Текст книги "Стрела, монета, искра. Том II"

– Почему вы не отказали им, сир Алексис?.. – шепнула Мира генералу. – Ведь это – прямой убыток имперской казне!

Военачальник нахмурился.

– Пускай его величество рассудит по своей воле. Торговые дела – не моя стихия.

Мире показалось, что он недоговаривает.

Владыка Адриан тем временем расспрашивал купца:

– Ваша Третья Морская гильдия пользуется покровительством маркизов Грейсенд и их сюзерена – герцога Лабелина. Отчего же никто из покровителей не обратился ко мне с этой просьбой?

– Мы не смели утруждать и беспокоить своих лордов. Ваше величество славится справедливостью, и мы осмелились обратиться к вам напрямую, уповая на вашу мудрость.

Эта лукавая улыбка на лице императора – некогда Мира уже видела такую. Не в тот ли день, когда леди Сибил привела ее на аудиенцию?..

– Давайте-ка проясним ситуацию, – произнес Адриан. – Маркизы Грейсенд и герцог Лабелин получат огромную выгоду, если я выполню вашу просьбу. Однако сами они не обратились ко мне – отчего же? Я вижу вполне ясное объяснение: лорды Южного Пути надеются на большой приз и не хотят размениваться на более мелкие просьбы.

Мира легко поняла, о каком призе речь: корона для Валери.

– Однако они присылают вас, – продолжал владыка, – этаких скромных, но славных мореходов. Вы становитесь в конец очереди, хотя с вашим статусом могли бы рассчитывать на утреннее время. Одеваетесь победнее, говорите побольше слов о затонувших кораблях и несчастных матросах. Ваша просьба как будто бы исходит от простого народа… что никак не отменяет вашего желания потуже набить кошельки себе и своим лордам.

– Ваше величество… – попытался заговорить купец, и Адриан пригвоздил его взглядом.

– И еще забавное обстоятельство. Зачем поднимать эту просьбу за две недели до летних игр? Почему именно сейчас? Не затем ли, что, если Корона ответит согласием, то в грядущий брачный договор можно будет вписать уже какую-нибудь новую, дополнительную привилегию?..

– Ваше величество, мы и в мыслях не имели…

Адриан коснулся пальцами эфеса, отсекая продолжение разговора.

– Корона усматривает попытку манипуляции в действиях маркиза Грейсенда и герцога Лабелина. Корона отказывает Третьей Морской гильдии в использовании бухт острова Смайл. Корона облагает Третью Морскую гильдию дополнительным налогом за проход вдоль берегов Земель Короны в размере четверти сверх уже существующего налога. На этом все.

Мира не сдержала улыбки. Все сказанное императором она угадала сама – за секунды до того, как он произнес вслух.

Генерал Алексис, напротив, был мрачен. Девушка сказала ему:

– Если вы хотели сделать Грейсендам услугу, милорд, вам стоило отказать им своей властью и не доводить до сведения Адриана. Теперь его доверие к ним пошатнулось.

– Отчего думаете, что я хотел им услужить?

– Ну, вы же сказали, что не возражаете принять их корабли. Кроме того, вы пришли сюда и переживаете за исход дела.

А еще вы витали в облаках от счастья, слушая пение Валери Грейсенд. Излишние слова: сир Алексис и без того выглядел смущенным.

– Как вы относитесь к леди Валери? – спросила Мира.

Алексис вздрогнул и нахмурился. Мимика говорила яснее речи.

– Что вы имеете в виду, миледи?

– Хотела спросить, вы порадуетесь, если она станет императрицей?

Досада проступила на изборожденном лице, углубив уродство.

– Конечно, обрадуюсь, миледи. Владыка не сможет найти более достойной невесты!

Тогда отчего же вы так скривились? Если бы Адриан отказал Валери Грейсенд, она могла бы достаться вам? Об этом речь, барон Алексис?

– Согласна с вами, милорд. Леди Валери – воплощение женственности и нежной заботы.

Улыбка скользнула по устам генерала, зрачки мечтательно скользнули вверх. В самую точку, Минерва! Есть причины гордиться собою: ты начала распознавать чувства людей.

Стук церемониального посоха, раздавшийся в эту минуту, прозвучал как-то необычно. Мира не сразу поняла, в чем дело: не два удара, как прежде, а три. Что это значит?..

Двери распахнулись, и в залу вошла девушка – знакомая Мире и незнакомая в одночасье. Роскошные каштановые волосы, светлая кожа и суженные глаза северянки, тонкая шейка, горделивая осанка, округлые бедра…

Не может быть!

Нет, никак не может!

– Минерва Джемма Алессандра рода Янмэй, леди Стагфорт, – провозгласил церемониймейстер, выбивая пол из-под ног Миры.

Глория, дочь графини Нортвуд, пересекла залу и сделала реверанс у нижней ступени постамента.

Что ты здесь делаешь? – пульсировало в голове Миры. Зачем ты явилась? Зачем ты здесь?

Волосы Глории имели тот цвет, что прежде носила Мира. Строгое дорожное платье с высоким воротом – из тех, какие нравились Мире при жизни на Севере. Можно не сомневаться, что глаза Глории из зеленых стали серыми.

– Неожиданная радость видеть вас, леди Минерва, – заговорил Адриан. Он не скрывал удивления. – Я не был предупрежден о вашем появлении.

– Прошу простить меня, ваше величество. Прибыла сегодня утренним поездом и сочла своим долгом предстать перед вами.

Тьма! Даже речь Глории изменилась: голос звучал спокойно и ровно, слова будто подернуты инеем. Неужели это я так говорю?..

– Вы поступили совершенно правильно, миледи. Весть о нападении на вас вызвала в столице волнение. Позвольте выразить соболезнования в связи с гибелью вашего отца.

– Благодарю, ваше величество.

– Как сложилась дорога? Вы больше не подвергались опасностям?

– Благодарю, ваше величество. Дорога была легка и безопасна.

Мире мучительно захотелось закричать: это самозванка! Она – не я! Не верьте ей! Но что может быть глупее? Ложь Глории – всего лишь продолжение ее собственной лжи! Кого унизит разоблачение – Глорию или саму Миру?..

– Ваше величество, – говорила дочь графини, – в милости своей вы поручили графу Шейланду заботы о моей безопасности. Однако, услышав, как обернулись дела в столице, я сочла своим долгом прибыть сюда. Прежде всего за тем, чтобы помочь протекции разыскать убийц моего отца, барона Росбета и сира Адамара. Верю, что мой подробный рассказ о нападении даст вашим людям полезные сведения.

Протекция?.. Ты знаешь, что это такое?! Я не знала, когда прибыла в столицу! Проклятье! Когда была на твоем месте, я вовсе ничего не знала, только дрожала от волнения и хлопала глазами. Как тебе удается держаться так спокойно?

– Несомненно, миледи. Представитель протекции в скором времени встретится с вами, чтобы записать ваш рассказ.

– Кроме того, прошу вас не считать это дерзостью, но мой долг – сказать несколько слов в защиту графини Нортвуд. Эта леди оказала мне огромную помощь в трудную минуту. Не будь ее, я бы не знала, к кому обратиться, и сошла бы с ума от одиночества и отчаяния.

Какая меткая, выверенная шпилька! Адриан оценит благородство и смелость девушки: та вступилась за графиню, рискуя навлечь на себя гнев владыки. Но на самом-то деле Глория не рискует ничем: прошло довольно времени, владыка позабыл неудачную аудиенцию графини Нортвуд, раздражение стерлось.

– Ваши слова делают вам честь, леди Минерва. Хочу успокоить вас: леди Сибил пользуется большим уважением при дворе. Ее забота о вас и о безопасности государства не осталась незамеченной. И, поскольку речь зашла о безопасности, Корона также внесет свою лепту.

Глория слушала, чуть склонив голову влево. Это не ее жест, беззвучно кричала Мира. Не ее, мой! Я с детства так делала! Папа говорил: влево наклоняют голову те, кто больше рассуждает, чем чувствует. Говорил: умница моя…

– Корона берет на себя заботы о безопасности леди Минервы из Стагфорта, второй наследницы престола. Леди Минерва получит покои во дворце Пера и Меча, ее защита будет поручена воинам лазурной гвардии.

– Ваше величество, я не достойна такой заботы!

– Это меньшее, что могу сделать для вас, миледи. Вы – моя кровная родня. Когда находитесь в моих владениях, забота о вашей безопасности – мой святой долг.

– Не нахожу слов для благодарности, ваше величество!

О, я тоже не нахожу слов! Ты, самозванка, будешь жить при дворе? Есть за столом Адриана, видеться с ним каждый день?! Зачем ты приехала? Оправдать графиню Сибил, несправедливо обвиненную в интриге? Или покрасоваться при дворе… за мой счет?!

Наконец, поток императорской заботы стал иссякать. Владыка сказал, что, к большому его сожалению, не имеет времени для долгой беседы, и Глория поспешила откланяться. Но напоследок Адриан всадил еще одну стрелу в израненное самолюбие Миры:

– Миледи, я буду рад видеть вас сегодня за вечерней трапезой. У нас найдется достаточно времени для беседы.

Глория упала в реверансе:

– Ваше величество…

Наконец Глория вышла. Наконец-то. Мира думала, это никогда не окончится!

Генерал Алексис смотрел на нее с любопытством.

– Что вас так разозлило, миледи?

– Эта девица слишком много о себе воображает.

– А мне показалось, она держалась очень скромно.

Мира прикусила губу. В этом и суть! Глория держалась слишком скромно: с этакой прицельной, разящей скромностью. Она играла Минерву лучше, чем сама Минерва. Сдержанная, благородная, умная северная дворянка. В пансионе Елены-у-Озера ее отлично обучили искусству производить впечатление.

– Леди Глория, – раздался голос императора, и Мира не сразу поняла, что обращаются к ней. Поймала его взгляд, устремленный на балкон, и вздрогнула от неожиданности. – Леди Глория, я прошу вас спуститься.

Она сошла по лестнице, пересекла зал, опустилась в реверансе у нижней ступени.

– К услугам вашего величества.

– Миледи, вы были свидетельницей последнего визита.

– Да, ваше величество.

– По слухам, леди Минерва – ваша близкая знакомая.

– Я радуюсь от всей души той заботе, что ваше величество проявили о ней.

Мира держала голову приподнятой, чуть склонив вбок, и говорила со всем спокойствием, какое нашла в себе. При этом чувствовала себя тусклой копией той Минервы, что была в зале перед нею.

– Ваша матушка, графиня Нортвуд, многое сделала для леди Минервы. Вероятно, она захочет повидаться с девушкой. Возможно, и вы пожелаете пообщаться с подругой. Знайте, что вы можете навестить ее во дворце в любой день, охрана пропустит вас без разговоров.

То есть я имею право прийти повидать эту чертовку? Она примет меня в императорском дворце?! Она будет здесь чем-то вроде хозяйки, а я – гостьей?! Ах, какая прелесть!

– Благодарю, ваше величество. Непременно сообщу матушке.

– Более не задерживаю вас, леди Глория.

– Ваше величество.

Она поклонилась и помедлила пару вдохов, не в силах просто развернуться и уйти.

– Желаете что-то добавить, миледи?

– Нет, ваше величество.

Мира покинула тронную залу.

– Миледи, прошу, скажите мне: зачем Глория прибыла сюда?

Приезд дочери и сытный ужин навеяли графине добродушие. Она с улыбкой развела руками:

– Не знаю, дитя мое.

– Как это может быть?

– Глория – самостоятельная девушка, она могла сама принять решение. Или же ее надоумил Элиас. Но точно не я.

– Она сказала на приеме, что приехала замолвить слово в вашу защиту.

– О!.. – Леди Сибил растроганно всплеснула ладонями.

– Но откуда она знала, что ей следует притвориться мною?

– Так ведь ты притворяешься ею! Полагаешь, никто не удивится, если в столице объявится вторая Глория Нортвуд?

Мира досадливо поморщилась.

– Я имею в виду, миледи, как она узнала, что я ношу ее имя? Ведь мы с вами решили это уже в Лабелине!

– Я написала ей. Уверена, ее это позабавило. Глория всегда любила переодевания.

О, да, она достигла в этом деле немалого искусства…

– Постой-ка, – лишь теперь заметила графиня, – ты выглядишь расстроенной. Ты как будто недовольна, что Глория здесь?

– Я не имею права на недовольство, миледи.

– Это верно. Однако же ты недовольна.

– Миледи, мне не по себе от того, что другая называется моим именем.

– А ты называешься Глорией Нортвуд. По-твоему, это неравнозначная замена? Полагаешь, твой род выше нашего?

Строго говоря, так и есть: род Праматери Янмэй стоит вторым в священных книгах, а Сьюзен – лишь седьмым. Но это замечание лежит далеко за пределами того, что способна стерпеть Сибил Нортвуд.

– Нет, миледи. Мне всего лишь…

Вспышка боли заставила Миру умолкнуть. Будто горячая игла вошла в правый бок.

– Что с тобой? – воскликнула графиня.

Мира скрипнула зубами, чтобы подавить стон.

– Это… от жары… – процедила девушка. – Пройдет…

Прежде от жары страдала только голова, но теперь боль терзала печенку. Спазм свел внутренности, вынудил девушку согнуться.

– Лекаря! – крикнула графиня. – Элис, срочно зови лекаря!

– Нет, миледи, уже проходит… сейчас… все будет хорошо.

Миновала минута, другая – и боль стала утихать. Леди Сибил, зорко следившая за Мирой, заметила, как гримаса сошла с лица девушки.

– Лучше?

– Да, миледи…

– Тебе стоит поменьше разгуливать под солнцем. Эти твои прогулки не идут на пользу, тем более когда они происходят в обществе какого-то секретаря.

– Ваша правда, миледи.

– Ступай в постель. И прочти письмо – возможно, оно развлечет тебя.

Графиня указала на конверт, лежащий в серебряном подносе для корреспонденции. На сургуче, опечатавшем послание, виднелся герб Литленда.

Мира поднялась к себе, легла в постель. Потирая бок, нывший отголоском боли, взломала печать.

«Милая Глория,

Пастушьи Луга – ты ведь знаешь, что с ними связано?

Огромный кусок земли по обоим берегам реки Холливел, примерно сто миль в ширину с востока на запад и миль четыреста в длину – с севера на юг. Это плодородная степь, она покрыта сочной зеленой травой. Великолепное пастбище. Издавна западные кочевники считали эти земли своими и нещадно бились за них с Альмерой, Надеждой и Литлендом.

В шестнадцатом веке, после Лошадиных Войн, владычица Юлиана назвала Пастушьи Луга общими владениями всех соседних земель. Три западных графства и три восточных получили право пасти на берегах Холливела свои стада и табуны – сколько угодно, без ограничений. Единственным условием было мирное сосуществование друг с другом. Пастушьи Луга теперь не принадлежат никому, хотя и кормят шесть соседних с ними земель. В их числе – мой родной Литленд.

Прости меня. Я пишу эти скучные строки, чтобы успокоиться. Пишу и пытаюсь поверить, что это действительно так ценно для моей семьи. Пока не получается. Тьма. Не верю, не могу принять… Ладно.

Ты знаешь, я родилась в Пастушьих Лугах. Там есть цепочка крепостей, принадлежащих Литленду. Они присматривают за переправами через Холливел, чтобы с Запада не нагрянуло внезапно чье-то войско. Есть четыре брода в нижнем течении реки, кочевники со своими табунами переходят по ним на наш берег. Имеют право. Каждый может пасти лошадей как на западном берегу Холливела, так и на восточном. Соседство с кочевниками – наша вечная головная боль. Их табуны огромны, в засушливые годы им не хватает корма на своем берегу, и они принимаются за наш. Месяцами бродят к востоку от Холливела, вычищают траву под корень. Нередко схватываются с нашими пастухами – бывает всякое. Крадут коней и скот, убивают пастухов… Потому нужны крепости, пограничные отряды, системы сигналов… Хватит. Я не об этом.

Эрвин Ориджин – вот я о ком. И Уиллис, герцог Литленд – моя дядя. И Даглас Литленд – мой отец.

В январе – полгода назад! – Эрвин Ориджин является к дяде Уиллису. Он говорит – без обиняков, прямо в лоб, с северной вашей прямотою: Бекка Южанка – сыгранная карта. Ваша племянница, говорит Эрвин дяде Уиллису, претендует на руку Адриана, но у нее нет шансов. Мне, конечно, жаль, и все такое… Если бы хоть одна из сестер Бекки забеременела – тогда, понятно, вопрос стоял бы иначе. Но вся столица шепчется, и ни для кого уже не секрет, и император, конечно, не рискнет… Ты ведь тоже слышала об этом, верно? Нет такого человека, кто бы не слышал! Будь оно проклято. Дрянь.

И дядя отвечает Ориджину: вы что же, пришли нас унижать? Убирайтесь под хвост к Темному Идо! Но дядя не умеет быть грозным, не дано ему. Ориджин даже глазом не моргнул. Ни в коем случае, говорит, не хочу оскорбить Великий Дом Литленд, только мне будет жаль, говорит, если вы поставите себя в идиотское положение, если не сказать – опасное. Слово «опасность» для дяди – как червяк на рыболовном крючке. Он его тут же сглотнул, всполошился: что за опасность, какая? Все просто, говорит Ориджин. Вы грозите императору, что не проголосуете в Палате за реформы, если Адриан не выберет Бекку. Да только он ее в любом случае не выберет – мне очень жаль и все такое, – и выйдет, что вы попусту ставите палки в колеса императору. А Династия таких вещей не спускает.

Что же вы предлагаете? – спрашивает дядя Уиллис. Ориджин берет карту Пастушьих Лугов и тычет пальцем в четыре брода. Получите, говорит, их в ленное владение. Все четыре. Не захотите – не пустите на свой берег кочевников. Захотите – соберете пошлину за переправу. Так или иначе, сможете решать, кому пастись на восточном берегу, а кому – нет. Это же против Юлианина закона! – тревожится дядя. Ничуть, – утешает Ориджин. Закон дает в общие владения луга (!), но о переправах-то ничего не сказано!

А что от нас требуется? – спрашивает дядя. Крючок уже плотно засел в его глотке, осталось потянуть. Ориджин и потянул: дайте понять владыке, что признаете любую невесту, выбранную им, и проголосуете за реформы независимо от его выбора. Постойте-ка, говорит дядя Уиллис. Внезапно он уразумел, что все это значит. Постойте-ка, ведь тем самым мы уничтожим шансы Бекки на корону! Ориджин разводит руками: а их и так нет, этих шансов. Уж простите, мне очень жаль, но вы ничего не имеете. Можете обменять ваше ничто на конфликт с Короной, а можете – на контроль над переправами. Решать вам.

Ориджин убрался, а дядя Уиллис вызвал к себе отца. Он повторил словами Эрвина: мне очень жаль, брат, и все такое, но Бекка… Ты ведь понимаешь, император не станет рисковать… И отец сказал: броды? Все четыре? А что же… хм… м-да… а, пожалуй…

Знаешь, с чем я никак не могу смириться? Это было в январе! Шесть проклятых месяцев прошло! Они так и не сказали мне. После разговора с тобой я сама пришла к отцу и вытянула все, слово за словом!.. Почему он не сказал раньше?! Хотя бы перед балом! Стыдно вспомнить, боги! Адриан дважды приглашал меня, я было надумала, начала надеяться… Размечталась: а вдруг!.. К играм готовилась, как сумасшедшая… Прямо цвела и пахла! Тьфу.

Ты никогда не задумывалась: сколько ты стоишь? Я вот теперь знаю: моя цена – четыре переправы через Холливел. По словам отца, это много. У меня сразу на душе потеплело: ах, ну если много, тогда конечно!

Не могу успокоиться. Не могу.

Допишу – поскачу куда-нибудь. Главное – далеко. Миль двадцать.

Прости, что все нескладно, путано.

Твоя Южанка

PS

И все же попытаюсь по сути. Есть тайный союз между несколькими Великими Домами, устроенный младшим Ориджином. Союз поддержит реформы Адриана независимо от того, на ком Адриан женится. Каждому обещан за это тот или иной кусок пирога.

Что важно: ни Аланис, ни Валери не могут быть уверены в своей победе. Адриан может и вовсе отложить помолвку, при этом все равно получит поддержку в Палате. А значит, едва ли виновница заговора – одна из невест.

Правда, Аланис и Валери могут не знать о тайном союзе. Если уж я не знала…

PPS

Ориджин намекнул, что графство Нортвуд также входит в союз, наравне с Надеждой и Литлендом. Матушка не говорила тебе об этом, правда? Ни в коем случае не пытаюсь чернить ее. Я убеждена, леди Сибил принимает решения, заботясь о благе своей земли и всей державы. Все же тебе стоит знать».

Стрела

Июнь 1774 года от Сошествия

Восточнее Реки, окрестности ложа XVIII Дара Богов

Глаза леди Нексии имеют цвет васильков. У северных девушек не бывает таких глаз.

Эрвин видит их потому, что подглядывает одновременно с нею. Нексия целует его с необычной порывистой страстью, зарывается ладонями в волосы, прижимает к себе его голову… и подсматривает. Встретившись глазами, она отталкивает Эрвина.

– Ты… ты…

– Ищешь слов для возмущения? – улыбается Эрвин и обнимает ее, гладит шею и плечи. – Помочь? Знаю несколько эпитетов.

Нексия серьезна, две крохотные морщинки на переносице.

– Я никогда не понимаю, что у тебя на уме.

– Пустота, – усмехается Эрвин.

– В этом и дело. Твоя ирония – как бархатная маска… Какой ты за нею? Не рассмотреть, не понять.

Эрвин показывает кончик языка. По губам девушки пробегает улыбка. Шторки на окне кареты закрыты неплотно, уличные фонари бросают сполохи на ее лицо.

– Ты хочешь спросить? – говорит Эрвин. – Спроси. Вполне возможно, я отвечу.

– Что ты думаешь обо мне? За что ты… – Она паузой обходит слово «любишь» и заменяет: – Почему я тебе нравлюсь?

– Дай-ка подумать… м-м-м… – Эрвин нарочно долго молчит с весьма задумчивым видом.

Девушка не выдерживает и кусает его за ухо.

– Стой-стой! Я уже знаю ответ!

– И что скажешь? – шепчет Нексия.

– Шелковые волосы, тонкая шейка, – нежно гладит ее Эрвин, – большие синие глаза, изящные руки. Ты создана, чтобы украшать этот мир.

– Недостаточно. – Девушка сжимает в кулачке его волосы. – Скажи еще.

– Тебе нужно не больше вдоха, чтобы превратиться. В твоем лице – томная печаль осени. Но стоит тебе улыбнуться, и наступит озорное лето. Рядом с тобою морозно, а в следующий миг – жарко, а в следующий – светло и свежо, как весною.

– Мало, – шепчет она и царапает ноготками его шею.

– Ты совсем непохожа на Север. Ты бы не выжила среди холода и молчания.

Девушка мурлычет:

– Прошу, еще.

– Ты стараешься меня понять.

– Это сложно, – говорит Нексия. Вспышка пробегает по ее лицу. – Пытаюсь рассмотреть тебя – и не могу. Ты где-то очень далеко, будто в тумане. Скажи мне, где ты?..

– Я с тобою, – лжет Эрвин.

Нексия целует его – горячо и отчаянно, пытаясь то ли удержать, то ли успеть.

Над головой – бревенчатый настил. Взгляд упирается в сосновые стволы, облепленные мхом. Щели законопачены дерном, но не слишком хорошо: в полудюжине мест перекрытие протекает, вода собирается лужицами на полу. Снаружи идет дождь. Свежесть втекает сквозь квадратное оконце деревянного щита, заслоняющего вход.

Боль дремлет в груди, сбоку, ниже левой ключицы. Она всегда готова огрызнуться и укусить. Стоит пошевелиться, и в ране лопается стекло, осколки впиваются в легкое, сбивая дыхание. Но если не задевать рану, не дергать рукой, то боль становится тупой и ноющей – вполне сносной. Не хуже рези в горле при простуде. С нею можно мирно сосуществовать: ты спишь – она спит.

Движения ограничены. Сядешь – голова кружится, к горлу подкатывает тошнота. Встать и вовсе невозможно: дыхание сбивается, мир начинает вертеться, земля куда-то выпадает из-под ног, вмиг ты оказываешься на четвереньках. Впрочем, двигаться почти нет необходимости. Пища под рукой: развязанный мешок стоит справа от лежанки. Эрвину не стоит труда дотянуться, взять лепешку или кусок сыра. Кружка стоит под одной потолочной щелью, миска – под другой. Вода наполняет емкости: клап-клап-клап. Когда начинает вытекать через край, Эрвин переливает ее в бурдюк, про запас.

Ночью тревожно… Да чего уж там – страшно. В двухста ярдах волки жрут то, что осталось от его отряда. Порою кажется, он слышит, как они воют… хотя это – плод фантазии. Они не воют, конечно. С чего бы им выть? Методично работают челюстями, хрустят, обгладывая кости, порыкивают друг на друга.

Впрочем, есть то, что легко отвлекает Эрвина от страхов, – повязка. Немногие медицинские знания, что хранятся в его памяти, гласят: о ране нужно заботиться. Смазывать снадобьем, оставлять на некоторое время открытой, потом накладывать новую повязку. Скверная процедура – весьма неудобная и болезненная. Нужны обе руки, чтобы проделать это, а любое движение левой рукой отзывается яростной вспышкой в груди. Боль резко усиливается, когда Эрвин отрывает тряпицу, пропитанную кровью, смывает водой сукровицу, лекарской кистью наносит на рану мазь. Он чередует снадобья. В запасах у покойного Фильдена их имелось четыре. Не зная, какое снадобье окажется действенным, Эрвин использует поочередно все. Одно из них – желтое и маслянистое, с запахом апельсина – причиняет особенно острое жжение. Наверное, это снадобье – самое полезное.

После процедуры он вытягивает левую руку и долго лежит на спине, наслаждаясь тем, как боль постепенно утихает. Приходит чувство покоя и даже – гордость. Он способен о себе позаботиться! Это не так уж и сложно, что бы ни говорили лекари. Несколько раз в день перетерпеть боль и неудобство, заставить себя пройтись кистью по открытой ране – вот и все. Дальше – лежать и отдыхать, погружаться в дрему, пока тело восстанавливается.

Жжение от мази угасает, возникает радостное, почти эйфорическое чувство. До восторга приятно, когда ничто не болит!

Эрвин прикладывает к ране новую тряпицу, прижимает ремнем. Улыбаясь, закрывает глаза.

– Любезный Уильям, вы сегодня веселы, как череп висельника. Не поделитесь ли причиной?

– Отстань, Ориджин. Пей свое пойло и делай ход.

– С превеликим удовольствием. – Эрвин с улыбкой передвигает две фишки-подковы.

Генерал Уильям Дейви, сидящий по ту сторону поля, – широкий, грубый и хриплоголосый мужик, иначе не скажешь. Манеры? Он наделен ими в той же мере, как вепрь из лесов Нортвуда. Контраст внешности и содержания притягивает Эрвина к Уильяму. Этот угрюмый лесной зверь – на самом деле первородный рыцарь, опытнейший военачальник и один из лучших стратегов империи. Полгода назад владыка Адриан доверил генералу командование половиной имперских искровых полков.

– Ты – хитрый черт, знаешь это? – говорит Уильям, глядя на поле. Щедро прикладывается к кубку, вытирает усы тыльной стороной ладони. – Северянину позорно быть таким хитрым. Все равно как собаке – мяукать.

– Потому я и не на Севере, – ухмыляется Эрвин.

Сир Уильям зовет его на «ты», и Эрвину это, как ни странно, по душе. В грубой фамильярности генерала есть нечто весьма дружеское.

– Как тебе понравится такое, северный пройдоха?

Дейви делает ответный ход – весьма удачный. Эрвин вынужден начать отступление.

– От души надеялся, Уильям, что вы проглядите этот ход.

– Не дождешься, Ориджин. Я насквозь вижу все твои штучки, запомни это.

– Прямо насквозь!

– Ага. – Сир Уильям тычет пальцем в лоб Эрвину: сначала слева, потом справа. – Здесь у тебя девицы, тут – дворцовые интриги. А там, сзади, ближе к затылку, запас ходов для стратем. Только для него совсем уж мало места осталось. Выкинь из головы дюжину-другую пассий – тогда сможешь меня обыграть.

Эрвин от души хохочет. Уильям – единственный на свете, кто может вот так шутить с ним.

– Тьма сожри, генерал! Вы и вправду видите меня насквозь. А я вас – нет.

– Еще чего не хватало.

Эрвин уводит последнего рыцаря и занимает оборону. Сир Уильям хмуро хлебает из кубка.

– Вы как раз собирались мне сказать, – говорит Эрвин, – какая дрянь омрачает ваше настроение.

– Ты меня знаешь три года, Ориджин. Я что, люблю петь и смеяться?

– Если попытаться подойти к вам, то упрешься в стену из угрюмости. Обычно она два ярда высотою, а сегодня – все четыре. Что случилось?

– Заговариваешь зубы? Надеешься, это тебя спасет?

Генерал стремительно развивает наступление: мечи напрямую, всадники в обход.

– Двойной обманный маневр? Я должен поверить, что атака по флангу – ложная? Красиво!.. – Эрвин саркастически подмигивает сопернику. – Прямо как на вчерашнем параде. Два полка прошагали праздничным маршем: броня сверкает, земля дрожит, стекла вылетают из окон – прелесть! Прежде во главе парадов гарцевал Серебряный Лис, но вчера, по какому-то недоразумению, его величество отдал управление вам. Какая ошибка! Облако хмурого настроения летело за вами, затмевая весь блеск… Дети и мещанки ударялись в слезы, не в силах сдержать печаль…

– Пропади во тьму, Ориджин, – бурчит сир Уильям. – И атака по флангу – действительно обманка. Я пробиваю центр. Твоя искра под ударом.

– Какая неприятность… Придется хитрить, с вами иначе нельзя… – Эрвин двигает несколько фишек. – Владыка Адриан – проницательный человек, сир Уильям. Вы не сможете долго скрывать свое мнение о его войске.

Генерал бросает острый взгляд исподлобья.

– Я ничего такого не говорил, Ориджин.

– И не нужно. Полгода назад вы получили шесть искровых полков и с каждым месяцем становитесь все мрачнее. В чем дело? Эти солдаты хоть чего-нибудь стоят?

– Искровая пехота Короны – лучшая на свете.

– А мой лорд-отец говорит, что пехота Ориджинов – лучшая в мире. Вы оба – люди чести. Не может же кто-то из вас лгать!

Сир Уильям усмехается и сбивает одну за другой две подковы северян.

– Хочешь мое мнение? Вот что я думаю, Ориджин. Искровики насадят ваших кайров на копья, поджарят, как поросят на вертеле, и сожрут, а греями закусят вместо лука.

– Весьма недвусмысленно, сир Уильям.

Ответным ударом Эрвин отсекает авангард генеральского войска. Уильям Дейви хмурит брови.

– Да, милорд, сожрут и закусят. Ни косточки не оставят. Ни за что вам не победить нас: ни на маневрах, ни на параде, ни на дворцовом построении! Мы – непревзойденные мастера этих дел.

Эрвин склоняет голову с лукавым любопытством:

– Сир Уильям, простите мне странный вопрос: что, если вдруг – мало ли как жизнь сложится – искровикам доведется встретить врага на поле боя?..

– Никогда не говори таких слов, Ориджин. – Генерал назидательно вздымает палец. – Никогда, ясно? Битва в полях – это ересь. Имперская пехота не занимается такой чушью. Вы, индюки-феодалы, всегда готовы грызть друг другу глотки. Если Короне требуется извести одного индюка, ей достаточно натравить другого. Никогда не приходится марать своих рук… то бишь копий.

– Политика, политика… Династия преуспела в этом. И все же вернемся к вопросу: отчего вы угрюмы, сир Уильям?

– Вчера я ехал во главе парада, Ориджин. В задницу моей кобыле дышали четыре тысячи солдат. Сверкали во всем блеске, как ты выразился. Так вот, из этих четырех тысяч от силы три сотни когда-то бывали в настоящем бою. Знаешь, меня немного тревожит этот факт.

– Понимаю, – без тени сарказма кивает Эрвин и поднимает кубок. – Выпьем же за славное войско, созданное для парадов!.. Кстати, если ничего не придумаете, через два хода вы проиграли.

– Вот же северный черт!

В землянке сыро, темно, пахнет плесенью, как в заброшенном погребе. Вход закрыт деревянным щитом, волк вряд ли сможет отодвинуть его и войти. Это хорошая новость. В щите прорезано квадратное окошко – единственное отверстие, впускающее в землянку свет. Днем света мало из-за облаков, ночью – и вовсе нет. Черная тьма сменяется серой тьмой. Можно считать сутки – было бы желание.

Лекарь сказал бы: перевязки нужно делать дважды в день – утром и вечером. Лекари любят привязываться к утрам и вечерам, Эрвин хорошо это знает со времен простуженного детства. Но утро и вечер потерялись из-за сумрака. Эрвин просыпается под звук воды: она журчит, когда дождь, и сочится капельками, когда дождя нет: клап-клап-клап. Он делает себе очередную перевязку. Свет почти и не нужен, кисточку и ветошь легко найти на ощупь, мази – различить по запаху. Рана на ощупь – такая же, как и была: огненно болезненная и скользкая от сукровицы. Кажется, края слегка припухли. Приходится раздвигать их пальцами, чтобы проникнуть кистью внутрь.