Текст книги "Дмитрюк. Художественная повесть"

4 глава

Целый день внутри меня росло беспокойство.

Знаете, будто ушёл из квартиры, а утюг не выключил. Возвращаешься обратно, с умным видом осматриваешь квартиру и, довольный как слон, уходишь, что всё проконтролировал.

Но, я понимал, что сегодня я не мог включить утюг в квартире, потому, что самой квартиры у меня и утюга в ней не было. Было тревожное чувство, что я что-то забыл, что-то упустил.

Обычный день проходил по обычному расписанию.

Обед, приём лекарств.

Сон после обеда.

Приём лекарств.

Таблетки и порошки принимались сразу после приёма пищи и выглядели однообразно. Выстраивалась длинная очередь, ты подходил к стойке дежурного врача, открывал рот, и тебе высыпали истолченные таблетки и гору порошков. Гора зависела от степени заболевания и курса лечения. Многие пациенты пытались спрятать порошок за губой (что дети малые, ей богу), а потом сплюнуть в туалете, но таких быстро вычисляли и они с недовольным видом полоскали рот водой и глотали. Самое неприятное в этой процедуре было то, что после глотания порошка каждый пациент должен открыть рот, куда заглядывал дежурный врач. Иногда казалось, что в некоторые рты сейчас врач залезет с ногами и фонариком, и пропадёт там навсегда.

К вечеру я организовал небольшой турнир на звание чемпиона одиннадцатого отделения по нардам. Участников было трое: я, Петя и Эдик. Мы с увлечением проводили время, играя «на победителя» с записью очков и побед. Всё так же по коридору гуляли «психи». Петя, разозлённый проигрышем в полуфинале, ушел от нас смотреть фигурное катание. Большинство отделения в тот вечер сидело в столовой перед телевизором.

С нескрываемым интересом к нашему столу подошёл Антон (вечерами некоторых пациентов пятой палаты отпускали погулять по общему коридору под присмотром санитаров). Он явно обрадовался, увидев меня, и уверенно заговорил:

– Сегодня ночью я прервал череду неудач, и мне удалось поспать, но не так качественно! Мне не удалось выспаться полностью, но я немного поспал. И это факт, а не реклама!

– Привет, Антон. Я рад за тебя, продолжай в том же духе.

– Этой ночью мой правый глаз не выспался, спал только левый. А все мои предыдущие попытки уснуть заканчивались полным нулём.

Эдик махнул рукой, словно закрывая Антону рот, и спросил его:

– Антоша, расскажи нам, как пользоваться нивелиром.

Антон сразу преобразился, машинально руками делая движения, словно снимая с себя невидимый рюкзак:

– Значит так, нивелир – это геодезический инструмент для нивелирования, то есть для определения разности высот между несколькими точками земной поверхности. Нивелиром могут пользоваться только технически образованные люди, прошедшие специальное обучение.

То, что произошло в дальнейшие пять минут, лично я не могу объяснить. Антон вытащил из воздуха воображаемый нивелир, словно вытаскивал его из заводского чехла. Установил треногу и поставил на неё прибор. Заглядывая одним глазом в невидимую оптику, приговаривал:

– Так, для приведения нивелира в рабочее положение мы крутим подъёмные винты подставки, а для точного горизонтирования визирной оси при взятии отсчёта мы крутим элевационный винт.

Антон говорил уверенно, бегая вокруг воздуха, и в некоторых случаях я заметил, что он переступает, чтобы не задеть треногу и не повредить любимую технику.

Грозный окрик санитара прервал лекцию Антона:

– Антон, быстро в палату. Время прогулки закончилось. Другим тоже надо погулять.

Прекрасная техническая презентация нивелира растаяла, словно утренний туман. В одну секунду Антон снова превратился в ослабленного пациента пятой палаты и уныло пошаркал тапками в сторону санитара.

Я сидел остолбеневший и нервно перебирал кубики в руке.

– Что это было, Эдик?

– Это Антон, я его хорошо знаю. Весной, после приступа, я пролежал с ним в пятой палате три недели. Антон – бывший геолог, очень образованный и начитанный человек. Во время экспедиции в Хибины он проснулся ночью в палатке от того, что какая-то тварь сидела у него на лице. Он закричал, и она его укусила прямо в глаз. У него случился анфилактический и психологический шок. После экспедиции, уже дома, у Антона произошло сильнейшее обострение, бессонница и страх уснуть. Был госпитализирован и находится на лечении четвёртый год.

– Ничего себе, как бывает в жизни. Четвёртый год! Одна секунда в жизни, и ты уже на том берегу, бескрайнем и страшно фантастически пустынном.

– О! Я раньше об этом тоже не думал, до первого приступа. Я был здоровым и счастливым молодым человеком. В двадцать лет он пришёл ко мне первый раз.

– Кто пришёл?

– Бог Огня. Он приходит примерно раз в пять лет. Не знаю, почему он выбирает меня. Я читал, что есть такая редкая болезнь, обострение потаённых чувств. Но в этом году он пришёл дважды. Весной я чувствовал его приближение, и сам обратился за помощью. А вот то, что случилось вчера, я и сам не понял. Всё произошло очень быстро.

– Эдик, а как это происходит?

– Тебе зачем?

– Эдик, я писатель. Прохожу здесь обследование и собираю материал для новой книги.

– Ага! Теперь мне понятно. А я ещё хотел спросить тебя, что ты здесь делаешь?

– Эдик, что случилось с тобой вчера?

– Ну что, пришёл домой после работы. Было шесть вечера. И я сразу почувствовал, что в квартире не один. Такое чувство было, что вроде всё на своих местах, и кресло, и диван, и стенка, но я же вижу, что у всех вещей поменялся объём. Начинаю обыскивать комнаты, ванну, туалет. И понимаю, что всё вокруг, и вещи, и стены наполняются газом, и вот-вот произойдёт взрыв. В это время приходит жена, я ей начинаю рассказывать, а она идёт на кухню, говорит, сейчас я тебе чаю хорошего сделаю. И я отчётливо слышу, как она поворачивает ручку на плите и с ужасным шипением, разрывающим мои барабанные перепонки, из труб начинает выходить газ. Жена щёлкает зажигалкой, и дальше не помню. Взрыв в голове, жар, и приходит Бог Огня.

– Эдик, как он выглядит?

– А ты не боишься?

– Чего?

– Это сильные и властные сущности или существа, без разницы как мы их называем. Для нас они боги. С ними бесполезно бороться или противостоять.

– Эдик, а как ты думаешь, что это на самом деле?

– Не знаю, это не для человеческого понимания. Есть вещи, которые нам нельзя знать, и ни к чему. Сойдёшь с ума, точнее сведут. Я лично не хочу, я заглядывал за край, стоял на этой ленточке. Там очень страшно, вечно страшно. И очень холодно.

– Ничего себе!

– Вот, например, Дима из нашей палаты. Работал крановщиком, жена красавица, двое детей, семья отличная. Счастливый человек был. На стройке уронил плиту бетонную. Не его вина была, закрепили неправильно, но он поторопился и не проверил. Плита упала на двух его друзей. Оба на месте, насмерть. Они вместе учились, вместе женились и работали вместе. Потом из кабины монтажники на поясах его спускали без сознания. Он там, на высоте, в кабине, сразу как увидел, что произошло, поседел за одну секунду и сошёл с ума. Он потерял сознание, и пока оно к нему не возвращается. Врачи лет шесть уже пытаются что-то с ним сделать. Он никого не узнаёт, ни родственников, ни детей. И очень боится умереть. Секунда в его жизни, до и после.

– Эдик, если честно сказать, я просто в шоке. Одно дело, когда смотришь, как они пускают слюни в тарелку с супом. Причём в твою тарелку, когда он тянется за хлебом, и другое, когда понимаешь, что случилось с ними. Точно, как в народе говорят, если бог хочет наказать, то он лишает разума.

– А что с Богданом случилось? На него редкая зараза напала.

– Да, у Богдана, словно наказание за что-то. Но там другая боль. Они живут вдвоём с матерью, недалеко отсюда. В посёлке одном, там часть стоит, аэродром военный. Мать работала всю жизнь на заправщике. И я слышал, что она беременная (!) прибежала на работу подменить пьяного сменщика и случайно разлила какое-то опасное топливо, гептил, что – ли. Название не так важно, главное, что она потеряла сознание и больше часа пролежала в этой кислотной луже. Она была на последнем сроке беременности (куда ты поскакала с животом, на работу её, видите ли, позвали, зла не хватает). Случайно её увидели, срочно в госпиталь, и там делают кесарево сечение. Вот так родился Богдан. Но это ещё не всё. Мать иногда забирает его отсюда, подержит неделю дома, и обратно сдаёт на два – три месяца. По закону так можно делать. А по какому закону и что делать в этой жизни Богдану?

– Эдик, спасибо. Ты такие вещи мне рассказал. Я словно обратную сторону Луны увидел. Будто из зеркала посмотрел на наш хрупкий мир.

– Да, пожалуйста. Здесь редко встретишь интересного собеседника. Я здесь ненадолго. Тамара Наумовна обещала, что неделю, не больше. А ты насколько?

– Эдик, слушай, а я даже и не знаю. Нужно спросить будет.

– Не волнуйся, они тебе сами скажут. Здоровых людей они не держат. Посмотри, какая подгорелая каша из человеческого сознания вокруг.

Наш разговор прервал крик дежурного врача:

– Отделение, отбой. Расходимся по палатам, готовимся ко сну.

Я сложил нарды и пошёл сдавать их санитару. Тот сидел за перегороженным столом у входа в пятую палату.

– Вот нарды, спасибо, поиграли.

– Ага, молодец. Положи в шкаф.

– Завтра, чья смена? Завтра Алексей придёт на сутки?

– А тебе зачем?

– Алексей обещал мне кроссворды принести (соврал я), и рассказать про нашу первую школу. Мы в ней вместе учились, правда, в разные годы.

– Алексей завтра не придёт и ничего тебе больше не расскажет. Он умер.

– Как умер? Когда?

– Три дня назад. Пришёл со смены домой и умер. Сегодня похоронили.

У меня задрожали руки, и нарды с грохотом упали на пол. Коробка раскрылась, и шашечки покатились по всей палате. Так, наверное, в тот момент разбежались мысли в моей голове.

На следующий день всё было плохо.

Самочувствие, настроение и мысли.

Кто-то подкрался к моему душевному равновесию. Сам хотел поиграть, и вот приближается финал игры. Или это только начало?

Смерть Алексея потрясла меня. Человек, которого я видел буквально два дня в своей жизни, оказался одним из тех, кто прошёл рядом с моими шагами. Пересеклись на несколько минут разговора и такой расход. Что он хотел мне рассказать? Я начал до мелочей вспоминать наш последний разговор. Помню имя, которое он мне назвал – Дмитрюк. Этот страшный и таинственный пациент. Главврач больницы, который пропал вместе с Дмитрюком. Алексей явно знал больше, и. возможно хотел мне это рассказать. Его словно прорвало тогда, словно все эти годы он искал собеседника, и, возможно его самого никто не слушал, как когда-то он сам не услышал своего друга.

А может ли это быть совпадением, что он умер сразу после того, как рассказал мне про Дмитрюка? Всё может быть. Перенервничал, разволновался и сердце не выдержало. Так ведь я даже не знаю причину смерти. Может уже и не важно, человека то уже нет в живых. Или важно?

Нужно у кого-нибудь спросить, задать вопросы. У кого? У Тамары Наумовны? Странные вопросы у пациента своему врачу. Хотя в этой больницы много странного. Когда происходили события, описанные санитаром? Я даже примерно не знаю. Как же это всё мне стало интересно.

Вдруг я вспомнил, как Алексей настойчиво советовал мне не играться в «психа», Говорил, что пациенты ему такое рассказывали, что врачи не знают. Он явно хотел со мной этим поделиться. Он долгие годы ждал пациента, который вынесет правду из стен психиатрической больницы. Но что это за правда? И кому она поможет?

Эдик! Точно, Эдик!

Я не спрашивал его про спецблок. А он знает наверняка. У него что ни спроси про здешних обитателей, то Эдик знает всё. Он знает и понимает суть.

Я лежал на своей кровати после обеда в тихий час и не мог уснуть. Вопросы терзали меня. Эдик сейчас проснётся, и я спрошу у него, что он знает про пациентов спецблока и про пропавшего без вести главврача больницы.

В этот самый момент Эдик повернулся на своей кровати, и прошептал:

– Позови врача, срочно! Мне плохо! Позови врача!

Я увидел его горящие пламенем глаза и метнулся к дежурному врачу:

– Срочно, в первую, Эдику плохо.

Надо отдать должное, врач моментально ринулся в палату. Через пять минут вокруг Эдика уже крутились два врача и санитар, ощупывая и осматривая Эдика. Тот лежал без сознания, когда прибежала Тамара Наумовна. Суета была неимоверная, и я только услышал её голос: « О, господи! Температура сорок. Быстро полтора куба амфе… (я не расслышал названия лекарства) внутривенно, баллон и в реанимацию. Поднимайте реаниматолога, он горит на глазах». Через две минуты Эдика на каталке увезли из отделения. Дверь снова захлопнулась.

Я начал понимать, что схожу с ума. Так стоп, это уже слишком. Быстро побежал в туалет, открыл воду и подставил голову под струю холодной воды. Стал представлять себе бескрайние ледяные поля Арктики, снежные вершины Памира и холодные ветра Атлантики. Холодно! Холодно!

Так, больше никаких вопросов, никаких размышлений. Было такое чувство, что кто-то подключился к моему мозгу, и играется с ним, включая тумблеры и добавляя, или уменьшая, громкость восприятия реальности. Нужно умыться и идти вместе со всеми смотреть фигурное катание. Вечером поужинать, лечь спать, проснуться утром и записаться на приём к врачу. Мне срочно нужна помощь врача-психиатра. Срочная медицинская помощь. Но только завтра, спокойно и по расписанию. Иначе, всё это может очень плохо закончиться.

Перед отбоем я попросил у дежурного врача обычного снотворного. Он посмотрел в мои записи и спокойно выдал мне две маленькие синие таблеточки, которые раскрошил и высыпал мне в рот перед отбоем.

Душевные переживания, накопившиеся за целый день, были безжалостно раздавлены действием таблеток. Едва я успел вытянуть ноги на кровати, как мгновенно провалился в упоительный сон.

Резко проснулся от того, что кто-то выл в палате.

Вой был громкий, безнадёжный и сиротливый.

Я откинул одеяло с головы, и увидел Петю. Петя сидел на кровати и выл, как умирающий волк, попавший в капкан. Лицо Пети и стены палаты были покрыты кроваво-красным отблеском мерцающего света. Первая мысль – галлюцинации, вызванные снотворным.

Я крикнул: «Петя! Петя!».

Он даже не повернулся в мою сторону, медленно поднял руку, показывая в сторону окна. Я подскочил с кровати и остановился, потрясённый зрелищем.

Здание спецблока, в тридцати метрах от нас, было охвачено огнём. Полыхали оба этажа. Стёкла между решёток полопались. Несколько горящих факелов в виде человеческих тел висело на решетках. Огонь игрался языками пламени, и казалось, что сгоревшие тела шевелятся и пытаются отогнуть решётки.

Смрадный запах накрыл нас, проснувшиеся пациенты бросались на пол и ползли в общий коридор. Началось человеческое безумие – прибежали врачи и санитары с других отделений. Нужно было собрать больных на другой стороне нашего корпуса, где окна выходили во внутренний двор больницы. В общем коридоре на полу вповалку друг на друге лежали «психи». Санитары вытаскивали больных из-под кроватей, а те мёртвой хваткой цеплялись за ножки привинченных кроватей, брыкались и кричали от страха.

Вокруг была паника живых тел и запах смерти и горелого человеческого мяса.

Я сел на кровати, обхватил голову руками и пытался вспомнить, как я иду в детстве по лугу, падаю в траву и валяюсь среди цветов и одуванчиков. Жужжат пчёлы, трещат сверчки, а я встаю и бегу до уличной колонки. Нажимаю одной ручонкой на рычаг, нагибаюсь и пью обжигающе холодную воду. Подставляю ноги в шлёпанцах под струю воды и с замиранием сердца ловлю счастливые мгновения детства.

Утром после завтрака, как обычно, все выстроились в очередь за лекарствами. Во всех палатах, на нашей стороне коридора, окна теперь были замазаны краской почти до верха и пациентов снова распределяли по своим местам.

Антон, при входе в свою пятую палату, остановился и громко сказал:

– О! Как на том здании было, краской замазали. Ну, всё! Мы следующие!

Тишина была гнетущая. Всех пациентов в обязательном порядке собирали в столовой и включали на целый день мультфильмы. Прогулки на улице были отменены. Часами никто не разговаривал, гнетущая тишина в отделении прерывалась криками врачей с вызовом записанных на процедуры, подъемами и отбоями и приёмами пищи.

Через три дня появился Эдик. Это уже был не тот человек, с которым я разговаривал несколько дней назад. Я радостно окрикнул его в коридоре, а он повернулся и посмотрел на меня пустыми глазницами, словно слепой. Глаза у него были сильно воспаленные, опухшие, зрачков почти не видно.

Я отшатнулся и машинально спросил:

– Ты меня помнишь? Это я, Роман. Что с тобой случилось?

Абсолютно механическим голосом он ответил:

– Я тебя помню, ты меня не помнишь. Я всегда был такой раньше.

Эдик отвернулся от меня и пошёл по коридору. Вдруг остановился и сказал, обращаясь в пустоту:

– Никогда не заглядывай за край. Они не любят, когда за ними подсматривают.

Прошла неделя после страшного пожара. Во время ночных разговоров дежурных врачей и санитаров я понял, что во время пожара заживо сгорели все больные, содержавшиеся в спецблоке и ночной санитар. То есть все люди, находившиеся в здании. В живых остался только дежурный врач, зашедший в спецблок на ночном обходе. Он получил страшные ожоги и, как оказалось, был свидетелем начала пожара.

Моя кровать находилась на входе в палату, и до меня в ночной тишине долетал шепот обсуждений трагедии в коридоре между врачами:

– Ты представляешь, говорят, что санитар облил себя бензином и поджёг. Дежурный его пытался потушить, началась борьба, и тот ударил ногой открытую канистру.

– Как он принёс канистру с бензином?!

– Я не знаю.

– Не представляю, что там было. Ад кромешный.

– А те, получается, видели через решётки, что делается.

– Крик был ужасный. Жуть, в – общем.

Я накрывался подушкой, затыкал уши, срочно рылся в памяти и бежал через бабушкин огород на луг. Бежал по высокой траве, не останавливаясь и не оглядываясь. Так было легче.

Вскоре отделению разрешили прогулки на улице, но все отказывались. На улице ещё витал запах смерти, а здесь пациентам было тихо и спокойно. Не помню как, но мне удалось уговорить Петю прогуляться. Когда мы уже оделись, к нам подошла Тамара Наумовна и спросила:

– Ребята, нам на улице нужны помощники. Мусор собрать и выкинуть из старого здания. Можете помочь больнице?

Она внимательно посмотрела в глаза Пете:

– Петя, ты как себя чувствуешь?

– Хорошо, Тамара Наумовна.

– Ну, вот и прекрасно, там аккуратно, пожалуйста. Не пораньтесь и не торопитесь. С вами будут врачи и помощники с других отделений. Скучно не будет.

Дежурный врач вывел нас на улицу и повёл за отделение. Только сейчас я начал понимать, куда нас ведут. Мы вышли из-за угла, и я увидел обгоревшее и разрушенное здание бывшего спецблока. Мрачное пепелище сгоревших тайн и человеческого безумия. Решетки и двери были спилены, с разных окон выбрасывали мусор. Было довольно много народу, и врачи, которых я видел раньше на разных процедурах и такие же, как мы, помощники.

Нас с Петей провели по первому этажу, который уже был частично убран, и поставили разбирать мусор в большой комнате в самом конце бывшего коридора. Петя с удивлением рассматривал стены, потолок и вид из окна в хвойный лес.

Он потрогал стены и заговорил:

– Я здесь был, я точно здесь был. Это был кабинет психолога. Вот здесь была решетка, меня туда заводили и привязывали к кровати. Подключали всякие проводки, а вот здесь был большой стол с аппаратурой и сидел врач, нажимал на кнопки и спрашивал у меня разные вопросы. Я помню это очень хорошо. Здесь я начал вспоминать. Да, здесь я начал вспоминать! Я их не убивал, точно. Я начал рассказывать врачу, а он прервал меня и щёлкнул тумблером. Вот так! Щёлк! Щёлк! У меня тогда начало жечь в спине, я сказал ему, что очень жжет. А он засмеялся и сказал, потерпишь. Я тогда отключился, и когда очнулся, то подумал, что всё это мне приснилось. И уже потом нащупал у себя вот это.

Петя повернулся, задрал одежду и на позвоночнике я увидел длинный, сантиметров десять шрам. Будто раскалённый штырь загнали под кожу и он зарос там и затянулся.

– Ещё говорили, что раньше здесь был кабинет главврача этой больницы, когда её только построили. Он пропал без вести. Его звали Александр Валентинович. Он навсегда исчез на территории своей больницы. Да, это я хорошо помню. В этих стенах я сразу начинаю всё вспоминать. Они изучали меня здесь как курицу.

Я с волнением слушал Петю, подметал метлой мусор и складывал в мешок. Только сейчас до меня дошла мысль, что я так хотел попасть в это отделение без номера, и вот я здесь. Я хотел узнать про пропавшего врача, и это оказалось правдой. Оставался Дмитрюк, этот таинственный пациент спецблока Северной областной психиатрической больницы.

Сюжет для книги был готов, я нашёл то, что хотел найти. Услышал то, что хотел услышать. Теперь я был готов написать книгу и встретиться с издательством.

Мысли писателя пахнут чернилами!

Творческие крылья распахнулись и я, вернувший сам себе уверенность, начал разбирать обгоревший и треснувший подоконник под большим окном. Петя в это время потащил мешок с мусором на улицу. Остатки дерева легко поддались, и под ним я, с удивлением, увидел лист железа, словно кто-то прикрыл им стену под подоконником. Я поднял лист и увидел старую металлическую коробку, замурованную в толщине стены. Под крышкой лежал пакет. Осторожно я развернул пакет и вытащил из него толстую тетрадь. Взял тетрадь в руки, и замер. На первой странице аккуратным почерком было написано:

«Личные записи главного врача СОПБ Марченко А. В.»