Текст книги "Время жизни"

Колодец двора встретил меня снежной пылью, бестолково мотавшейся по сквознякам переходов. Проглядывало холодное тусклое солнце, сновали прохожие. Позднее утро жило своей жизнью. Тёмные силы городского хаоса сейчас спали, и все, кому надо было непременно передвигаться по нему пешком, старались доделать свои дела пораньше, до завершения утренних смен в заводских корпусах. Я был в этой среде как рыба – хватало моего умения оторвать лишние конечности любому проходимцу – не все, далеко не все так легко относились к постоянной угрозе насилия. И не у всех при случае в запасе были быстрые ноги. Сегодня это преимущество было не со мной, так что…

Я поспешил смешаться с толпой, со вчерашнего дня мне почти полегчало, но обгонять поток не стоило и пытаться – силы пока были не те. Время не терпит, а что поделаешь.

По плану, распечатанному у терминала, выходило, что добираться мне до нужного медицинского центра не слишком близко – три пересадки общественным и там ещё плутать по переходам, выискивая вход для частных посетителей. Ну, что ж. Я прицепил к рукаву жетон-идентификатор. Современные монорельсы предпочитали общаться с универсальными карточками, снимая деньги за проезд сразу со счетов. Неудивительно, что жители нашего района редко вообще покидали периметр в десять километров по диагонали. Локальные маршруты как правило оплачивались теми или иными Корпорациями, называлось это заботой о нанимаемых. Вся же инфраструктура под боком, зачем куда-то ездить, тратиться на недешёвые билеты…

Сканнеры привычно прогудели «опасности нет» я забился в самый конец вагона, отвернувшись от пёстрой толпы. Зачем? Теперь и захочешь, не укроешься. С этим мне жить. Нужно было привыкать к тому, что смотреть можно не только глазами и чувствовать не только запах десятков тел.

Вокруг кипела жизнь, какой я её ещё не ощущал. Да, я мог при желании чувствовать людей за несколько домов, читать их намерения, я легко узнавал в других страх и агрессию. Но новый, хрустальный мир был чем-то совсем иным. Принципиально шире, качественно богаче. Даже его грязь теперь была для меня не грязью. Она не мешала видеть малейшую красоту – целесообразности, причастности, устремлённости. Грязь мегаполиса была его частью.

Слегка закружившаяся от всего этого голова едва не заставила меня пропустить свою платформу. А ничего, всего за два часа добрался. И плутать особо не пришлось – над моей головой сверкали-вились огромные змеи эмблемы «Три-трейда». Медицинский центр принадлежал этой Корпорации, в нашем мегаполисе представленной слабо, зато это давало повод думать о лучшем качестве – любая Корпорация, закрепившись анклавом на территории противника, почти всегда играла в поддавки за завоевание рынка – пусть в убыток, важней всего было попортить жизнь конкуренту, а заодно получить рычаг давления на муниципалов и союзные институты – социальные гарантии, прочая ерунда.

Просторный холл невероятной белизны был практически пуст, девушка на приёме меня встретила дежурной, но всё-таки улыбкой, и даже не послала заполнять никакие бланки, вознамерившись пробить мои данные самостоятельно. Пять минут спустя выяснилось, где положили маму, что она как раз полчаса назад пришла в себя после экстренного диализа и микросанации внутренних органов. Да, к ней можно подняться, сейчас, только с врачом нужно проконсультироваться, посидите, вас позовут.

Когда такое было, чтобы меня столько раз подряд называли на вы.

Когда мне всё-таки удалось пробраться через кордоны и пропускные больничные шлюзы, которые были организованы чуть не в конце каждого коридора, я уже чуть не бегом бежал к палате, номер которой мне сообщили внизу, снабжая гостевой карточкой. Мама, я хочу тебя увидеть…

Я не знал, что такое санация. Остальные термины мне тоже ничего не говорили, однако даже через закрытую дверь я увидел многое. Поселившееся в мамином теле прожорливое чудовище сегодня словно заснуло, дав посветлеть хрустальному естеству ещё не поддавшихся болезни тканей. И только. Я вздохнул – рассчитывал-то на большее.

Мама полулежала на приподнятой спинке кровати, к ней из развёрнутых вокруг хитрых жужжащих и журчащих аппаратов вели целые рукава разнообразных трубок и электродов. Я видел, как её кровь и лимфа проходят через скрытые внутри фильтры, возвращаясь уже очищенными. Так она и жила. Пока чудовище спит.

Я бросился к ней, жалея лишь об одном – повязке у меня на лице. Хотелось прижаться к матери. Помню, как покатилась по её щеке слеза. Маска, похожая на присосавшуюся к лицу медузу, не давала ей говорить. Поговорим и так. Её ответы я видел на её лице. Голос же звучал у меня в памяти.

– Мам, ты как?

Лучше… думала, что уже всё. Где я?

– Это больница. Не волнуйся, наших полисов хватило. Здесь тебе будет лучше. Мам, зачем ты не сказала мне?

Я не знаю… ты ходил, лежал… ты был как будто не здесь, а время от времени ты словно каменел. Совсем. Я боялась тебя даже тронуть…

– Мам, ты за меня не волнуйся, это не наркотики, это совсем другое. Мне уже лучше. И тебе врачи помогут, и всё будет хорошо.

Не знаю, сынок. Мне правда стало совсем плохо. Я вдруг почувствовала себя совсем одной… одной напротив пустоты.

– Не вздумай себя накручивать. Врачи тут отличные, они тебя вытянут.

Мама снова уходила куда-то, но на этот раз это была просто усталость смертельно больного человека, которому ещё нужны будут его силы. Силы даже просто разговаривать. Я видел, смерть в виде бешеного комка плоти ещё не собралась брать свой реванш, но от победы его отделяют мгновения.

Пискнул приборчик и мама тут же заснула. Снотворное избавит её от лишних страхов.

Когда я снова оказался в холле, всё та же предупредительная девушка на приёме окликнула меня и спросила, кто может подписать счета. Я заверил её, что никого, кроме меня, у мамы нет, и поставил свою закорючку на паре каких-то пространных бланков. Цифры на них стояли похожие на те, что были у меня в расчетах. Дней на десять активной реанимации денег ещё хватит. А там посмотрим.

Выслушав, что врач всё ещё занят, и он вам обязательно позвонит, чтобы согласовать предстоящее лечение, я покинул больничный комплекс. Микроимплантанты-фаги из перестроенных эритроцитов реципиента и его же культуры стволовых клеток-носителей в конце XXI века всё ещё были медицинской новинкой, очень дорогой. Мне сообщили, что они могли маме помочь, но спрашивать раньше времени, сколько стоит клонирование и инъекция одной группы фагов, я не хотел. Сейчас всё зависело от того, достану ли я ещё денег, это было понятно и без расспросов.

Стоило мне отойти от больницы на пару сотен метров, эта мысль уже свербела внутри, заглушая даже боль в боку. Вспомнил я и то, откуда у меня этот счёт, и те несколько случаев, когда тёмные незнакомые личности словно случайно натыкались на меня в переходах, предлагая «работёнку». По совету Мартина от таких я никогда не начинал отнекиваться, а прямо назначал встречу у социалки. На встречу вместо меня всегда приходил Мартин. Больше типы не появлялись. А через некоторое время перестали приходить и новые.

Эх, Мартин, Мартин. Ты, верно, думал, что делаешь мне же лучше. Но не откажись я тогда от их предложений, были бы сейчас у меня деньги на мамино лечение. Хотя… кто знает, может и не было бы вообще никаких денег. Не знаю, может и меня не было бы. Как показал впоследствии опыт всей моей последующей жизни – такой, как я, на рынке наёмников быстро получил бы скорую смерть от рук пронюхавших о твоих способностях хозяев. Или что ещё похуже. Мне могла понравиться такая жизнь. Я, любящий убивать, применяя свои… возможности, это уже был бы не я. Чудовище, которое вряд ли стало бы думать о здоровье своей матери, чудовище, достойное лишь права быстрой смерти. Она хотя бы давала несостоявшемуся Соратнику шанс… Впрочем, тогда мне всё это было неизвестно.

В тот же далёкий день я всю дорогу думал, спорил сам с собой, жалел об упущенных возможностях. И надеялся на Мартина.

Соваться снова в руки безликих типов с корпоративными физиономиями мне хотелось в последнюю очередь. Но если не будет другого шанса… Мартин, да, другое дело, за его спиной и с неведомыми по силе связями я бы отправился куда угодно, на любую, самую авантюрную операцию. Я ещё не пришёл в себя, но даже такой я чувствовал – могу многое.

Вокруг сверкал хрупкий хрустальный мир, сквозь который можно было не только смотреть – если понадобится, сквозь него можно было с лёгкостью пройти, оставляя позади себя брызги осколков. Я не знал тогда, что означает это чувство, и как оно соотносится с тем, что я привык считать реальностью – обычным, серым миром железобетонного леса, роняющего человеческие жизни на могилы древних цивилизаций. Мне нужен Мартин – спросить, открыться ему раз и навсегда, он был единственным, на кого я мог в этой жизни положиться. Но именно теперь, когда он был нужнее всего, я даже встретиться и поговорить с ним не мог.

Социалка показалась из-за поворота пешеходной дорожки с третьего яруса на второй. Шли годы, она не менялась, постепенно погребаемая в тени там и тут выраставших из земли двухсотэтажных башен. Скоро в её окнах совсем перестанет показываться солнце. Словно это не мегаполис разбухал вокруг неё, а это она, некогда казавшаяся мне огромной, скукоживалась от времени. Мне отчётливо стал тесен мир мелочных, но смертельных обид между молодёжными бандами, муштра учителей, усталая придирчивость классных. Даже наш с Мартином пропитанный десятилетней пылью спортивный закуток с размеров вселенной уменьшился до крошечной норы с висячими там грушами и отгороженными спаринговыми углами.

Мартина на месте снова не оказалось, мне снова не глядели в глаза, и никто ничего не говорил.

Я уселся в уголке, хмуро глядя, как какая-то приблудная молодёжь пыталась что-то такое изобразить. Борьба была неуклюжей, так, начинающий уровень. Но молодёжь собой гордилась, гордо отдувалась, поправляя расхлюстанное кимоно, а остальные взирали молча и пыл их охладить не старались. Вообще-то Мартин всегда говорил, что на поединок нужно выходить с чистым сердцем и душой чистой, как утренний рассвет. У нас в Европе чистый рассвет нынче можно встретить разве что в Чернобыльской Зоне. Вот и поединки такие выходят. Напоказ. А должен он быть нужен только тебе да твоему противнику, третьему здесь нет места.

Мартина нет, и уже кажется, словно никогда не было.

Звонок ай-би прозвенел, когда я уже собирался уходить. Чёрт с ним, сегодня ещё время терпит. Но если завтра он не появится…

– Слушаю.

– Это Майкл?

– Да.

– Это вас из онкологии беспокоят. Доктор Сазерленд. Мы с вами ещё не успели поговорить…

– Да, доктор, медсестра мне сказала, что вы будете…

– Да. Э-э… неважно. Только что мне сообщили – состояние вашей матери значительно ухудшилось. Острая полиорганная недостаточность. Санация сдерживает процесс, но даже на экстренном диализе ваша мать не сможет долго продержаться.

– Доктор, не тяните, что с ней, и что вы советуете делать?

– Я знаю, вы не слишком свободны в средствах…

– Что нужно?

– Ей срочно нужна пересадка хотя бы одной почки и участка печени. Если этого не сделать, то до полноценного штамма стволовых она не доживёт. Я уже справился в банке – законсервированные органы нужной группы есть в наличии, я даже могу взять на себя смелость пробить вам льготный ценовой диапазон, есть специальные программы…

– Сколько это стоит?

– Если мне всё удастся провести – порядка восьмисот тысяч евро.

– Какой крайний срок внесения денег?

– Половина этой суммы нужна для передачи в банк органов. На этом рынке всегда деньги вперёд… три дня максимум, иначе вашей матери уже ничего не поможет. А так остаётся хороший шанс. Пока мы можем применить местную фаг-обработку. На неё хватит пока и тех денег, что вы перевели с утра. Но вы сами понимаете, приживаемость материала без…

– Готовьте операцию. Я достану деньги.

Нажимая кнопку завершения разговора, я уже думал, что мне делать. Квартиру у меня никто не купит – записана она на маму, да и цена ей… Ценностей каких-нибудь в доме не было. Сумма была приличной – вертолёт не купишь, а вот хороший грузовик вполне можно. Чёрт, где же этот Мартин!..

Лес остался таким же, каким его помнил Миджер. Даже глубокая ночь не остановила вакханалию постоянного движения и щебета в ветвях. Свежий ветер трепал листву, накрывая не желающий засыпать мир своим ярким пологом. Ярким он был на картинке, транслируемой в гермошлем системой сонар-анализатора.

Постепенно гасли позади сверкающие волны интерференционной ряби кроваво-красных инфрамаяков и фиолетовых ультразвуковых прожекторов. Мир снова обретал призрачную красоту ночи. Естественного звукового фона хватало, чтобы ориентироваться в пространстве. Вот птица мелькнула в кроне дерева, обдав Миджера волной трепещущего золотого ветра. Лес вокруг казался разноцветным кристально-прозрачным подводным миром, полным текучих сверкающих пузырьков и радужной форели. Настороженное спокойствие. Жизнь на грани сна.

Миджер скомандовал, и рецепторы тут же перестроились, подчиняясь сигналу нейроконтура, углубив картинку. Несмотря на отсутствие у врага рецепторов звуковых колебаний, бойцы сквада продолжали двигаться практически бесшумно, оставаясь лунными тенями отражённого сигнала эхомаяка. Только тускло вспыхивали змеи манипуляторов, скользящие в подлеске, да мерцали идентификационные фазовые решётки.

Это слитое движение сквозь лес выглядело потрясающе. Будто призраки перетекают с места на место, не замечая препятствий, не встречая преград, живя в каком-то своём мире, где не было деревьев, птиц, не было воздуха и земли. То один, то другой образ сверкал красным и зелёным – уходили информационные пакеты прямой связи. Система коммуникации воспроизводила голосовые сообщения, скользили строчки текста, мелькали на местности целеуказатели.

Пока всё было тихо. Время от времени с коротким требовательным гудком приходил запрос, и Миджер тут же указывал на всплывающей трёхмерной скан-схеме местности очередной таргетпоинт. Сдвоенное «апро, Мидж» капрала и Эла в ответ, и снова молчаливое скольжение в ночи.

Два мира – холодное скупое пространство тактической навигационной системы и расцвеченное марево сонар-карты местности – затягивали Миджера в свои сети. Он совсем уже успокоился, сосредоточенно контролируя плети манипуляторов, почти ни о чём не думая. Где его былые страхи, унесло ветром. Где он сам, былой? Затерялся в мареве информационного потока, проносящегося сквозь нейроконтур, в бестелесных голосах коротких приказов-ответов. Миджер чувствовал, как оперативная задача вытесняет его самого, и даже радовался этому. Чего хорошего, оставаться живым человеком посреди чёрного леса, живого, но уже мёртвого, готового умереть в любой миг. Чего хорошего, собственными, не дарёными чувствами постигать безумную пляску образов непривычных и чуждых.

Повинуясь приказу, манипуляторы подхватили его тело, возносясь по холодным стволам ввысь, где шелестели кроны. Это перемещение в любой плоскости и любом направлении было отголоском пустоты и полной свободы космоса. Только здесь было тесно. Очень тесно.

Колпак гермошлема послушно откинулся, унеся с собой жуткий реализм проекционных иллюзий. Они оставались за краем зрения, мерцая потускневшими образами, но теперь перед глазами Миджера плыло небо. Яркое, красочное небо Имайна. На нём царили россыпи ровных, почти не мерцающих в спокойной атмосфере звёзд. Миджер перевёл дух. Да, так было лучше, гораздо лучше.

Вдох. Выдох. Воздух уже успел совершенно остыть, став промозглым и сырым. Наверное, так тоже лучше. Эйфория виртуального мира с непривычки кружила голову, но так, говорили инструкторы, недолго и утратить контроль. Первым пропадает страх, и это хорошо. Но потом пропадает и чувство опасности. А это уже само по себе – опасность смертельная. Поэтому лучше жить со страхом, но – жить.

Эх, звёзды-звёзды, на вас молились бесчисленные наши предки, но что вы дали человеку, став для него нежданным и на самом деле чуждым домом. Человечество затерялось на просторах Галактики, пытаясь убежать от страха былого, но лишь приобретя взамен страх грядущего.

Война вернулась к человеку, сколь бы он ни мечтал от неё спрятаться. Спасись сам, но ещё лучше – спаси других, вот что стало девизом выживания человечества как вида. Где же Соратники, что избавили нас всех от гибели, но тем самым только заклали на новые жертвы. Сейчас, под светом близких звёзд, под холодным ветром, Миджер имел право спрашивать у великих всё, что хотел.

Увы, никого вокруг не было. Да и где они, эти Соратники… стали ещё одной легендой? Остались тенями утерянной Терры? Имайн незаметно для себя из форпоста превратился в закоулок, на нём не было нужды в присутствии немногих уцелевших после Века Вне Избранных. Они тоже гибли, как и обычные люди, только поводом тому были не атаки врага, не болезни и не старость. Когда начинало умирать Человечество, умирали и они. Давно ни один из них не ступал на землю Имайна. Остался ли шанс для нас, остался ли жив хоть один Соратник? И где сейчас тот, чьими Соратниками они являлись?

Миджер всё ждал, когда прозвучит на прямой линии короткий приказ, но бесшумные тени всё скользили в подлеске, а он продолжал болтаться между ковром лесных крон и куполом неба, вдыхая ночные ароматы.

Обширный старый овраг, по которому они продолжали двигаться до сих пор, расширялся отсюда к западу, выводя к неширокой ленте безымянной речушки, к противоположному берегу которой и выходили по воспоминаниям Миджера несколько гротов, уходящих на значительные глубины до самого основания местной системы карстовых пещер. Сами сухие летом промоины говорили о том, что воде в весеннее половодье было куда уходить. А там, где просочится вода, рано или поздно сможет проскользнуть и нечто покрупнее человека.

Миджер наконец почувствовал в себе первое лёгкое беспокойство. Хорошо. Нужно спускаться.

С радостью ощутив снова под бронированными подошвами ботинок твёрдую землю, Миджер ослабил напряжённо вздрагивающие звенья манипуляторов, не спеша захлопывать гермошлем. Боковое зрение подсказывало Миджеру – сквад где-то тут, рассредоточивается, и не стоит их тревожить, спрашивая, отчего остановка. Если будет необходимо, ему сообщат. Он здесь в роли проводника, а не тактика.

Времени было почти два часа ночи, лесные птицы-звери уже почти не шумели, укладываясь спать, Миджера даже с распахнутым колпаком постепенно перестал окружать шум ветра. Наверное, в реконструкции сонара сейчас мир вокруг должен был постепенно обретать хрустальную прозрачность, и только красно-синие тени далёкого эхомаяка продолжали бы расцвечивать деревья вокруг, превращая их в лес стеклянных колонн.

Глазами смотрелось лучше. Кромешная темень и одинокие просветы между ветвей, в которые скромно заглядывали звёзды. Если так всё и пройдёт… он не огорчится. Прогулка с пикником. Только в боевом железе.

Никакая это не прогулка. Если не найдут врага они, если даже его не найдут все остальные. Он сам тебя найдёт. Только тогда уже будет поздно.

Шевеление он всё-таки заметил, мгновенно захлопнув колпак и резко обернувшись, бросая себя на средний уровень в готовности начать движение ухода. Чему-то его всё-таки успели научить. Манипуляторы придали завершению этого движения даже некоторую долю изящества.

Оценить его было кому. Расслабленно опершись на паучьи лапы манипуляторов, перед Миджером замерли силуэты двух штурмовиков. Капрал и навигатор-инженер. Плотные, приземистые, увешанные спецоборудованием их гермокостюмы казались сейчас похожими на увенчанные иглами и антеннами панцири гигантских богомолов.

– Мидж, как дела?

– Стажёр Энис ожидает приказаний.

– Хм, да. Вольно, стажёр.

В канале было слышно, как навигатор-инженер хмыкнул.

– Вот что. Двое парней отправились на тот берег, ещё двое прикрывают. Остальным я дал приказ рассредоточиться. Посидим пока тут, поговорим. Всё равно заняться нечем. Только ждать.

– Всегда это дело ненавидел.

Они оба разом раскрыли гермошлемы, вдыхая ночной воздух. Миджер тоже последовал их примеру. Уж если капрал решил передохнуть… стажёру вообще впору валиться наземь и ногами от радости дрыгать. Шутка получилась несмешная. Разговор продолжался в канале, отрывистыми фразами прямой импульсной связи. Враг не мог их «услышать». Но это не было поводом расслабляться.

– У тебя, Мидж, кто из родных служил?

– Дядя, отец. Дядя вернулся.

– Отец? Славные тут у вас порядки.

На этот раз глубокомысленно хмыкнул сам капрал.

– Ты мне скажи, когда в это время года здесь рассвет?

– Светлеть начнёт часа через три. Если вы это имеете в виду.

– Да. Просто сонары и маяки это замечательно, но видеть обычную картинку надёжнее.

Миджеру странно было выслушивать это от людей, только что двигавшихся вслепую по подлеску с грацией дикой кошки. Впрочем, им виднее.

Оба штурмовика опустились прямо на землю, разложив вокруг себя манипуляторы, поверх которых легли массивные раструбы штурмовых орудий. Ассоциации с пикником продолжались.

Трое охотников на привале. Только охота тут ведётся не на пернатую дичь, и кто из двух сторон окажется в результате добычей, ещё ой какой вопрос.

Миджеру вдруг резко расхотелось держать колпак гермошлема раскрытым. И участвовать в этих расслабленных посиделках тоже.

В этом всём было что-то жуткое. Может там, за рекой, ничего и нет, может быть, они зря притащились в такую глушь, но враг же не придуман, он не является плодом чьего-то воображения, он реален, и пусть именно их группе не суждено сегодня его повстречать, кто-то сегодня обязательно будет сражаться и гибнуть.

Миджер снова поднял глаза к небу. Если у какого-то из соседних сквадов завяжется бой, они узнают об этом без всяких средств связи, которая всё равно отключена. На этом небе займётся мерцающее кроваво-красное гало дальних огней. И это будет второй за сегодня закат.

Миджер облокотился о ближайший кривой ствол, сдвигая вперёд тяжёлый корпус импульсного ружья. Чувствительные перчатки пробежали по чуть тёплому на ощупь корпусу, слегка касаясь сенсорных участков. Манипулятор ловко перехватил игрушку, так что даже лёгкое покачивание рук из стороны в стороны повторялось раструбом и решёткой системы выведения. Миджер не успевал даже понять, это его сознание управляет этими механизмами, или они сами предугадывают, что нужно сделать. Или даже… сами командуют им.

Бред, это просто бред. Человеком нельзя управлять. Его воля останется сердцем тонкого механизма, что окружает Миджера. Ни один механизм не станет над человеком, потому что так он неминуемо станет его врагом.

Миджер вскинул орудие, прицелясь куда-то в пустоту. Не так, всё не так. Ствол послушно опустился, убираясь за спину.

– Ты, Мидж, я смотрю, совсем запутался.

Капрал и навигатор-инженер продолжали беззаботно сидеть на клубящейся звуковыми волнами траве, словно это была не боевая операция, а так, пикник на обочине Галактики.

– Я не боюсь, если вы об этом.

Они переглянулись.

– Никак нет. Я вот об этом, – перчатка неопределённо помахала вокруг. – Ты не понимаешь, что ты тут делаешь.

– Я проводник.

– Это я должен сказать, что ты проводник. А ты это должен понимать. Ты часть команды, часть нашего сквада, пусть временная, но ничуть не менее важная. Ты же сейчас стоишь тут, как будто ждёшь приказа, любого, лишь бы дали. Чтобы не стоять, а что-то делать.

– Я вас не понимаю.

– Мидж, у нас есть цель. Задача. Нам нужно думать только о ней, не о прошлом, не о будущем. Только о ней.

Миджер обернулся в лес, а потом снова посмотрел на капрала.

– Я понял. Буду думать. Только о ней.

– Вот и молодец.

Капрал подмигнул Миджеру и ещё более расслабленно отвалился в сторону.

– Ты знаешь, это обычное дело. Молодёжь боится бояться. Она думает, что это важно. Быть бесстрашным. Это совершенно не важно. Ты отказался принять скорч, видимо, думая о чём-то своём. Это нехороший признак, парень. Хотя, зря засомневался. Твой гермокостюм принудительно вколет тебе всё, что потребуется, за полсекунды до того, как ты начнёшь паниковать. И не смотри на меня так, мы не имеем права рисковать сквадом ради мальчишки с расшатанными нервами и гипертрофированным самолюбием. Ты же боялся не их прилёта, – капрал кивнул в темноту, – а нашего, нашего прибытия. Кто мы такие, по-твоему? Захватчики? Колонизаторы?

– Нет. Я всё понимаю. Сознанием. Душой не могу.

– Ничего, ещё поймёшь. Даст бог…

– Вы верующий?

– Да нет… это просто присказка такая.

С этими словами капрал захлопнул забрало гермошлема, оставшись в той же расслабленной позе, словно разом потеряв всякий интерес к собеседнику.

Однако Миджеру разговор показался не таким уж отвлечённым, было в этом напоказ расслабленном диалоге что-то, очень волновавшее командира сквада. Только он этого не хотел показывать. Что вообще скрывается за этими бездумными шутками, каменными физиономиями, холодными глазами. Миджер пытался понять и не мог.

Он всегда считал солдат регулярной армии смертниками, уже как бы и не живущими, готовыми к счастливо мгновенной или люто медленной смерти. Они спят, едят, при возможности совокупляются, совершают иные физиологические отправления. Но по приказу встают обратно в строй и стройными (идиотский каламбур) рядами идут на закланье ради людей, которых либо никогда не видели, либо любили всю жизнь, но больше ведь никогда не увидят!

Сквад, с которым повезло столкнуться Миджеру, не желал укладываться в эту схему. Где марширующие яростные колонны, где смех в лицо врага. Они смеялись друг другу, а со внешним миром вели себя абсолютно нейтрально, воспринимая врага скорее его частью, нежели собственно врагом.

Это было непостижимо. Для них скорч и правда был не наркотиком, убивающим страх, он был лишь подспорьем напряжённым нервам, лишним питанием подкорке, складывающей рефлексы техники и органики в единое целое, отправляя через нейроконтур подконтрольную единицу боевой силы в бой.

А ещё они вовсе не рвались умирать, и словно даже не рассматривали всерьёз возможность умереть здесь и сейчас.

Показалось какое-то движение. Все трое разом вскочили, распластываясь вдоль изготовленных к бою стволов. Коротко пискнули взводимые пусковые последовательности. Миджер с удивлением понял, что сам справился с ситуацией ничуть не хуже своих товарищей. И даже не дал волю нервам. Обыкновенное дело, кто-то идёт.

Сонарная сетка расцветилась вспышкой зелёного огня. Это был свой. Короткая строчка идентификатора. Эл.

Двигался он быстро, но без спешки, будто всю жизнь по ночным лесам прогуливался. Основной ствол покачивался у него в руках, но ему скорее просто было так удобнее, нежели была какая-то необходимость в непосредственном применении оружия.

– Капрал.

– Примар.

– Ситуация: форсировали реку, – только тут Миджер заметил на гермокостюме Эла специфическое эхо резонирующих на водяной плёнке звуковых волн, – выставили охранение, осмотрели два грота, чисто. Нужно выдвигаться остальной группой, не растягиваться.

– Косвенные указания присутствия врага?

– Ноуп, анализаторы молчат.

– Можно подождать рассвета, время ещё терпит. Мы прошли почти по радиусу, если начать движение с пяти ноль-ноль…

– Капрал, я говорю – двигаться сейчас. Ночью – преимущество.

– Что толку, если мы на них наткнёмся?

– Ничего. Если мы выйдем вплотную, шансов, верно, мало.

– Ок, иди, тагретпоинт – ближний берег. Боковые двойки остаются на местах.

Эл молча кивнул, обрывая цветовое мерцание визуализации канала.

Шаг-другой, и он уже сливается со всё более мутнеющим, теряющим структуру предутренним звуковым фоном. Маяки почти не прорывались сюда сквозь влажный воздух. Только инфразвуковые багровые эхопятна рябили на крупных препятствиях.

Навигатор-инженер снова сидел на земле. Словно эта сгорбленная неудобная поза была для него лучшим на свете отдыхом. Даже стоя в геромокостюме, ты чувствовал поддержку экзоскелета, как бы повисая в его клетке. Но ему нравилось так.

Капрал на этот раз остался стоять. Чуть склонив голову, он покачивался на растопыренных штангах манипуляторов, потом вдруг повернулся к Миджеру и заговорил на личном канале. Снова на языке матерей.

– Ты знаешь, Мидж. Парни рассказывали о героях, которых уже с нами нет, и никто не стал ничего рассказывать о себе. Говорят, плохая примета. Я в приметы не верю, но привычка тоже, знаешь ли. Да и было ли там каких подвигов, в моих воспоминаниях, чего выпячивать, я хотя бы жив, вот тебе и подвиг, героям же настоящим нужна наша память. Иначе они как бы и не жили вовсе. И подвигов не совершали.

Вот как я. Ведь я не всегда был капралом, когда-то был на месте Эла примаром, и секундом. А когда-то был и вовсе «рядовым необученным», стажёром вроде тебя.

Ещё злился, помню, хотел в лётные части, у меня математические способности были, но не взяли по здоровью. Ну, ты знаешь, недостаточная приживаемость нейроконтура. Только в пехтуру, и то – данные в остальном хорошие, быстро продвинусь по службе, там и нейроконтур не нужен, командуй себе.

Да только и за злость мою, и за много ещё что… в общем вышло всё на самом деле так, что нарочно и не придумаешь.

Нас сбросили десантом на один холодный астероид, где засел враг, и нам непременно нужно было их оттуда выбить, а применять термоядерные заряды отчего-то запрещали. Ну, сбросили нас, а потом случилось интересное. Наша капсула была то ли подбита, то ли просто какие неполадки двигателя случились… в общем, ухнули мы всем составом в открытое пространство. Когда очнулись от перегрузки – никого вокруг, а мы несёмся в самое сердце роя. Связь вроде работала, только ни ответа, ни привета.

Через пару часов нас ударило об один из осколков. Мы тогда буквально как сегодня, только-только успели наболтаться друг с другом вволю. Удар пришёлся на середину чьей-то фразы. Пламя в вакууме красивое, только недолгое, да и гореть просто так там ничего не станет.

Я остался один, с раздробленными костями, посреди чёрной ночи, расцвеченной огнями звёзд. Сонар в вакууме не предусмотрен. Так что я лежал в темноте и тишине, и думал, что как было бы замечательно, чтобы появился сейчас враг, а я хотя бы смог ему рассмеяться в лицо. Глупость, а что поделаешь. Когда ты знаешь, что выжил только чудом, что товарищи твои погибли, что никто тебя здесь не найдёт и что тебе придётся здесь лежать сутки, трое, четверо, пока не начнётся агония – нет, не от удушья или кровотечения, гермокостюм рассчитан на многое, он не даст тебе просто так умереть – оттого, что организм всё-таки, минуя все антиблокады и питательные вливания начнёт отключаться целыми органами, начнут отекать лёгкие, откроется снова кровотечение из распоротой печени, а потом медленно, в удушье и ужасе, начнёт мутиться сознание.