Текст книги "Тайны смутных эпох"

Глава 6
ВЕЛИКИЕ СМУТЫ ХХ ВЕКА

 
Враг шептал: «Развей да растопчи…
Ты отдай казну свою богатым,
Власть – холопам, силу – супостатам,
Смердам – честь, изменникам – ключи».
 
 
Поддалась лихому подговору,
Отдалась разбойнику и вору,
Подожгла посады и хлева,
Разорила древнее жилище
И пошла поруганной и нищей,
И рабой последнего раба…
 

Максимилиан Волошин

ДВЕ БУРЖУАЗНЫЕ РЕВОЛЮЦИИ

Строки, выбранные эпиграфом этой главы, звучат сейчас пророчески. А написаны они в 1917 году, после победоносной (до поры) буржуазной революции в России, завершившейся Октябрьским переворотом и Гражданской войной.

В частном письме М. Волошин высказал удовлетворение тем, что стихотворение «Святая Русь» (откуда взяты эти строки) распространяют большевики и запрещают местные исправники. По знаменательному совпадению та же «Святая Русь» была популярна и среди монархистов.

Это, конечно же, не свидетельствует о том, что идеологические позиции большевиков и монархистов были схожи. Общими у них были лишь противники – те, кто свергли в феврале 1917-го монархию и создали буржуазное правительство.

Максимилиан Волошин

Неудивительно, что значительная часть царских офицеров и генералов не только за страх, но и за совесть служили в Красной армии. Многие из них были отстранены от службы именно «демократическим» правительством.

А сколько было расстреляно в период развала царской армии солдатами-анархистами! И в этом развале была явная вина «демократов» буржуазного толка. Интересное совпадение. В конце века, в 1980-е годы смута началась в значительной мере с развала Советской армии и в дальнейшем – оборонной промышленности. Знаменательно и то, что теперь уже многие советские офицеры вспомнили о монархических временах (о которых имели смутные представления), и среди них нашелся даже самозваный внук царя Николая II.

Спору нет, ситуации в России в первые и последние десятилетия XX века во многом были различны. При царской власти страна была преимущественно аграрной, с преобладанием сельского населения и малограмотных, с невысоким научно-техническим потенциалом и неизжитыми окончательно феодальными отношениями, и относительно слабой буржуазией.

К 1980-м годам она превратилась в мощнейшую индустриальную державу с преобладанием горожан, с высочайшим уровнем образования и большим научно-техническим потенциалом. В социальном отношении разница была еще в том, что если в начале века в стране отмечался быстрый рост рабочего класса, то к концу века начался обратный процесс, относительное уменьшение количества рабочих при увеличении числа служащих. Причина – механизация и автоматизация большинства трудоемких производств.

Уже при этом самом беглом сопоставлении становится ясно, что в первом случае смута и революционные потрясения были проявлениями кризиса роста, ибо свершился переход на более высокий уровень развития. Во втором случае произошло нечто прямо противоположное: распад глобального содружества социалистических государств и великой державы – СССР, небывалый развал почти всех отраслей производства и сельского хозяйства, разгул преступности, падение нравственного и интеллектуального уровня (прежде всего в среде служащих, интеллигенции), вымирание населения, финансово-экономическая зависимость от «мировых олигархов».

В чем же сходство? В первом случае тоже рухнула и поначалу распалась великая Российская империя…

Правда, слово империя до сих пор многих вводит в заблуждение. Оно было введено официально в те времена, когда еще не имело негативного оттенка, в ХVIII веке. Так именовали крупную державу с монархом во главе, вобравшую в себя ряд провинций или даже некогда независимых государств. В словаре В. Даля слово «империя» толкуется как «государство, которого властелин носит сан императора, неограниченного, высшего по сану правителя». А в «Словаре иностранных слов», изданном через столетие после труда В. Даля, дополнено: «империей называют иногда организацию колониального господства отдельных буржуазных государств (Британская и Французская колониальная и.)».

Однако с некоторых пор в информационной войне США и их союзники стали употреблять определение «империя» для характеристики СССР. Этот нехитрый пропагандистский прием оказался весьма действенным. Не только советские «внутренние эмигранты» (так называемые диссиденты), но и многие интеллектуалы проглотили эту информационную наживку, не пожелав разобраться в сути дела. А произошла явная подмена понятий. Никакое из первых двух толкований для Советского Союза совершенно не подходит. То, что он не имел монархаимператора, вроде бы бесспорно. А имел ли он колонии? Хитроумные идеологи Запада предлагали считать таковыми союзные и автономные республики. Но это явная чепуха, ибо во многих этих республиках местные жители обладали не меньшими правами и были даже богаче, чем русские.

Где это видано, чтобы колонии жили более благополучно, чем метрополия? Или, может быть, англичане, французы, немцы, итальянцы жили беднее, чем местное население их колониальных и зависимых стран? Нет, конечно. В СССР русские не имели никаких привилегий в сравнении с прочими гражданами. Правда, были определенные ограничения для тех, кто желал жить в Москве, Ленинграде. Но такие ограничения одинаково касались и русских, и представителей других национальностей. Кстати говоря, процент евреев в этих городах был значительно выше, чем по всей стране в целом (чего нельзя сказать о русских). А ведь порой говорят, будто представителей этой нации в России сильно притесняли.

Короче говоря, СССР называли «империей» только для того, чтобы придать этому понятию соответствующую негативную окраску: «империя зла». Еще раз повторим, что столь гнусный прием сработал успешно, и немалая часть отечественных «интеллектуалов», а вернее сказать, служащих поддалась на него. Это обстоятельство немало содействовало распаду Советского Союза…

Итак, и царская Россия и Советский Союз испытали серьезные социальные потрясения и рухнули быстро под гул митингов, массовые шествия и манифестации, демагогические речи и ликование толпы. Но все это происходило в сравнительно немногих городах и захватывало вряд ли менее одной десятой всего населения.

Привычка праздновать годовщины Великой Октябрьской социалистической революции укоренила в сознании многих граждан убеждение, что с царизмом было покончено именно благодаря революционной деятельности партии большевиков. Как-то забывалось, что прежде октябрьского переворота произошла февральская буржуазная революция, что именно после нее были арестованы и находились под строгой охраной Николай II, его родные и близкие, сподвижники.

Царя и его семью можно было без особых хлопот выпроводить за рубеж, в частности, к их родственникам, царствующим в Великобритании. Но буржуазные демократы этого не сделали, что предопределило трагическую гибель не только царя и царицы, но и их ни в чем не повинных детей.

Как известно, Николай II, подобно последнему генеральному секретарю КПСС, добровольно-принудительно отказался от власти. Однако генсеку посчастливилось благоденствовать и после падения с высоты иерархической пирамиды. Это свидетельствует о том, что он не был противником для тех, кто свершал в СССР буржуазную революцию сверху. Он был их сторонником и пособником, но только на вершине власти у него оказался более удачливый и наглый конкурент. Горбачев признался в этом в своей лекции, прочитанной в Турции.

Победа буржуазии в России означала, что с этой поры знатность, заслуги перед Отечеством (или царем, правящей партией) уступили место капиталу, изворотливости, умению накапливать, добывать и преумножать деньги. Восторжествовала идеология личного благоденствия, обогащения любой ценой. В начале XX века она не смогла прочно укорениться в стране, где народ и в большинстве своем аристократия не привыкли поклоняться «золотому тельцу». Не случайно даже некоторые русские богачи материально поддерживали большевиков, признавая их правду.

Свергнуть царизм первая буржуазная российская революция смогла достаточно просто, ибо этот государственный строй уже не отвечал изменившейся социально-экономической обстановке. Ускоренная индустриализация страны стала выдвигать на первый план руководителей производств, финансистов, инженеров и техников, рабочий класс. А в условиях военного времени значительную роль стали играть солдатские массы.

Однако торжество буржуазной революции оказалось скоротечным, временным, подобно правительству того периода. У нее не оказалось глубоких корней в российском обществе. По свидетельству посла Франции при дворе Николая II, его правительство исходило из подобия российской февральской революции и Великой Французской, полагая, что после свержения самодержавия воодушевленные победой и упоенные свободой русские солдаты с удвоенной силой ринутся на бой с Германией.

Все произошло совершенно иначе. Буржуазная идеология оказалась чуждой для значительной части аристократии, творческой и технической интеллигенции, разночинцев, подлинных православных крестьян, не говоря уже о народных массах. Конечно, свержение Временного правительства и победа большевиков в Гражданской войне были результатом комплекса факторов, но один из наиболее существенных, как нам кажется, был фактор духовный. Это было поражение буржуазного или, как у нас говорили, мещанского, низменно-материального духа и индивидуализма.

Очень показательно, что уже через десятилетие после окончания Гражданской войны в России снова стала складываться буржуазно-революционная ситуация. Материальные ценности стали привлекать многих советских чиновников, служащих, paбoчих, военачальников, партработников (или их близких). Далекие коммунистические идеалы становились все более чуждыми этим людям. Впечатляющие реалистические образы «совбуржуев» были воплощены в произведениях Маяковского и Заболоцкого, Булгакова и Зощенко и других.

Открытка. Февраль 1917 г.

Во время социальных конфликтов сталкиваются в беспощадной борьбе идеологии, порой облеченные в яркие демагогические наряды, выступающие под светлыми знаменами, хотя в основе своей сохраняющие нечто совсем иное. Как писал М. Волошин:

 
Одни возносят на плакатах
Свой бред о буржуазном зле,
О светлых пролетариатах,
Мещанском рае на земле…
 
 
В других весь цвет, вся гниль Империй,
Все золото, весь тлен идей,
Блеск всех великих фетишей
И всех научных суеверий.
 

Но в их борьбе в конечном счете победителем оказываются другие, не те, кто готовы рисковать жизнью ради идеи, а те, кто стараются приспособиться к любому государственному устройству:

 
А вслед героям и вождям
Крадется хищник стаей жадной,
Чтоб мощь России неоглядной
Размыкать и продать врагам!
Сгноить ее пшеницы груды,
Ее бесчестить небеса,
Пожрать богатства, сжечь леса
И высосать моря и руды.
 

Эта готовность паразитировать на ослабленном общественном организме – характерная черта определенной категории людей в благоприятной для них исторической ситуации. Как бы мы ни превозносили или ни кляли революции, они подобны кризису в период тяжелой болезни. Если общественный организм сможет оправиться от такого потрясения, значит, нашлись какие-то силы, сумевшие преодолеть, перебороть, подавить хищные инстинкты беспринципного собственника, озабоченного только личными интересами.

Такие силы в русском обществе нашлись после Гражданской войны. Но их не оказалось во времена брежневско-горбачевско-ельцинские, да и путинский период в этом отношении мало чем от них отличается к лучшему.

В этом принципиальная разница между двумя революционными периодами XX века. Первый был кровавый, разрушительный, принесший огромное количество жертв и разруху. Однако последствия его были созидательными, потому что в стране был установлен жесткий государственный порядок, не позволивший паразитическим группам и прослойкам присваивать национальные богатства.

Вновь хочется обратиться к свидетельству мудрого, чуткого и честного поэта Максимилиана Волошина, который в августе 1919-го так охарактеризовал этот подвид человека – падальщика, спекулянта, паразита:

 
Кишеть на всех путях, вползать сквозь все затворы,
Менять все облики, все масти, все оттенки,
Быть торгашом, попом и офицером,
То русским, то германцем, то евреем,
При всех режимах быть неистребимым,
Всепроникающим, всеядным, вездесущим,
Жонглировать то совестью, то ситцем,
То спичками, то родиной, то мылом,
Творить известия и зажигать пожары,
Бунты и паники; одним прикосновеньем
Удорожать в четыре, в сорок, во сто,
Пускать под небо цены, как ракеты…
Пресуществлять за трапезой вино и хлеб
Мильонами пудов и тысячами бочек —
В озера крови, в груды смрадной плоти;
В два года распродать империю,
Замызгать, заплевать, загадить, опозорить,
Кишеть как червь в ее разверстом теле…
 

Устремления таких людей были подавлены после Гражданской войны благодаря установлению жестокой диктатуры партии большевиков. И хотя в самой партии копошилось немало паразитических элементов, они вынуждены были подчиняться суровой партийной дисциплине. Им приходилось юлить, притворяться, приспосабливаться, и от этого они становились едва ли не самыми убежденными, хотя и скрытными, врагами советской власти.

Второй революционный период «горби-ельцинизма» был сравнительно мирным, почти бескровным, сам по себе не сопровождавшийся миллионами жертв и разрухой. Однако последствия его оказались губительными для общества. Потому что в стране власть захватили казнокрады, предатели, спекулянты, воры в законе и вне закона, мошенники от финансов и от поли ти ки…

Все это осуществлялось под дымовыми завесами борьбы за свободу предпринимательства и прессы, за права человека, гуманистические идеалы и цивилизованное государство. Возникло государство, построенное на лжи, все устои которого разъе дены лжой, как ржой. Честные предприниматели оказались банкротами, пресса – продажной, народ – бесправным, государство – криминальным. И это – не эмоциональные характеристики. Каждую из них можно подтвердить огромным множеством фактов.

…Вспоминается 22 августа 1991 года, бурное ликование московской интеллигенции по случаю победы ельцинистов (ельциников?). Были радостные митинги и демонстрации по случаю свершившейся бескровной революции.

«Нестреляет, незвонит, нецарствует». Карикатура Д. Моора. Февраль 1917 г.

Один из авторов этой книги в утро того дня оказался свидетелем символического эпизода: в одну из частных лавочек вошел молодой человек и громко сказал скучавшей продавщице: «Мы победили!» Действительно, они победили.

«Между тем обреченная на гибель русская интеллигенция торжествовала Революцию, как свершение всех своих исторических чаяний. Происходило трагическое недоразумение: вестника гибели встречали цветами и плясками, принимая его за избавителя. Русское общество, уже много десятилетий жившее ожиданием революции, приняло внешние признаки… за сущность события и радовалось симптомам гангрены, считая их предвестниками исцеления. Эти месяцы были вопиющим и трагическим противоречием между всеобщим ликованием и трагической действительностью. Все дифирамбы в честь свободы и демократии – все митинговые речи и газетные статьи того времени – были нестерпимою ложью…»

Это уже выдержка из записей М. Волошина, относящихся приблизительно к началу 1918 года. И в те давние, и в недавние времена наименее понятливой частью общества оказалась интеллигенция. Она привыкла питаться иллюзиями, заниматься самообманом, при этом не забывая прислуживать имущим власть и капиталы. В первом случае (февраль 1917-го) внешними признаками, ее обманувшими, Волошин назвал такие: «падение династии, отречение, провозглашение республики». Во втором (август 1991-го) это были: падение господства КПСС, свержение правительства СССР, арест членов ГКЧП. Хотя фактически произошел развал СССР, а к власти пришли демагоги, казнокрады и дельцы теневой экономики, – буржуазные элементы в верхах КПСС и вне ее.

Впрочем, эти два смутных периода более обстоятельно проанализированы в отдельных главах. Однако приходится помнить, что и тем и другим событиям посвящено огромное количество разнообразной литературы: от свидетельств очевидцев и хроник до аналитических исследований. Мы не можем претендовать на более или менее полный обзор и обобщение всех этих чрезвычайно разнородных и преимущественно субъективных сведений.

ПРЕДРЕВОЛЮЦИЯ

Предреволюционные месяцы 1916-1917 годов в мемуарах современников обычно характеризуются как тревожные, пронизанные ощущением надвигающейся трагедии. Однако не всегда можно определить, когда возникло это ощущение: до или позже февральских событий. Человеческая память выборочна и подвержена воздействию эмоций. После того как грянул 1917 год и затем началась Гражданская война, многие события предшествующего времени стали выглядеть по-иному, осмысливаться по-новому, так что вспоминалось не все, а преимущественно негативное, соответствующее последующей катастрофе.

Тем интересней обратиться к свидетельствам, которые относятся непосредственно к этим дням и были тогда же обнародованы. Вот некоторые выдержки из интересной книги В.П. Лапшина «Художественная жизнь Москвы и Петрограда в 1917 году» (1983). Слишком часто политики, увлеченные текущими делами и партийными склоками, менее чутко воспринимают общественное мнение, чем деятели искусств или простые обыватели.

Со страной происходило что-то непонятное. Газеты пестрели тревожными сообщениями о несчастных случаях, распространении наркомании (тогда наиболее популярным наркотиком был кокаин), пожарах, убийствах, грабежах, забастовках. В конце ноября 1916-го «Петроградский листок» писал: «Надвигается несуразица. Пустыми, непонятными страхами пугает. Чьи-то рожи в сумерках корчатся, мерещатся».

Шла война, отдельные победы сменялись поражениями, но ничего окончательно не прояснялось, веры в разгром врага не было, да и трудно было понять, за что идут бои, тысячами ежедневно гибнут люди. Терялась вера в царя и правительство, тем более что царь постоянно менял министров и премьеров. Власть демонстрировала свою беспомощность и растерянность; Совет министров стали называть «кувырк-коллегией»; распространялись слухи об измене в высшем руководстве и о том, что царь и царица находятся под влиянием нестарого «старца» Григория Распутина…

Григорий Распутин

То, что Распутин был выходцем «из низов», оскорбляло и возмущало аристократию (кроме очарованных им экзальтированных дам). Но и в народе верховенство Григория Распутина над царем воспринималось болезненно и скептически. То, что придворные могли толковать как сближение царя с простым народом, в народе понималось как унижение царской власти.

Война не только не объединила все социальные слои перед лицом общего врага, но наоборот, еще больше разобщила – одним она принесла беды и страдания, для других она была выгодным предприятием.

А до войны экономически укреплявшаяся Россия испытывала мучительный идейный разброд. Впрочем, это касалось не только России, но и всей западной цивилизации. Удивительно верный прогноз на XX век (прежде всего, на его начало) дал французский писатель и врач Макс Нордау в книге под недвусмысленным названием «Вырождение»:

«Мы изучили разнообразные формы, принимаемые вырождением, и истерию в искусстве, поэзии и философии. Главными проявлениями умственного расстройства наших современников в этой области служат: мистицизм как результат неспособности к сосредоточенному вниманию, ясному мышлению и господствованию над эмоциями, вызываемый ослаблением мозговых центров; эготизм как результат ненормального состояния чувствующих нервов, притупления воспринимающих центров, извращения инстинктов, желания доставить себе достаточно сильные впечатления и значительного преобладания органических ощущений над представлениями; ложный реализм, вызываемый туманными эстетическими теориями и выражающийся пессимизмом и непреодолимой склонностью к скабрезным представлениям и самому пошлому, непристойному способу выражения».

Все это он называл печальным обозрением «больницы, какую ныне представляет если не все цивилизованное человечество, то, по крайней мере, высшие слои населения больших городов». Тот же диагноз вполне подходит к концу XX века и началу XXI, и это явно свидетельствует о какой-то всеобщей психической болезни, поразившей современную техническую цивилизацию потребления.

Словно подтверждая выводы Нордау, русский сатирик Арк. Бухов писал в 1913 году:

 
Каждый день, как ошалевший пьяный,
Бредит сном ужасной пустоты.
Все безмолвно, даже балаганы,
Где когда-то прыгали шуты.
 
 
Позабыться? Многие б хотели,
Да куда, куда же нам идти?
Так в глуши упрямые метели
Заметают наглухо пути.
 

Более остро и точно высказался Саша Черный:

 
Разорваны по листику
Программы и брошюры,
То в ханжество, то в мистику
Нагие прячем шкуры.
 
 
Славься, чистое искусство
С грязным салом половым!
В нем лишь черпать мысль и чувства
Нам – ни мертвым, ни живым.
 

Им подмечена та же духовная немочь, которая поразила и значительную часть современной «творческой» интеллигенции, удивительно бесплодной на подлинные произведения искусства и литературы, на новые открытия и концепции. Одна лишь существенная разница: то, что прежде относилось к сравнительно небольшой социальной прослойке, теперь характерно для широких масс интеллектуалов, служащих по разным ведомствам, включая науку.

Безверие и пустословие были представлены Сашей Черным как следствие разочарования в высоких идеалах, отсутствия цели в жизни, упадка воли:

 
Вечная память прекрасным и звучным словам!
Вечная память дешевым и искренним позам!
Страшно дрожать по своим беспартийным углам
Крылья спалившим стрекозам!
 

На этом фоне особенно ярко выделялись те, кто твердо верили в партийные программы, предполагающие радикальные преобразования общества во имя светлого будущего. Пусть эта вера в будущее мешала им хорошо понимать настоящее и, тем более, прошлое. У них были ясные цели (пусть даже иллюзорные, фантастические).

Критики революционных идеологий обычно подчеркивают, что ими была затронута лишь малая часть общества. Это так. Но даже если на сто таких, о которых написали Арк. Бухов и Саша Черный, был десяток целенаправленных и убежденных в верности своих идеалов, то именно этой небольшой активнейшей и целеустремленной части суждено было направлять общественные процессы.

Начавшаяся мировая война на некоторое время хотя бы формально сплотила общество и приглушила революционные страсти. Однако постепенно – продолжаясь без заметных успехов, хотя и без больших поражений, она становилась все менее популярной, а затем и ненавистной. В стране начался хлебный кризис, продажа товаров по «купонам», повышение цен. У магазинов выстраивались очереди, потому что во многих городах периодически ощущалась острая нехватка некоторых продуктов, в частности хлеба.

На всем этом кое-кто неплохо наживался. Трудности, которые испытывал народ, вовсе не затронули наиболее обеспеченные слои населения. «В этом году, – писал в конце 1916-го «Петроградский листок», – наш тыл остался без хлеба и мяса, но с шампанским и бриллиантами…

Рабочие, отдавая труд и здоровье отечеству, не находят, чем утолить голод, их жены и дети проводят дни и ночи на грязных мостовых из-за куска мяса и хлеба, и в то же время взяточники… блистая безумными нарядами, оскорбляют гражданское чувство пиром во время чумы».

Писательница Тэффи перечислила в фельетоне наиболее часто встречающиеся существительные с глаголами. Среди них были следующие: «Общество возмущается. Министерство сменяется. Отечество продают. Редактора сажают. Дороговизна растет. Цены вздувают. На печать накладывают печать. Рабочий класс требует. Пролетарии выступают. Власти бездействуют».

А. Максимов. Обложка каталога

Ничего нет особенного в том, что граждане воюющей страны испытывают материальные затруднения, вынуждены переживать определенные лишения; естественно и то, что вводится строгая цензура. Кто не понимает, что приходится терпеть тяготы военного времени? А русский народ, как известно, один из наиболее терпеливых на свете.

Почему же тогда «общество возмущается»? Да ведь помимо всего прочего – «Отечество продают»! Спекулянты наживаются. Как писали петроградские «Биржевые ведомости» в начале февраля 1917 года: «Сотни, тысячи, а иногда и десятки тысяч рублей щедро швыряются к столу аукциониста». «В течение нескольких месяцев народились миллионеры, заработавшие деньги на поставках, биржевой игре, спекуляции… Пышно разодетые дамы, биржевики, внезапно разбогатевшие зубные врачи и торговцы аспирином и гвоздями». «Несмотря на высокие цены, которые продолжают все непрерывно расти, спрос на старинную мебель, фарфор, картины, бронзу и т. д. продолжает повышаться».

Петроградский журналист Н. Брешко-Брешковский рассказывал в «Петроградском листке», что появились новые «ценители искусства» и покупатели художественных ценностей «от биржи, от банков, от нефти, от марли, от железа, от цинка, от всяких других не менее выгодных поставок. Лысые, откормленные, упитанные, с профилями хищников и сатиров, ходят они по выставке, приобретая не картину, не ту или иную хорошую вещь, а то или другое модное имя… не жалеют чересчур легко доставшихся денег и закупают картины целыми партиями».

(Не правда ли, словно вернулись те времена, и мы стали их свидетелями?) Подобные контрасты были отмечены многими, на эти темы велись бесконечные разговоры в очередях. Очереди превращались в общественные собрания и своеобразные митинги, где проходил негромкий, но жаркий обмен мнениями. Понятно, что разговоры и мнения были далеко не в пользу имущих власть и капиталы.

Знаменательно: в начале февраля 1917-го публика артистического петербургского подвала «Бродячая собака», привыкшая ко всяким поэтическим вывертам, была шокирована хлестким выступлением Владимира Маяковского – «Вам!»:

 
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?!
 

……………………………

 
Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре блядям буду
подавать ананасную воду!
 

Осенью того же года, вспоминал позже Маяковский, он в такт какой-то разухабистой музычке придумал две строки. «Это двустишие, – писал он, – стало моим любимейшим стихом; петербургские газеты первых дней Октября писали, что матросы шли на Зимний, напевая какую-то песенку:

 
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
День твой последний приходит, буржуй».
 

Впрочем, этому Октябрьскому революционному перевороту предшествовала своеобразная временная смута периода Временного правительства.