Текст книги "Тайны смутных эпох"

ПРИЧИНЫ ЯВНЫЕ И ТАЙНЫЕ

Обстоятельно проследив зарождение и ход Смуты, В.О. Ключевский сделал вывод: «Смута была вызвана… случайным пресечением династии… У нас в конце ХVI века такое событие повело к борьбе политической и социальной, сначала – к политической – за образ правления, потом к социальной – к усобице общественных классов».

Надо сразу сказать, что династическая причина – самая сомнительная. Ведь кризисы были характерны в тот же период практически для всех крупных европейских стран. Одно это показывает, что к Смуте вели мощные общественные течения – и политико-экономические, и духовно-интеллектуальные.

Не случайно «смута в умах» произошла вскоре после целой серии великих географических открытий, словно разорвавших интеллектуальную ограниченность того мироздания, образ которого сложился в Средние века. А свободомыслие, лишенное организующего начала, вызывает стихийное брожение умов.

Происходили и естественные перестройки социальных слоев: увеличивался «средний класс», набирали общественный вес купцы-торговцы, зажиточное посадское население. Цепко пытались держаться за власть местные господа-олигархи (князья, бояре).

По словам Ключевского: «Каждый класс искал своего царя или ставил своего кандидата на панство; эти цари и кандидаты были только знаменами, под которыми шли друг на друга разные политические стремления, а потом разные классы русского общества. Смута началась аристократическими происками больного боярства, восставшего против неограниченной власти новых царей».

Вряд ли все-таки правомерно говорить о кандидатах на царство от разных классов. Мечта о «крестьянском царе» не означала, будто в те времена низшие общественные слои желали иметь руководителем государства своего п ре дс т ав ит е ля. Н ар од хо те л «законного царя», имеющего право на владение державой.

Но такая законность вовсе не обязательно была связана с правящей династией. Это до казал, к примеру, избранный на царство Романов. Не его же ничем не приметная личность убедила русское общество, что именно этот род имеет законные права на трон! Тем не менее его кандидатура и последующее правление прошли без социальных потрясений. Одно уже это показывает, что угасание предыдущей династии не могло дать толчок Смуте.

Царь Михаил Федорович. Рис. 1672 г.

Нам представляется, что главная проблема того времени в нашем отечестве была примерно та же, что и в 80-е годы XX века: сохранится ли и будет набирать мощь единое государство Российское, или власть в нем захватят бояре-олигархи, которые расчленят его на части (пусть даже формально под общим названием и с формальным правителем) и будут господствовать в них. Царем олигархи готовы были признать иноземца (например, сына польского короля), лишь бы были ограничены его притязания на их господство в своих вотчинах.

В ХVII веке народ – никак не претендуя на власть – выступил за единство страны (уже тогда – многонациональной), за крепкую государственную власть царя-самодержца, за усмирение и подавление бояр-олигархов, многие из которых готовы были предавать государственные интересы ради личных выгод.

В конце ХX века «новый» русский народ, даже высказавшись на всесоюзном референдуме против развала державы, не сверг тех, кто ее расчленил, а напротив, оказал им поддержку под лозунгом: «Лишь бы не коммунисты, лишь бы не социализм». У слишком многих сохранялась надежда на мифические личные выгоды от ваучеризации и банковских операций, хотя бы и на руинах реальной экономики. Суть ее коротко и ясно определил Пушкин, по словам которого Евгений Онегин:

 
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.
 

Удивительным образом многие люди, считающие себя неглупыми и даже интеллигентными, поверили бредовым утверждениям о том, что не нужен никакой простой продукт труда, а надо отдать немногим олигархам все национальные богатства, и они, предварительно обогатившись сами, щедро поделятся своими несметными богатствами с гражданами, которые все сразу чудесным превращением станут зажиточными буржуа по типу тех, кого демонстрируют голливудские (не из лучших, правда) и прочие «фабрики грёз».

Так вот, в ХVII веке дворяне и крестьяне не поддались на лживые посулы, не предали национальные общегосударственные интересы в надежде получить от этого выгоду. Они понимали, что останутся в проигрыше, взвалив на свои плечи дополнительное ярмо, налоги, обязанности. У них была, скажем так, «интуиция государственников». Они сознавали или чувствовали инстинктивно, что слабое государство на огромных российских просторах не сможет существовать; что бедное государство – значит, бедное большинство граждан.

Правда, на этот счет у В.О. Ключевского было иное мнение: «За столичными дворянами поднялось рядовое провинциальное дворянство, пожелавшее быть властителем страны; оно увлекало за собой неслужилые земские классы, поднявшиеся против всякого государственного порядка, во имя личных льгот, т. е. во имя анархии».

Тут, нам кажется, уважаемый историк оказался во власти современной ему политической ситуации и явно исказил суть анархии. Она предполагает не личные льготы, а права личности на свободу (хотя это тоже можно считать льготой). За такие права – в пределах возможностей той эпохи – сражались закрепощаемые крестьяне, городская голытьба. Но даже вольные казаки соединяли свои анархические убеждения с идеей сильного и справедливого царя.

Более убедительно выглядит мысль Ключевского о притязаниях столичного дворянства, «вооружившегося против олигархических замыслов первостатейной знати». И тоже это было связано с идеей самодержца, который предоставит больше прав (и личных льгот, между прочим) дворянству, в данном случае столичному.

«Но общество не распалось, – продолжал Ключевский, – расшатался лишь государственный порядок. Когда надломились политические скрепы общественного порядка, оставались еще крепкие связи национальные и религиозные: они и спасли общество. Казацкие и польские отряды, медленно, но постепенно вразумляя разоряемое ими население, заставили, наконец, враждующие классы общества соединиться не во имя какого-либо государственного порядка, а во имя национальной, религиозной и просто гражданской безопасности…»

Да чем же эта самая безопасность может быть гарантирована? Если не государством, то каким-либо анархическим устройством, о котором в ту пору никто и не помышлял. Да и в наши времена коммунистическая анархия представляется или непроглядным будущим, или несбывчивой мечтой (хотя, как известно, на то и существуют идеалы, чтобы к ним стремились). Возможно, Ключевский для себя считал идеалом какое-то демократическое устройство, но все равно оно было бы государственным. А в России того времени речь могла идти о монархическом государственном устройстве, но только либо олигархического, либо анархического, либо дворянского типа.

Против первого варианта было абсолютное большинство, поэтому он не смог установиться надолго. За второй вариант было большинство, но неорганизованное, отдаленное от власти. Поэтому, как можно предположить, победил в конце концов третий вариант.

Общие устремления большинства были обращены к установлению сильной монархической государственной власти. Повторим, что для России с ее особенным и непростым геополитическим положением для самосохранения (тем более, при враждебном или хищническом окружении) необходимо сильное государство. Это благодаря инстинкту поняли духовно здоровые русские в XVII веке и не смогли осмыслить или почувствовать «новые» русские – не только богатые, но и «средние» – последних десятилетий века ХХ.

Можно возразить: но почему же тогда не удержался на троне мнимый Дмитрий? Ведь он после венчания на царство именовал себя – и требовал именовать – императором: «Мы, непобедимейший монарх Божьей милостью император, и великий князь всея Руси, и царь-самодержец…» Он предоставил льготы холопам и старался угождать дворянам; был пущен слух, будто крестьяне вновь обретут Юрьев день как гарантию определенной свободы.

Однако в действительности той власти, на какую он претендовал, Лжедмитрий не имел. «Поначале бояре не смели открыто перечить самодержцу, – отмечал Р.Г. Скрынников. – Но со временем они пригляделись к самозванцу, изучили его слабости и страстишки и перестали церемониться с ним. Отрепьев привык лгать… Бояре не раз обличали «Дмитрия» в мелкой лжи, говоря ему: «Великий князь, царь, государь всея Руси, ты солгал»… Пышный дворцовый ритуал, заимствованный из Византии, раболепное поведение придворных создавали видимость неслыханного могущества московского государя… На самом деле боярская дума удерживала в своих руках все нити управления государством и сплошь и рядом навязывала свою волю царю».

Иначе говоря, правление было монархо-олигархическим. И хотя самозваный Дмитрий способствовал укреплению в народе благостного и сурового образа правителя, в действительности он таковым не являлся. Отчасти по этой причине, отчасти по причине могущества и авторитета бояр он был свергнут в результате дворцового переворота. Однако в народе сохранился его мифологизированный образ, что определило появление его самозваного «двойника» и продолжение Смуты. «Едва на трон взошел Василий Шуйский, – пишет Скрынников, – по всей стране распространилась весть о том, что «лихие» бояре пытались убить «доброго государя», но тот вторично спасся и ждет помощи от своего народа. Массовые восстания на южной окраине государства положили начало новому этапу гражданской войны…»

По мнению В.А. Малинина: «Вставал один из вечных вопросов русской общественной жизни: кто виноват? Большая часть народа считала, что верхи, бояре «толстобрюхие». Так оно и было. Те, кто носил шапку Мономаха или примеривал ее к своей честолюбивой голове, столь же мало пеклись о действительных нуждах и потребностях народа, как и те, кто владел обширными угодьями и непомерной собственностью… Клубок социальных противоречий, завязанных в один узел неразумной политикой верхов, прежде всего в отношении крестьянства и казачества, не был разрешен, средства решения не были найдены, а иноземное вмешательство лишь усугубляло явления затяжного кризиса».

Пахота. Книжная миниатюра XVII в.

Классовый анализ событий здесь проведен достаточно убедительно. Однако надо учесть, что никакого решения крестьянского вопроса в пользу «низов» не было и впредь. Продолжилось закабаление крестьян. И то, что они знали, кто виноват, ничему не мешало. Оставались лишь иллюзорные надежды на доброго царя. Если кто и выгадал, то прежде всего дворянство. Этот социальный слой продолжал увеличиваться и укрепляться, «выравнивая» контуры социальной общественной пирамиды и делая тем самым более устойчивой всю государственною структуру.

Парадоксальной оказалась роль открытой иностранной интервенции. Вдруг отчетливо определился общий (если не считать части боярства и дворянства) внешний враг. Он посягнул на независимость страны и сохранение ее традиций, прежде всего – православной веры.

Иноземное вмешательство не только усугубило кризис, но и содействовало окончанию Смутного времени. В сознании народа произошло «просветление», ибо стало ясно, что внутренние неурядицы грозят привести к последствиям катастрофическим не только для отдельных групп, но и для всей страны, ее народа и культуры. Общий враг сплотил на некоторый срок практически все общество. Гражданская война перешла в освободительную.

Эта метаморфоза и стала одним из определяющих факторов прекращения Смуты.

Вновь вернемся к событиям современным, происходившим сравнительно недавно. Идеологической смутой в СССР, которая была успешно организована в период долгой информационной войны, тотчас воспользовались враги мощной сверхдержавы, прежде всего лишив ее внешнего дружественного окружения. Затем последовали удары на национальных фронтах в Прибалтике, на Украине и Кавказе. Показательно уже само название «национальный фронт», которое использовали националисты, имевшие поддержку извне.

Значительная часть населения не осознала, что речь идет о развале единой державы – СССР, а вовсе не о борьбе за национальную независимость. У любого эстонца, латыша, украинца, грузина была своя страна, раскинувшаяся поистине на полсвета. Они были полноправными гражданами этой великой державы, а не угнетенными «нацменьшинствами». Никакой «империи» не существовало. Не бывает империй, в которых жители метрополии, в данном случае русские, имели бы не больше прав и жили бы не богаче, чем представители других народов.

Достаточно вспомнить Римскую или Британскою империи, где метрополии буквально высасывали последние соки из покоренных стран и народов, порой самым безжалостным образом уничтожая коренное население. В СССР прибалты, украинцы, грузины жили в целом богаче и пользовались большими благами, чем русские. Будь они очень толковыми в труде, управлении, изобретательстве или науках, они бы резко пошли вверх в результате обретения «независимости». Все произошло как раз наоборот. Даже богатейшие по своим природным ресурсам республики – Украина и Грузия оказались в безнадежном упадке и не рухнули окончательно до сих пор только благодаря энергетической подпитке из России да возможностям обедневшего населения этих государств подрабатывать именно в России. Русский народ в СССР не был имперским ни в каком смысле, так что об «империи СССР» не может быть и печи. Этот штамп – продукт грязных идеологических технологий.

Почему же народ не опомнился в первые же годы этого смутного времени конца XX века? Прежде всего потому, что иностранная интервенция была не явной, а тайной – идеологической и экономической. Но разве уж так трудно было это понять? Разве не ясно было, в чьих интересах проводились горбачевская «перестройка» и ельцинские «реформы»? Об этом немало писали в оппозиционных изданиях. Большого эффекта это не произвело, потому что значительная часть населения (не менее трети) соглашалась передать власть в стране и национальные богатства в руки олигархам и иностранцам, в надежде получить богатый куш за, прямо скажем, распродажу Родины.

Изменилась не просто национальная политика. Изменилась та часть населения, которая имела возможность активно влиять на судьбу страны. Это вырождение определило особенности Смуты конца ХХ века. В старые времена за сохранение независимости страны выступили практически все слои населения, и конечно же мужчины. В новые времена вершителями судеб явились представители номенклатуры, служащих, интеллигенции (прежде всего работники средств массовой информации), а среди избирателей преобладали женщины (они, как известно, наиболее внушаемы, эмоциональны, поддаются агитации и пропаганде, склонны к самообману).

Глава 4
БУНТЫ, ПЕРЕВОРОТЫ И ДЕРЖАВА

Великий Петр был первый большевик,

Замысливший Россию перебросить,

Склонениям и нравам вопреки,

За сотни лет, к ее грядущим далям.

Максимилиан Волошин

О СЛАВЯНСКОМ ЕДИНСТВЕ

За последние полтора-два десятилетия о славянском единстве говорилось неоднократно и на высоком государственном уровне в частности. Хотелось бы вкратце затронуть эту тему в связи с событиями ХVII века в Восточной Европе.

Нынешние разговоры о братском единении трех восточнославянских народов – русского, украинского, белорусского – вызывают противоречивые чувства. С одной стороны, вряд ли можно усомниться в том, что во всех аспектах (историческом, этнологическом, культурном, экономическом, духовном) – наиболее важных для общества – эти народы не только очень близки, но и прочно взаимосвязаны. С другой стороны, их резкое и практически насильственное расчленение (что называется, резали по живому), которое произошло скоротечно, почти мгновенно в исторических масштабах времени, за многие годы так и не привело не только к объединению, но даже к заметному сближению.

Правда, политики ссылаются на независимость. Однако Украина, к примеру, никогда не находилась в такой экономической зависимости от других держав, как ныне. Ее состояние может радовать разве только лютых недругов украинского народа, вороватых политиков и бизнесменов, да оголтелых националистов, которым до народа нет, в сущности, никакого дела. Во многом они-то и привели богатую страну к упадку.

Богдан Хмельницкий

В ХVII веке все было наоборот. В мае 1648 года в битвах при Желтых Водах и под Корсунью украинские казаки под предводительством гетмана Богдана Хмельницкого разгромили польские войска. Казаков поддерживали украинские крестьяне, а также – по договору с ханом Ислам-Гиреем – крымские татары. Началось освобождение Украины от польского владычества. В конце года казаки взяли Киев. В январе 1654 года в Переяславле состоялся верховный собор (рада) украинского казачества – по инициативе гетмана Богдана Хмельницкого. Рада приняла решение: воссоединить Украину с Русским государством. В ту пору разумные украинцы ясно понимали, что обеспечить их независимость и достойное существование может лишь вхождение в состав братской Руси. Поляки – тоже сильная ветвь славянства – относились к украинцам и белорусам свысока, как вельможные господа к холопам. Сходным было и отношение их к русским, что особенно ярко проявилось, когда «паны» захватили Москву. Неудивительно, что в те далекие времена и белорусы, и украинцы тяготели к Москве, а не к Варшаве.

Как мы уже говорили, осознали свое единство не сразу даже многие русские племена. Как обычно, против этого активно выступали удельные владыки (местные олигархи), не желавшие делиться с центральной властью своими доходами, а также внешнеполитические силы, опасавшиеся создания великой державы.

Решение Земского собора о воссоединении Украины с Россией

Однако в ХVII столетии появились мыслители, понимавшие необходимость самого широкого объединения славян. Одним из таких был Юрий Крижанич, хорват по национальности, получивший хорошее образование в Венской семинарии и Болонском университете, где изучал главным образом богословие и юриспруденцию. В 1640 году (ему было двадцать три года) он поселился в Риме и вступил в коллегиум Св. Анастасия, учрежденный католической церковью для распространения унии, власти папы, над православными греками. Однако после посещения Стамбула (Константинополя) Юрий проникся неприязнью к грекам, как он писал, за их высокомерие, лживость и невежество.

В 1658 году он поступил на службу к царю Алексею Михайловичу. Однако его не устраивали некоторые русские обычаи, которые он считал варварскими. К тому же он, причащаясь в православном храме, отказался вторично креститься по православному обряду. Его отправили из столицы в Тобольск, где он получал денежное пособие и трудился над своими сочинениями. Здесь он оставался 16 лет, до смерти Алексея Михайловича, после чего получил разрешение вернуться в Москву.

Не слишком гостеприимный прием, который был оказан ему на Руси, не озлобил Юрия Крижанича. Он с гениальной прозорливостью отметил достоинства русского языка (зная хорватский, немецкий, итальянский, латинский и греческий) и значение Руси для объединения – на этой культурной основе – всех славян. Сравнивая сочинения, написанные на разных славянских языках, он признавался: «Я не могу читать киевских книг без омерзения и тошноты. Только в Великой Руси сохранилась речь, пригодная и свойственная нашему языку, какой нет ни у хорватов и ни у какого другого из славян. Это оттого, что на Руси все бумаги государственные, приказные, законодательные и касающиеся народного устроения писались своим домашним языком». Тем не менее Крижанич предлагал выработать еще более полный и общедоступный славяно-русский язык (что и произошло в конце ХVIII – начале XIX веков).

Развитие самобытной русской культуры и экономики тормозится, по мнению Крижанича, засилием немцев, особенно в торговле, производстве и управлении. Россия должна поощрять в первую очередь русских и, более широко, славянских деятелей.

«То, что заявил Крижанич, – писал Н.И. Костомаров, – остается в главной своей мысли неизменною истиною: только Россия – одна Россия может быть центром славянской взаимности и орудием самобытности и целости всех славян от иноплеменников, но Россия просвещенная, свободная от национальных предрассудков». (Заметим, что подобные предрассудки у русских выражены несравненно слабее, чем едва ли не у всех народов мира.)

Эти идеи подхватил через три столетия после Юрия Крижанича В.И. Вернадский. На лекции в Праге (1922 год), посвященной проблемам геохимии, он сказал во введении: «В тесном единении всех славянских ученых – в их более влиятельном положении в жизни – лежит будущее всех славянских народов».

В середине XX века такое политико-экономическое и культурное единство сформировалось на основе СССР и дружественных ему стран Восточной Европы. Однако к концу века оно было разрушено по тем причинам, о которых мы упоминали выше.

При всем уважении к русской духовной культуре Крижанич с негодованием обрушивался на низкую бытовую культуру знати, привилегированных групп общества. Он отмечал, что простой люд на Руси живет в общем лучше, чем во многих западных землях. В то же время государственные служащие нещадно грабят народ и быстро богатеют, имея даже небольшое жалование. «Чем они живут? – вопрошал Крижанич и отвечал: – Легко понять: продажей правды. Неудивительно, что в Москве много воров и разбойников».

В порыве негодования он обвиняет и весь русский народ: «Привыкшие всякое дело делать скрытно, потакать ворам, всегда находиться под страхом и обманом, русские забывают всякую честь…» Причины этого он видел в социально-политической зависимости людей: «Везде кабаки, монополии, запрещения, откупы, обыски, тайные соглядатаи; везде люди связаны, ничего не могут свободно делать, не могут свободно употреблять труда рук своих и пота лица своего».

Свободу Крижанич понимал, сообразуясь с западными нравами. Например, предлагал и русским беспощадно сжигать еретиков, как это принято было в Западной Европе, и подавлять лютеранство, кальвинизм и гуситов, храня дружеские отношения с католической церковью. Он призывал к избавлению от инородцев как таковых, вне зависимости от их талантов и готовности честно служить России.

И в те времена, и раньше, и позже нередко заедино выступали русские с татарами, башкирами, мордвой и другими неславянскими народами. Исторически сложились менее дружеские отношения русских с этнически родственным славянским народом католиками-поляками, чем с мусульманами-татарами. Одно уж это показывает, что в дружбе, как и в политике, далеко не всегда важна принадлежность к одному и тому же племени или к одной религиозной конфессии. Тут ситуация значительно сложней. Крижанич этого не учитывал. Хотя в русском народе было на этот счет более верное понимание.

О какой же свободе действовать, «употреблять труда рук своих» говорил Крижанич? Ведь он, в отличие от демократов, признавал необходимость и справедливость самодержавной власти царя. Он имел в виду освобождение народа. из-под ига чиновников и олигархов (говоря современным языком):

«Свобода есть единственный щит, которым подданные могут прикрывать себя против злобы чиновников, единственный способ, посредством которого может в государстве держаться правда. Никакие запрещения и казни не в силах удержать чиновников от худых дел, а думных людей от алчных, разорительных для народа советов, если не будет свободы». При этом царя он желал видеть просвещенным, добродетельным и гуманным.

Интересны замечания Крижанича, относящиеся к развитию культуры. По его словам, «мудрость переходит от народа к народу». И в то время как одни, ранее отличавшиеся высоким развитием, могут впасть в невежество, другие, напротив, обретают высокую культуру. «Теперь пришло время для нашего народа учиться, – писал он. – Бог возвысил на Руси такое славянское государство, которому подобного не было в нашем народе в прежних веках, а мы видим у других народов: когда государство возрастает до высокой степени величия, тогда и науки начинают процветать в народе».

Исторический опыт подтверждает три его обобщения. Во-первых, культурный (духовный, интеллектуальный) уровень народов может не только возрастать, но и падать. Хотя, добавим, признать последнее многим мешает именно недостаток культуры. Во-вторых, периоды подъема культуры наблюдаются у разных народов в различное время. В-третьих, развитие наук и народного просвещения зависит от состояния государства.

При всей кажущейся простоте мыслей Крижанича они до сих пор недостаточно оценены и поняты не только обществом, но даже специалистами-историками и философами. Наибольшей популярностью в Новое время стали пользоваться гипотезы неуклонного прогресса, поступательного развития духовной культуры, прежде всего науки. В XX веке, когда стихийно сложилось более или менее единое мировое хозяйство при господстве технической цивилизации, подавляющей локальные культуры, приводящей их к единому стандарту, реализуется идея глобализации. Под нее начинают подводить и теоретическую базу.

Однако в мировом хозяйстве, как в биосфере или экосистеме, огромное, а то и решающее значение имеет принцип разнообразия. Он исходит из разнообразия природных условий Земли, сложной организации живых организмов. Уменьшение разнообразия есть признак деградации, наиболее четкий показатель которой – стандартизация социумов, культур и личностей.

Можно возразить: а как же тогда оценивать вхождение в состав единого государства представителей разных народов и культур? И как тогда расценивать требование признания единого государственного языка?

Все зависит от того, на каких условиях осуществляется такой синтез культур и народов. Если сохраняются условия равноправия, сохранения и развития национальных культур (что предполагает, конечно, знание родного языка), то такое государство отвечает критерию разнообразия.

Украинские и белорусские (к чести белорусов – малочисленные) националисты упирают почти исключительно на то, что их не устраивает гегемония русского языка. По узости своих воззрений они не желают замечать безусловно всемирного значения именно русской литературы и русской науки, а в начале XX века еще и русской философии. Это и есть тот фундамент, на котором стоит и стоять будет русская культура. Если русские писатели Достоевский и Толстой признаны величайшими писателями XIX века; если Ломоносов, Менделеев и Вернадский были (во всяком случае Менделеев – согласно результатам опроса иностранных специалистов) величайшими учеными соответственно ХVIII, XIX и XX веков, то почему бы украинцам и белорусам не считать себя причастными к той культуре, к которой они принадлежали? Ведь это не унижает, а возвышает их. И разве плохо, что их на Западе продолжают называть русскими?

Кстати сказать, В.И. Вернадский был по национальности украинцем, организовал Украинскую академию наук и был ее первым головой (президентом). И он по праву считал себя представителем великой русской культуры. Но националистам, преследующим свои личные корыстные цели, до всего этого и дела нет.

И еще. В ХVIII веке был на Украине замечательный философ Григорий Сковорода. Появились у него последователи-националисты? Нет. Его труды – достояние украинского народа – стали явлением русской культуры. Казалось бы, радоваться надо, что у нас (русских, белорусов, украинцев) единая культура. Однако националистов это не устраивает. Хотя противопоставленные русской эти две национальные культуры превращаются из мировых в местные, отчасти даже этнографические.

Подобные нехитрые рассуждения были понятны украинцам прежних столетий, и только ярые современные националисты не желают этого осознавать. Вернее сказать, они готовы резко снижать культурный уровень народа ради собственных корыстных интересов, чтобы заполучить доступ к власти и национальным богатствам.

Напомним, что Юрий Крижанич не мог быть «русским националистом» хотя бы потому, что был хорватом. Однако он имел мудрость и мужество признать, что для славянских народов необходим путь единения; без сильного восточнославянского государства невозможен расцвет культуры – на новом этапе развития.

Хотелось бы добавить: политику Крижанич считал частью этики, понимая ее как «науку об управлении народом и королевскую мудрость, которая учит справедливо и достойно управлять народами, городами и странами».

…Трудно сказать, насколько глубоко в сознание правителей и всего русского народа проникли идеи Крижанича. С горечью писал он: «Я никому не нужен, никто не спрашивает дел рук моих, не требует от меня ни услуг, ни помощи, ни работы, питают меня по царской милости, как будто какую скотину в хлеву». Хотя уже то, что его труды не затерялись, а имя не забылось, свидетельствует об интересе к его творчеству.

Ему удалось отметить и подчеркнуть одно из важнейших направлений развития русского общества: движение к объединению славянских народов. Оно, конечно, не осуществлялось по его указаниям. Но важно, что он понял объективность и неизбежность этого процесса и сделал его объектом философского осмысления. Ясность его мысли контрастирует с предельно политизированными, стоящими вне нравственности рассуждениями современных националистов – одних из вдохновителей и зачинателей смуты в СССР, как тогда называлась великая Россия.