Текст книги "Бесполезные ископаемые"

16

В каждой истории есть нерв, кульминация и развязка. В этой – не будет. Кто-то скажет, что части в моем рассказе грубо привязаны и в целом это не более чем нелепая коллекция бытовых зарисовок посредственного автора. Заметьте, я сам это и написал.

Что ж, наверное, так оно и есть. Но так оно и было – я выдумал лишь имена, а в том, что история слегка дурацкая, виновата дурацкая жизнь. В ней тысяча таких историй. Искренних, но до безобразия неинтересных. Не истории, а длинные плохие анекдоты, конца которых ждут с нетерпением, чтобы улыбнуться фальшивой улыбкой. Или же лучше прервать рассказчика на середине, сказав, что слышал этот анекдот миллион раз.

Хотя в случае со мной такой фокус не пройдет. Я уже написал эту историю. А потому у вас лишь два варианта – либо дочитать книжку до конца, либо забросить её на этом самом месте.

На следующий день Луис, Сэм и Джейн уехали смотреть на вулкан El Teide. Эй тоже хотела, но ей было нехорошо. Луис сказал, что останется с ней. Он пошел сдавать билеты в туристическую лавку за углом. Но оказалось, что денег не вернут, и Эй сказала, чтобы он ехал без нее. Луис пришел ко мне в комнату, чтобы дать лишний билетик. Я притворился, что сплю как убитый. Не потому что мечтал остаться с Эй, конечно нет: тупо не хотелось куда-то ехать.

В концов концов они уехали, а я слышал, как Эй ходила по дому. Послезавтра мы едем с ней в Санта Круз, но я даже и не знал тогда, хочу ли этого или нет. Еще в Берлине хотел, и даже очень. Когда прилетели сюда, хотел, но по какой-то странной инерции. А сейчас – не знаю. Но если бы даже и знал, какой толк быть с девушкой, которая тебя не любит? Или любит? Или пока не знает – любит или нет?

– Хетаг, я иду завтракать в «Minirock»? Хочешь со мной? Я знаю, ты не спишь.

– С чего ты взяла, что не сплю?

Она торчала возле моего зеркала. Почти голая. На ней было лишь пляжное полотенце. Я смотрел на нее из-под одеяла, – наверное, именно так пираты разглядывали в подзорные трубы свои острова сокровищ.

– С того, что ты отвечаешь на мои реплики и пялишься на мою задницу, – сказала она.

– Тебе же плохо, нет? – сказал я.

– Плохо, но лучше не будет. Выползай из своей норы, давай напьемся у ирландцев.

Через полчаса мы вышли из дома. Я проиграл Эй в «камень, ножницы, бумага», а потому нес её на спине. До самого паба. Хотя, если честно, у нее были ножницы, а у меня – камень. Но я сказал, что это смятая бумага.

Перед тем как зайти, мы курили возле входа, и я ни с того ни с сего решил для себя, что этой ночью пойду на серф один. Нелепо конечно, но лучше так, чем позориться по пустякам.

Знаете что? Наверное, в моей жизни произойдет еще что-то очень хорошее – то, о чем я буду думать, и то, что никогда не забуду. Но вот на сегодняшний день в моей голове и наверняка в моем сердце (если, конечно, есть в моем сердце хоть какое-то уютное местечко) торчит и бессовестно треплет нервы та картинка из паба – мне ужасно хочется видеть её снова и снова.

С детства понял одну вещь. Если до боли зажмурить глаза, есть вариант увидеть то, чего очень-очень хочешь…

Мы сели за свободный столик. Эй заказала «Guinness», а я остановился на английском завтраке.

За стойкой бара торчала парочка типичных ирландцев. Пили виски, рассказывая смешные истории официантке. На входе дремал рыжий кот.

– Мне здесь комфортно, – сказал я.

– Нормальное место, – сказала Эй.

– Так ты любишь «Guinness»?

– Ну не очень – хочется попробовать, какой он здесь. А ты?

– Не люблю пиво.

– Я возьму у тебя немного фасоли?

Я подвинул тарелку. Люблю, когда она что-то берет из моей тарелки. Наверное из-за этого я часто беру какой-нибудь бутерброд с фри – мне нравится, когда она ворует картошку. Есть в этом что-то теплое.

Принесли «Guinness».

– Фу, мне не нравится. Совсем не густой. И не вкусный.

– Давай мне, – сказал я.

Она ела мою фасоль. Я пил её пиво.

А потом снова пошел дождь. Он атаковал исподтишка эти кривые улочки. Люди прыгали в такси и автобусы или, потеряв надежду, ныряли в холодную пасть супермаркета.

Над баром висела типичная для ирландцев «If you are lucky enough to be Irish, you are lucky enough».

– А ты, ты-то счастлив, что ты осетин?

– Ммм, не знаю, но я точно счастлив, что я не ингуш.

– Это почему же?

– Потому что, если бы я был ингушом, меня бы ненавидели мои друзья.

– Что плохого-то в ингушах?

– Ничего. Но мои друзья – осетины. Осетины ненавидят ингушей. Так же как ингуши ненавидят осетин.

– Как финны и шведы?

– Типа того. Вот только шведы не взрывают финские города.

– Тогда, наверное, как ирландцы и англичане.

– Вряд ли. Ирландцы не захватывают английские школы и не убивают английских детей.

– Ну вот, снова ты про Беслан…

«Снова ты про Беслан». Я посмотрел в окно. Кот, промокший до последней ниточки, неторопливо переходил дорогу. Действительно, куда уже торопиться?

Я посчитал до трехсот тридцати четырех. Считал медленно, с двадцатисекундной задержкой. А потом… потом, наконец, сказал:

– Ладно, извини, давай поговорим о чем-нибудь другом.

– О море и пляжах?

Она взяла меня за руку. Посмотрела в глаза. А потом пересела ко мне и положила голову на мое костлявое плечо.

– Море и пляжи. Что мы за люди такие – как будто не о чем нам больше разговаривать, кроме как о чертовых морях и пляжах? Море – вода, а пляжи – песок. И что теперь полжизни болтать о воде и песке? Что мы за люди такие? – сказала Эй и прижалась ко мне так, как прижимаются дети во время грозы. К своим папам, мамам, плюшевым мишкам и кому-то там еще.

– О море и пляжах, – тихо сказал я, уткнувшись носом в её волосы.

В такие моменты хочется, чтобы это длилось не то, чтобы бесконечно, а хотя бы полдня. Жаль, что так не бывает.

Но если до боли зажмурить глаза.

После паба Эй пошла в супермаркет покупать еду и напитки. Я увязался за ней, но она сказала, что хочет побыть одна.

Я проводил её до конца набережной – там, где дети играли в футбол на маленьком стадионе. Зачем-то купил три марокканских мандарина у женщины под зонтиком. Потом сел на скамейку и немного посмотрел игру.

Мальчики в желтом проигрывали мальчикам в черно-белых футболках. За воротами на траве сидели их папы и мамы. Мужчины нервничали, а женщины болтали между собой. Наконец, судья развел руками и, свистнув три раза, отправил детей в раздевалки. Не сказать, что было дико увлекательно смотреть футбол, но, с другой стороны, не пить же целыми днями. Есть штуки поинтересней алкоголя. Футбол хотя бы. Дети опять же.

Я еще немного посидел под солнцем, а потом спустился на пляж.

– Нет, ну скажи, придурок же?

Я повернулся в сторону девушки, которая сказала эту фразу. Последние три года «придурком» называли меня.

Девушка продолжала:

– Я тебе говорю, он реальный придурок, этот Пьер Безухов.

Она читала Толстого в планшете с розовым чехлом. На ней был розовый купальник. На ногах вьетнамки. Розовые.

– Девушка, хотите кофе?

– Что? О боже, как вы меня напугали.

Хороший старт для легкой болтовни на пляже. Мы будем рассказывать друг другу об отдыхе, делиться впечатлениями и, конечно же, жаловаться на никчемную жизнь. Как будто она у нас действительно никчемная.

– Слушай, а как тебя зовут? Я Илья. Играю на басу в группе «Илья или я», – соврал я.

– Я Лера. Парикмахер из Казани. А это моя девушка Аня.

– Девушка? Понятно, что девушка, а не слон.

Тут в разговор, наконец, вмешалась Аня:

– Нет, кажется, ты не понял, я – ЕЁ девушка. Если использовать банальные фразы, мы любим друг друга.

Вам не кажется, что мы слишком напичканы стереотипами? Вот сейчас, например, я вижу перед собой фантастических девушек, и теперь наверное полжизни буду думать, что в Казани фантастические парикмахерши. Уже вижу, как рассказываю друзьям: «Будете в Казани – обязательно зайдите в какую-нибудь парикмахерскую». Вот только о том, что они – лесбиянки, я промолчу.

Помните такого детского писателя со странной фамилией Бианки? Ну тот, который писал безобразные истории о животных. «Белки после летней грозы прыгают по деревьям». Замечательная фраза. Как-то в третьем классе я написал пародию на этот рассказ. «После летней грозы влага скапливается во влагалище». Показал училке. Она показала директору. Директор вызвал папу и показал ему. Папа прочитал и сказал директору:

– Считаете, плохо написано?

Так вот, этот Бианки плотно ассоциируется у меня с лесбиянками. Конечно, понятно почему, и самое время заканчивать с такими ассоциациями, но каждый раз, когда всплывает «лесби-тема», в моей голове возникает вот этот бессмертный образ советского писателя.

– Лера, ты когда-нибудь читала Бианки? Если нет, я тебе скачаю.

– Интересно. Детективы? Я вот «Войну и мир» никак не дочитаю. Этот Пьер… Такой придурок.

– Мужчины – придурки, – сказала Аня.

– Я-то точно. Меня так даже дома называют. Лера, а ты спишь с придурками? Извини, конечно, но вдруг время от времени. Ну, например, чтобы понять, какие же они реальные придурки, эти придурки.

– Иногда бывает. Когда нет Ани, я скучаю, и мне кто-то нравится. Кстати, ты (тут она, наконец, посмотрела на меня), ты мне не нравишься.

Аня засмеялась, чмокнула Леру в ухо, посмотрела на часы и сказала:

– Господи, уже два! Мы с Лерой идем кататься на банане.

«Мы с Лерой идем кататься на банане». Тоже мне – любовнички», – подумал я.

Они ушли, а я минуты три катался на полугнилом мандарине.

Мне кажется, я отомстил.

Вечером мы сидели в одном из баров в Veronicas. Нас уже знали официанты – так что было удобно и комфортно, несмотря на обычный хаос в этих местах. Джейн и Эй почти не выходили из танцзала – только иногда прибегали, чтобы выпить чего-нибудь холодного. Сэм тоже торчал где-то недалеко от них – наблюдал за Джейн. Определенно, прошлой ночью ему не очень понравилось её поведение.

Мы с Луисом пили и болтали.

– Послушай-ка, дружище, так ты любишь Эй? – спросил Луис.

– Я? Люблю, наверное. А какая разница? Она-то любит тебя.

– Понимаешь, Хетаг, тут вот какая штука. А что дальше?

– Любовь-то тут при чем? Она же здесь и сейчас – для чего задумываться о будущем?

– Любовь без будущего – развлечение. И ничего больше. Как в серфе. На фига стараться, если понимаешь, что ничего не получится? Только время теряешь.

В такие моменты в горле возникают странные штуки – будто застряла гигантская косточка от персика. Я проглотил эту косточку и сказал:

– А Эй знает?

– Знает конечно. Мы еще в Берлине об этом говорили. Решили так: расстанемся после Тенерифе. Без обид и драматизма.

– Дурацкое соглашение.

– Какое есть. Хетаг, мы уже ВЗРОСЛЫЕ, дружище. Даже так – СТАРЫЕ. Ты, я, Эй. Стыдно косить под подростков. Хочется комфорта. Надоело быть пьяным принцем на дряхлом корабле с дырявыми алыми парусами.

– Я вот в детстве думал, что алые паруса ждет на берегу фасоль.

– Сам ты «Фасоль», – сказал Луис.

– То есть каждый вернется к своему, так? Ты – к девушке в Торонто. Эй – к Андрею. А мне? К кому возвращаться мне? – сказал я.

Я и напился тогда, потому как банально не знал ответа на этот вопрос. Никто не знал.

17

Детьми мы бежали к морю с криками: «Кто последний – тот дурак». Я уже тогда был последним дураком.

Вот и сегодня – мы с Эльзой решаем, кто поедет в Las Americas за продуктами и выпивкой. Бросаем монетку. Я проигрываю. «И свечи не забудь», – говорит Эльза.

По улицам проносились на «веспах» и «ламбреттах» молодые люди и их девушки. Возле пляжа торговали фруктами, напитками и разной туристической ерундой. У продавцов были низкие табуретки и картонные коробки, в которых лежал товар.

Рядом с аллеей только открылась маленькая парикмахерская. На входе сидел африканец и предлагал очки и часы. Пять евро за фальшивые «рей-бэны», двадцать семь – за китайский «ролекс».

Заметив меня, симпатичная парикмахерша помахала рукой из открытого окна. Я улыбнулся и сказал: «В следующий раз». Она смешно надула губы.

В супермаркете, кажется, миллиард людей. Бегают туда-сюда, суетятся. Я вхожу в торговый зал. Безумно хочется кофе. Времени полно – бросаю корзину и иду в ресторанный дворик. Между торговым залом и кафешками – куча маленьких магазинов, массажных кабинетов и парикмахерских. Я разглядываю витрины и подмигиваю симпатичным продавщицам.

Вижу Эй.

– Привет, Эй!

– Ух ты! Привет, Маркус. Подожди-ка пару секунд, и я…

– Хочешь, возьму тебе кофе?

– Слушай, было бы неплохо.

– Буду ждать тебя на скамейке возле выхода.

Мы сидим, пьем кофе и курим. Кошка прячется от солнца под ногами Эй.

– У нас в институте живет старый кот. Байду. Такой милый. Наглая рыжая морда. Любит спать на подоконнике во время лекций. Когда он хочет выйти на улицу, профессорские ассистентки послушно открывают дверь и терпеливо ждут. А он выползает… знаешь, так неспешно выползает…

– Как зубная паста из тюбика.

– Что?

– Байду этот выползает, как зубная паста из тюбика. Каждый раз, когда чищу зубы, говорю ей: «Ну, дружище, давай быстрее».

– Слушай, а почему ты ушел тогда? И записку оставил.

– Я и не знаю. В какой-то момент жизнь кажется такой совершенной. А потом, в следующую секунду, она… Она ускользает, что ли. Но я рад, что увидел тебя снова.

– Серьезно?

– Ты даже не представляешь, как серьезно.

Смотрю на нее. Она добрая. Ей нужен тот, кто будет замечать мелочи: то, как она кусает губы, когда думает о чем-то. Как тянется руками к небу, когда ей хорошо. Как щурит глаза, когда смеется. Как гладит кошку на раскаленной от солнца скамейке. И если бы моя голова была чемоданом, то единственными вещами, которые я положил бы в него, улетая отсюда, были бы её губы и сухие руки. Остальное выкинул бы, как ненужный хлам.

– Вчера купила фантастическую книжку-раскраску «Как живут котики». Хотела подарить маленькому племяннику, но вот уже и не знаю даже. Интересно живут котики в этой книжке – так у них хорошо там.

– Понятно, что хорошо. Ну а вот раскрасит их какой-нибудь мальчишка – одного в черный, второго в рыжий, а третьего и совсем в зеленый какой-нибудь. И вот тогда они – в полной заднице. Особенно тот, который зеленый. Так что держи эту книжку у себя. И не давай её раскрашивать разным маленьким придуркам. Точно тебе говорю.

– Как твои дети, жена? Кажется, Эльза?

– Эльза. С ней я как… как тот рыжий кот в вашем институте.

– Байду?

– Угу, как Байду. Милый, хороший и нежный. Мне разрешают спать на подоконнике. Послушно открывают дверь и терпеливо ждут, когда я не спеша выползаю из комнаты. Меня любят. Я свой здесь. Но как только хочется большего – ну, например, не согласиться с тезисами профессора или же дать в рожу тому студентику, который разбил сердце вон той вот девушке на задней парте… Так вот, как только хочется большего, тебе говорят: «Слушай, хватит придуриваться. Ты милый, хороший кот. Сиди себе и пей свое молоко. Лежи на подоконнике. И свечи не забудь».

– Какие такие свечи?

– Не знаю.

– Неужели она такая ужасная?

– Ну нет. Я люблю её. Мне нравится в ней много вещей. Но, понимаешь, иногда она как деталька «Лего». Тебе хочется пить ночью. Ты идешь босиком в темноте на кухню, а тут эта маленькая фигня на полу.

– Черт, нет ничего ужаснее.

– Вот и я говорю. Мы влюбляемся не в людей, а в нюансы. В мелочи, которые нравятся в них. И не задумываемся о том, что есть и миллиард мелочей, которые мы будем ненавидеть. Моя жизнь с Эльзой – это тысячи маленьких деталей «Лего», разбросанных по комнате.

– Так ты читал мою салфетку, ну тогда, в том баре, когда я ушла в туалет?

– Конечно читал. Как раз хотел извиниться.

– Ну и что там было?

– Ну забыл. С кем не бывает. А что?

– Нет, ничего.

– Эй, у тебя рассеянный вид и блестят глаза.

– Ну и что с того?

– Либо у тебя похмелье, либо ты влюбилась.

– Ну уж нет, дружище. Скорее, третий вариант. Запутал ты меня со своими кошачьими разговорами.

Молодая пара вышла из супермаркета с большим круглым зеркалом. Жили себе, не думая ни о чем, а тут – на тебе, в доме нет зеркала. Вот и идут они – счастливые оттого, что теперь у них будет зеркало.

Какую-то секунду мы видели свое отражение в этом большом круглом зеркале.

– Смотри-ка, выглядим как последние дураки, – сказала Эй.

– Хорошо, если так, – сказал я.

18

Ночь была совершенна. Почти как серые футболки «UNIQLO».

Я еле дополз до пляжа. Был пьян и глуп. Дошел до бунгало, в котором хранились доски. Ногой вынес дверь и взял синий в белую полоску лонгборд. Снял футболку и еще долго смотрел на большую красивую луну над водой. А потом побежал в океан. Когда пьяный, как будто появляется сто тридцать третье дыхание, и я греб и греб, переваливаясь через набегающие маленькие волны. Вода хлестала в лицо, но от этого хотелось грести еще быстрее. Увидев в двухстах метрах от себя большую волну, я сел на доску, развернул её в сторону берега и лег так, что как раз чувствовал конец лонгборда большими пальцами ног.

Волна подхватила доску, но за секунду до этого я уже разогнался руками, и было легко и даже как-то естественно резким движением прыгнуть на ноги, а потом расслабленно балансировать руками. Как будто и не мои это были руки и ноги.

– Ну что, ты видел это, Луис?

Я скользил по волне, как мне тогда казалось, долго. Я даже ухитрился удержаться на доске, когда что-то пошло не так. Волна быстро, но без суеты несла меня в сторону берега, и когда до пляжа оставалось метров сто, я увидел этот предательски торчащий из воды тонкий, как лезвие, риф. Маленькая скала. Minirock.

В себя я пришел, только когда меня привезли в какую-то больничку. Ну, как пришел, если честно, я и не выходил из себя никуда. И эти фильмы, в которых душа шашлычным дымом ускользает из человеческого тела, тоже – та еще ерунда. Ничего такого я не чувствовал. Вот только нога в нижней её части дико ныла, – наверное, душа ушла и спряталась где-то там, в пятке. Пялилась оттуда своим сверкающими глазами, как тот мокрый кот из ирландского паба.

В голове было пусто, и единственная вещь, которая всплывала в ней время от времени, была та секунда, точнее, та пара секунд, когда я медленно и тихо уходил под воду – соскользнул с доски, накрыло волной, и, наглотавшись соленого океана («Соль – это боль, Марк»), я трусливо сдавался и падал куда-то вниз. И жизнь пробегала перед глазами толстым старым домашним фотоальбомом. Вот мне – годик. Вот я с папой играю в догонялки. Вот мама принесла малину. Вот брат на утреннике в костюме Пьеро. И снова я, но уже модный, в индийских джинсах гуляю по парку с друзьями. Наша фантастическая «Победа» и фото на фоне Черного моря. Брат в Афганистане в форме десантника. Я и брат на пароме в Хельсинки. Мама и папа танцуют на свадьбе брата. Друзья, девушки, гитары, кафешки, бары, виниловые пластинки, вырезки из газет, кленовые листья-гербарии между страницами, фотки для паспорта и виз…

Уже потом Сэм рассказал, как они с Джейн гуляли той ночью по пляжу и нашли меня на отмели. «Ты лежал на доске с разорванной, как в фильмах ужасов ногой. Жуткое зрелище – скажу я тебе».

Кто бы сомневался, я и в обычной жизни – жуткое зрелище.

В палате было душно, но я ленился открыть окно. Так и пролежал до вечера. Валялся и пялился в потолок. В люстре психовала бабочка. «Вот дура, только зря паникует», – я не надолго задумался о том, что будет потом. Со мной, с Эй, с Луисом, с Сэмом и еще сотнями таких же, как мы. Растем, стареем, толстеем и медленно трансформируемся в слабоумных нытиков, психующих от искусственной безысходности. Искусственной, потому как, если всмотреться без паники и страха в наши бесконечные персональные ловушки и капканы, есть миллиарды решений и выходов. В конце концов, мы же не бабочки какие-то, без чувств и интеллекта.

Вечером опять пошел дождь. И пришла Эй. Она была красивой и в хорошем настроении. Хотя и старалась казаться злой и раздраженной.

Она принесла яблоки и свежие журналы. Села на табуретку у окна и долго смотрела куда-то за линию океана.

– Что-то не так? – сказал я.

– Тебе не кажется, что у меня пустая жизнь? – сказала она.

– Не знаю.

– Ну а какая еще?

– Какая еще? Хотя бы честная.

– Какой ты скучный.

– Ты бы хотела, чтобы я был как Луис?

– Ни за что. Кстати, они улетели сегодня – Луис, Сэм и Джейн. Ты не забыл про Санта Круз?

– Ну, когда это было, – сказал я. – К черту старые дурацкие планы.

– Слушай, ну хватит фигачить из себя героя.

– Я и не фигачу. Никакого геройства.

– Никакого геройства? Ну вот опять, «бла бла бла»!

– Именно так: бла бла бла.

Она фыркнула, как фыркает только она, и трассирующей пулей вылетела из палаты. Я откусил зеленое яблоко и открыл окно. Бабочка улетела – только я её и видел.

По безлюдной аллее шли двое. Пижон в вельветовом пиджаке и его, наверное, девушка. Им было хорошо.

– Ух ты, смотри, как много звезд. Как думаешь, хоть одна из них знает, что мы есть? – сказала она.

Он на секунду задумался, a потом ответил:

– Вряд ли. Звездам насрать на людей.