Текст книги "«Портрет» Эль Греко"

«ПЕЧЕНОЕ ЯБЛОКО»

Козюренко сидел за столом заместителя начальника райотдела, пил невкусный и несладкий растворимый кофе и задумчиво рисовал на листе бумаги чертиков.

Они у него получались удрученные, худые и несчастные. Заметив, что один из чертей чем-то похож на Якубовского, Роман Панасович скомкал бумагу и с отвращением выбросил в корзинку. Вынул чистый лист, написал: «Якубовский» – и поставил с обеих сторон по вопросительному знаку. Перешел на диван, прилег, подложив под бок подушку. Это помогло сосредоточиться. Еще раз освежил в памяти все детали – не допустил ли он где-то ошибку?

Труп Пруся увидел рабочий заготконторы, которого привез на Корчеватскую на мотоцикле его товарищ.

Это произошло около девяти утра во вторник девятнадцатого мая. В восемь Прусь должен быть на работе, но не явился, а без него не могли открыть подсобное помещение цеха. Входная дверь дома Пруся была закрыта, но не заперта. Рабочий позвал Пруся и, не услышав ответа, вошел в дом. Труп лежал в кухне у крышки над лазом в погреб. Видно, убийца выбрал удобную позицию – за кухонной дверью: Прусь, вылезая из подвала, непременно должен был повернуться к нему спиной.

В том, что Прусь достал из тайника картину и выносил ее из погреба, у Козюренко не было сомнения:

падая, убитый зацепил свернутым полотном крышку над люком в полу – на ней остались следы краски и ворсинки, идентичные найденным в тайнике. Итак, убийца точно знал, за чем Прусь спустился в подвал, и ждал его с топором. Потом он тщательно обыскал погреб – об этом свидетельствовали чуть сдвинутые со своих мест вещи. Убийца старался не оставлять следов, но все же несколько раз ошибся. Наконец он нашел тайник и открыл его, вероятно, ножом. Ничего не увидев в нем, инсценировал ограбление: вывернул у Пруся карманы, снял часы, забрал деньги (в тот день Прусь получил зарплату, вряд ли успел много потратить) и исчез.

Убийство произошло, как установила экспертиза, между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи. Перед этим Прусь распил с кем-то бутылку вина: на журнальном столике возле тахты стояли два стакана один пустой, в другом было немного вина. На этом стакане еще во время первого обыска работники милиции обнаружили отпечатки пальцев. Настораживало то, что человек, убивший Пруся и шаривший потом в погребе, почти не оставил там следов, не было и отпечатков пальцев – очевидно, действовал в перчатках.

И вдруг такой недосмотр. Хотя его могло что-то испугать, и у него уже не было времени, чтобы подняться в мансарду и обтереть стакан.

Следы на стакане оставил не Якубовский. Вообще у него с Прусем были не такие отношения, чтобы поприятельски распивать в мансарде портвейн. Но ведь гость Пруся мог уйти, не заперев дверь, и Якубовский воспользовался этим. Только навряд ли он полез бы в погреб и искал тайник, а тем более – картины…

Тут могли быть десятки вариантов, версий, ходов, и Козюренко не ломал над ними голову. Считал, что прежде всего его задача – найти человека, пившего в тот вечер с Прусем портвейн, а также человека, которого заметила дежурная заготконторы и с которым Прусь обедал в чайной.

А может, это одно и то же лицо?

Начальник райотдела доложил Козюренко, что среди тех, кто жил в гостинице «Красная звезда», дежурная не опознала «печеного яблока». Восемнадцатого вечером из гостиницы выписались трое: двое львовян и один житель Ковеля. Несколько часов назад спецпочта доставила их фотографии, и теперь участковый уполномоченный вместе с работником областного управления внутренних дел старшим лейтенантом Владовым, которого выделили в помощь Козюренко, разыскивали тетку Марусю – вахтера заготконторы, которая отдежурила свою смену и куда-то ушла.

Роман Панасович, пересев к столу, начал перелистывать материалы о партизанском отряде, в котором находился Прусь.

Отряд был небольшой, и масштабы его деятельности не очень впечатляли. Положение отряда осложняло то, что приходилось отбиваться и от гитлеровских карательных частей, и от местных бандеровцев. Партизаны все время маневрировали, иногда перебазировались в карпатские леса, где отсиживались в особенно опасные зимние месяцы.

Организовал отряд и руководил им односельчанин Пруся – бывший председатель сельсовета Войтюк. Он погиб во время нападения на гитлеровский обоз. Пока партизаны нагружали возы, к гитлеровцам подоспело подкрепление. Завязался бой, Войтюк с группой бойцов задерживал врага, чтобы дать возможность партизанским подводам отъехать как можно дальше. Потом партизаны разделились на группы и стали отходить к базе. Войтюк на сборный пункт уже не вернулся. Последним, кто его видел, был Прусь. В архиве сохранилось свидетельство Пруся: гитлеровцы подстрелили его коня, и он начал разгружать подводу, чтобы спрятать ящики. В это время на него наткнулись Войтюк с Ивасютой – бойцом их отряда. Командир уже был ранен и приказал отступать: враги были совсем близко.

Партизаны перебежали поляну, гитлеровцы убили Ивасюту и вторично ранили Войтюка. Однако Прусь не оставил его, нес на плечах почти полтора десятка километров, но, к сожалению, спасти командира не удалось: Войтюк умер у него на руках, и Прусь сам похоронил его.

Рассказ был настолько правдоподобен, что никто в нем не усомнился. Новый командир отряда представил Пруся к награде, и после освобождения Львова тот получил медаль «За отвагу».

Роман Панасович заварил себе еще полстакана кофе. Представил, как все это могло произойти на самом деле. Поставив на подводу ящики с ценными трофеями, Прусь погнал коня не к месту сбора партизанского отряда, а хорошо знакомыми ему лесными дорогами в свое село. Козюренко проверял по карте: село в восемнадцати километрах от дороги, где отряд напал на гитлеровский обоз. Оставил трофеи у родных или знакомых, а может, просто спрятал где-нибудь ы. уже потом двинулся на базу. Тут его встретили Войтюк с Ивасютой. Возможно, командир и правда был ранен.

Конечно, он не мог не спросить у Пруся, почему тот едет от села да еще на пустом возу. И тогда Прусь уничтожил их – предательски скосил автоматной очередью.

Командира похоронил, а труп Ивасюты просто бросил в лесу. Рассказывая в отряде о гибели Войтюка, изобразил свои действия как геройские…

Козюренко вздохнул: конечно, это лишь его догадка. Но, скорее всего, так оно и было, хотя доказать преступление Пруся теперь уже невозможно.

Зазвонил телефон: Владов сообщил, что дежурную наконец разыскали и привезли в райотдел милиции.

Роман Панасович разложил на столе с десяток фотографий. Женщина, которую привел старший лейтенант, с любопытством посмотрела на него, сознавая, что нужна милиции: сам участковый привез ее на машине. Она подошла к Козюренко и таинственно зашептала:

– Я, товарищ, прямо скажу: он, и больше никто…

Лицо у него, что у того ворюги, а глаза так и бегают, так и бегают. Я сразу хотела позвонить в милицию, да взяло меня сомнение: товарищ Прусь такой солидный человек, что не станет водиться с ворами.

Роман Панасович попросил позвать понятых и пригласил женщину к столу.

– Посмотрите, нет ли его здесь?

Дежурная сразу ткнула в одну из фотографий.

– Вот он, голубчик. Точно он. Я его узнала, ворюгу. Теперь не выкрутится… Немножко помоложе тут.

Убийца проклятый!

Козюренко подчеркнуто официально сказал:

– Гражданка Коцюба, прошу вас еще раз внимательно посмотреть на это фото. Вы утверждаете, что на снимке человек, с которым вы видели восемнадцатого мая Василя Корнеевича Пруся?

– А то как же, утверждаю. Да я его и средь тысячи узнала б.

– Ну что ж, тогда благодарю вас. – Роман Панасович подал ей руку. – До свидания.

Видно, тетка Маруся не ожидала такого финала, надеялась, что ее станут подробно расспрашивать, составлять протоколы, наконец, советоваться, как задержать убийцу, а тут – до свидания…

Сделала шаг к Козюренко, хотела что-то сказать, но Владов хорошо знал службу – открыл дверь и велел:

– Пройдите, гражданка!

Коцюба крепко сжала губы и обиженно посмотрела на Романа Панасовича: вот какое уважение за раскрытие преступления. Но Козюренко уже снова погрузился в дела и не заметил ее взгляда. Он достал из папки сопроводительную записку и фотографии.

Яков Григорьевич Семенишин. Рабочий Ковельского кирпичного завода. 1917 года рождения. Адрес…

Взглянул на часы. Только половина одиннадцатого, и если сейчас выехать, можно после обеда быть в Ковеле. Бросил в портфель бумагу, зубную щетку и приказал Владову подать машину…

…На Ковельский кирпичный завод они приехали вместе с инспектором уголовного розыска местной городской милиции. Заведующему отделом кадров объяснили, что расследуют заявление, которое пришло в милицию, – что-то связанное с продажей краденых вещей. Попросили вызвать начальника цеха, где работает Семенишин. Ожидая его, Козюренко углубился в личное дело, принесенное заведующим. Чуть не свистнул от неожиданности: Яков Григорьевич Семенишин воевал в одном партизанском отряде с Прусем.

Но ничем не обнаружил своего удивления. Профессиональная привычка – обуздывать эмоции, скрывать их.

И все же сознание того, что, возможно, наконец, напал на настоящий след, всегда возбуждало и приносило удовлетворение. Ведь Прусь с Семенишиным могли быть сообщниками еще во время войны, а может, Семенишин в чем-то подозревал Пруся и шантажировал его .

Пришел начальник цеха – солидный, седеющий мужчина с хитрыми глазами. Роман Панасович спросил у него, что тот думает о Семенишине.

– Выходит, вы из прокуратуры.. – то ли удивился, то ли одобрил начальник цеха и разгладил свои пышные усы. – И интересуетесь Яшком? Что же он, разрешите спросить, натворил?

Козюренко увидел, как вспыхнул инспектор уголовного розыска, и остановил его незаметным движением руки Знал: таких людей, как этот начальник цеха, лучше не раздражать и не кичиться перед ними своим положением. Видно, вышел из рабочих и знает себе цену.

Роман Панасович придвинул начальнику цеха стул и откровенно сказал:

– Поверьте нам, уважаемый товарищ: дело это, может, и не такое простое. Но вы, вероятно, понимаете, что работа у нас специфическая – должны держать язык за зубами. Поэтому, если можно, не расспрашивайте нас.

Начальник цеха покосился на него хитрым глазом.

– Хорошо, – согласился он. – Стало быть, что я думаю про Яшка? План он выполняет, инициативный.

Работник неплохой, не сачок, если надо, со своим временем и выгодой не считается.

– Сейчас он на заводе?

– Рабочий день еще не кончился…

– И на этой неделе каждый день работал?

– В понедельник брал отгул… – Начальник цеха только на мгновение запнулся и сказал твердо: Но не вышел на работу и во вторник. Я ему, правда, прогул не записал. Яшко – работник добросовестный и обещал отработать сверхурочно.

Роман Панасович невольно переглянулся с Владовым.

– Скажите, пожалуйста, – спросил быстро, – вы видели Семенишина во вторник?

– Видел После работы Яшко заходил ко мне. Он живет неподалеку, – счел нужным пояснить, – извинился: мол, в поезде встретилась компания и хорошо хлебнули. Приехал и лег отсыпаться.

– В котором часу он был у вас?

– Около пяти – Вы знаете, по какому делу отлучался Семенишин?

– Как не знать? Все знают. Очередь у него на «Запорожец» подходит – ездил к какому-то своему старому знакомому занять деньги.

– И занял?

– Кажется.

– И последнее. Вы говорили, что живете поблизости от Семенишина. Бывали вы у него? Какой он семьянин?

Начальник цеха развел руками.

– Семья как семья… Живут… Ну, случается, когда Яшко поддаст лишнего, так и разговоры, конечно, ведутся нежелательные.

– Говорите уж прямо: скандалы, – вмешался местный инспектор.

– Можно и так назвать, – согласился начальник цеха. – Но Семенишин порядочный человек. Дети у него хорошие, и жену свою он уважает.

– К вам просьба, – доверительно нагнулся к нему Козюренко. – Не могли бы вы задержать Семенишина после работы, скажем, на полчасика? Но о нашем разговоре… – прижал палец к губам. – Это в интересах самого Семенишина.

Начальник цеха недовольно хмыкнул, но спорить не стал. Когда он вышел, Роман Панасович приказал Владову:

– Немедленно свяжитесь с вокзалом. Уточните расписание движения поездов в Желеховском направлении. И автобусов. А вас, – обратился он к инспекТОРУ, – прошу позвонить в милицию, чтобы опергруппа была наготове.

Роман Панасович устало откинулся на спинку стула.

Владев украдкой поглядывал на него, стараясь угадать о чем думает следователь по особо важным делам, наверно, составляет план допроса преступника…

В это время Роману Панасовичу просто хотелось спать: жаркий день и не очень хорошая дорога давали себя знать… Незаметно потер виски, отхлебнул из стакана тепловатой воды и нетерпеливо спросил у старшего лейтенанта:

– Ну что там у вас, Петр?

Тот, дописав несколько цифр в блокноте, положил трубку.

– Поезда из Желехова на Ковель ходят трижды в сутки Прямой из Львова в Ленинград проходит через Желехов в двенадцать часов четыре минуты прибывает в Ковель через шесть часов. Пригородный Львов Ковель. Этот выходит из Желехова в двадцать один двадцать семь. Прибывает в половине седьмого утра.

И еще один на Брест. Время отправления из Желехова – пятнадцать ноль семь, прибытие в Ковель – двадцать два восемнадцать.

– Автобусы?

– Есть только два из Львова до Ковеля через телеков Ночной останавливается в Желехове около пяти и прибывает в Ковель в одиннадцать или чуть позже.

И дневной. Этот выходит из Львова в девять двадцать пять приблизительно час идет до Желехова и еще шесть до Ковеля. Таким образом, сюда он прибывает около семнадцати часов.

– Семенишин мог вернуться ночным автобусом, – быстро прикинул Роман Панасович. – Ночь прослонялся по Желехову или просидел где-нибудь в парке…

А впрочем, нечего гадать, едем.

Небольшой, из красного кирпича домик Семенишина утопал в зелени. Под окнами цвели какие-то желтые цветы, а вдоль дорожки, ведущей к крыльцу, красовались огромные белые и красные пионы. Ьладов толкнул калитку-не заперто. Взошли на крыльцо позвонили – никто не ответил. Позвонили еще раз, вдруг их окликнули из сада тонким голоском.

– Что вам надо, дяденьки?

Козюренко нагнулся над перилами крыльца, под деревом стоял мальчик лет десяти в коротких штанах и клетчатой рубашке. Беленький, курносый.

– Папа или мама дома? – спросил Роман Панасович. – Ты же Семенишина сын?

– А то как же, Семенишина. Но родители на работе.

– А можно их подождать?

Мальчик пожал плечами.

– Они скоро должны быть. – Он смотрел открыто, но все же настороженно.

Козюренко понимал, что мальчика следует как-то успокоить. Но как? Он неуверенно сказал:

– Мы из области, и нам надо поговорить с твоим отцом. Как тебя зовут?

– Олегом.

– Так где можно подождать?

– А заходите в дом. Там есть радио и газеты.

– А ты не хочешь вместе с нами за компанию?

Где Лида?

Незнакомые дяди знали, как зовут его сестру, и это окончательно убедило мальчика, что они свои люди.

– В школе. Она же во второй смене.

– А-а… – сказал Владов таким тоном, будто знал и только случайно забыл.

– Говорят, скоро вы на «Запорожце» будете ездить? – спросил Роман Панасович, сев на диванчик.

– Папа говорил, что этим летом получим… – И радостно прибавил: – Он хочет красного цвета.

– А ты?

– И мне тоже нравится.

– Ну и хорошо, – вмешался Владов. – Если собрали деньги, то какие тут могут быть разговоры…

Роман Панасович бросил на него неодобрительный взгляд – зачем провоцировать ребенка? И Владов осекся. Но мальчику было приятно поболтать на эту тему.

– Еще не собрали, но папа говорил, что как-нибудь выкрутимся. Займем, а потом отдадим.

– Ну… ну, – хмыкнул Козюренко. – А как у тебя дела в школе? – поспешил он перевести разговор на другую тему.

– Так… – немного смутился мальчик.

– Есть тройки?

– Не часто…

Роман Панасович встал, выглянул в коридор. Нарочно пришел к Семенишиным, пока хозяин не вернулся с работы – хотел узнать о нем побольше. Даже бытовые мелочи имели значение. Ведь они часто подчеркивают или обнаруживают ту или иную черту характера человека. Кроме того, Козюренко хотел поговорить с женой Семенишина. Может, она что-то знает, а если и нет, то не исключено, что влияет на мужа: бывали случаи, когда самые закоренелые преступники, которые вели со следователем долгую и запутанную игру, не выдерживали взгляда жены…

Из коридора дверь вела в детскую комнату. Там стояла этажерка с учебниками, на стенах были развешаны карты и цветные вклейки из журнала «Украша», а на письменном столе лежала кучка тетрадок.

Из открытой двери третьей комнаты выглядывала никелированная спинка кровати, на которой высшгась гора подушек – обыкновенная скромная обстановка рабочего человека.

Стукнула калитка, и Олег высунулся в окно.

– Мама пришла! – радостно воскликнул он и побежал встречать. – У нас гости, мама, – сказал на крыльце, – так я пригласил их в дом.

– Молодец! – похвалила мать. Она поставила в коридоре тяжелую сумку с картофелем, мимоходом поправила перед зеркалом прическу и остановилась в дверях гостиной.

– Вы к Якову?

– Надо поговорить с вами, уважаемая Вера Владимировна, – учтиво поклонился Козюренко, – только… – он показал глазами на мальчика.

– Сбегай, Олежка, за хлебом, – нашлась та.

Мальчик недовольно поморщился – ведь интересно послушать разговор взрослых. Но в семье, видно, поддерживалась дисциплина: схватил авоську и побежал в магазин.

– Разговор у нас, Вера Владимировна, будет долгий и неприятный, так уж садитесь поближе. Мы, правда, не очень-то и желанные гости… Из следственных органов, вот мое удостоверение.

Женщина побелела как полотно.

– Неужели мой Яшко что-нибудь натворил? Он, товарищ следователь, как чуть выпьет, дурным становится…

– Всему свое время, Вера Владимировна. Сначала мы попросим вас ответить на некоторые вопросы.

Это не допрос, и если вы не согласны…

Хозяйка подвинула к себе стул и наконец села.

– Что он натворил? – прошептала она.

– Я понял, что вы согласны помочь следственным органам, не так ли? – настаивал Козюренко.

– Спрашивайте, – женщина тяжело вздохнула.

– Вы знали, что ваш муж ездил на днях в Желехов?

– Да.

– Зачем?

– Занять денег.

– Когда должен был вернуться?

– Восемнадцатого мая.

– А приехал?

– Девятнадцатого.

– В котором часу вы его увидели?

– Вот как сейчас, после работы. Но он вернулся утром. Сказал, что был выпивши и не хотел нас беспокоить. Заснул в сарае на сене.

– Он занял деньги?

– Нет, но договорился, что тот его знакомый переведет по почте пятьсот рублей.

– И ничего ваш муж не привез? Никаких пакетов, свертков?

– А мы сейчас ничего не покупаем. На машину собираем.

Женщина отвечала сразу, не колеблясь. В ее глазах Роман Панасович читал удивление и тревогу.

– В Желехове ограбили человека, – произнес он, пристально следя за выражением ее лица. – Этого человека хорошо знал ваш муж. К нему и ездил за деньгами.

Женщина облегченно вздохнула, даже улыбнулась.

– Ерунда, – ответила уверенно. – Яков этого не сделает. А я думала – по пьянке…

– Хорошо, что вы так верите мужу…

– Я знаю: Яков не способен на преступление.

На выложенной кирпичом дорожке за окнами послышались шаги. Вошел Семенишин. Изумленно посмотрел на Козюренко, перевел взгляд на жену и Владова. Его покрытое мелкими морщинами лицо, действительно похожее на печеное яблоко, растянулось в улыбке.

– Здравствуйте, – сказал растерянно. – Кто вы такие? Потому как вроде бы не знаю вас…

– Мы из прокуратуры, – перебил Козюренко. – К вам, Яков Григорьевич. По делу.

– Из прокуратуры? – Семенишин спокойно прошел к столу, сел, положив на него руки. – Ну, если к нам есть дело, так говорите, зачем пришли…

Козюренко внимательно посмотрел на него: совершенно спокоен, никаких признаков волнения.

– Вы встречались в Желехове с Василием Корнеевичем Пру сем? – спросил.

– Ездил к нему.

– Когда?

– В воскресенье уехал, так? – повернулся Семенишин к жене.

– Отвечайте только мне! – Козюренко придвинулся к столу.

Теперь они сидели друг против друга, и Роман Панасович смотрел прямо в глаза Семенишину, будто хотел прочитать его мысли.

– В воскресенье, семнадцатого?

– Конечно. Приехал в Желехов поздно ночью и остановился в гостинице.

– Почему не пошли к Прусю?

– А где бы я узнал его адрес? Если бы знал, пошел бы к Василю – в гостинице ведь надо деньги платить…

– Но утром вы разыскали Пруся?

– Так я же знаю, где он работает! Утром пошел в заготконтору и там дождался его.

– Просили у него денег?

– На машину у нас очередь подходит, должен…

– И Прусь вам дал?

Семенишин покосился на жену. Ответил неопределенно:

– Да нет… Обещал одолжить пятьсот рублей.

– Когда в ы ушли от него?

– Ну, пообедали в чайной… Выпили, и он на работу пошел. А я еще немножко посидел на скамеечке, до поезда у меня времени много было, – и на вокзал.

– Когда выехали из Желехова?

– В полдесятого вечера.

– Чем можете доказать?

– Как чем? Где-то билет у меня… – Он озабоченно начал шарить в карманах и не находил. Наконец облегченно вздохнул – положил на стол железнодорожный билет. Роман Панасович посмотрел на свет – да, билет был продан восемнадцатого мая и на вечерний поезд.

– Итак, вы ехали поездом Львов – Ковель, который прибывает в ваш город в половине седьмого утра.

Кто может засвидетельствовать, что вы приехали именно этим поездом?

Семенишин пожал плечами.

– А я знаю?

– Почему не пришли прямо домой?

– А где же я был? – снова тревожно посмотрел на жену. – И почему это вы меня допрашиваете? – вдруг повысил голос. – Какое имеете право?

– Не волнуйтесь, гражданин Семенишин, – перебил его Козюренко. – Нам нужно, чтобы вы просто ответили на несколько вопросов. Жена увидела вас девятнадцатого мая только после работы. Где вы были весь день?

– Спал. На сене в сарае спал. Компания в поезде подобралась, хорошие парни, так? Ну, пол-литра выпили, а потом еще в карты играли. Чуть не до Ковеля.

Они раньше сошли. Был я немножко выпивши, так?

А с женой у нас… – Он не досказал и бросил на нее взгляд.

Та встала со стула, хотела вмешаться, но Козюренко поднял руку, попросив не делать этого.

– Назовите, с кем ехали в поезде.

– С ребятами, я же говорю. Трактористы они, так?

– Фамилии, имена помните?

Семенишин заморгал, сокрушенно опустив голову.

– Пьяный был, – сказал смущенно. – Забыл…

Пол-литра, значит, взяли, а потом еще, так?

– Вы тоже покупали водку? – прищурил глаза Роман Панасович. – Ночью, да еще на вокзале, не продают.

– А я еще перед отъездом. Пол-литра…

– Имели при себе деньги? Сколько?

Семенишин заерзал на стуле. Козюренко обратился к его жене:

– Сколько дали мужу на дорогу?

– На проезд да еще трешницу.

– Из нее вы рубль заплатили за койку в гостинице… – Роман Панасович уставился немигающим взглядом на Семенишина. – Завтракали? – Тот кивнул – Еще полтинник на завтрак. Откуда же взяли деньги на водку?

Лицо Семенишина покрылось красными пятнами.

Щеки обвисли.

– У Пруся. Он одолжил мне семьдесят рублей. Десятку пропили, поэтому и не сказал жене.

Козюренко вспомнил тело с раскроенным черепом.

И вывернутые карманы. Вряд ли Семенишин отважился бы на убийство ради семидесяти рублей. Конечно, мог надеяться, что возьмет больше. Но при чем тут картина? Может, Прусь через Семенишина хотел ее куда-то переправить?

Спросил коротко:

– Где деньги?

– Пожалуйста… Тут они… – Семенишин полез в шкаф, вытащил из нижнего ящика завернутые в платок деньги.

Роман Панасович незаметно посмотрел на женщину: глаза у нее наполнились ужасом, губы дрожали.

Внезапно подумал: «А если все это правда? Все так, как рассказывает Семенишин? Могло быть? Конечно, могло. А „Портрет“ Эль Греко тем временем…»

– Следовательно, вы утверждаете, что не знаете, где живет Прусь, и никогда не были у него дома?

– Это истинная правда! – Семенишин приложил обе ладони к груди.

"Если его отпечатки пальцев не идентичны отпечаткам на стакане с недопитым портвейном… подумал Козюренко. – Прямых доказательств пока что нет.

Конечно, если не найдем тут картину. Итак, обыск…"

Вышел с Владовым в коридор, приказал вызвать оперативную группу и попросил взять у прокурора постановление на обыск. Вернувшись, спросил у Семенишина:

– Насколько мне известно, Прусь не очень щедрый человек и никому денег не одалживает… – Он сознательно говорил о покойнике как о живом, надеясь, что Семенишин как-то прореагирует на это. Но тот сидел потупившись. – Почему же он отдал вам всю зарплату и еще пообещал полтысячи?

Семенишин поднял голову, и Козюренко заметил, как забегали у него глаза.

– Почему? – настаивал следователь.

Семенишин потер свои сморщенные щеки кончиками пальцев. Он явно колебался.

– Пожалуйста, не скрывайте от нас ничего, – посоветовал Роман Панасович.

– Прусь был у меня, так сказать, в долгу, – нерешительно, запинаясь, начал Семенишин. – Уже давно, со времен войны, когда вместе партизанили. Я никому не рассказывал, так? Потому как и сам тут не оченьто… – покачал головой и продолжал твердо, как человек, сделавший первый шаг и терять которому уже нечего. – Когда-то я видел, как Прусь снял обручальное кольцо с пальца мертвой женщины, так? Он заметил, что я смотрю. Испугался. Да и было чего. Если бы наш командир Войтюк прознал про это, худо бы Прусю пришлось. Ну, начал умолять, так? Мол, черт попутал.

Я говорю: «Выбрось кольцо!» Он и выбросил. Потом обещал: «Я тебе всю жизнь буду благодарен, что понадобится, рассчитывай на меня». А тут очередь на машину, я и вспомнил, так?

Но ведь это могло выглядеть как шантаж…

– Да нет. Столько лет прошло. Надеялся на благодарность. Думаю, деньги у него есть. Живет ведь один. А он мне – семьдесят рублей… Я знаю, что полтысячи не пришлет. Пообещал, только бы отделаться, так?

«Если придумано, то неплохо», – отметил Козюренко.

А вы помните, как появился в вашем отряде Прусь?

– Почему же, помню. Мы не очень-то и доверяли ему, так? Полицай поглумился над девушкой Пруся, а Василь убил его. Пришлось бежать. К бандерам ему было не с руки, потому как этот полицай имел среди них в нашем районе много дружков. Ну, и пристал к нам, так? Наш командир товарищ Войтюк из ихнего села был – пожалел и взял.

«Верно, на свою голову!» – чуть не вырвалось у Романа Панасовича.

– Мы вынуждены произвести в вашей усадьбе обыск, – сказал он. – Скоро приедет оперативная группа. Но перед этим я хотел бы еще раз убедиться: все ли вы рассказали правдиво и не утаиваете ли чегонибудь?

– Яшенька, – подошла к нему жена, – ты уж…

если что натворил, лучше сознайся. И нам будет легче…

Семенишин посмотрел на нее как-то отчужденно.

– Пьяный я был, может, чего-то и не помню…

В чем меня обвиняют? – обернулся к Козюренко.

– Дело в том, что Прусь убит и ограблен. А вы были с ним в тот день. Ездили за деньгами.

– Не выйдет! – вдруг закричал Семенишин. Он выпятил губы, и морщины неожиданно разгладились на его лице. Это было сказано так решительно, что Роман Панасович встал со стула. А Семенишин вдруг безвольно осел, и руки его опустились как плети.

– Так уж лучше сознайся, – шептала жена, склонившись над ним.

– Прочь! – Семенишин оттолкнул ее от себя. – Вы мне дело не пришьете! – погрозил он пальцем Козюренко.

– Вспомните фамилии тех, кто был с вами в поезде, – предложил следователь спокойно. – Имена, приметы… Это для вас очень важно.

Семенишин удивленно воззрился на него. Закрыл глаза, немного подумал и покачал головой.

– Нет, – сказал стыдливо. – Пьяный был, все из головы вылетело. – Вдруг какая-то мысль, видно, промелькнула у него. Нерешительно начал: – Но был там такой долговязый… – Потер лоб и радостно воскликнул: – Тимком его звали, вспомнил – точно Тимком, так?

– Тракторист Тимофей? – повторил Козюренко, и нельзя было понять, иронизирует он или говорит серьезно. – А фамилия?

– Не знаю. Тимко – и ладно. – Теперь в тоне Семенишина ощущалась уверенность. – Он сошел где-то перед Ковелем.

– Ну… ну… – Роман Панасович хотел что-то прибавить, но на улице остановилась машина. – Вера Владимировна, – попросил он, – встретьте сына и уведите его куда-нибудь. Эта процедура не для детей…

А вы, – приказал Владову, – сходите к соседям и попросите их быть понятыми.

…Когда они вернулись вечером в городской отдел милиции, Владов сказал Козюренко:

– Почему вы не приказали арестовать Семенишина? Я бы задержал его. Ведь он же ничего не может доказать…

– А мы? Что-нибудь нашли у него? – остудил пыл старшего лейтенанта Роман Панасович. – Нарушать законы никто не волен. Завтра увидим, если сойдутся отпечатки пальцев…

– Их уже повезли во Львов.

– Вот и подождем до утра.

Утром позвонили из Львова. Оказалось, что отпечатки пальцев Семенишина не идентичны отпечаткам, оставленным на стакане в доме Пруся. Козюренко как раз умывался, когда Владов сообщил ему об этом. Тот повесил полотенце. Причесался.

– Дайте команду, – приказал он, – чтобы поискали в селах около железной дороги Львов – Ковель тракториста по имени Тимко. Тимофей то есть… Высокого роста…

– Но ведь Семенишин определенно лжет, – осмелился возразить старший лейтенант. – Чтобы запутать следствие.

– Нас не так-то легко запутать, – улыбнулся Козюренко. – А что, если не лжет? И убийца, укравший картину, разгуливает на свободе и смеется над нами? Нет, если у Семенишина есть алиби, мы сами немедля должны подтвердить его. Это в наших интересах, дружище. – Натянул рубашку и добавил: – А у Семенишина возьмите подписку о невыезде. И пусть ваши ребята наблюдают за ним…