Текст книги "Бесполезные ископаемые"

8

Летом в Берлине по-разному. Выходишь утром из дома – холодно, и ты поднимаешь воротник пиджака, закуриваешь сигарету, спешно направляясь к остановке электрички на Friedenau. Только открываются булочные, и запах свежего хлеба бежит за тобой, нагло преследует, и ты сдаешься, сворачиваешь в переулок, чтобы прихватить горячие булочки с кунжутом или французский багет с хрустящей корочкой. Ты ждешь на платформе, отламывая ломтик за ломтиком, и накрывает тебя это абсолютное чувство комфорта – внутреннего и внешнего, когда даже переполненный перрон и неуклюжие велосипедисты с велосипедами не вызывают раздражения.

Ну а чего раздражаться, если будет день, вечер, ночь, и будут хорошие люди, и у некоторых из этих людей будут фантастические груди, и мы будем фантастическими. Напьемся, забудем о плохом, и плохое наше будет берлинским хорошим, ибо нет в Берлине чего-то плохого.

Днем над городом висит немецкое солнце и жара ощущается даже тактильно. Мы торчим в аудиториях Института, а в перерывах бежим через дорогу в ближайшую кафешку за ледяным «Bionade». Потом сидим на скамейках в тени возле медиатеки, курим, пьем лимонад и разглядываем берлинских девчонок.

А потом приходит по-настоящему летний вечер. Люди несут пиджаки, перекинув их через руки, в открытые окна кафешек залетает прохладный ветерок, играет ленивая музыка, и мы, уже сытые, но еще трезвые, вальяжно полулежим за столиками на террасе и планируем эту ночь – я, Сэм, Луис и Франческо.

– Ну и куда сегодня? – зевает Луис.

– В 10 – концерт «Fleet Foxes» в «Astra Kultur», – говорит Сэм, ковыряясь в зубах зубочисткой.

– Ну уж нет, только не в «Astra Kultur». Тошнит от этой дыры. Пару недель назад Луис подрался там с турками. Поэтому-то он и не любит это место.

– Предлагаю стартовать в «Kaffee Burger», потом, по традиции, «White Trash», а там – по настроению, – это уже моя обычная в таких случаях фраза.

– Какой сегодня день? – Франческо проснулся. – Пятница? А не рвануть ли нам в «Watergate»?

– Ну его! Там дорого и бесконечная очередь на входе. Только к утру туда заползем. И то не факт, – говорит Сэм.

– Короче, идем в «Magnet», – резюмирует Луис. – Эй сказала, там неплохо.

– А кто такая Эй? – спрашивает Франческо.

Я не видел Эй с той ночи на пляже. И с Луисом о ней не разговаривал. Не знал, как спросить, а потом забыл о том, что она здесь. И о том, что она с Луисом. Вру, конечно…

– Я домой. Спать хочется, – сказал Сэм.

– Пожалуй, я тоже, – сказал я. – Без обид, но…

– Слабаки, – сказал Луис.

Я и Сэм спустились в метро, а Франческо с Луисом пошли в парикмахерскую на Weinmeisterstrasse. Сэм уехал, а я еще долго торчал на перроне, пустыми глазами разглядывая хаотично наклеенные афиши. «Эй сказала, там неплохо». Пялился на афиши и думал о том, что страшно хочу напиться. Один. Без болтовни и танцулек. Посидеть где-нибудь в Neukoelln – там полно маленьких баров с хорошей музыкой. Но было лень, и я вышел из метро и доплелся до «Kaffee Burger» на Torstrasse. Торчал в полупустом баре и медленно, но уверенно напивался. Диджей подмигнул и поставил что-то русское. Я не удивился. Потом пошел в «White Trash» и проглотил там три стакана водки.

– Русский? – спросила девушка-официантка. – Здесь только русские пьют водку стаканами.

– Ну конечно, – ответил я.

Иногда мне кажется, что логическая связь «водка = русский» – абсолютный рудимент. Хотя, опять же, я и есть русский. К девушке не придерешься.

Прогулявшись вниз по Rosenthaler Strasse к станции «Oranienburger Strasse», я заполз в «Café Zosch». Поел фирменный сэндвич и выпил лимонад.

– Русский? – спросил меня бармен.

– Конечно. Откуда знаешь?

– Акцент, – ответил бармен.

Ну а потом получил сообщение от Сэма: «Есть желание напиться по-стариковски». Я ответил: «Вряд ли, уже пьяный и еду домой».

– Русский ты или нет? – написал Сэм. И, к сожалению, это был риторический вопрос.

Хорошая была ночь. Теплая. Мы сидели до утра на втором этаже бара «Ä» на Weserstrasse. Я, Сэм и его девушка. Пили ром и много болтали о шмотках и музыке. «Вы, русские, любите брит-поп больше, чем мы», – заметила девушка Сэма.

По дороге домой в электричке напротив меня сидела типичная русская пара. Мужчина в белой майке «Bosco» с надписью Russia. И девушка. Она увидела меня и сказала ему: «Посмотри на этого. Типичный немецкий мудак». Они потом еще долго смеялись.

Марк сидел на ступеньках дома и читал «Bild».

– Марк, что там в мире происходит?

– Итан Хоук развелся с Умой Турман. Соль подешевела.

– Марк, соль – это белая смерть.

– Белая смерть, белая смерть… По мне, так лучшие в мире вещи – соленые. Море, океан, пот, сыр, слезы.

Я не раздеваясь плюхнулся на кровать. Странно, но даже когда сплю один, я автоматически ложусь на краю.

Дурацкая привычка.

Утром, когда мы допивали кофе на веранде и уже собирались уходить, Луис ненавязчиво сказал:

– Кстати, мы с Эй в четверг летим на Тенерифе. Ты с нами?

– Наверное нет. У нас же занятия.

– Тупица, четверг и пятница – выходные. Так что до понедельника мы свободны.

– Денег жалко, – соврал я.

– Ерунда какая. Туда и обратно две сотни евро. Ты за ночь на алкоголь больше тратишь.

– А гостиница?

– У отца дом в Las Americas. Два этажа, бассейн…

– Тогда – последний вопрос. А зачем вам я?

– Хороший, но предсказуемый с твоей стороны вопрос. Ты мой друг. Как-то так. И потом, Эй хочет, чтобы ты рванул туда с нами. Говорит, ты веселый. Я чуть не умер от смеха, когда она это сказала. «Хетаг – веселый» – ну и ну! Клянешься, что будешь веселым и нестарым?

– Я уже никогда не буду нестарым, дружище. Я старый до смерти.

– А после смерти? – Луис закинул чашки в раковину и натянул на голову бейсболку с кленовым листом.

– А после смерти я мертвый, – сказал я, и мы вышли на улицу.

– Ну а веселым-то будешь? – спросил Луис, когда мы свернули на Heinrich Platz.

– Буду стараться, – еле выдавил я из себя.

Луис улыбнулся и сказал:

– Там хорошие волны.

9

После занятий я сидел в медиатеке – долго возился с домашкой. Немецкий, конечно, хитрый язык. Для новичка он кажется легким – ты схватываешь на лету грамматику, с удовольствием зубришь вокабуляр и думаешь: «Что же я за него раньше не брался». А потом, сам того не понимая, попадаешь в ловушку беспечности – пропускаешь утренние пары из-за похмелья, пишешь упражнения в электричке, подглядывая в ответы в конце книги, или банально спишь в лингафонном кабинете. Пара-тройка таких дней, и ты уже худший в группе. Что-то профукал, где-то было лень – назад дороги нет. Только и остается что корчить из себя клоуна и размазню.

– Хетаг, привет, – Сэм пришел в библиотеку, чтобы вернуть книги.

– Привет, Сэм. Покурим?

Мы вышли во двор института. После грома и легкого града пахло арбузами.

– Франческо с Луисом, кажется, неплохо погуляли вчера. Видел его сегодня с девушкой, – сказал Сэм.

– Кого? – спросил я.

– Луиса, – ответил Сэм. – Он был с той самой Эй, о которой рассказывал. Мы пили кофе в «Polly’s». Милая девчонка.

– Чем же она милая? – сказал я.

– Ну не знаю, комфортная, что ли. Смеется хорошо. Короче, милая девчонка. Как стюардесса летних авиалиний. Ну и потом, по-моему, у нее доброе сердце.

– Не фиг болтать о добрых сердцах! Сердца одинаковые! У дебилов, умников, красоток, уродин…

– Хочешь сказать, у Гитлера и Ганди тоже были одинаковые сердца?

– Конечно.

– Наверное. Я и не заморачиваюсь, – Сэм стряхнул пепел и спрыгнул со ступенек. – Она пригласила нас с Джейн на Тенерифе на выходные. Сказала, ты тоже летишь.

– Типа того, – сказал я и вернулся в медиатеку.

Сэм сел на велосипед и поехал по Sophienstrasse.

«Был бы сейчас здесь папа. Он бы подсказал», – подумал я и еще долго смотрел на постер подмигивающего Гете.

Эй позвонила, когда я зашел в книжный магазин «Do You Read Me?» на Auguststrasse. Не знаю, наверное Луис дал ей мой немецкий номер.

Мы решили полежать на траве возле озера в Wannsee. Когда я приехал туда, она уже покупала кофе в бумажных стаканчиках.

– Тебе с сахаром? – сказала она.

– Нет, – сказал я.

Было хорошо валяться с ней на траве и пить кофе. Яхты качались у причала, и люди сидели в кафешках или, как мы, на траве и слушали летнюю музыку из динамиков.

– Это, кажется, Донован, нет? – сказала Эй.

– Фиг его знает. Не задумывался, – сказал я.

– Над чем же ты задумываешься в последнее время? – спросила Эй.

– Над разными штуками. Больше о себе, конечно.

– А обо мне?

– Ладно, и о тебе. Не так часто. В основном когда пьяный.

– То есть часто?

Я глотнул кофе и перевел разговор:

– Пойдем попьем где-нибудь. Хоть в «Magnet». Тебе же там нравится.

– Хорошая идея. Там сегодня «The Bras» играют, – сказала Эй.

– «The Bras»? «Лифчики»? Эй, Привет, Берлин! Мы – «Лифчики».

– Дурак, – сказала Эй.

В «Magnet» было тесно, люди толкались, но никто не ругался. Играли «The Bras», девушка-певичка прыгала на одной ноге, а гитарист лежал на полу и курил в потолок.

Мы сели на скамейке в углу и взяли по водке.

– Пойдем потанцуем, – сказала Эй и взяла меня за руку. Я допил водку и поплелся за ней ближе к сцене.

Она танцевала как Дебби Харри из группы «Blondie» – немного манерно, но очень красиво. Я же прыгал и дергал руками. Так танцевал Ринго Старр. «Ничего своего», – сказала бы мама.

Потом освободился столик возле бара, и мы сидели, пили и болтали. Эй рассказывала о том, как хорошо, что мы летим на Тенерифе – я, она, Луис, Сэм и Джейн. И о том, что там будет океан, теплые ночи и пьянки до утра.

– Так ты потом вернешься с нами в Берлин? – спросил её я.

– Нет, уже купила билет. Полечу в Мадрид, а оттуда – в Токио, – сказала она. – А что?

– Ну не знаю, хотел бы побыть с тобой без разных там луисов и сэмов. Поехали бы в Санта Круз на пару дней. Была там когда-нибудь?

– Ух ты, хорошая идея! Давай так, я меняю билет, а ты бронируешь гостиницу. Номер с видом на пляж «Las Teresitas». И чтобы ваза со свежими фруктами на столе по утрам. Идет?

– Идет. Что там у тебя с Луисом?

– Не знаю, мне немного странно с ним. И то, что я сейчас говорю тебе – глупо, вторично и немного болезненно, что ли. Мне хорошо с ним, но… но я боюсь, что это «хорошо» – не банальное идиотское «хорошо», а нечто «лоуалморлокпорчпв» – то, чему не дали еще определения, понимаешь?

– Куда мне, дружище.

– Я знаю, это пустое понятие. Но какое чудесное. Будто собрался долгий и сложный паззл. Не хочу его терять. Так же, как не хотела терять тебя. Не в качестве любовника – это я потеряю быстро, а как единицу в моем мире. Очень нужную. Но с погрешностью.

– А как же Андрей? – спросил её я. – Фигачит еще твои любимые плюшки?

– Андрей? Мне хорошо с ним, но… Но плохо.

– А меня ты еще любишь?

– А ты? – сказала она.

– Не уходи от ответа, – сказал я.

– А я и не ухожу от ответа. Я ухожу от тебя, – сказала Эй. И ушла.

Я сидел за столиком. Даже и не думал бежать за ней. Не было у меня каких-то нужных слов, чтобы бежать. Не придумал заранее. И я сидел и придумывал эти слова, чтобы потом как-нибудь, если представится случай…

– Еще водки? – спросила официантка.

– Только если с тобой, – сказал я.

Мы еще долго и много пили с официанткой. А потом еще с певичкой. Её звали Ленни. И еще с гитаристом и барабанщиком.

– Ууух, полетели! – визжала Ленни после каждого шота.

Меня вышвырнули из клуба ближе к утру. Хотел бы я знать за что, но, с другой стороны, хороший конец для истории, которую не стыдно рассказывать друзьям.

– Как ты думаешь, Эй любит меня? – спросил Луис, когда я, наконец, дополз до дома.

Я налил себе воды и сказал:

– Не, это не любовь. Это… лоуалморлокпорчпв.

– Что?

– Любит, конечно. Кто бы сомневался.

– То-то же, – сказал Луис, и мы разошлись по комнатам. Собирать шмотки в свои никчемные чемоданы.

10

В аэропорт мы приехали слишком рано. Ну это моя вина – ненавижу опаздывать на самолеты. С другой стороны, покажите мне человека, который ЛЮБИТ опаздывать на самолеты. Я знаю одного, но он специализируется на поездах. Покупает билет, собирает чемодан и, не торопясь, едет на вокзал. И если приходит вовремя, придумывает разные штуки, чтобы опоздать. Завязывает шнурки, считает ворон. Но опять же: поезда не самолеты.

Мы сидели с Луисом в кафешке и, как обычно, убивали время, болтая о жизни.

– После сорока жизни нет. Одна боль. И томительное ожидание смерти, – сказал Луис.

Я сразу представил это «томительное ожидание смерти» – торчишь возле киношки с двумя билетами на вечерний сеанс и букетом тюльпанов в руках, нервно посматриваешь на часы: ну когда же она придет, моя смерть?

– Если задуматься, мы и так большую часть жизни кого-то ждем, – сказал я. – К тому же, вот ты сказал, после сорока жизни нет. Но когда мне было семь, я думал, что жизни нет после десяти. В семнадцать был уверен, что умру до тридцати. А в тридцать уже ни о чем и не думал.

– Наверное потому что ты уже не живешь, – резонно заметил Луис. – Нет, без дураков, когда ты последний раз радовался жизни?

Вопрос застал меня врасплох и, думаю, я рано или поздно, конечно, ответил бы на него какой-нибудь чушью, но в кафе зашли Сэм и его девушка. У них был большой пластиковый желтый чемодан и плохое настроение.

Мы еще немного ждали Эй. Наконец, появилась и она – смешная, красивая, уверенная в себе, но при этом катастрофически хрупкая. Не то что девушки Западного полушария.

– Хэллоу, путешественники! – сказала она.

Сэм познакомил её с Джейн, и мы пошли регистрироваться. Каждый сам по себе. Как стайка дико надоевших друг другу перелетных уток.

В самолете Эй сидела с Луисом, а Сэм, конечно же, с Джейн. Я сидел в заднем ряду в проходе. Вытянул ноги и думал о своем.

– Извините, мое место B, – на меня смотрел мужчина в песочных «чиносах».

Я развернулся, и он плюхнулся в свое кресло. Тут же открыл блокнот и что-то записал.

– Ух ты, блокнот. Неплохо, – сказал я.

– Ненавижу планшеты, – сказал мужчина и улыбнулся.

– Пишите книгу? – спросил его я.

– Нет, ну что вы! Люблю наблюдать, видите ли, и записывать свои наблюдения, – сказал он.

– А сейчас, наверное, вы про меня что-то написали, так?

– Нет! Увидел в аэропорту рекламу норвежского молока – «Напиток настоящего китобоя». Вот и подумал об этом. Точнее, задумался над тем, что с детства мечтал быть китобоем, – сказал мужчина.

– Ладно вам, мы и есть китобои.

– В смысле?

– Ну иногда мне кажется, что, например, я китобой. Нет, честно, серьезный такой китобой. С бородой. Почти как Нет Лэнд. Или, что еще хуже, как один из героев рассказов Хемингуэя. Мужественный мужчина, который без ума от женственных женщин. И вот я просыпаюсь, небрежно выпиваю стакан воды и закуриваю так, как закуривают китобои – закрывая сигарету ладонью и щурясь от дикого почти летнего солнца. А потом беру гарпун и иду до электрички.

– У вас очень богатое воображение, – сказал мужчина. – Кстати, я Маркус.

– Немец?

– Типа того.

– Как это «типа того»? Вы, немцы, такие смешные.

– Я австриец. Но обычно людям без разницы – говоришь по-немецки, значит, немец, – сказал Маркус.

– Черт, извините, я Хетаг, – сказал я.

– Ладно, ерунда. Жизнь слишком коротка, чтобы задумываться о таком пустяке.

– Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на разговоры о том, что жизнь слишком коротка, – сказала Эй. Я и не заметил, как она подошла.

– Так и есть, – Маркус улыбнулся и протянул ей руку. Он смотрел на нее, она – на него. А я опять был где-то далеко.

– Маркус, а вы куда? Тоже отдыхать?

– К жене и детям. Мы снимаем коттедж в Лос Кристианос.

Летели мы уже часа три. И пока Джейн спала, а Луис с Эй развлекали друг друга, мы с Сэмом и Маркусом разминали ноги и болтали. Маркус долго и по-европейски нудно рассказывал, о том, какие мы свободные и счастливые – летим, куда хотим, радуемся жизни, ловим лето, и дни наши полны историй и приключений.

– Истории? Приключения? Нет у нас никаких историй и приключений. Есть лишь бесконечные попойки, танцульки и никчемные отношения. Их мы и называем «историями и приключениями». Молодимся, развлекаемся, философствуем – думаем, вот мы какие – честные и беспечные.

– Ну а разве мы не такие? – спросил его я.

– Я тебе скажу, какие мы… – Сэм задумался на пару секунд, а потом сказал. – Бесполезные ископаемые – вот кто мы такие.

– Ладно, тебе-то что плакаться? У тебя есть Джейн.

Маркус слушал и не слышал нас. Он смотрел на Эй.

– Угу, есть Джейн, – сказал Сэм. – И есть её бесконечные упреки. И есть еще миллион вещей, которые меня в ней раздражают.

– Так поговори с ней об этом.

– Меня и разговоры эти убивают. Каждый день одно и то же. И это мы называем увлекательной жизнью? – сказал Сэм.

Я и не знал, что ему ответить.

11

Аэропорт «Tenerife Sur» как большой испанский муравейник – суета и одновременная расслабленность. Было два часа дня по местному времени. И жара была местной. Возле остановки такси какие-то люди пилили засохшие пальмы, а молоденькие гиды бегали туда-сюда, собирая приехавших туристов в маленькие и большие группы.

Маркуса ждала жена в светло-сером «Peugeot». Мы же сели в микроавтобус. Луис сказал шоферу:

– Llanos De Troya, por favor.

– Это где-то в Playa De Las Americas? – спросил шофер.

– Si, – сказал Луис.

– Sorry, вы не против, если я закурю? – спросил я у шофера.

– No smoking, – холодно ответил потный таксист.

– «Sorry» говорят, когда хотят извиниться. В других случаях используют «excuse me». А ты – sorry, sorry. Плохой у тебя английский.

Это Эй и её дурацкое настроение.

Мы ехали по извилистым дорогам. В салоне играла ужасная музыка, и от водителя пахло потом, сигаретами и едой. В океане плавало сотни солнц, люди радовались жизни, а мы торчали в железной коробке с, наверное, двукратным олимпийским чемпионом по вони.

Переодевшись в шорты и майки, мы поели в мексиканском местечке «Costa Los Gigantes» возле дома и до вечера валялись в шезлонгах у бассейна. Пили водку с апельсиновым соком и пялились в свои планшеты и смартфоны. Городские тюлени.

Еще в Берлине Сэм и Джейн купили небесные фонарики. Целую упаковку. Думали запустить их в последний день на пляже – это же «безумно» романтично. Ну а ближе к ночи решили с этим не затягивать. Расположились на уже безлюдном пляже «El Camison». Луис притащил холодное вино, а у меня еще оставалось полбутылки водки. Лежали на песке и рассказывали смешные истории. Те самые истории, которые люди рассказывают друг другу, когда им хорошо. Ну или когда им хочется, чтобы было хорошо. У Сэма неожиданно нашлись хорошие истории. Например, о том, как однажды он решил развлечься и прочитал книгу «Основы алгебры». Он так и сказал – «решил развлечься». Джейн, попивая пиво, разбрасывалась каламбурами и давала безупречно смешные комментарии. Луис рассказывал о своих друзьях. Не знаю почему, но каждая его история заканчивалась ничем. То есть это были реально интересные истории – ироничные, трогательные, честные, но… В них не было конца. Банального конца, без которого любая даже самая хорошая история как длинный несмешной анекдот. Луис душил офигительные истории своими руками.

Эй лежала на пледе – то смеялась чему-то, то хмурилась. Смотрела на звезды. Ей богу, там было на что пялиться.

– Смотрите, какая красота, – сказала Эй.

– Ерунда. Миллиарды маленьких точек и каждая из них – твоя. Нет ничего легче. Выбери какую-нибудь – мы до нее дотянемся. У нас длинные руки. Я бы, например, с удовольствием лизнул бы вон ту, – сказал Луис.

– Идиот какой. Ничего не знаешь о звездах. Вот скажи, где находится Большая Медведица?

– Во владикавказском зоопарке. Большая медведица по кличке Альбина. Не очень она и большая, конечно, но то, что старая, – это точно, – сказал я.

– Ну-ка расскажи нам, Хетаг, о большой старой медведице по кличке Альбина. Какая она? Ты занимался с ней сексом? – сказал Луис.

– Я занимался с ней математикой. Основы алгебры. Ну и английским немного.

– Чушь, у тебя ужасный английский, – сказала Эй.

– Полетел! – Сэм, наконец, запустил фонарик. Он медленно поднимался в небо. Ветер нес его в сторону моря. Через полминуты он превратился в маленькую точку – почти как звезды над нашими головами.

– Загадали желание? – спросила Эй.

– Конечно, – сказал Луис.

Она лежала, а я смотрел на ею шею, волосы, плечи и – чего уж там – груди.

– А ты? – сказала мне Эй.

Я приготовился сказать свое любимое «ну», которым пользуюсь, когда пытаюсь подыскать слова.

А потом… Потом Луис лизнул её в нос.

В пятницу утром, как только каждый проснулся в своих комнатах, мы позавтракали на балконе и пошли кто куда: Луис, я и Эй пошли в ближайший серф-сквот в Los Cristianos, а Сэм с Джейн поехали на такси в El Medano.

В деревянном бунгало на «Playa Las Vistas» нам дали две доски, и мы зашли за ширму, чтобы напялить на себя гидрокостюмы. Эй сидела на черном валуне, в который бесстрашно врезались волны Атлантического океана.

В гидрокостюмах было неудобно и как-то смешно. Мы взяли доски и побежали в воду. Точнее, побежал Луис, а я плелся по песку, оставляя унылые следы. Дул теплый ветер, но дул он так серьезно, что было не очень и легко тащиться с доской до воды. Ветер фигачил в лицо, как будто не хотел подпускать к океану.

Когда вода была мне по пояс, Луис уже переваливался через волны, уплывая дальше и дальше. Перед каждой волной он ловко запрыгивал на доску, давил на нее своим телом и медленно, но ритмично греб руками. Хорошо у него получалось.

Я же, как только под ногами исчезло дно, неловко плюхнулся на доску и тут же перевернулся. А потом – еще.

Притянув к себе доску тросом, я кое-как снова лег на её поверхность и медленно греб в сторону Луиса. Он уже в третий раз подсаживался под большую волну. Резко разгоняясь руками, подпрыгивал на доску и скользил по пенистому гребню, лишь слегка балансируя туловищем. Он еще в Берлине рассказывал, что не очень и любит размахивать руками.

До Луиса было еще далеко, а я уже смертельно устал. Руки отказывались грести, и я время от времени неуклюже соскальзывал с доски. От этого еще больше уставал.

В конце концов, решил рискнуть на новой волне. Кое-как залез на доску и развернулся лицом к берегу. Волна была небольшая. Почувствовав её толчок, я еле приподнялся на руках, и тут же перевернулся. Доску отбросило куда-то назад, и я понял, что ничего у меня не получится.

Доплыв до доски, я сел на нее и еще долго, как поплавок, болтался на волнах. Смотрел на Луиса и дико завидовал. Там было еще много других серферов. Они сбивались в маленькие стайки и почти одновременно запрыгивали на доски, когда поднималась волна. Кто-то возвращался снова, кто-то, дотянув до берега, отдыхал на песке, чтобы потом опять рвануть в океан.

Я решил плыть к берегу. Лег на доску и ждал волну. Я скользил по воде метров двести. На животе. Уже возле берега доска зарылась носом в дно, меня подбросило в воздух и смяло набежавшей волной.

Эй смеялась и что-то говорила, но её не было слышно. Я вышел из воды, взял доску, отцепил трос и направился в бунгало. Вода стекала из гидрокостюма, и видок у меня был жалкий.

– Ты нормально? – спросила Эй.

– Нет, – сказал я.

Стянув с себя гидрокостюм, я промыл его в бочке с пресной водой и оставил сушиться на деревянной балке.

Доску оставил на полке внутри бунгало.

– Хорошие были волны? – спросила девушка-инструктор.

– Наверное, хорошие. Но я был плохим, – сказал я и пошел в пляжный бар.

Я долго смотрел в одну точку, точнее, на кофейную ложку, которая валялась в песке. Пялился на нее, а думал о себе. О том, что слабый и некрасивый, о том, что глупый и трусливый. И еще о многом другом, но только о себе.

Подошел официант и принес виски.

– Со льдом? – спросил официант.

– Ну конечно – жарко же, – сказал я.

Я сидел со стаканом виски и смотрел в океан, закопав ноги в сухой песок. Я видел, как Луис выходит из воды – уставший, но счастливый. Я видел, как его целует Эй и как они идут след в след, болтая о чем-то хорошем. Или том, какой я слабак и трус.

Я допил виски и взял три шота водки.

По набережной гуляли расслабленные люди. Дети запускали воздушного змея. А на деревьях между веток проскальзывали солнечные желтые нити.

Через десять минут в кафешку пришли Луис и Эй. Луис был в одних шортах. Его мокрое тело блестело.

– Ладно тебе, не расстраивайся! Вот увидишь – завтра будет лучше, – Луис, как обычно, хлопнул меня по плечу.

Они взяли по коктейлю, и мы еще долго сидели, болтая о разной чепухе.

Эй высосала трубочкой последние капли напитка и съела дольку апельсина, оставив лишь оранжевый полумесяц кожуры.

– Дашь мне свой кусочек? – спросила Эй у Луиса.

– А мне? Если так хочешь апельсин, иди и возьми в баре. Или я пойду. Но эта долька – моя, – сказал Луис.

– Нет, я хочу именно ТВОЮ дольку. Неужели тебе жалко?

– Не жалко, конечно, но на фига, если есть апельсины в баре? Понимаешь, целая корзина апельсинов.

Они еще долго спорили из-за идиотской апельсиновой дольки. В конце концов, Луис сказал какую-то глупость, и Эй ушла босиком. Только мы её и видели.

– Эй, ну куда ты?

– Пойду прошвырнусь по магазинам.

Ужасно наблюдать за тем, как два любящих друг друга существа из-за пустяка превращаются в чудовищ. Так и живем потом – чудовища пялятся на чудовищ.

– Ну не дура, а? – сказал Луис.

– Дура, конечно, – сказал я и взял еще водки. Для себя и Луиса.