Текст книги "Дмитрюк. Художественная повесть"

8 глава

21 мая 1916 года.

Юго-Западный фронт Русской Императорской армии

Весной 1916 года Русская армия готовилась к большому наступлению в Южной Галиции. Австро-венгерская армия закопалась здесь в землю и создала глубокую оборону, в несколько полос. Оборона состояла из трёх линий окопов, длиной до двух километров. Кругом были оборудованы опорные узлы. Все подступы простреливались с флангов, на всех чуть заметных высотах для пулеметчиков были оборудованы доты и бетонные колпаки. Перед окопами тянулись проволочные заграждения. На некоторых участках сквозь проволоку пропускался ток, устанавливались мины или были подвешены бомбы.

Две воюющие армии разделяло большое поле, изрытое воронками от снарядов и усеянное догнивающими трупами людей и лошадей. В одной из таких воронок находилось трое: капитан Ерохин, рядовой Дмитрюк и мёртвый австрийский офицер, скончавшийся минуту назад от тяжёлого ранения. Огромный осколок австрийского снаряда, размером с ладонь, перебил ему позвоночник и торчал в спине окровавленным железом.

Капитан Ерохин ругался:

– Вот чёрт, это ж надо было так вляпаться. Чуток не успели проскочить. Что с ним? Сдох, собака? А ты, рядовой, молодец, меня оглушило, а ты обоих сюда стащил. Ему эта воронка могилой будет, а вот нам нужно выбираться.

Ночью они вдвоём перешли линию фронта и удачно взяли в плен офицера австрийской армии. Тот оказался штабным курьером вражеского штаба и имел при себе запечатанный сургучной печатью конверт. Особого сопротивления он не оказал, точнее не успел. Да и кому сопротивляться? Капитан Ерохин был ростом под два метра и необычайно силён. Казалось, что он может задушить человека двумя пальцами.

Ерохин одним ударом ребра ладони вырубил австрийца, а когда тот пришёл в себя, то оказалось, что двое русских тащат его со связанными руками и кляпом во рту по минному полю. Брыкавшийся пленный отнимал много сил, мог развязаться и поднять шум, и капитану пришлось ударить его ещё раз. Австриец затих, но тащить его снова стало труднее. Путь в двести метров занял два часа и наступил рассвет, а пленного нужно было живым доставить в штаб. Он мог бы рассказать намного больше, чем запечатанный пакет.

Австрийцы заметили ползущих по полю русских, и открыли огонь из пушки опорного пункта. Первый же выстрел взорвался буквально в десяти метрах. Капитана ранило в ногу, и он не мог больше ползти, и тем более бежать.

– Посмотри, сколько до наших окопов осталось?

Дмитрюк осторожно подлез до края воронки и выглянул:

– Саженей сто, ваше благородие. И как назло, тумана нет. Каждое утро в окопах света белого не видно, на штыки натыкаешься (Дмитрюк смачно выругался), а сегодня, чёрт подери, ясно как никогда.

– Неплохо. Австрийцы, если увидят, что мы еще живые, обязательно захотят проведать. По их траншеям сюда недолго попасть. Пусть пока думают, что мы уже на том свете.

Капитан вытащил нож, расстегнул на трупе гимнастёрку и отрезал от нательной рубахи мертвеца большой кусок материи. Сам перемотал себе ногу, и, сдерживая нарастающую боль, приказал:

– Сейчас оставишь свою винтовку мне, возьмёшь этот пакет и по моей команде ты побежишь к нашим позициям. Это приказ! Ты должен доставить пакет в штаб. Лично, ты понял меня? Доложи там по форме, что если наступать прямыми ударами по центру, то есть опасность попасть между постами в «мешки». Пусть примут к сведению. Запомнил? И ещё. Я так думаю, что австрияки предполагают, что мы живые и попытаемся рвануть по короткому пути. Думаю, что пушка нацелена именно туда. Поэтому, сначала беги в сторону левого угла поля, а потом, когда услышишь выстрел – резко вправо. Если есть бог на свете, то он тебе поможет. С богом!

Дмитрюк отдал винтовку, спрятал пакет за пазуху и посмотрел на капитана. Потом залез в сапог и вытащил один винтовочный патрон: «Ваше благородие, на всякий случай, так, чтоб не пригодился».

– Отставить лишние разговоры!

Ерохин, заткнул за пояс револьвер, проверил винтовку и с трудом подполз до края воронки. Потом всё-таки взял из рук Дмитрюка патрон и положил себе в карман.

– Пошел, родной! Скачи галопом.

Дмитрюк выскочил из воронки и побежал, что есть мочи. Он бежал так, как приказал капитан – в сторону, налево, и через секунду услышал выстрел из пушки. Ударной волной от взрыва снесло фуражку с головы. Засвистели пули, и одна прожужжала совсем рядом. Он резко повернул вправо и прыгнул в очередную воронку.

Задыхаясь от напряжения, он услышал крик из русских окопов:

– Браток! Слышишь, браток? Ты живой?

– Живой я, живой, братцы! – откликнулся Дмитрюк.

– Мы сейчас им дадим огня прикурить, а ты зайцем беги к нам. Готов?

– Готов!

– Огонь!

По этой команде русские открыли беспорядочную стрельбу по австрийским позициям. Дмитрюк вскочил и снова побежал. Со всего размаху, чуть не споткнувшись о бруствер, он резко прыгнул, больно ударился об бревно и упал на дно русского окопа. Лёжа на земле, тяжело дыша, он вытащил запечатанный пакет и прижал к груди.

Восторженное «Ура!» полетело над русскими позициями. Солдаты в окопах обнимались, свистели и улюлюкали в сторону неприятеля. Радость была колоссальная.

К Дмитрюку, по окопам, пробивались два офицера и наводили порядок:

– Быстро всем по местам! Усилить наблюдение!

Дмитрюк отряхнул от пыли гимнастёрку:

– Ваше высокоблагородие, докладываю. Пленный погиб при обстреле, капитан Ерохин тяжело ранен и самостоятельно не может передвигаться. Приказ капитана Ерохина передать пакет в штаб фронта. Также капитан обязал меня сообщить про скрытые точки противника.

Дмитрюк подозвал одного офицера к краю окопа и стал показывать замаскированные доты и возможные ловушки для наступающей пехоты. В это время другой офицер распечатал пакет и вытащил из него несколько машинописных листов и карту с обозначениями.

– Бесценные сведения, рядовой Дмитрюк! Отправлю генералу на вас представление к награде. А пока занимайте позицию в окопе и готовьтесь! Утром, возможно, получите приказ о наступлении.

– Ваше высокоблагородие! А как же капитан Ерохин? Он раненый, ждёт помощи. Если его не вытащить сейчас же, то австрийцы могут подобраться и захватить его в плен.

– Отставить разговоры! Капитан Ерохин выполнил задание и, как офицер, должен понимать обстановку. Я не могу сейчас рисковать людьми, и тем более поднимать бучу в преддверии наступления. И так этой стрельбой мы привлекли внимание противника. Не вам рассуждать, рядовой! Приказываю занять позицию и ожидать дальнейших приказов. И приведите себя в порядок, где ваша фуражка, солдат, и ваша винтовка?

Дмитрюк недоверчиво посмотрел на офицера, словно ожидая, что тот просто разыграл его и сейчас прикажет поднять людей на спасение капитана. Но, осёкся, увидев непреклонное выражение лица. В это время со стороны поля послышались выстрелы. Стреляли из револьвера, а потом несколько винтовочных выстрелов.

Мысль пришла внезапно и уверенно.

Он даже не успел осознать свою мысль до конца, как вскочил на стенку окопа, перепрыгнул его и побежал в сторону австрийских войск. Дмитрюк ждал, что вот-вот сейчас начнётся стрельба, и он упадёт, как подкошенный. Он бежал навстречу смерти, и, не встретившись с ней, скатился кубарем в воронку к капитану Ерохину.

Тот сидел, зажав винтовку между коленей. Ствол винтовки упирался в подбородок. Ерохин держал в руках маленькую иконку и молился. С правой ноги был снят сапог и размотана портянка. Палец ноги лежал на спусковом крючке. Левая, раненая нога, сильно раздулась и сочилась кровью сквозь обмотанные тряпки.

– Здравия желаю, ваше благородие! Рядовой Дмитрюк ваше приказание выполнил.

– Ох, ты господи! Виктор, тьфу, напугал. Ты откуда? Где пакет?

– Всё в порядке, пакет доставлен подполковнику Камолову. Лично в руки. Сам удивился, но его высокоблагородие в окопы прибежал меня встречать.

– А сюда чего вернулся, а?

– Когда бежал отсюда шибко, то фуражку от ветра потерял. Подполковник приказал, что бы я привёл себя в порядок. Завтра, возможно, наступление будет. А куда я в наступление без своей фуражки и винтовки?

В глазах капитана Ерохина засветилось человеческое счастье умирать вместе.

– Ну что, Виктор, вместе погибать веселее? Ну, ты даешь, солдат! От кого-кого, но, признаюсь, от тебя ожидал. Почему с тобой в разведку и пошёл.

Дмитрюк с удивлением посмотрел на голую ногу капитана. И тот, словно стесняясь своего решения, начал быстро одевать сапог.

– Да вот, понимаешь, портянку решил перемотать. Что-то ногу натёрло, неприятные ощущения были.

– Понимаю, ваше благородие! План у меня такой есть. Закидываю вас на плечо и перебежками к нашим окопам. Там ждут, особенно подполковник Камолов будет очень рад меня видеть. Что с оружием, я слышал выстрелы?

– Австрияки, двое! Смотрю, полезли из траншеи, ну, этих двоих вроде бы застрелил. А там, кто его знает, может, кто и за подмогой побежал. У меня патроны кончились, вот только один и остался. Твой, на всякий случай.

Капитан подтянулся поближе к Дмитрюку, и спросил, глядя в глаза:

– Ты зачем за мной-то прибежал? Смертельно знать хочется, не откажи в праве.

– Да точно и сам не знаю, ваше благородие. Может, то, что русский офицер вы на самом деле? Я в разведке вас видел, и то, что за спинами солдатскими никогда не прячетесь. А еще, может, вспомните, как год назад, когда я на фронт прибыл, и на пункте сбора братья Ивановы меня здорово избили и хлеб мой украли. А вы тогда за новобранцами прибыли и братьев лично перед строем дубиной отлупили. А потом вы еще мне хлеб из своего вещмешка отдали.

– Так это ты там был? Случай помню, а вот тебя не помню. Сколько тысяч вас было! Помню ещё потому, что Ивановы пропали без вести, прямо в лагере. Написали записку, что уходят к австриякам, потому, что над ними здесь офицеры издеваются. Меня потом в штаб вызывали, думал, что снимут с должности. Нет, всё правильно, говорят, сделал. Полковник руку пожал. Да, точно помню, братья пропали без вести.

– Так точно, ваше высокоблагородие! Братья Ивановы – дезертиры и предатели! (Дмитрюк еле заметно усмехнулся, вспоминая, как следующей ночью медленно засыпал землёй связанных и ещё живых братьев в свежей могиле). И ещё! Ты же сказал мне, что если есть бог, то я добегу. Я видел его, бог там, на поле, ждет нас. Ну, что, капитан! Полетели, аки птицы.

Он закинул капитана на спину, обхватил его руки своими руками и пошёл в сторону русских позиций. Чуть привыкнув, Дмитрюк начал ускоряться и в это время, очнувшиеся от созерцания солдатского подвига австрийцы, открыли огонь. Пули жужжали в воздухе, пролетая мимо.

Им оставалось совсем чуть-чуть, когда австрийский снаряд взорвался у них под ногами. И два русских воина упали на землю, сражённые смертельными осколками.

9 глава

26.02.1976

Я обязан записать этот разговор с Дмитрюком.

Сегодня я услышал то, что было скрыто от людей столько лет. Я начинаю понимать, что именно я могу заглянуть за край и ухватиться за него. Еще я стал замечать, что после разговоров с ним мне иногда становится не по себе, но я готов. Я хочу! Что именно я хочу узнать, я пока ещё и сам не понял, но чувствую, что меня несет дальше и дальше. Я просто уже не могу остановиться. Меня затягивает история жизни этого (че…) пациента.

И, возможно, главное.

Мне нравится играть роль, которую мне отвел Дмитрюк, роль Великого князя. Поиграем с ним ещё.

Я пришёл к Дмитрюку сегодня сам, после обеда. Старик отдыхал на своей кровати и лежал, отвернувшись к стене. Иногда мне кажется, что он отдыхает, а я думаю, что он знает то, что может произойти дальше или что может случиться. И я уже не могу никак назвать его, кроме как просто и зло – Дмитрюк.

Что это? Я начинаю злиться.

Ладно, разберёмся.

– Виктор Юрьевич, здравствуйте!

Дмитрюк даже не пошевелился.

И я продолжил.

– Я потерял жену, Елизавету Федоровну, тогда, в феврале 1905 года. Сейчас я знаю, что в те дни нас должны были убить вместе. Убийца не бросил бомбу двумя днями раньше. Почему он этого не сделал? Когда его поймали, и Лиза пришла после моей гибели к нему с просьбой покаяться, то он рассказал ей, что мог убить нас вместе и не сделал этого.

Дмитрюк резко повернулся на кровати (я в очередной раз поразился его реакции и силе, как можно так быстро меняться!). Он сел напротив меня и сказал, чеканя каждое слово:

– Ты знаешь, князь, что я убил её сам, вот этими руками?

– Нет! Этого не может быть!

– Может! Я сделал это и с ненавистью вспоминаю эту минуту. Простая ненависть даёт мне силы. Вы берёте силы у своего царя, а я у своего. И кто сильнее? Хочешь знать правду, как всё было? Я расскажу. Мне нужно рассказать тебе это, чтобы ты знал.

Перед семнадцатым годом я очнулся. Я был мертвым человеком четыре месяца. Как мне потом сказали, сто тринадцать дней. После взрыва снаряда я умер. Всё, что было там, после взрыва, я отлично помню. Меня водил рогатый змей по тропинкам в царстве смерти, и показывал мертвецов. Кипела сера и моё лицо обжигал огонь раскаяния несделанных дел. Почему-то я восхищался этим зрелищем. Я понял, что сам могу решать судьбы и могу стать богом. Я наслаждался криками умирающих душ. Их было очень много, очень. Но мне казалось, что нужно ещё, еще больше.

В военном госпитале врачи отказались от нас потому, что физически мы почти умерли! Только чуть запотевшее зеркало, которое подносили к моим губам, давало понять, что тело ещё живет. Несколько раз наступала смерть, дыхание пропадало и снова возвращалось. От нас отказались, нужно были места для живых.

После этого Елизавета Фёдоровна забрала нас и перевезла в свою обитель, где мы четыре месяца лежали без движения.

Я помню, как меня топили черти в большом стеклянном сосуде. Они открывали воду, я захлебывался, вода отходила, и они снова лили на меня холодную воду. Я умер тогда, во сне. Захлебнулся. Крикнул, что готов делать то, что мне скажут. Чёрт сказал, что я могу спасти себя, если больше никогда не буду молиться богу. Я сразу согласился, и в тот же момент очнулся. Первое, что я услышал – это был запах цветов. Необычный запах белых лилий. Никогда в жизни я больше не знал, как пахнут цветы. И не хочу знать, потому, что я никогда не чувствовал никакого запаха.

Твоя жена выходила меня и капитана Ерохина. Я гнил заживо, и никто ко мне не подходил. А она упорно перевязывала меня и натирала каким-то особенным маслом. Постепенно кожа и раны заживали. А еще я слышал, как она молилась ночами возле меня и капитана Ерохина.

– А что случилось с Ерохиным?

– Он очнулся через две недели после меня. Я тогда ходил смотреть на него и разговаривал с ним. Я точно знал, что он меня слышит. Когда рядом присела Елизавета Фёдоровна и начала читать молитву, то я увидел, как у Ерохина зашевелились пальцы. Он открыл глаза, сложил пальцы и перекрестился три раза. Я сидел, словно прикованный к стулу, и не мог пошевелиться. Какая-то сила удерживала меня от крестного знамения. Что это была за сила, я понял намного позже. Елизавета Федоровна засветилась ярким огнем, и снова комнату наполнил запах цветов. Я не смог больше там находиться и выбежал на улицу.

– Ты думаешь, Елизавета Фёдоровна знала, что ты её будущий убийца?

– Да. Она поняла это на службе в Покровском храме. Храм обители был напротив лечебницы. Капитан Ерохин целыми днями пропадал в этом храме. С ним происходило что-то невероятное. Он приходил оттуда, словно молодой, и постоянно говорил только о боге. И все время просил, чтобы я тоже пришел. И я решил тоже сходить, просто, чтобы он от меня отстал. Сначала обошел храм вокруг, он действительно был очень красивый. Я вошел через небольшую дверь с южной стороны, стал идти по залу к алтарю и споткнулся. Упал на каменный пол и разбил нос в кровь. Люди бросились ко мне, стали помогать. Лиза повернулась на шум, и я увидел ее взгляд. Она что-то увидела, то, что другим не дано. В одну секунду она поняла, и рассмотрела во мне то, что позже будет частью ее жизни и смерти. Это действительно был знак. Помню, что очень разозлился, оттолкнул всех и пошел обратно. На выходе я снова споткнулся, будто кто-то дал мне пинка, и я упал на крыльце. В храме я стал беззащитен, и мне стало так страшно, я это запомнил навсегда. Много позже, через несколько лет после казни Великих князей я хотел взорвать этот храм, чтобы снести память о том, что было здесь со мной. Но, храм отстояли люди, строившие его, архитектор и его друзья. Каким-то чудом им удалось это сделать. Мне не хватило времени. Может, другим хватит. Но, там большие силы и они на светлой стороне.

– Виктор Юрьевич, это невероятно интересно всё слушать.

– Дальше случилось то, что я не ожидал. Елизавета Федоровна выбежала из храма, чтобы помочь мне и повела по дорожке к лечебнице. И в тот момент я увидел большое дерево за храмом. Когда расчищали поле для его постройки, то дерево не тронули. И я вспомнил! Я тогда сразу же всё вспомнил! Как мне восемь лет, как я машу рукой террористам на другой стороне улицы, и как они взорвали тебя бомбой, князь.

– Я помню, ты рассказывал мне про кольцо, которое мне подарила Лиза. Кольцо с надписью «От верной и любящей тебя жены».

– Да, это было то самое кольцо. Мне нравится, что ты запомнил это.

– Но, как же так? Разве ты не продал его и не перепрятал тогда?

– Нет. Так получилось, что через несколько дней, как я закопал его там, под деревом, я бродил по Сухаревскому рынку и пытался украсть часы у одного военного. Это был поручик Иванов из Черниговского полка. Он здорово меня избил и несколько раз ударил головой об землю, пока его не оттащили от меня полицейские. Много позже, через одиннадцать лет, я закопал его живьём вместе с братом в армейском лагере. А тогда, в пятом году, я потерял память и несколько дней ничего не понимал. Я многое забыл из своей короткой жизни и ходил по рынкам как блаженный. Там и жил. На Сухаревке меня многие жалели и подкармливали. И я забыл, что спрятал твое кольцо, князь, там, на Большой Ордынке. И все следующие годы ни разу не вспомнил.

– Скажи только одно, ты отдал ей кольцо?

– Да, князь, отдал. Я повел твою жену к этому дереву и стал раскапывать землю под ним. У меня снова пошла из разбитого носа кровь, но я уже этого и не замечал. Кровь капала мне на руки, и этими испачканными в крови руками я нашел кольцо и отдал твоей жене. Она очистила его от налипшей земли и, если бы кто тогда ее увидел. Она вся просветлела, словно на нее снизошла небесная благость. Я не мог больше быть там и ушел. Вечером я лежал на постели и думал о том, что все это значит? Как так получается, что я столько лет назад спрятал здесь кольцо погибшего человека, а через несколько лет его жена покупает здесь землю, строит храм и оставляет дерево, под которым зарыто кольцо, которое она подарила мужу. И еще через несколько лет она спасает от смерти меня, который возвращает ей это кольцо. Меня, который еще через несколько лет убьет ее! Потом в жизни я так больше не думал. Я действовал и шёл по своей дороге.

(рисунок из тетради)

Я сидел напротив Дмитрюка и понимал, что начинаю сходить с ума. Мне казалось, что я действительно переживаю о тех людях, про которых он мне рассказывает. Я снова заметил, что когда он говорит, он, будто затягивает душу в узел, потом ещё и ещё, пока не образуется узелок.. Сейчас я записываю все, что услышал в тетрадь и заново переживаю. Мне кажется, будто Дмитрюк сидит сейчас у меня на ручке и сам выводит эти буквы на бумаге. Пока это не понятно, но что-то происходит со мной.

Когда я встал и пошел из палаты, то Дмитрюк бросил мне несколько слов, которые пронзили меня, словно он ударил меня топором в спину.

– Твое кольцо, князь, она одела и больше никогда не снимала. В восемнадцатом году, когда я убил ее, это кольцо было у нее на большом пальце правой руки.

– Как она погибла?

– А когда у нас процедурная клетка будет?

– Завтра, до обеда, лечебные процедуры.

– Значит, завтра я возьму вас с собой, Александр Валентинович, на казнь вашей жены. И вы увидите, как я столкнул её в шахту ещё живой!

Я сижу сейчас у себя в кабинете, обхватив голову. Я становлюсь другим человеком. Я другой, на самом деле, я совсем другой.

Я хочу убить его.

Я могу убить его.

Я убью его.

Я – убийца.

Я такой же, как и Дмитрюк.

10 глава

Урал.

Окрестности города Алапаевск.

ночь с 17 на 18 июля 1918 года

Невероятно лунная, летняя июльская ночь восемнадцатого года двадцатого века. По старой дороге на Нижнюю Синячиху в темноте ехало десять подвод. На каждой сидело по одному обреченному на казнь человеку. У несчастных были связаны руки за спиной и завязаны глаза. Рядом с каждым приговорённым было по одному сопровождающему. У кого-то в руках были винтовки, у других заряженные маузеры. Ехали тихо, и только скрип телег раздавался в ночном лесу.

В последней телеге ехали трое.

Возница, который управлял лошадью и двое крепких мужчин в кожаных куртках, сидели, облокотившись на тюки сена. Они разговаривали тихо, так, чтобы могли слышать только друг друга.

– Виктор, хорошо, что ты успел сегодня. Ты понимаешь, что могло бы произойти, если бы ты опоздал?

– Яша, конечно, я все понимаю. Пришлось задержаться в городе, искал лекарство. Без него мне бы было худо. Я не смог бы исполнить приказ Уралсовета.

– Тебе доверяют, пойми. У меня в кармане телеграмма из Москвы. ЦИК согласился с твоей кандидатурой. А там никогда не ошибаются в людях. Твою болезнь мы подлечим. Давно страдаешь этим?

– Два года. Как подлечился, так и не смог справиться. Боли были страшные, в голове два осколка австрийских остались. Так и ношу их, в голове, всегда с собой, на память. Не помню, кто мне первый раз морфий предложил. И легче тогда стало, а потом, Яша, началось такое. Черти лезут, я плачу и гоняю их. Через полгода понимаю, что лапой в капкан попал. Хоть обгрызай и отползай. С тех пор что-то поселилось во мне. Понимаю, а ничего сделать не могу. Надо! Как мы с тобой последний раз в Курске виделись, так совсем невмоготу. Так больно, нутро всё разрывает. Только эта зараза и помогает.

– Ничего, дружище, ничего. Если бы я тебя не знал в деле революции, то плюнул бы. А так знаю, что ты наш, ты свой. Заболел, так мы справимся, я помогу тебе. Никто об этом не узнает. У нас теперь с тобой вся жизнь впереди. Огромная и долгая жизнь. Где нет бога и попов, царя, охранки и прочей нечисти. Как мы их разделали, а? Сами, своими руками счастье своё вырвали из цепких лап самодержавия. Покончим с ними и заживем по-человечески, не пресмыкаясь перед каждым филером. Не забуду, как ты тогда в Курске двоих задушил сразу, двумя руками, и меня спас. Не забуду, Витя. Я тебе вот что еще расскажу, Виктор. Из Москвы как приехал в Екатеринбург, к товарищам в Уралсовет, так сразу к делу. А дело, брат, вчера, скажу знатное было. Архинадежно сделали, как революция того требует. Сегодня ночью, с царем было покончено. С царем, с бабой его и детьми всеми. До одного всех умертвили.

Дмитрюк чуть не упал с телеги, услышав последние слова.

Его собеседник успел ухватить его за рукав.

– Да, Витя, да. Всех положили. И повара, и лакеев, и всех прихвостней, что с семьей были. Расстреляли в подвале. Яков первым в царя стрелял. Потом, конечно, царицу и остальных. Все хотели участвовать в этом деле, но не всем такое счастье выпало. Наследили, конечно, много. Пришлось штыками добивать. Николашка с первого выстрела замертво упал, а девки, не поверишь, живые долго были, пули от них отскакивали. Я чуть с ума не сошел, когда это увидел. Их штыками, а штык, словно от камня отлетает. Ребята забили их, конечно. Жуткая сцена была. Так вот, Витя, какая там штука оказалась. На княжнах драгоценностей столько было, что никому и не снилось. На царице проволока из золота была обмотана в полпуда весом. А на дочках сплошными рядами зашитые в одежду бриллианты, алмазы разные. Тут-то солдатики наши и поплыли. Особенно латыши, ох, и нехорошие ребятки оказались, не наши, точно говорю. Нет у них преданности революции, только зависть одна. Кто сильнее, тому и служат, за деньги, за то, что сильнее их. Так вот, Виктор, как только все прошло, и хрипы затихли, я приказал обыскать тела. Раздеть до нитки и забрать все, что они у народа отобрали. Нашли мы столько богатств, что теперь нам на мировую революцию хватит. Яков тоже молодец, пистолет еще дымится, а он ствол наставил на латышей и приказал карманы вывернуть. А они сволочи, дым в подвале еще не развеялся, народное добро уже успели прикарманить. Он хотел на месте их расстрелять, но пожалел, а зря. Они в ноги бухнулись. Сказали, что всё отдали, что бес попутал. Ошалели они от запаха царской крови, Витя, ошалели. Шутка ли, царя на штыки поднять.

– Юровский командовал? – переспросил Дмитрюк, внимательно слушая каждое слово.

– Да, Яшка молодец. Все сделал как надо, как ЦИК требовал. Сейчас они заметают там всё, чтобы никто носа не сунул. Приказ такой из Москвы – чтоб никто никогда не узнал, что там случилось. Юровский наш человек, он предан общему делу, всё сделает как надо. А теперь, слушай меня Витя внимательно. Сейчас Яков проводит обыски там, где раньше не заглядывали. Будут искать, будут трупы вспарывать, да пусть что хотят, делают, лишь бы результат был. А он уже есть. Но, мы случайно узнали, что не хватает много крупных камней и еще там разных безделушек. Вещи эти огромную власть над людьми имеют. Кто хозяин им – тот бог на земле, а мы с богом дел не имеем. Мы сами хозяева своей жизни. В-общем, Юровский тебе расскажет. Да, ещё за эти вещи Европа и сбежавшие царские родственники много денег бы отдали. А деньги нам сейчас, ой, как нужны. Война только разгорается, сколько еще нам вешать и животы резать врагам революции? Много работы, Витя, много. Так вот, еще раз повторяю. Яков сделает опись изъятого и через три дня со всеми цацками выезжает в Москву. Прямиком в Кремль, к Ленину.

– Яшка, ты, что Ленина лично знаешь?

– Виктор, послушай, на мне лежит главная миссия революции. Мы должны с тобой стереть, растоптать и вычеркнуть из истории фамилию Романовых. И мы это сделаем. С Лениным я на связи каждый день. По брюликам приказ прямой был – срочно доставить всё в Москву. Так вот, об этом знают трое – Ленин, Юровский и я. Теперь об этом знаешь и ты. И я считаю, что ты должен ехать вместе с Яшей. Одному ему опасно будет, время сейчас такое, сам знаешь, и дорога не близкая. Я всё заранее продумал. Поезд уходит в воскресенье, двадцать первого числа. Никакой военной формы, никаких справок и мандатов. Строго личная частная поездка в Москву. Чем меньше привлекать внимание, тем лучше. Одеться проще, будто едешь работу искать любую. Такие же указания даны и Юровскому. Ты найдешь его в третьем вагоне, место восемнадцатое. Запомнил?

– Конечно, запомнил. Третий, восемнадцатое.

– Поезд уходит утром, в полдевятого. Найдешь Юровского, у него готовые документы и билеты. Один для тебя. Будто в дороге познакомились, в одну сторону едете. Страховать друг друга на каждом шагу, один спит, второй не спит. Водку не пьянствовать. Знаю, бывают такие попутчики, на рожон лезут, до драки, чтобы с ними выпили. Чтобы не привлекать внимание, тебе можно. Знаю, что не пьянеешь. Юровский всем отвечает, что будто едет на лечение. Придумали ему язву прободную, на последней стадии, справку выдали. В-общем, ты прикрываешь. В Москве вас встретят, я позаботился. Ну, а я заканчиваю здесь работу и на следующей неделе возвращаюсь в Москву. Нужно подчистить документы, телеграммы уничтожить разные. Ну, не суть. Всё, почти приехали.

– Яша, а где это всё будет? Ты что, и место знаешь?

– А ты думаешь, кто это место нашел? Я лично Романовым могилы искал. Можно сказать, своими глазами выкопал. Шахта здесь есть заброшенная. Номер пятьдесят семь, по старому плану разработок. То, что нужно, саженей двадцать. Знатная могила будет, глубокая. Чтоб никогда не нашли. Так вот, чтобы никаких выстрелов, никакого шума. С царем и так сильно пошумели. Я приказал там завести машину, чтоб не слышно было ни криков, ни выстрелов. Там подвал был, а здесь лес. Во второй телеге едет поляк. Зовут Франтишек, по-нашему, Федя. Работает на местном заводе забойщиком скота. Согласен на всё, шакал. Так вот, он будет разбивать им головы кувалдой. Трупы потом скидывайте в шахту. Никто не должен остаться в живых. Это приказ оттуда. Всё, приехали!

Когда всё было кончено, Дмитрюк стоял на коленях в ночном ручье и смывал с себя кровь казнённых.

Сама казнь закончилась ужасным образом.

Когда подводы приехали и выгрузились возле шахты, то вначале все шло по плану. Приговорённые люди смирились со своей участью ещё в дороге. Всех стянули с телег и поставили на землю, на колени. Связанные руки никому не давали возможности бежать.

Дмитрюк первой повел Великую княгиню к краю.

Рядом с шахтой безучастно к происходящему стоял поляк с большим молотом. Сейчас же Дмитрюка затрясло, он почему-то подумал, что от удара по голове у Великой княгини слетит повязка, и она узнает его. Но было уже поздно.

Елизавета начала горячо молиться и, повернувшись к Дмитрюку, с повязкой на глазах, сказала ему:

– Господь сказал мне, что это сделаешь ты. А я буду просить его простить тебя! Береги то, что Спаситель подарил тебе. Береги душу, спасайся!

Дмитрюк не выдержал и резко толкнул Великую княгиню в шахту. С ужасным криком она полетела вниз. Сейчас же к краю подбежал Яша и начал кричать на Дмитрюка:

– Я же сказал, что сначала убивать, потом кидать.

Что тут началось!

Приговоренные стали кричать, поляк начал махать кувалдой без разбора, разбивая им головы. Упавшие тела тащили к шахте и сбрасывали вниз. Они падали с глухим шумом. Один из Великих князей каким-то чудом развязался и снял повязку с головы, успев увернуться от смертельного удара. Он сорвал повязку с головы, стоявшего на коленях одного из князей, и начал развязывать тому руки. Тогда Яша выхватил свой маузер и прицельно выстрелил ему в голову. Горячая кровь из простреленной головы хлестнула Дмитрюку по лицу и попала в открытый, от криков ругани, рот. Последний из живых, с ещё связанными руками, вдруг подскочил и, со всей силы, врезавшись в Яшу, который стоял на краю шахты, сбил того с ног и они вместе полетели вниз, навстречу смерти.

Все затихло…

Убийцы притащили тело последнего князя с простреленной головой и сбросили в шахту. Дмитрюк, молча, смотрел и не мог определить, кто же это был. Потрясенный гибелью друга Яши, он мгновенно собрался и начал командовать:

– Всем проверить себя на предмет возможного ранения, лишние вещи сбросить в шахту. Приготовиться к отходу в обратном направлении.

Сам зашагал к ручью и, дойдя до него, упал в прохладную воду на колени. Дмитрюк долго умывался и чистил куртку, будто пытаясь смыть что-то невидимое, одному ему известное. Привкус человеческих мозгов во рту жег язык. Он полоскал рот и не мог остановиться. Рядом начали проходить подводы, когда одна из них стала, и к нему подошел возница.