ такими вещами сильно не избалован и к излишествам не привык.

В таком случае, Дине просто повезло. Она своими глазами увидела все. И даже, если на то пошло, два раза. С высокой трибуны было очень удобно смотреть, как принимающий и командующий парадом объезжают на машинах выстроившиеся парадными коробками войска, как в ответ на приветствие дружно отвечают и кричат троекратное «Ура» представители родов войск: доблестные артиллеристы, гвардейцы-десантники, танкисты и пехотинцы, летчики, моряки и пограничники. Дух захватывало от вида проходящих мимо трибуны под звуки сводного оркестра гарнизона ровные натренированные шеренги. Мерный гул плыл по площади от четкого размеренного печатного шага. Последним прошел оркестр. На минуту все смолкло.…

Но вот где-то неподалеку разом взревела и натужно загудела сотня двигателей, и на площади показалась боевая техника. Девушка замерла. Такое можно было увидеть разве что только в кино или по телевизору. Мимо нее величественно, строго выдерживая равнение, проплывали боевые машины с грозными ракетами, мощные тягачи тянули за собой орудия особо крупного калибра, громко лязгали гусеницами по брусчатке тяжелые танки, с веселым перестуком пронеслись юркие боевые машины пехоты и десанта. Поток казался нескончаемым…

– Динушка, пошли, все закончилось, – это подошедший Рэм заставил ее очнуться.

– Да, это было что-то такое, на что хочется смотреть и смотреть, – только и нашла, что сказать ему, ошеломленная увиденным Дина.

– Просто надо правильно выбирать время, когда к нам приезжать. Здесь иногда происходит много такого, что можно увидеть только раз в жизни и то не везде. Ты как раз приехала очень ко времени, – Рэм не удержался и все-таки поцеловал ее. – Мы с тобой завтра еще на праздничный салют посмотрим, – раскрыл он перед ней все свои козыри. – Но это будет уже завтра. Пойдем, нам давно уже пора уходить.

– Как жалко…

Полночь. Уставший за день народ быстро угомонился, и только один лишь наряд потихоньку шуршал, наводя идеальный порядок в казарме. Рэм в одиночестве засел в ленинской комнате и, подсмеиваясь над собой и над тем парнем, вместо которого он сейчас корпел, выполнял контрольные работы за будущего большого начальника нефтяных промыслов. Чем черт не шутит? Может быть, с их легкой руки из Марата когда-нибудь, да и выйдет министр нефтяной промышленности. Как знать…

Седьмого числа Дина увидела парад еще раз. Правда, на этот раз место, конечно, было похуже, но общее впечатление от этого нисколько не уменьшилось. В дневном свете специально для такого случая раскрашенная техника выглядела еще внушительнее.

Военный парад закончился, и началась праздничная демонстрация. Через площадь повалили, казалось, нескончаемые, организованные в колонны толпы горожан, веселых и нарядных, пришедших сюда по приказу и просто по зову сердца посмотреть на других людей, а заодно и себя показать. Оцепление, получив условленный сигнал, мгновенно рассыпалось, открыв свободный доступ на площадь, стянулось к Куликову полю, где и был назначен общий сбор. Там их всех построили, внимательно и не один раз пересчитали и, кого было положено, сразу отпустили в увольнение.

– Куда пойдем на этот раз? – спросил Рэм девушку, когда она, наконец-то, смогла до него добраться. – Вообще-то, я так соскучился по тебе, – сделал он тонкий намек на некоторые обстоятельства и заморгал ресницами часто-часто…

– Помнишь кафе на берегу моря? – словно не замечая его последних слов, мечтательно спросила Дина. – Мне хочется снова там посидеть, – она ласково и вопросительно посмотрела на Рэма.

– Понятно, – вздохнул парень. – Да я сам там потом частенько бывал, сидел и вспоминал те дни. Мои товарищи то и дело пытаются подколоть меня, говоря, что я болен этим местом. Тоже мне, шутники нашлись. Что они понимают в этом? Может быть, у человека горе?

Непонимающе встряхнув головой, Дина переспросила:

– Горе?

– Ага! – подтвердил он кивком.

– Ну что ты говоришь? Нет у тебя, и не было никакого горя, – одной своей прелестной улыбкой она успокоила его.

– Это я сейчас вижу, что у меня все в порядке. А твои ответы на мои письма? – тут же кольнул он ее. – «Да», «нет». «Нет», «да». «Все хорошо». «Пока…», – он сделал вид, что надулся на нее. – Это-то, как надо было мне понимать? С глаз долой, из сердца вон?

Его бездонные глаза вдруг на мгновение затянулась дымчатой пленкой.

– Ах, это, – Дина облегченно вздохнула. – Прости, но мне так было легче.

– Легче? – из его груди вырвался вздох полного непонимания. – Тебе было лень черкнуть пару лишних строк?

– Нет, Рэмка, что ты, нет. Как только я собиралась обстоятельно тебе все написать, так сразу начинались воспоминания, я мгновенно раскисала, все тут же валилось из рук. Ты уж извини меня, – она посмотрела на него сквозь прищуренные глазки, в которых мелькали веселые искорки.

– Куда уж теперь деваться, – Рэм постарался и широко улыбнулся. – А Мишку мы с собой возьмем? – он кивнул в сторону стоявшего неподалеку курсанта. – Оказывается, что он тоже очень рад снова тебя увидеть и хотел бы еще раз побыть в компании с тобой. Каков подлец, а? Готов на ходу увести невесту у ничего неподозревающего друга.

– А кто тебе говорил, что я твоя невеста? – подрезала девушка крылья его самодовольства и сразу же пожалела о своих словах.

Как от хлесткой пощечины, Рэм отшатнулся, отступил на один шаг, гордо расправленные плечи его на какое-то мгновение как-то разом поникли, горевшие до этого ярким огнем глаза потухли. Но он быстро взял себя в руки и немного вымученно, но улыбнулся. Конечно, она права. То, что они иногда проводят время вместе, еще не дает ему никакого основания для заявлений подобного рода. Они просто друзья, хорошие друзья, очень близкие друзья, но не больше того…

– Рэмка, не надо, – Дина виновато улыбнулась ему. – Мы с тобой еще поговорим об этом, ладно?

Она примирительно взяла его за руки и повернулась в сторону одиноко стоящего курсанта.

– Миша, ты с нами? Чего мы еще до сих пор стоим? Только вперед.

– Ага, вперед и с песней! – тихо хмыкнул Рэм.

Кто-то все-таки не удержался от едкого саркастического смешка…

К девяти вечера толпы отдыхающих и праздно шатающихся горожан подтянулись поближе к парку Ленина, чтобы там полюбоваться праздничным салютом. Хорошо осведомленные в этом деле курсанты по пути объяснили ничего не подозревающей девушке, чем просто салют, собственно, отличается от праздничного фейерверка. Оказывается, что салют это только тогда, когда выстрелы производятся из артиллерийских орудий. Во всех остальных случаях – это просто фейерверк. Вот так и ничего сложного.

Только пикнул шестой сигнал по радио, как раздался оглушающий залп. Несколько томительных секунд ожидания, и только что черное небо вдруг заиграло цветными огнями, которые все больше разгораясь, опускались к земле и, уже догорая, тухли. Снова потемнело. Восторженные крики толпы поутихли. Тишина. Залп. И снова рев воодушевленных зрителей. И как качели. Залп. Всплеск эмоций, и их постепенное затухание. И снова залп…

– Конечно, это вам не Москва и даже не Ленинград. Но мы третьи в этом списке, – с гордостью заявил какой-то прохожий.

Возможно, что он был прав. Скорее всего, что он был прав. Нет, конечно же, он прав. Этот город особенный.

– Все, ты попалась. Сейчас ты мне за все ответишь, – с грозным видом заявил он, когда они, проводив Михаила до училища – увольнительная у парня была выписана только до десяти вечера, вошли в дверь, снятой ею накануне в обед однокомнатной квартирки.

С видом покорной невольницы Дина отдалась во власть его крепких рук. Рэм притянул девушку к себе, и они, уже больше ни о чем не думая, слились в долгом и чувственном поцелуе…

Соскучившееся тело мгновенно реагировало на все его прикосновения, на малейшее трение об его потрескавшиеся обветренные губы, а встреча с острым кончиком его, вконец потерявшего всякий стыд, языка всякий раз заставляла вытягиваться стрункой, изгибаться, задерживать дыхание, стискивать зубы, чтобы не вырвался ненароком непрошеный стон…

– Рэмка, хватит, – взмолилась она под утро. – Ты вытянул из меня все жизненные соки.

Счастливо улыбнувшись, он откинулся в сторону и на какое-то время оставил ее в покое. В комнате воцарилась умиротворяющая тишина. Дина первой не выдержала и повернулась к нему. Склонившись над притихшим парнем, девушка пальчиком водила по его лицу.

– А ты… изменился, – пришла она к интересному для себя выводу. – Наверное, возмужал. Глаза стали какие-то более жесткие, складка появилась на подбородке…

Его прищуренные глаза насмешливо спросили:

– И таким я тебе больше не нравлюсь?

Не сразу ответив, она неопределенно повела оголенным плечиком:

– Почему же? Все в этой жизни меняется. Ты повзрослел, стал немного по-другому относиться к жизни. Пропало, конечно, то так поразившее меня в первые дни своей искренне детской непосредственностью твое мальчишеское выражение радости. Ты, Рэмка, быстро научился скрывать свои эмоции. Во взгляде появилась чарующая загадка. Твои черные глаза, когда пристально всматриваешься в них, просто завораживают. Вот сейчас я уже совершенно не чувствую, что старше тебя на два года, или почти на два года. Трудно сказать почему, но таким ты мне нравишься еще больше. Сейчас в твоих объятиях я снова почувствовала себя счастливой девчонкой. А такое долго не забывается, если, вообще, когда-нибудь можно позабыть, – она счастливо вздохнула и опустила голову ему на грудь.

Девушка задремала, а он тихонько лежал, стараясь не уснуть, чтобы не опоздать в училище. Сон это малый пустяк по сравнению с тем, что сейчас творилось в его душе. Да, и пара дней, проведенных без сна, все это было для него не в новинку. Никто не знает того, что стоили для него трое суток полевого выхода. Все тогда началось с утомительного сорокакилометрового дневного перехода. Потом ночь, проведенная в боевом охранении. Снова пеший марш, время от времени прерываемый сигналами флажков, требующих развернуться в цепь для отражения атак противника или проведения собственных контратак. И все это по свежевспаханным полям, когда кажется, что уже нет никаких сил, чтобы приподняться и оторвать свое отяжелевшее тело от земли по команде: «В атаку! Вперед!». Так и хочется крикнуть: «Все, больше не могу!» Плюнуть на все, лежать и не вставать. Кто-то рядом вполголоса изрыгает проклятия…

Наконец-то, долгожданный привал и остановка на ночлег. И вот она вполне реальная возможность отдохнуть. Посреди ночи: «Тревога! Тревога!». Началась бестолковая толкотня, беспорядочная беготня потерявшей всякое управление толпы из стороны в сторону. Кто-то испугался имитационных разрывов, произведенных условным «противником» в самых для этого неподходящих местах. Возникла самая настоящая паника, и теперь вместо сна до самого утра собирали разбежавшееся войско.

После завтрака штурмовали огневую полосу, после которой попали под обкатку танками и на своей шкуре почувствовали, что ощущает одиночный солдат в своей стрелковой ячейке, когда на него, урча и лязгая, надвигается многотонная махина. Марш-бросок на шесть километров и практическое выполнение учебных стрельб из автомата стали завершением этих нелегких испытаний.

Картины из совсем недавнего прошлого проплывали перед его глазами, поочередно сменяя друг друга. Рэм посмотрел на часы и умудрился встать, не потревожив ее сон. Он улыбнулся, когда это все-таки ему удалось. Она так и не слышала, как он вышел, и проснулась только от шума открываемой двери, когда он уже вернулся через несколько часов, предусмотрительно принеся с собой пакет с кое-какой едой.

Проводив взглядом вскочившую с постели, стыдливо набросившуюся на себя простынку девушку, он еще какое-то время находился в рассеянном раздумье.

– Сколько у меня есть времени? – крикнула она из ванной. – На что я могу рассчитывать?

– У тебя всего лишь несколько секунд, – ответил он, разыгрывая ее, – чтобы спрятаться от меня, – и шагнул к ней навстречу…

Потом они завтракали или, лучше сказать, обедали, с большим аппетитом уплетая нарезанные Диной бутерброды.

– Мишка предлагает посетить Оперный театр, – как бы, между прочим, сообщил Рэм.

– Оперный? – глаза у девушки недоверчиво раскрылись. – А как же мы туда билеты достанем? – она явно засомневалась в самой возможности осуществимости этого столь заманчивого предложения. – Я слышала, что так просто туда не попасть.

– Я тоже так думаю. Но у Мишки уже на руках три билета на спектакль на шесть часов вечера. Откуда он их взял, я не знаю. Это он, наверное, ради тебя так расстарался. Кто это там вчера с ним на дискотеке отплясывал? Спелись голубки! – Рэм грозно сдвинул брови. – За моей спиной зреет уже измена…

Представление всем очень понравилось. Но больше всего Дина восторгалась самим театром. Построенный еще в 1810 году, он сам по себе был и памятником, и произведением искусства. Часами можно было ходить по залам и коридорам и разглядывать его внутреннее убранство. За один поход все и не рассмотришь.

По желанию девушки они после спектакля спустились по Потемкинской лестнице к Морскому порту и вышли на причал. Осеннее море совсем не чета летнему. Грозные волны с шумом накатывались на пирс, разбиваясь об него на тысячи и тысячи сверкающих брызг. Рокот прибоя завораживал. Становилось как-то даже и не по себе. Но уходить совершенно не хотелось. Они все смотрели и смотрели, наблюдая за разбушевавшейся стихией.

Полные новых впечатлений влюбленные вернулись на съемную квартиру. Остаток вечера и большую часть ночи провели в беспрерывном разговоре. Ей надо было много о чем ему рассказать. Рэм больше молчал и слушал. Дина устроилась как можно удобнее в объятиях своего парня, позволив его рукам совершенно свободно совершать путешествие по ее телу, и стала, не торопясь, выкладывать ему все накопившиеся за эти месяцы новости и впечатления, о которых она так и не смогла сообщить в своих коротеньких письмах. Он с головой окунулся в окружавший девушку мир.

Его Дина заканчивала последний семестр. В случае успешной сдачи зимой последней сессии и государственных экзаменов красный диплом ей был обеспечен. Со свободным распределением вопрос тоже почти решился.

Отношения с Зойкой если и не разладились, то были к этому совсем близки. Подруга разрывалась от нехватки времени, все больше запутывалась в окружающей ее жизнь паутине лжи и притворства. Не имея возможности как-то совсем прекратить свои тайные отношения с математиком – приближались выпускные, она активно продолжала свое, возникшее этим летом, знакомство с ребятами из горкома комсомола.

Совершенно не зная, кому из активистов отдать свое предпочтение, Зойка разыгрывала перед ними роль абсолютно порядочной девушки, которая может позволить себе лишь разве что невинный поцелуй в щечку, чем все больше заинтересовывала и заинтриговывала комсомольцев, видно, пресытившихся доступными девчонками-активистками. Зоя медлила и выжидала, пытаясь выжать из этой сложившейся ситуации максимальную для себя выгоду. На горизонте замаячила возможность получения места помощника в секретариате горкома. Кто такой был Марат, она, скорее всего, уже и забыла.

А Марат, благодаря столь нечаянному содействию своих самых близких друзей, был вынужден первого сентября после окончания дневной смены снова сесть за ученическую парту. Ругаясь в первые дни и вспоминая кое-кого и кое-какими неласковыми словами, он все же постепенно втянулся в учебу, но недостаточный уровень школьной подготовки время от времени загонял его в угол. Кое-чем Марату помогала Дина, когда он, бывало, по выходным заезжал к ней в училище. Но некоторые контрольные и ей были не под силу – не тот, не тот профиль обучения был у нее. Поэтому они и приняли мудрое решение задействовать математические способности Рэма. Так и возникла дружеская кооперация. Вследствие этого она и находится сейчас рядом со своим милым и ненаглядным другом.

А хроническая нехватка времени благотворно повлияла на моральный дух Марата. Он взял себя в руки, стал меньше за все переживать. Боль от измены любимой им девушки притупилась. Рана, так жестоко нанесенная ею, похоже, что уже затянулась и зарубцевалась.

Дина говорила и говорила, а он лежал и наслаждался звуком родного голоса, слушать который он был готов до бесконечности долго…

Конечно, Рэм уже не смог увидеть, как заблестели глаза девушки от слез, когда самолет взлетел и скоро оказался над бескрайней морской гладью, завалившись на правый бок, сделал полукруг, и перед ее взором оказалась величественная панорама города-красавца…

«Сегодня первое декабря, – напомнил сам себе Рэм, последними усилиями удерживая засыпающее сознание. – Завтра у Дины День рождения – надо обязательно сходить на почту и поздравить ее…».

Откуда-то, словно издалека, до него донесся голос дневального:

– Рэм, Рэм, вставай. Пять часов. Пора идти на доклад…

Будто он и не ложился вовсе. Дежурство продолжалось. Впереди еще предстоял трудный день. Как бы и ни хотелось, но надо было готовиться к встрече начальника.

К назначенному часу казарма блестела. Наряд занял свои определенные уставом места, офицеры в готовности томятся у входа в канцелярию. Дверь открывается, и появляются брюки с лампасами, дубовые листья на петлицах, кокарда на всю переднюю часть фуражки.

Теперь ваш выход, товарищ дежурный!

– Батарея! Смирно! – звонкое эхо отдается в дальних уголках пустой казармы и возвращается назад.

Два печатных шага вперед. Правая рука взметнулась к козырьку:

– Товарищ генерал-майор! Во время моего дежурства происшествий не случилось. Личный состав находится на плановых занятиях. Дежурный по 12-ой батарее младший сержант Валишев.

Шаг левой ногой назад в сторону, четкий поворот направо. Рука генерала на секунду еще задержалась у шитой по специальному заказу фуражки:

– Вольно! – скомандовал начальник, и его холеная кисть вальяжно протянулась для приветствия.

Теперь настала очередь рапортовать комбату. Сопровождающие лица по команде рассыпались и стали бегать, как тараканы, из одного помещения в другое. Одни белыми платочками определяли чистоту каждого уголочка, пытаясь ретиво откопать хотя бы какой-нибудь изъян в работе наряда. Другие въедливо проверяли все постели, правильность их заправки, наличие полного комплекта постельного белья. С невероятной дотошностью интересовались такими мелочами, как, например, а чем курсанты чистят зубы, моют руки, а есть ли у них щетки для чистки одежды и обуви, смотрели, не завалилась ли в прикроватной тумбочке какая-либо посторонняя вещица, которую можно будет с победным видом извлечь на белый свет. Однако все их усилия были в тот раз напрасными.

Светящееся лицо комбата однозначно свидетельствовало о том, что генерал остался доволен. Через каких-то полчаса ажиотаж стих, и офицеры разбежались по своим неотложным делам, весьма срочным и не очень. Рэм облегченно вздохнул. Теперь-то он уж точно сможет со спокойной душой сходить на почту и отправить поздравительную телеграмму.