Текст книги "«Портрет» Эль Греко"

ГАЛИЦКИЙ

Директор заготконторы собрал работников плодоовощного цеха.

– Вот ваш новый начальник, – представил еще молодого – лет под тридцать – светловолосого мужчину с темными, выразительными глазами. – Дмитро Семенович Серошапка. Сегодня он принял дела. По рекомендации руководства облнотребсоюза, – подчеркнул он.

Директор конторы хотел поставить начальником цеха мастера Галицкого, и все были уверены, что именно он займет должность Пруся. И вдруг – такое. К Галицкому привыкли, знали его. А кто такой этот Серошапка"

Расходились недовольные. Директор конторы уловил это настроение и нарочно оставил своего нового подчиненного на произвол судьбы, злорадно подумав:

«Пусть сам выкручивается!.»

Серошапка попросил Галицкого остаться в каморке, которая считалась его кабинетом. Смотрели друг на друга изучающе. Галицкий, солидный человек с толстой красной шеей и огромными кулаками, не скрывал своей неприязни. Серошапка будто читал его мысли. Мастер считал, что ему перебежали дорогу, и решил при случае подставить ножку новичку. Это ведь дело торговое, тут дебет и кредит не так просто свести.

Голову надо иметь на плечах. А у этого, по всему видно, кочан капусты. Молодой и зеленый…

Серошапка невольно улыбнулся. Вероятно, Галицкий уловил в этой улыбке иронию, потому что насупился и хотел что-то сказать, наверно, обидное, но Серошапка опередил его.

Не будем играть в жмурки, Эдуард Пантелеймонович, – сказал он самым доверительным тоном. – У вас есть причина относиться ко мне, так сказать, без симпатии. К сожалению, мне лишь сегодня намекнули в райпотребсоюзе, что я перебежал вам дорогу. – Галицкий протестующе поднял руки, но Серошапка продолжал тем же мягким, доверительным тоном: – Мы же с вами не дети и знаем, что такое жизнь…

Если бы я знал, что иду на живое место, то, может, и не согласился бы на эту должность. Но, как говорят, после драки кулаками не машут. Теперь нам надо либо работать вместе, либо…

– Вы хотите сказать, что я… – Галицкий положил на стол свои огромные кулаки.

– Я ничего не хочу сказать, уважаемый Эдуард Пантелеймонович. Прошу вас внимательно следить за моей правой рукой. – Серошапка вдруг сильно стукнул указательным пальцем по краю стола. – Видите – раз… два… Стукну третий раз – и вас не будет…

Галицкий убрал кулаки со стола, откинулся на спинку стула. В глазах его появились насмешливые искорки.

– Как вас величать? – спросил он. – Забыл я…

– Дмитром Семеновичем.

– Так вот что, Дима, – пренебрежительно улыбнулся Галицкий, – иди ты…

Серошапка этого не ожидал. Захохотал, обошел стол, сел на его краешек и подал Галицкому руку.

– На, Эдик, держи, – сказал примирительно. – Вижу, ты свой человек, и мы сработаемся.

Галицкий пожал руку Серошапке без энтузиазма.

Думал: сколько им будет стоить этот желторотый?

Впрочем, прикинул, не так уж и много – ведь в нем нет ни цепкости Пруся, ни такого знания тонкостей дела, ни прусевского аппетита… Что бы там ни было, а то, что Прусь отошел в иной мир, – обстоятельство очень положительное.

«Хапуга проклятый!» – чуть не вырвалось у Галицкого, но он овладел собой и посмотрел на свое новоиспеченное начальство любезнее. «Юный друг мой, – подумал он растроганно, – мы будем подкармливать тебя. Ты будешь благодарен, а нам… Нам делать свое…»

– И правда, Дима, – повеселел он, – что нам делить? Лишних двадцать рублей в месяц? Как-нибудь и без них обойдусь. Они тебе нужнее. У тебя дело еще молодое, а нам, старикам…

– Старый черт! – Серошапка хлопнул его по плечу. – Три года разницы, а уже в монахи записываешься. – Он что-то еще говорил, а Галицкий мысленно прикидывал: во-первых, не следует баловать этого желторотого – сотен пяти в месяц, кроме зарплаты, ему вполне достаточно. Лишь бы только не мешал…

Может, и хорошо, что начальником цеха поставили этого слепого котенка. Всегда можно свалить на него вину.

А он и рад будет: пятьсот шайбочек с неба упало…

Вдруг что-то важное дошло до сознания Галицкого, и он насторожился.

– Что вы сказали? – переспросил.

– Как дела с договорами на сбыт нашей продукции? Ведь уже май, и если прозевать это дело…

У Галицкого вдруг кольнуло под ложечкой. Договоры о поставках – святая святых его и Григория Котляра – помощника мастера. Они не позволят, чтобы этот выскочка совал туда свой нос.

Ответил с деланным равнодушием:

– Прусь был хороший хозяин и вовремя заботился о сбыте продукции Эти операции поручал мне и Котляру, – солгал он О том, что Прусь брал почти половину договоров на себя, решил умолчать. – У нас есть определенный опыт и связи. Цех будет работать на полную мощность. План выполним и прогрессивку получим, – заверил он.

– Хорошо, выясним… – Серошапка вернулся на свое место. Выдвинул и задвинул ящик стола, переложил какие-то бумажки Сказал, будто речь шла о мелочи: – В крайнем случае я могу договориться с одним из южных комбинатов о поставке пятисот или шестисот тонн яблочного пюре ..

Галицкий даже попятился.

– Скольких? – переспросил.

– Тонн пятисот, а может, и больше… – Серошапка сделал вид, что разглядывает что-то в ящике. И так, не глядя на Галицкого, знал, какой удар нанес ему сейчас. "Я тебя, мерзавца, насквозь вижу, – торжествовал он. – А ты думал меня голыми руками взять?

Интересно, как теперь запоешь?"

Но Галицкий, оказалось, был достойным партнером…

– Тогда придется поработать… – задумчиво произнес он. И прибавил с энтузиазмом: – Зато план перевыполним. Возможно, переходящее знамя получим!

– Первое место в области завоюем! – поддержал его Серошапка. – Мы с вами еще прогремим!

«Как бы не загреметь… – подумал Галицкий. – Но ведь пятьсот тонн! С каждого килограмма… Да еще и сколько пойдет без нарядов… Интересно, знает ли этот Серошапка, сколько можно положить в карман?»

Но Серощапка смотрел на него простодушно, и Галицкий встал. Надо было посоветоваться с Котляром.

У Гриши светлая голова, как Гриша скажет, так и следует делать – имеет, зараза, нюх настоящей гончей, видит на десять саженей вглубь. Григорий Котляр – титан коммерции. Его еще никто не обводил вокруг пальца.

Серошапка посидел в кабинете, машинально перебирая бумаги. Фактически стол был пуст – несколько писем, оставленных Галицким, копия приказа по заготконторе…

Вчера Серошапка долго беседовал со следователем из Киева. Тот рассказал ему про убийство Пруся и просил помочь следственным органам. По его просьбе Серошапка просидел полночи, разбирая бумаги Пруся, привезенные в область работниками милиции. Правда, Прусь был осторожным человеком и не держал ничего, что могло бы скомпрометировать его. Не отличался аккуратностью – бумаги бросал в папки без всякой системы, приказы не подшивал, как полагалось по инструкции, и принципиально не признавал нумерации входящих и исходящих…

Серошапку заинтересовало недописанное письмо, точнее записка – всего несколько торопливо написанных слов:

«Поля… Я вчера не мог быть дома, потому…»

На этом записка обрывалась. Серошапка показал ее Козюренко, и полковник просил его, если будет возможность, выяснить, кто эта Поля.

Правда, всего несколько слов, но они свидетельствовали о каких-то отношениях Пруся с женщиной по имени Поля: возможно, это любовница Пруся, которая бывала у него дома, заранее договорившись о встрече, а может, просто приходила, чтобы навести порядок в квартире, выстирать белье…

Серошапка вышел в цех. Сейчас, перед началом сезона, там было мало рабочих. Через месяц-полтора, когда начнут завозить ягоды и фрукты, заготконтора наберет сезонных рабочих, и тогда работа закипит.

А теперь готовили тару, ремонтировали оборудование.

Галицкий, увидев Серошапку, приветственно помахал ему рукой. Мастер занимался очень прозаичной работой: осматривал бочки, в которых должны отправлять заказчикам соки и яблочное пюре. Брезгливо пинал их ногой, командовал:

– На эту набейте обручи! Откати ее, Микола, в сторону. А для этой нужно новое дно, пометь мелом…

Серошапка прошел мимо. Конечно, можно было бы расспросить Галицкого о Поле, но Козюренко отсоветовал: может, она общается с Галицким, может, причастна к преступлению, и расспросы только насторожат ее.

Серошапка хотел посмотреть, как ремонтируют пресс, но его остановила молодая женщина, повязанная платком.

– На два слова, Дмитро Семенович… – проговорила, смутившись.

Серошапка подошел к ней. Внимательно посмотрел.

Женщина не отвела глаз, и Серошапка прочитал в них какую-то глубоко затаенную тревогу.

– Вы меня знаете, а я, к сожалению…

– Меня зовут Мартой Васильевной, – женщина метнула взгляд на Галицкого, и зрачки ее сузились, а лицо приобрело решительное выражение. – Хочу поговорить с глазу на глаз!

«Ну что ж, – решил Серошапка, – пресс подождет».

– Идемте ко мне, – предложил он.

Когда они проходили мимо Галицкого, тот с интересом посмотрел на них и демонстративно отвернулся.

Женщина села у стола, сняла платок, разгладила его на коленях. Видно, что-то волновало ее, и она не знала, с чего начать. Серошапка помог ей:

– Я вас внимательно слушаю, Марта Васильевна.

Прошу, говорите все, что думаете.

Женщина собрала платок, стиснула в кулаке.

– Тут вот что… – начала не совсем уверенно, – и может быть, не мое это дело, хотя мое, потому что я здесь профгрупорг. Выбрали недавно, – пояснила она. – Да если б и не выбрали, все равно… Вижу я вас впервые, но все же хочу предупредить: что-то не так у нас делается.

– Как это не так? – Серошапка сделал вид, что не понял. – Насколько мне известно, план выполняется…

Верно, ему не следовало говорить это, потому что женщина как-то сразу увяла.

– Вот так все, – сказала растерянно, – кому ни скажешь…

– Извините, Марта Васильевна, хочу выслушать вас до конца.

– Тут меня считают скандалисткой, – вдруг быстро заговорила женщина, – – но, нравится или не нравится, буду говорить в глаза. Прусь с работы хотел выгнать, да профгрупорг я… Галицкий – видели, как посмотрел! К сожалению, нет у меня никаких доказательств, хотите – слушайте, не хотите – уйду…

– Но я же вас слушаю внимательно.

– Прусь был жулик, и Галицкий тоже, – отрубила женщина.

– У вас есть факты?

– Если бы были. С фактами я бы в милицию пошла. Я с вами потому и разговариваю, что человек вы здесь новый и этот пройдоха Галицкий будет стараться обвести вас вокруг пальца. Вот и предостерегаю.

– Благодарю, – ответил Серошапка не совсем искренне. Если бы знала эта женщина, какое у него самого мнение о Галицком! – Я учту ваши предостережения. Но почему вы так думаете?

– Да все знают, что они жулики.

– Так я могу о каждом сказать.

– Не о каждом. Сколько Галицкий получает? Зимой – сто рублей, ну, летом значительно больше, но жена его не работает, двое детей, а посмотрите, какой дом поднял! К себе они не приглашают, но люди все знают, чего только в доме нет! Вот Прусь – тот был похитрей. Берег копейку.

– Говорят, ссорился в последнее время с Галицким?

Марта Васильевна сокрушенно покачала головой.

– Одного поля ягоды. Сегодня поссорились – завтра помирились!

– И все же могли что-то не поделить… Тем более, что Прусь, говорят, был нелюдим…

– На глазах – нелюдим, а любовницу имел… Полину какую-то…

– Откуда знаете?

– Да слыхала…

– Вот что, Марта Васильевна, – сказал Серошапка, – вы сегодня мне много наговорили. Этот разговор останется между нами, сами понимаете. Скажите только еще, что вы знаете о Полине?

– Знаю, что она живет во Львове, и Прусь зачастил к ней. Но лучше Нину расспросите. Это она мне говорила.

– Кто такая?

– Вместе работаем.

– Попросите ее зайти сейчас ко мне.

Нина, пухленькая красивая молодица, рассказала, что весной Прусь и Галицкий ехали во Львов на заготконторовском «газике». Попросилась и она. Прусь сперва не хотел ее брать в машину, но потом все-таки согласился. В машину бросили два ящика яблок, и Прусь завез их на Тополиную улицу. Еще слышала, как Галицкий спросил: «Завтра вернешься? Привет Полине…»

Потом Прусь с шофером выгружали ящики. Нет, Нина не помнит номера дома, но вокруг усадьбы зеленый забор и возле калитки растет каштан.

Когда Серошапка вышел во двор, Галицкий окликнул его.

– Надо обмыть твою новую должность! – и заговорщицки подмигнул. – Вечером махнем во Львов, я тебя с девушками познакомлю.

– Ну что ж, – согласился Серошапка. Козюренко подчеркнул, что нужно войти в доверие этого типа, а в ресторане Галицкий может разговориться…

– Зачем к тебе эта сплетница приходила? – полюбопытствовал Галицкий. – Жаловалась?

– Ерунда… – махнул рукой Серошапка. – Всем не угодишь!

– Это точно, всем не угодишь! – повеселел Галицкий. – Значит, до вечера?..

ДОМ НА ТОПОЛИНОЙ

Гриша Котляр на собственной «Волге» отвез Серошапку в облпотребсоюз. Тот сидел сзади вместе с Галицким – украдкой вздыхал и жаловался на головную боль. Гриша предложил опохмелиться, но Серошапка решительно отказался.

– Сегодня должен быть у начальства, – пояснил он. – Надо оформить личное дело. Неудобно, когда пахнет…

– А завкадрами тебе знаком? – начал осторожно выпытывать Галицкий. – Его тоже не мешало бы…

– Познакомились два дня назад.

– Может, мы тебя подождем? – предложил Галицкий.

– А если я задержусь? Цех останется без глаза – ни начальника, ни мастера… Так совсем до ручки дойдем.

– Резонно, – похвалил Галицкий. – Дело прежде всего. Ты, Дима, начинаешь мне еще больше нравиться. – Говоря это, он бесстыдно лгал: хотел иметь начальником человека безынициативного или пьянчужку. Вздохнул и подумал, что напрасно сетует: могли бы вместо Серошапки прислать кого-нибудь непьющего и тогда…

Серошапка постоял в вестибюле облпотребсоюза.

Убедившись, что синяя «Волга» исчезла в конце улицы, позвонил Козюренко и условился о встрече.

…Роман Панасович хмурился. Молча слушал Серошапку, и тот, стыдясь подробностей вчерашней выпивки, краснел. А Козюренко думал о том, какая у них все же тяжкая работа: парень этот, Серошапка, хороший и чистый, но вот попросили помочь следствию – и уже столкнулся с грязью. Рассказывал обо всем с отвращением, Козюренко невольно вспомнил свое первое столкновение с преступным миром. Это было давно, но он помнил даже малейшие детали, так они запечатлелись в его памяти…

Серошапка уже кончил рассказывать, а Козюренко все еще молчал, будучи не в силах стряхнуть тяжесть воспоминаний. Налил себе полстакана воды и, перехватив взгляд Серошапки, подвинул бутылку к нему.

– Дом на Тополиной и любовница Пруся – это любопытно, – сказал он наконец. – Теперь вот что: алиби Галицкого не подлежит сомнению. Мы проверили: он восемнадцатого мая был в Николаевской области. Котляра восемнадцатого приблизительно до половины одиннадцатого ночи видели во львовском ресторане «Интурист». Но, имея свою «Волгу», можно за полчаса доехать до Желехова. Думаю, там, где речь идет о деньгах, рука у него не дрогнет. Ну, что жулики они – понятно. Галицкий и Котляр, должно быть, уже немножко поверили вам… Позвольте им и дальше обрабатывать себя. Они признают вас своим, когда Галицкий хоть в чем-то возьмет верх. Но сразу сыграть с ним в поддавки опасно – этот лис может что-то почуять. Не поддавайтесь, боритесь за власть. – Подумал и добавил: – Недолго уже им гулять… А дом на Тополиной проверим сегодня же…

…Сперва «работники инвентарного бюро» зашли в соседние дома, – всякое может случиться, и лучше, чтобы все знали: инвентаризация касается не только дома номер пятнадцать.

В двух предыдущих домах ограничились лишь поверхностным осмотром зданий. В доме номер пятнадцать им открыла сама хозяйка, Полина Герасимовна Суханова – женщина еще молодая и красивая, с черными цыганскими глазами, мягко очерченными губами и ямочками на щеках. Такие ямочки, как утверждают наблюдательные люди, чаще бывают у блондинок и свидетельствуют о мягком характере. Однако Полина Суханова не считала себя особенно мягкосердечной – имела энергичную натуру и была женщина практичная, умела взять от жизни как можно больше.

Лет шесть назад Полина сошлась с Прусем. Было ей тогда за двадцать. Она только что окончила училище и работала медсестрой в больнице. Пруся положили на операцию, и они познакомились в предоперационной палате. Потом Полина несколько раз навещала его в палате, а когда выписывался, наняла такси и отвезла в Желехов.

«Что такое больница? – рассуждала она. – Зарплата небольшая, общежитие, в перспективе – влюбленный студент… А старик намекнул, что у него есть деньги, и я хоть сегодня могу бросить больницу. Правда, нужна ширма, дармоеды теперь не в почете – ну что ж, потом найду легкую работу…»

Ночь, проведенная в мансарде прусевского дома, окончательно убедила Полину в правильности ее намерения: Василь Корнеевич, или Вася, как она его уже называла, будет не очень докучать ей; они договорились, что все останется по-старому – он будет жить в Желехове, она – во Львове. Правда, Прусь обещал найти для нее квартиру и взять все хлопоты и затраты на себя.

Через два года Прусь построил и записал на ее имя хороший особнячок. Полина распустила слух, что у нее умерла бабушка и оставила ей в наследство немало денег на сберкнижке. Они с Прусем решили пожениться, когда Василь Корнеевич уйдет из заготконторы, продать дом в Желехове, чтобы быть подальше от острых глаз обэхаэсовцев. А пока что отделать гнездышко на Тополиной.

Гнездышко и правда поражало комфортом: ванная, выложенная чешской плиткой, немецкие торшеры и люстры, венгерская спальня-люкс полированного дерева, большой румынский сервант, кресла и рояль в гостиной. И всюду ковры. Василь Корнеевич любил ковры и скупал их, не жалея денег, – китайские, персидские, бухарские и бог знает какие. Один из них закрывал весь пол в его кабинете.

Да, Василь Корнеевич Прусь – узкий специалист соковыжимательного дела, почти ничего не читавший, кроме накладных, договоров и разных приказов по заготконторе, имел персональный кабинет, всю стену которого занимали стеллажи с подписными изданиями.

Энциклопедия и Жан-Жак Руссо, Шекспир и Новиков-Прибой…

Как-то Василь Корнеевич подержал в руках Вольтера, пытаясь прочитать страничку, но, ничего не поняв, снова поставил за зеркальное стекло. Зато у них как у людей. За такими изданиями очередь. А он может позволить себе роскошь заплатить в несколько раз дороже и не толкаться у магазина. Пускай стоят, места не жалко… Однажды Василя Корнеевича пригласили на семейную вечеринку к начальнику заготконторы. У начальника тоже всю стену занимали стеллажи. Особенно понравилось Прусю объявление, выполненное печатным способом, предупреждавшее довольно категорично:

Не шарь по полкам жадным взглядом,

Ты не получишь книги на дом.

Лишь безнадежный идиот

Знакомым книги раздает!

Прусь украдкой переписал текст. И теперь это объявление охраняло его библиотеку на Тополиной от жадных на чужое гостей, хотя их в этом доме почти не бывало: Прусь не афишировал свои отношения с Полиной, запрещал и ей приглашать знакомых… Иногда забегали только соседки, которых принимали в коридоре, или самые близкие Полинины приятельницы, перед которыми она не могла не похвастаться своим достатком.

Полина Герасимовна встретила «работников инвентарного бюро» сначала не то что враждебно – настороженно. Но они заверили, что их визит – чистейшая формальность, и хозяйка даже предложила гостям коньяку. Они категорически отказались, да и Полина, в конце концов, сообразила, что ее щедрость ни к чему.

У нее все в порядке, документы законные и зарегистрированные – осматривайте и катитесь ко всем чертям…

А «работники инвентарного бюро» были действительно дотошные: один даже попросил разрешения спуститься в подвал; второй в это время уточнял, не делала ли хозяйка пристроек к дому, не ремонтировала ли сарай…

Они закончили работу быстро – за полчаса – и начали уже прощаться, когда вспомнили, что хозяйка должна подписать какой-то документ. Один из них вынул из папки несколько бумаг, дал Полине подержать папку, быстро нашел нужную и предложил расписаться. А через час он докладывал Козюренко, что отпечатки пальцев на стакане с недопитым портвейном совпали с отпечатками, оставленными Полиной Сухановой на папке «работников инвентарного бюро», и что в подвале дома на Тополиной улице устроен тайник, аналогичный хранилищу в доме убитого. Правда, Суханова, вероятно, не знает о его существовании: когда один из оперативников попросил разрешения осмотреть подвал, она восприняла это спокойно, не возражала против того, чтобы он спустился сам, и во время его отсутствия не проявляла ни малейших признаков волнения.

Козюренко приказал Владову:

– Будем делать обыск. Возьмите у прокурора постановление и вызовите оперативную машину.

Полина Герасимовна, увидев постановление на обыск и понятых, разволновалась. Начала требовать объяснений, но Козюренко ответил:

– Сейчас все узнаете.

Обыск начали с подвала. Осторожно раскрыли тайник, – даже опытные работники милиции ахнули, увидев пачки денег в больших купюрах, облигации трехпроцентного займа, несколько сберкнижек на предъявителя и бриллианты в обыкновенной спичечной коробке.

Когда положили все это перед понятыми, Полина отшатнулась. Щеки у нее покрылись пятнами.

– Боже мой! – воскликнула она. – И все это лежало так близко!

Козюренко все время следил за ней. Теперь он был почти уверен, что Суханова не знала о тайнике. Быстро осмотрел найденное.

Внимание его привлекла бумажка, исписанная неровным почерком.

– Ваша расписка? – показал Сухановой.

– Да… – сказала она растерянно. – Дайте взглянуть.

Козюренко положил бумажку обратно.

– Пока тут разберутся и подсчитают, – похлопал ладонью по деньгам и облигациям, – пройдемте в соседнюю комнату.

Суханова молча пошла за ним. Была поражена тем, что такое богатство находилось рядом, а она не знала.

Прусь не очень баловал ее. Для дома всегда был щедр, да и ей покупал наряды – две шубы, костюмы, платья, обувь… Но денег давал мало. Иногда сотню в месяц, иногда меньше. А тут… Столько денег! И расписка… Нашла бы расписку – и дом стал бы ее собственностью.

Козюренко устроился напротив Сухановой в удобном кожаном кресле. Улыбаясь, спросил:

– Чьи это деньги? Василя Корнеевича Пруся?

Ведь не станете отрицать, что знаете его?

– Конечно, я знаю Василя Корнеевича, – ответила Суханова, не колеблясь.

Она как бы подчеркнула слова «я знаю». Козюренко с любопытством взглянул на нее.

– И как вы знаете его?

Полина смутилась. Опустила ресницы и беспомощно улыбнулась, потом посмотрела, как и раньше, настороженно.

– Мы с ним друзья, – покраснела. – Он нравится мне.

– Вы хотите сказать, что находитесь с Василем Корнеевичем Прусем в близких отношениях?

– Да.

– Когда он бывал здесь? Или вы встречались в других местах?

– Нет. Как правило, он приезжает ко мне. В последний раз был четырнадцатого или пятнадцатого мая. Простите, когда у нас было воскресенье? Значит, пятнадцатого.

– И после этого вы не виделись?

Полина покачала головой.

– Ну что ж, – предупредил Козюренко, – я посоветовал бы вам быть откровеннее. Мы можем доказать, что вы недавно ездили в Желехов.

Суханова обиделась:

– Я уже и забыла, когда была там.

– Тогда придется задержать вас.

Полина беспомощно кивнула головой.

Обыск продолжался до позднего вечера. «Портрета» Эль Греко в доме Сухановой не нашли.

Оставив здесь двух оперативников, Козюренко вернулся в управление. Суханову отвезли в камеру предварительного заключения.

Ночью Козюренко разбудил телефонный звонок: старший лейтенант Владов доложил, что несколько минут назад на Тополиную к Сухановой зашел мужчина, назвавшийся водителем троллейбуса Вадимом Леонтьевичем Григоруком. Он задержан.

– Ну-ну, – пробормотал в трубку Козюренко. – В девять его и Суханову ко мне. И вот что, дружище…

Если это вас не очень затруднит, попросите, чтобы кто-то проверил с утра в диспетчерских, не заказывали ли восемнадцатого мая такси на Желехов. И пусть поинтересуются в таксопарках – кто восемнадцатого днем возил туда пассажиров.

Сначала Козюренко начал допрашивать Полину.

Суханова, как и вчера, отрицала, что недавно была в Желехове. Следователь перебил:

– Я знаю даже, какой марки портвейн вы пили восемнадцатого в мансарде Василя Корнеевича.

Вы оставили на стакане отпечатки пальцев. Надеюсь, знаете, что это доказательство считается бесспорным?

Суханова опустила голову и какое-то время молчала.

– Мы условились с Василем, что я никому не скажу об этом свидании. Он вообще запретил мне бывать в Желехове.

Козюренко отметил, что Суханова ни разу не ошиблась: говорила о Прусе как о живом.

– Зачем вы ездили в Желехов? У вас были какиенибудь веские причины?

– Просто скучала по Василю.

– На чем ехали? – – На автобусе.

– Одна?

– Да.

– А может, с Вадимом Григоруком?

Суханова резко повернулась на стуле. Спросила с вызовом:

– А какое это имеет значение?

– Имеет. И большое. – Козюренко постучал пальцем по столу. – Следовательно, вы утверждаете, что были с Прусем одни?

– Нет… Собственно, да… – Полина зябко съежилась. – Меня возил Вадим Григорук.

– Он заходил в дом?

– Ждал меня внизу.

– Когда вы ушли от Пруся?

– Точно не помню. Кажется, в половине одиннадцатого.

– Для чего брали с собой Григорука?

– Я люблю его! – Это признание будто придало Полине сил. – Я люблю его, поэтому и ездила. Я хотела уговорить Пруся, чтобы он не преследовал нас.

Однажды он вынудил меня написать расписку на пятнадцать тысяч рублей. Дом стоит больше, и я согласилась. Тогда у меня не было Вадима .. Кто знал, что так случится?

– Что случится? – быстро спросил Козюренко.

– Что вы арестуете Пруся Он говорил, что уже в этом году оставит работу и женится на мне. А потом я встретила Вадима. Василь Корнеевич просил меня оставить Вадима, потом начал угрожать.

– Так вы не знали о тайнике в подвале вашего дома? – Этот вопрос Козюренко поставил совсем формально: Суханова, конечно, так тщательно не хранила бы собственную расписку на пятнадцать тысяч.

– Разумеется, не знала.

– И вы поддались на уговоры Пруся и решили не разлучаться с ним?

– Он же сказал, что вскоре будет иметь много денег – хватит на всю жизнь. И тогда он женится на мне. Я люблю Вадима. А он живет в общежитии.

– Следовательно, если бы Прусь подарил вам дом на Тополиной, вы бы вышли замуж за Григорука?

– Мы даже хотели выплачивать Прусю мой долг.

Козюренко улыбнулся.

– Лет пятнадцать?.. Не так глуп Прусь!

– Я тоже могла причинить ему неприятности! – зло бросила Суханова.

– Значит, Прусь понимал это и потому не пошел на конфликт?

– Он любит меня, – возразила Суханова.

– Любил?

Суханова выдержала пристальный взгляд Козюренко.

– Думаю, и будет любить! – ответила уверенно. – Но теперь, когда все выяснено, почему меня держат здесь? Не обвиняют же меня в том, что я сознательно прятала в своем доме чужие деньги? – она сделала ударение на слове «своем», и Козюренко снова невольно улыбнулся.

– Построенном на чужие деньги, – уточнил он.

– Ну что вы! Иногда я просто занимала у Пруся.

В конце концов, я верну долг.

– Кому?

– Прусю.

– Девятнадцатого мая утром, – сказал Козюрейко ровным голосом, – Пруся нашли с раздробленным черепом в кухне его дома в Желехове. Последними были у него вы и Григорук. На вас, гражданка Суханова, падает подозрение в убийстве. Мы устроим вам очную ставку с Григоруком. Хочу еще раз напомнить: чистосердечное раскаяние смягчит вашу вину.

Суханова сидела, обхватив голову руками, и полными ужаса глазами смотрела на Козюренко. Внезапно слезы потекли по ее щекам, оставляя две мокрые полоски.

Мы не убивали… – еле слышно прошептала она. – Нет, не убивали! – Руки ее упали на колени, и она всхлипнула.

Но Козюренко невозможно было тронуть слезами.

Он видел и лучше разыгранные сцены, привык верить только фактам и логике фактов, а слезы, истерики давно уже не действовали на него. Правда, было одно обстоятельство, противоречащее логике: добровольное признание Сухановой в том, что она полюбила Григорука и поэтому ездила к Прусю. Эта сметливая и практичная женщина не могла не понимать, что ее признание против них, если бы они с Григоруком действительно убили Пруся. Но, может, была уверена, что они не оставили следов, и поэтому не успела придумать лучшую версию.

Вы когда-нибудь спускались в подвал Прусевого дома? – спросил Козюренко. – Не находили там тайник с картиной?

– Какая картина? – перестала всхлипывать Суханова. – Я ни в чем не виновата, и вы скоро убедитесь в этом!

Козюренко вызвал конвоира.

– Советую вам, Суханова, хорошо подумать, – должны понимать: мы все равно узнаем правду.

Допрос любовника Сухановой ничего не прояснил.

Григорук сразу же признался, что сопровождал Полину в Желехов. Суханова хотела упросить своего бывшего поклонника, чтобы тот не преследовал их.

Вышла из дома Пруся в отчаянии, и они поссорились.

Насколько понял Козюренко, у Григорука были только меркантильные интересы: хотел стать хозяином особняка на Тополиной. Он показал, что в ответ на его вопрос, договорилась ли Полина с Прусем, Суханова устроила истерику и, вместо того чтобы сесть в такси, которое ждало поблизости от усадьбы Пруся, направилась на автобусную станцию. Григорук догнал ее и отвез домой на Тополиную.

Все сходилось, кроме одной детали: Суханова утверждала, что вернулась домой автобусом…

…Роман Панасович только что прилег на диванчик, положив под бок подушку, когда на столе снова зазвенел телефон.

– Как дела, Роман? – загудел в трубке голос начальника управления.

– Как тебе сказать… – почесал затылок Козюренко. – Двигаются понемножку.

– Ага, – засмеялся тот. – Понимаю, тупик. Вот что, брось все, и едем обедать. Ты не забыл, что обещал Нине? А сам уже два дня носа не показываешь.

Козюренко вспомнил, какими варениками угощала их Нина Павловна, и внезапно ощутил такой голод, что проглотил слюну и признался:

– Знаешь, дружище, я и правда ужасно хочу есть…

Они съели ароматный рассольник, и Нина Павловна поставила на стол тарелки с жарким. Роман Панасович засмотрелся на картошку, от которой шел пар, и не мог сообразить, какие ассоциации она вызывает у него. Наконец вспомнил и рассказал, как они с сестрой когда-то продавали подушки.

…Было это давно. Он тогда был восьмилетним мальчиком. Они недавно приехали в Киев из села, где мать учительствовала, и еще как следует не устроились. Мать захворала, лежала с высокой температурой и послала Романа с Надийкой на толкучку. Перед этим долго советовались, что продать. Лишних вещей не было – вот и решили сбыть подушки: ведь под голову всегда можно что-нибудь подложить. Надийка и Ромко взяли две большие, в красных наперниках подушки и бодро двинулись на базар. Но настроение у них сразу испортилось, когда они увидели огромное скопище людей. Это была подлинная стихия. Человеческая толпа бушевала как море, а над ней стоял неимоверный шум. Здесь господствовали свои неписаные базарные законы. С краю имели свои постоянные места «раскладники». Они продавали всякий хлам: проволоку разного диаметра, букинистическую литературу, старорежимные замки с секретами, медные краны, старые туфли и «крик моды» – вышитые гладью коврики с гномами и лебедями.