Текст книги "Дикари"

Глава 7
Повозка из смрадных могил

Ночной ветер по очереди приносил неприятный запах то горелого мяса, то гниющего тела. Силуэты в лохмотьях, похожие на дьяволов, мелькали то и дело перед кострами. Своими крючковатыми вилами они поддевали и перетаскивали трупы в огонь, пожиравший человеческую падаль, которую на протяжении всей ночи привозили повозки, проделав путь по всем улицам города. К рассвету работа заканчивалась и повозки выстраивались на площадке у конюшни, а под черепичной крышей укрывались лошади, спасаясь от дневной жары.

Сулла представил, как же ужасно это будет выглядеть утром. Под темным покровом ночи вся сцена выглядела более или менее приемлемо. А вот когда дневной свет щедро осветит все это... В отблесках костров Сулла различал нечто вроде полуразрушенных мавзолеев, разбросанных на площадке; территорию старого кладбища с ямами для общих захоронений. Когда-то крупная эпидемия чумы выкосила треть населения. Город был взят галльскими армиями, они его подожгли и разрушили до последнего камня. Но город был бессмертен и всегда возрождался, как будто черпал свою силу в тех нечистотах, которые накапливались под ним...

Тот, кто сам себя в шутку называл «префектом» кладбища, сидел за столом перед конюшнями. Он подбрасывал в ладони золотую монету, полученную от Суллы.

– Того, кто не жалеет своего золота, радушно принимают в царстве зловонных теней, – пошутил он. – Мы обеспечим тебя всем необходимым. Что тебе нужно?

– Вряд ли ты сможешь мне помочь, – сказал Сулла.

– Все-таки скажи.

– Я должен узнать, кто приказал убить моего друга.

«Префект» покачал наполовину обритой головой:

– Тебя толкает на это месть?

Сулла кивнул в знак согласия.

– И именно поэтому гонятся за тобой?

Сулла улыбнулся.

– Твой друг был римлянином? Чем он занимался? Делами, политикой, женщинами, гладиаторами?

– Всем одновременно.

– Ты хочешь отдохнуть или сразу же отправиться на поиски того, кто тебе нужен?

– Второе, – коротко ответил Сулла.

«Префект» поднялся.

– Следуй за мной, – сказал он.

Сулла последовал за ним. Они обошли конюшню, и им в лицо ударила сладковатая вонь, исходившая от повозок, ехавших на кладбище. Возницы покрикивали на лошадей, то и дело застревавших в колеях, прорытых за многие годы железными колесами колымаг смерти.

Сулла смутно различал очертания мавзолеев, к которым они направлялись.

– Человек, с которым ты встретишься, занимал самые высокие посты в государстве, – объявил он. – Но он присвоил себе золото республики, и его за злоупотребления на службе осудили на пожизненное изгнание.

Сытые собаки, до того мирно лежавшие на земле, вдруг внезапно возникли из сумерек и злобно залаяли на Суллу и его проводника. Главный могильщик наклонился и поднял с земли камень, который он швырнул в стаю.

– Какая мерзость, – проворчал он. – Их становится все больше и больше... – И продолжил свой рассказ: – После нескольких лет изгнания он понял, что не может дольше жить вне Рима. Загримированный и переодетый, вернулся. А мы только начали организовываться здесь. Он и устроился у нас. Часто выходит в Город, прогуливается по Форуму[35]35
  Форум – центральная площадь города, где проходили собрания, вершилось правосудие, находились наиболее значительные постройки.


[Закрыть], посещает банкеты. Он в курсе всех дел. Дай ему золота, и получишь ответ. Завтра он пойдет в термы Каракаллы[36]36
  Термы – семейные и общественные бани. Термы Каракаллы – это императорские бани, относящиеся к шедеврам архитектурного строительства. Каракалла – прозвище Марка Аврелия Севера Антонина (186-217), римского императора с 211 года. Автором, видимо, допущена ошибка: во время описываемых событий бани еще не были построены.


[Закрыть], поговорит с посредниками и агентами выборщиков и выяснит все, что ты хочешь знать.

– И он не боится быть узнанным? – спросил Сулла.

«Префект» покачал головой:

– У нас здесь свой цирюльник. У него имеются всевозможные парики, кроме того, он здорово изменяет лица людей с помощью воска своего собственного изготовления, который не плавится на жаре... Если тебе надо пойти в город, то он сделает тебе новое лицо: пройдешь мимо своей матери, и она не узнает тебя.

Из темноты возник большой мавзолей в плачевном состоянии. «Префект» толкнул дверь, и Сулла последовал за ним по винтовой лестнице в подземелье.

Они прошли немного по коридору со сводчатым потолком и очутились в достаточно просторном подвале, в котором стояла деревянная кровать и буфет со всей необходимой утварью.

Худой человек с острым носом и желтоватыми вьющимися волосами, одетый в элегантную тогу, полулежал на кровати, держа за руку толстощекого красавца, почти толстяка, с пухлыми пальцами, сидевшего на краю этой же кровати.

Худой поднялся, увидев входящих посетителей.

– Добро пожаловать! – бросил он. – Его превосходительство тоскует в своей могиле и с удовольствием приветствует новое лицо! – Он внимательно посмотрел на Суллу. – Галл, без сомнения? – спросил он.

Сулла вежливо улыбнулся.

– И римский гражданин, так ведь?

Сулла опять согласился.

– Клидион, голубчик, – сказал Изгнанник, поглаживая руку своего любимца, – посетителям не на что присесть...

«Префект» отрицательно покачал головой.

– Я оставляю вас, – сказал он. – Я только привел старого друга, с которым знаком уже полчаса. У него дело к тебе, – пошутил он. – А мне надо возвращаться к моим покойникам...

Он вышел за дверь склепа, а Сулла сел на табурет, пододвинутый ему тучным красавцем.

– Может, я ошибаюсь, – начал обитатель склепа, его взгляд выдавал ум и понимание, – но мне кажется, что ты долго служил в легионах?

– Ты не ошибаешься, – ответил Сулла. – Я прослужил двадцать один год.

– И у тебя есть ферма.

Сулла согласился.

– Твоя походка, загорелый цвет лица и твои мускулы говорят об этом, – сказал, улыбаясь, римлянин. – Ради всех богов, что привело тебя в этот плохо пахнущий ад? Ты можешь говорить без опасения. Я служу только самому себе, ну и, конечно, Плутону, у которого я гощу вот уже несколько лет...

– Могу ли я говорить при нем? – спросил Сулла, указывая подбородком на красавца.

– Несомненно. Он никогда отсюда не выходит, и ему безразлично все, что бы он ни слышал здесь.

– Я – друг Менезия. Ты его знаешь?

– Кто в Риме не знает Менезия! Он выдвинул свою кандидатуру на пост трибуна. Это честный человек, – добавил Изгнанник с ностальгией в голосе.

– Я приехал в город вчера по его просьбе. Его отравили, и он умер на моих глазах...

– Менезия отравили? Я этого не знал! Я не был в городе уже три дня. Тебя удивляет, не так ли, что с ним расправились, и ты хочешь знать, кто это сделал и почему?

– Именно так. Я отдам все, что хочешь.

Римлянин прервал жестом последнюю фразу Суллы:

– Я мог бы тебе сказать, что возьмусь за расследование и что оно будет долгим, и попросить золота. Но я этого не сделаю по двум причинам... Во-первых, потому, что на прошлой неделе я много выиграл у прокуратора[37]37
  Прокуратор – в эпоху Римской империи высокая должность; прокураторы собирали налоги или управляли небольшими провинциями.


[Закрыть] Главка. Тот принимает меня за поставщика, разбогатевшего на крупных контрактах, которые я якобы подписал с нашими союзниками из Паннонии. В соответствии с контрактами надо обмундировать двадцать тысяч человек, сторонников легионов, охраняющих там границу... Я вернулся к себе в гробницу, осыпанный золотом, и теперь не нуждаюсь в твоих деньгах. Во-вторых, мне уже известны возможные причины, из-за которых Менезий был убит, и, следовательно, мне не понадобится так уж много денег, чтобы разузнать про все. Подобный приказ мог отдать Домициан, родной брат императора. Получи Менезий должность трибуна, его планы были бы сорваны: он готовился поднять плебс и привлечь на свою сторону один или два легиона и низложить брата. Домициан хочет, чтобы место трибуна досталось Лацертию. Он на выборах соперничал с Менезием, и все знают, что, в случае если Лацертий проиграет, убийство Менезия будет для него лучшим решением проблемы... Но он мог и раньше решиться на это убийство, чтобы сократить предвыборную борьбу на один этап.

Но это всего лишь одна из гипотез, – продолжал Изгнанник, который, без сомнения, знал все секреты города. – Еще есть его жена, Порфирия, с надеждами получить большую часть наследства, если он умрет сейчас, то есть до официального объявления об их разводе. Есть Металла, его любовница, возница, в пользу которой он якобы составил завещание, по которому в день его смерти она становится свободной. Крайне неосторожный поступок говорить такое женщине, которая больше походит на дикое животное, чем на человеческое существо, и которую с молодых лет учили убивать. Но любовь толкает на безумства, а Менезием овладела страсть к этой девушке, впрочем очень красивой. И это еще не все! Существует также Кипарисиос, грек. Он занимается всей выборной кампанией. Менезий ему передал много миллионов сестерциев, которые грек никогда не вернет, так как давно по уши в долгах. Менезий действительно слишком благороден и доверчив. Грек вполне мог его отравить, чтобы не возвращать деньги. И как знать, не выступает ли заодно с ним Порфирия?

В этом прогнившем мире, – заключил римлянин, – многие желали смерти Менезия, и на это же рассчитывали те, кто отравили его. Это преступление выгодно стольким людям, что можно задохнуться под тяжестью всех подозреваемых. А поискав еще немного, мы обнаружим и других!

Он умолк, с интересом глядя на галла, приехавшего из своей деревни, на которого он только что обрушил столько ужасов.

Сулла молчал. Запахи кладбища внезапно показались ему более переносимыми, чем та смердящая вонь, которая исходила от общества, обрисованного ему в глубине склепа Изгнанником.

Глава 8
Завещание Менезия

Экипаж, взятый напрокат у ворот Виминала и запряженный двумя мулами, двигался в потоке пестрой кричащей толпы, поднимавшейся к Форуму по улице Сакра. В нем сидели друг напротив друга Сулла и Изгнанник, последний выдавал себя за делового человека по имени Мерсенна, разбогатевшего на торговле зерном в Паннонии. Сулла, в парике из длинных светлых волос и в кожаной тунике, какие носили дакийские военачальники, приведшие свои племена под знамена Рима, слушал своего мудрого спутника. А тот описывал ему в общих чертах римский Форум, то место в мире, где билось сердце Города, опаленное всеми человеческими страстями.

– Ты хочешь посмотреть на клятвопреступника? – повествовал голос того, кто часто выступал с трибуны сената. – Иди к Трибуне торжественных речей! Хочешь увидеть лжеца или фанфарона? Иди к храму Венеры Клоакины![38]38
  Клоакина – очистительница, эпитет Венеры.


[Закрыть] Богатых мужей, бросающих деньги на удовольствия? Ты найдешь их около базилики! Там же ты встретишь увядших проституток и проституток, принадлежащих к так называемому сильному полу; и те и другие предлагают свои тела, заключив контракты...

Римлянин, ставший наставником Суллы, вытянул руку и указал галлу на высокий силуэт Эмилиевой базилики, которую он только что упомянул и которая ограничивала Форум с востока.

– У подножия Форума прогуливаются честные люди, – продолжил он. – В центре, около Клоаки максима[39]39
  Клоака максима – Большая клоака, большой закрытый сточный канал, идущий от Форума в Тибр.


[Закрыть], самой большой трубы для стока нечистот в мире, собираются похвастаться наглецы, болтуны и завистники. Все те, кто плохо отзывается о своих ближних, хотя о них самих можно было бы порассказать гораздо больше... Посмотри: вон они у озера, вон лужа в центре... – Изгнанник на минуту замолчал, поприветствовал рукой, улыбаясь, какого-то человека в толпе, который делал ему знаки, а потом шутливо заключил: – Это выразительное описание, услышанное тобой, принадлежит не мне, мой дорогой! Оно – творение Плавта и взято из его комедии «Куркулион»... Эй, кучер! – прокричал он вознице, который погонял мулов. – Останови здесь. Самое подходящее место для наших дел. Сколько мы должны за проезд?

– Шесть ассов, господин! – объявил кучер, крестьянин с юга, как все те, кто ездил на мулах в Риме: лицо у него было хитрое, с большими темными глазами.

– Клянусь Меркурием, покровителем путешественников, – воскликнул Изгнанник, опуская руку Суллы, которая потянулась было к кошельку, чтобы расплатиться, – цены в этом городе растут и растут! Нет, мой дорогой, я вас сюда пригласил, и мне совсем не нужны ваши монеты... А тебе известно, что за такую цену, – продолжал он, обращаясь к погонщику мулов, – я смог бы купить любовь трех девушек в любом лупанарии[40]40
  Лупанарий – дом терпимости.


[Закрыть] на Тосканской улице, в пятидесяти метрах отсюда?

– Конечно, господин, – ответил тот, получая в протянутую руку три монеты по два асса каждая, которые отсчитал Изгнанник. – Но вы выйдете оттуда усталым, а на моей повозке вы доехали не утомившись, и к тому же влагалища моих мулов не наградили вас никакой болезнью, которую вы можете подцепить во влагалищах тех мест...

– Ты – настоящий римлянин, у которого есть ответ на все, – сказал Изгнанник, смеясь.

Он взял Суллу под руку и повел его к Рострам[41]41
  Ростры – носы кораблей, взятые в качестве победных трофеев с судов противника; ростры украшали ораторскую трибуну римского Форума.


[Закрыть], месту сборища политиков.

Продавцы снеди, подходившие к каждому прохожему со своими корзинками или переносными лотками, закрепленными на шее, оглушали их своими криками. К ним приставали нищие: несмотря на получаемые с утра до вечера удары палками или ногами, они были готовы на все, чтобы не умереть с голода, – такова была судьба у миллионов жителей самого богатого города мира.

– Привет, Мерсенна! – сказал, улыбаясь, краснолицый пузатый человек, который внезапно возник перед Изгнанником. – Я рад тебя видеть! Мне сказали, что ты тогда вечером у Главка выиграл состояние, разорил всех его гостей... Разве теперь ты не раскошелишься на кампанию Лацертия? Ты знаешь, что он верный друг и твои дела пойдут в гору, как только он будет избран. Если ты действительно благороден, – тонко закончил краснолицый.

«Лацертий!» – воскликнул про себя Сулла. Так звали того, кто выставил свою кандидатуру против Менезия на должность трибуна. Это же имя произнес высокопоставленный чиновник, делясь самым сокровенным в соседней каюте, его услышал Сулла, когда плыл по Роне; это же имя повторил в свою очередь и Изгнанник, назвавший себя Мерсенной: ставленник Домициана.

– Мой дорогой Скрабон! – пошутил Мерсенна. – Твой хозяин больше не нуждается в моих деньгах, потому что его конкурент Менезий мертв. Лацертий и так будет избран. А это, случайно, не вы подсыпали яду?

– Ну, ну! – запротестовал агент Лацертия, глядя на Суллу в костюме варвара, приехавшего с границ империи. – Это серьезное обвинение, которое ты предъявляешь мне перед благородным иностранцем, Мерсенна! Мы добропорядочные граждане, уважающие законы и своих противников.

– Не бойся! – ответил ему Изгнанник, взяв Суллу за руку с покровительственным видом. – Мой друг первый раз в нашем городе и не понимает нашего языка...

– Тебе лучше поприсутствовать на вскрытии завещания Менезия, – продолжил тот, кого назвали Скрабоном. – Именно там ты найдешь тех, кто был заинтересован в его смерти!

– Вот это верно! – сказал Изгнанник. – Я об этом не подумал.

– Вот видишь, – воскликнул Скрабон, – мы, кто делает политику в этом городе, обязаны думать обо всем! Итак, Мерсенна! Сколько ты внесешь на предвыборную кампанию Лацертия? На какую сумму я должен тебя записать?

– Подожди! Сначала я должен убедиться, что Менезий не оставил все свое состояние твоему хозяину, перед тем как умереть... Где будут вскрывать завещание?

– У Квириллия конечно же, нотариуса Клодиев и всей знати! Разве его жена Порфирия не из семьи Невиев? – Он понизил голос, подмигнул и сказал: – Между нами, Мерсенна, рассуди, так у нее был последний шанс получить наследство! Ее бракоразводный процесс плохо начался, согласись! Видимо, у адвокатов Менезия была целая тележка с показаниями мужчин, которые с ней спали. Этим детинам она хорошо платила, как говорит Авикула, парикмахерша, которая теперь с ней в ссоре и рассказывает об этом всему свету. – И Скрабон разразился хохотом. – Я запишу тебя на тысячу сестерциев! – закричал он, видя, как фальшивый Мерсенна удалялся вместе с Суллой. – Пришли мне чек завтра!

– Что я тебе говорил, галл, – бросил Изгнанник своему спутнику. – Именно здесь все обделывается и все про всех знают, за исключением того, конечно, что я был консулом, а ты ходишь по Риму с фальшивыми волосами и хочешь отомстить за твоего друга Менезия...

* * *

В конторе нотариуса Квириллия стояла ужасная духота. Согласно закону вскрытие завещания происходило публично, а помещение было слишком маленьким и не вмещало всех набившихся туда любопытных, в особенности профессиональных свидетелей. Они обычно кишмя кишели на улице Агрикола вокруг здания Гражданского суда, в котором располагались кабинеты адвокатов и конторы нотариусов: они были готовы за сто сестерциев, и даже за меньшую сумму, клятвенно удостоверить все, что угодно.

Но Мерсенне было не впервой раздаривать улыбки и бронзовые монеты в десять ассов у входа в контору писцам-рабам. Их провели по тайной лестнице до того этажа, где должны были зачитать последнюю волю человека, отравленного прямо на глазах у галла.

Галл стоял, подпирая стену, рядом с наставником и смотрел на патрицианку. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не слишком крупный нос и начинающие заплывать жиром черты лица. Та сидела на табурете, покрытом подушкой. Сквозь просвечивающее платье из голубого прозрачного муслина можно было видеть ее еще безупречные ноги. Она высокомерно поглядывала на присутствующих, играя перламутровым веером, и то и дело прикладывала к глазам платок из дорогой ткани.

– Несомненно, Порфирия, – шепнул Изгнанник, наклоняясь к уху Суллы. – Потный толстяк, который сидит с другой стороны пюпитра первого клерка, – Кипарисное, грек. Он отвечал за предвыборную кампанию и за связи с общественностью. Все слетелись, как пчелы на горшок с медом... Вот будет спектакль, когда нотариус откроет крышку!

«А Металла, гладиатриса?» – подумал Сулла. Ее не было. Конечно же ей была противна сама мысль появиться в подобном месте, находиться в присутствии законной жены, которая ее ненавидела.

Писцы-рабы с бритыми черепами с важным видом передавали друг другу пергаменты. Некоторые из них сидели за деревянными навощенными пюпитрами, разделявшими персонал конторы Квириллия от публики; другие ходили от пюпитров к стоявшим вдоль стен вертикальным шкафам с архивами.

Через маленькую низкую дверь позади пюпитров вышел живот, а потом и сам нотариус Квириллий, тучный человек в тоге, украшенной зеленой вышивкой; большие близорукие глаза; на веревке, обвязанной вокруг шеи, висела толстая лупа для чтения документов. Он обвел публику, обливающуюся потом, рыбьим взглядом и сел за самый большой пюпитр.

– Приступаем к публичному вскрытию и чтению завещания Лиция Менезия Скаптия! – прокричал он резким голосом. – Отойдите от двери: по закону она должна быть широко открыта, чтобы каждый желающий мог войти в нее!

Рабы поднажали и заставили посторониться тех, кто загораживал дверь. После того как шаровидные глаза Квириллия удостоверились, что все было соответствующим образом сделано, послышался монотонный голос клерка, которому было поручено чтение завещания.

– Я вскрываю печати и удостоверяю, что печати покойного Менезия, – объявил он, показывая присутствующим свернутый пергамент, плотно скрученный, с восковыми печатями на красных лентах. – Потом он опустил пергамент, разрезал ленты своеобразным скальпелем с роговой ручкой, прочистил горло и приступил к чтению: – Я, Менезий, являющийся легатом XIII легиона, проживающий в своем городском доме по возвращении из похода против батавов, в XVI год царствования Цезаря Августа, находясь в здравом уме и памяти, назначаю данным завещанием единственной наследницей всего моего движимого и недвижимого имущества мою любимую супругу Порфирию Невию. Составлено в Риме...

Объявление даты составления завещания Менезием потонуло в шуме восклицаний присутствующих. Все знали, как Менезий был зол на свою жену с момента их затянувшегося бракоразводного процесса. Не было никаких сомнений, что это завещание было подложным или просто устаревшим, составленным кандидатом на должность трибуна задолго до развода с женой. Порфирия могла отравить своего мужа, пристроив во дворец слугами своих людей. Они могли заранее обнаружить подлинное завещание и подменить его.

Сама же она театрально рыдала, сидя на табурете. В ее адрес раздавались смешки и шутки, а нотариус Квириллий, приподнявшись на своих коротких ножках, изо всей силы молотил кулаком по пюпитру, призывая к тишине. Все это сопровождалось пронзительными криками писцов с обритыми черепами, которые тоже пытались заставить всех замолчать.

– Пусть те, кто хотят оспорить законность этого завещания и располагающие доказательствами, напишут письменное заявление и подадут его в течение семи дней! – выкрикнул наконец Квириллий. – Есть ли в зале те, кто хотел бы сделать это прямо сейчас?

Квириллий произнес эти слова, оглядывая обливающуюся потом публику перед ним. Сулла следил за взглядом нотариуса. Он увидел молодого человека с изможденным лицом; когда тот поднялся, все увидели на нем адвокатскую тогу, но эта тога была жалкой, вся заштопанная и с потертыми краями.

– Я представляю здесь Металлу, возницу, рабыню Лиция Менезия, она же управляющая школы гладиаторов «Желтые в зеленую полоску», – сказал человек убедительным тоном.

– Ха, адвокатишка без клиентуры хочет здесь попытать счастья, – прошептал Мерсенна, наклонившись к Сулле.

– Пиши! – приказал Квириллий одному из обритых рабов, со стилем в руке перед стопкой восковых дощечек. – Кто ты? – спросил нотариус у адвоката, который хотел с ходу включиться в дело возницы Металлы.

– Я – Гонорий, сын Кэдо... Принимая во внимание, что покойный Менезий неоднократно и перед свидетелями объявлял о завещании, по которому его рабыня Металла получала свободу после его смерти и наследовала школу гладиаторов «Желтые в зеленую полоску», и ввиду того, что покойный умер от яда, я утверждаю, что завещание, принесенное сюда законной женой Порфирией, явно противоречит воле покойного освободить гладиатрису Металлу, несомненно и то, что существует другое завещание, пока не обнаруженное, может быть уже и уничтоженное из корыстных побуждений... Поэтому от имени моей клиентки Металлы я прошу приостановить исполнение завещания, представленного Порфирией из рода Невиев, и провести всестороннее расследование и поиск подлинного завещания в целях установления истинного волеизъявления покойного...

Послышались аплодисменты. Квириллий, молотя по пюпитру кулаками, призывал к порядку. Адвокат в поношенной тоге сел. Порфирия, зажав в одной руке мокрый платок, веер в другой, испепеляла его театральным взглядом. Послышался шум. Все повернули головы к двери. Показался человек, чей оливковый цвет лица и одежда с оригинальной вышивкой говорили о его финикийском происхождении. Он протискивался сквозь толпу у входа, чтобы предстать перед глазами нотариуса.

Этот человек с густыми черными вьющимися волосами поднял руку, в которой держал нечто похожее на деревянный цилиндрический ящик. Видя, что ему удалось таким образом привлечь внимание нотариуса Квириллия, он произнес с певучим карфагенским акцентом:

– Я – Халлиль, городской банкир и доверенное лицо Лиция Менезия. Я принес завещание, оставленное мне Менезием в октябре прошлого года в присутствии моего главного клерка, свободного человека, римского гражданина Алциния, который сопровождает меня...

Раздались восклицания, в которых слышалось одобрение. Зал явно выступал на стороне гладиатрисы Металлы против законной супруги. Та побледнела, встала со своего табурета.

– Он врет, как все карфагенцы! – закричала она. – У него фальшивка!

Два адвоката Порфирии вновь усадили ее и тихо уговаривали успокоиться. А Квириллий сделал карфагенцу знак подойти к пюпитрам. Нотариус открыл лакированную деревянную коробочку, разрезав ленты и разбив печати Менезия, достал свернутый по-египетски папирус, похожий на те, которыми пользовались во многих компаниях, занимающихся морским судоходством.

Все затаили дыхание. Наступил решающий момент. Два адвоката Порфирии продолжали тихо шушукаться со своей клиенткой, а Квириллий и его писцы сосредоточенно изучали со всех сторон свиток. Решалась судьба Металлы. Если бы она по завещанию перешла к Порфирии, ее бы ждала неминуемая смерть или самое унизительное положение, которое только могла изобрести для нее патрицианка, движимая чувством мести. Завещание, принесенное финикийцем, освобождало ее от этого.

– Зачитывается завещание Лиция Менезия, датируемое календами мая десятого года царствования Веспасиана, которого забрали к себе боги! – прокричал нотариус, который, чувствуя, что события принимают сенсационный оборот, решил сам огласить завещание. – Я, нижеподписавшийся Лиций Менезий, кандидат на должность трибуна, передаю своему доверенному лицу, банкиру Халлилю, проживающему в Городе на улице Амброзиниа, 11, это завещание, в соответствии с которым в случае моей внезапной и насильственной смерти объявляю галла Суллу, бывшего офицера Генерального штаба XII легиона, владельца имения во Вьеннском округе Трансальпийской Галлии, единственным и полновластным наследником всего моего состояния; также вручаю ему судьбу гладиатрисы Металлы, которую он волен или освободить, или обеспечить ей соответствующее положение; также обязую его раскрыть причины моей смерти и предъявить суду тех виновных, кем бы они не были. Написано в Александрии, на борту моего корабля...

Дальше уже никто не слушал нотариуса. Сулла ощутил на себе хитрый взгляд Мерсенны.

– Не ты ли это? – спросил «наставник».

– Именно я, – ответил галл.

Изгнанник покачал головой:

– Как против Менезия, и даже сильнее, весь Рим ополчится против тебя...