Текст книги "Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа"

Часть XXIV. Никольский радиус

Государев Конюшенный двор в Кремле на акварели Федора Алексеева. 1800-е. Фрагмент

Сводная карта

Итак, Москва разделена почти по вертикали. Левая половина, западнее Мещанской – Сретенки – Милютинского переулка, может быть названа вмещающим ландшафтом Нового времени.

В Замоскворечье к западу прибавлены Берсеневка, низина Парка искусств и возвышенность Калужских улиц от Нескучного до Шаболовки.

Ему же, западу, принадлежит веер интеллигентских проспектов новой Москвы, расходящихся от Калужской заставы (площади Гагарина).

Любовь предпочитает запад так же, как предпочитают ее Просвещение и лицедейство. Театр эстрады помогает палатам Аверкия Кириллова подверстывать Берсеневку к Арбату, а филиал Малого театра на Ордынке, то есть на востоке, смотрится лишь островом. Так островами смотрятся театры, институты и библиотеки всей восточной половины города.

Но обе половины неоднородны, разделены в себе. Широтное деление на четверти не менее существенно. На западе оно проходит между Арбатом и Неглинным Верхом как равно облюбованными, но не одинаковыми по характеру любви пространствами. Успенский Вражек, Патриаршие Пруды и Пресня пытаются преодолеть это деление, размыть его межу. Водораздельная Тверская улица готова стать межой.

Восток делен на четверти по нижней Яузе и Золотому Рожку. Юго-восток Таганки и Замоскворечья консервируют традицию. Тогда как северо-восток (условная Покровка) из века в век меняет знак. За новизну на северо-востоке стоят опричный Малый Арбатец и петровская средняя Яуза. Даже становясь фабричной, старообрядческой, военной, средняя Яуза вмещала и вмещает ныне цитадели западного Просвещения.

Цвет Кремля

Замыкая круг любовной карты, нужно возвратиться в его центр. Хотя бы для того, чтобы напомнить: старинное облюбование Кремля, его обжитость царским любовным мифом не означают вестернизацию. Какой бы яркой любовной краской ни зарделся Кремль на нашей карте, – именно государева любовь держит его на стороне традиции. На стороне Замоскворечья и Таганки. На стороне Китая и земской Покровки, вместе именующихся подкремлевьем, то есть междуречным продолжением Кремля.

В подобном начертании восточным рубежом вестернизации как будто остается линия кремлевских и китайгородских стен вдоль нижнего течения Неглинной и само это течение. Но если у Замосковоречья есть облюбованная западная кромка; если безлюбовность Китай-города знает шереметевские исключения Никольской улицы; если в самом Кремле существовал первоначальный Опричный двор, – значит, необходимы уточнения границ.

Толстой в Кремле

Тесть Льва Толстого служил по дворцовому ведомству, и семья Берсов жила в Кремле. Поэтому Лев Николаевич обвенчался с Софьей Андреевной (1862) в кремлевской дворцовой церкви Рождества на Сенях.

Это очень трудно представить. И потому, что графу предстояло олицетворить арбатскую интеллигенцию, и потому, что Кремль – удел любви державной. Да, по символическому смыслу таинства венчания, каждая чета однажды коронуется. И все-таки венчальный свет толстовской свадьбы растворен в ярчайшем свете древних царских бракосочетаний.

Просто Кремль не замок посреди Москвы, а первый город. И как такой, может таить в себе скрытые трещины дальнейших разделений.

Вспомнить о том, что церковь на Сенях принадлежала женской половине царского дворца. Что эта половина побывала первым из Опричных дворов Ивана Грозного; можно сказать, Арбатом самого Кремля.

Тот же Толстой еще по крайней мере дважды приведет любовь в черту Кремля, а именно в Сенат, в зал заседаний Окружного суда. Там будут слушаться дела Катюши Масловой и о двоемужестве Лизы Протасовой; там застрелится Федя Протасов, «живой труп». Но эти слушания были судом традиции. Дворец Сената не опричен. Как весь восток Кремля, он солидарен с земщиной.

Церковь Рождества Богородицы на Сенях (слева) на акварели Фридриха Дюрфельдта «Старый царский дворец в Московском Кремле». 1810-е. В центре – Теремной дворец, справа – Успенский собор

(Не был опричен и Малый Николаевский дворец Фамилии, стоявший в Чудовом монастыре, первоначально резиденция архиепископа; дворец, определенно дополнительный к Большому царскому дворцу.)

Кремлевские сюжеты Толстого, в отличие от собственной его истории, длят пусть не царскую, но земскую, а не опричную любовь. В отсутствие царей, в царственном зале бывшего правительствующего Сената, в заниженном регистре судебных разбирательств.

Опричный дворец… съездов

Сенат построен у стены по Красной площади, а все, что можно полагать иным Кремля, выстраивалось вдоль стены по стороне Неглинной либо тяготело к ней.

Так тяготел царицын двор, первый Опричный двор Ивана Грозного. Построенный на месте этого двора Кремлевский дворец съездов – современная опричнина в Кремле, его иное. Как кремлевский Опричный двор был связан с опричным Арбатом, – так Кремлевский дворец съездов идейно и архитектурно связан с Новым Арбатом, с улицей этого имени.

Потешный дворец

Между Дворцом съездов и крепостной стеной, словно причалив к ней, стоят палаты Ильи Даниловича Милославского, первого тестя царя Алексея Михайловича. Вот жест, обратный жесту выноса Опричного двора: дом тестя государева словно внесен в черту Кремля из предназначенного Занеглименья. Теперь это единственный оставшийся в Кремле дом частного происхождения. Знак частности, воспоминание о ней в Кремле.

По смерти Милославского палаты стали частью государева дворца и сообщились с его женской, задней половиной переходами над улицей. Придворный театр, первый театр в России, навсегда усвоил новому дворцу название Потешного. А первая потеха, поставленная в нем, была иносказанием любви царя к Нарышкиной.

В конце XVII века дворец опять жилой, служа для помещения царевен и вдовствующих цариц. Как тонко понимал Забелин, дополнительный дворец ответил разобщению династии по крови Милославских и Нарышкиных.

«Вид в Кремле на Потешный дворец со стороны внутреннего двора». Акварель Федора Алексеева и учеников. 1800-е. Слева – кремлевская стена. Над дворцом – звонница и трехглавие домовой церкви

Потешный дворец (Комендантский дом) со стороны Дворцовой улицы. Фото из Альбомов Найденова. 1884.В центре – бывшая домовая церковь с утраченным трехглавием

В явлении Потешного дворца осуществилась логика царя Ивана, которая заставила его искать обособления в самом Кремле, на женской половине. Став дополнительным дворцом, Потешный стал опричен в точном смысле слова.

Поднявшись над неглименской стеной Кремля, Потешный оказался городским фасадом женской половины царского дворца и отворил ей взгляд на Занеглименье. Царицын двор стал видимым извне – и зрячим. (Мужская половина всегда глядела на Замоскворечье.)

Обилие и долголетие царевен и цариц сделали то, что в обветшавшем за петровские десятилетия Кремле Потешный оказался самым годным для житья дворцом. Именно в нем остановилась вызванная из Курляндии на царство Анна Иоанновна. Дважды, в год коронации и в год московской свадьбы с Разумовским, останавливалась в нем Елизавета.

Наконец, в Потешном была квартира Сталина, и здесь, насколько можно знать, погибла Аллилуева.

Арсенал

К неглименской стене Кремля отнесена и главная кремлевская постройка времени Петра – Цейхгауз, или Арсенал, манифестация Нового времени и нового архитектурного масштаба. Корифей барокко князь Ухтомский даже хотел открыть его к Неглинной, разобрав участок кремлевских стен.

Арсенал (справа) на акварели Федора Алексеева «Вид Москвы от Троицких ворот Кремля». 1800-е. Фрагмент

Оружейная палата

Замыкает кремлевский ряд иного и выступает за него на москворецкой стороне Кремля здание Оружейной палаты. Оно опрично, дополнительно Кремлевскому дворцу. Как некогда Потешный, Оружейная палата сочленена с ним теплым переходом над Дворцовой улицей.

Оружейная палата (слева, за Боровицкой башней) и Большой Кремлевский дворец на хромолитографии Ф. Дрегера по рисунку Н. Черкасова. 1850-е

Вдоль Арсенала эта улица продолжена как Житная, а за Никольскими воротами Кремля становится Никольской улицей Китая. Вместе они сопровождают нижнее течение Неглинной верхним краем Кремлевского холма.

Улица Просвещения

Кремлевский ряд иного продолжается китайгородским.

Земский Китай-город мало облюбован, но малая его любовь так явственно сосредоточена вокруг владений Шереметевых, что было бы нечестно не вернуться на Никольскую.

Владение «Славянского базара» (№ 17) помнит княгиню Долгорукову, рожденную графиню Шереметеву. Владение напротив (№ 10) – графа Шереметева и, может быть, его Парашу. На Чижевском подворье (№ 8) пожила Луиза Симон-Деманш, несчастная возлюбленная Сухово-Кобылина.

Сама гостиница «Славянский базар» – место свиданий чеховского Гурова с Анной Сергеевной, «дамой с собачкой». Остановиться в «Славянском базаре» должна, по уговору с Тригориным, Нина Заречная, чеховская «Чайка» (дав знать ему по адресу: «Молчановка, дом Грохольского»).

Любовь Никольской размечает территорию иного на посаде.

Но здесь оно отчетливее, чем любовью, маркируется Просвещением. Никольскую даже зовут улицей Просвещения. Здесь дом за домом в разные эпохи ставились на подозрение у земщины, традиции:

– «Комедийная храмина» царя Петра на Красной площади, то есть в первом квартале от Никольских ворот Кремля;

– петровская Ратуша в том же квартале, на месте Исторического музея;

– Главная аптека на том же месте, в бывшей Ратуше;

– елизаветинский Московский университет в бывшей Аптеке;

– Университетская, читай: масонская, у Новикова на аренде, типография в палатах Воскресенских (Иверских) ворот;

– Славяно-греко-латинская академия в Заиконоспасском монастыре (Никольская, 7–9);

– Никольский монастырь, центр греческого, главным образом афонского присутствия в XVII столетии (Никольская, 11–13);

– Печатный двор в XVI–XVII столетиях (Никольская, 15);

– Типографическая школа этого последнего;

– Масонская книжная лавка Кольчугина, разгромленная вместе с предприятиями Новикова (Никольская, 21).

Печатный двор

Не состоя в опричнине де-юре, Печатный двор де-факто был ее изнанкой в земской, городской черте. Типографы ушли в Литву в разгар опричнины, но не она, а земщина была причиной этого ухода. Именно земщина, наставленная духовенством, должна была остановить станок печатников, чтобы раскол земли, опричнина, не усугубился расколом Церкви. Два раскола, не разведенные во времени, могли равняться гибели России.

В самом деле, и при начале печати, и при начале раскола спор шел о букве и о духе книг. Оба раза спорившие стороны подозревали каждая другую в насаждении ошибок, а себе в заслугу ставили их исправление. Кроме того, на первый раз шел спор о благодатности самой печати против переписки как особенной монашеской духовной практики. Недаром книги освящались в церкви. В церкви Жен Мироносиц, стоявшей против Печатного двора. (Ее купил на слом граф Петр Борисович Шереметев, присоединив церковный двор к своей усадьбе; место в левой части Чижевского подворья, № 8.)

Уличный корпус Печатного двора XVII века на акварели неизвестного художника круга Кваренги. 1790-е

Синодальная типография на литографии Дациаро. Середина XIX века

Палаты Печатного двора (Теремок) после реставрации. Фото 1903

Палаты Печатного двора за Китайгородской стеной. Вид от Театральной площади. Фото из Альбомов Найденова. 1880-е

Московское предание уверенно произвело монахов-переписчиков в гонители печати, даже в поджигатели Печатного двора. Монашество действительно боялось типографии. Не конкуренции, а повреждения священных текстов и ухода благодати.

Когда же на Печатном дворе сели книжные справщики Никона, дело уже не шло о благодатности станка. Ушедшие в раскол признали благодатными как раз старопечатные, в том числе федоровские, книги. Но сам тип будущего старовера при Грозном воплощен и в переписчиках.

Хотя печать и «справа» священных книг начались в ранние, земские годы Грозного, благословением митрополита Макария и приговорами Стоглавого собора, – с наступлением опричнины первопечатник невольно оказался ее агентом в земщине.

Через два года после бегства первых мастеров в Литву Печатный двор возобновился на старом месте. Но продержался только до второго бегства государя из Кремля, когда станок демонстративно переехал в Александровскую слободу и к делу встал Андроник Тимофеевич Невежа.

Между бежавшим с трона Иванцом Московским, опричным государем, и бежавшим из Москвы первопечатником Иваном Федоровым Москвитином есть внутренняя связь, запечатленная родством имен и прозвищ. Оба вызывали первый, ренессансный кризис русского Средневековья. (Другой, барочный кризис вызвал Никон.) Оба суть первые интеллигенты, или даже первый интеллигент.

Новое время и книжная печать везде в Европе появились об руку.

Ветер

В палатах Печатного двора имеется окно, смотрящее в стену Китайгородской крепости. Именно так: не на стену, а в стену. Между нею и домами по нечетной стороне Никольской уже тогда не стало улицы, что совершенно против правил обороны. (Лишь кельи Заиконоспасского монастыря хранили отступ от стены как рудимент.) Так же не стало улицы между неглименской стеной Кремля и Арсеналом, Потешным, Оружейной. Словно господствующий ветер прибивает дома-корабли к одному берегу.

Больше того, постройки у кремлевской и китайгородской стен на стороне Неглинной словно надеются преодолеть, взломать их, подменить собой, своими внешними стенами. Так, перешли черту стены Монетный двор и занимавшие его впоследствии Губернское правление и Городская дума (площадь Революции, бывшая Воскресенская, 2/3).

Слева направо: часть бывшего Монетного двора, Воскресенские ворота, здание Земского приказа (Ратуши, Главной аптеки, Университета, Городской думы), прясло Китайгородской стены и Арсенал на акварели Федора Алексеева и учеников «Вид на Воскресенские ворота и Неглинный мост». 1800-е

Когда князь Ухтомский предполагал подвинуть Иверские (Воскресенские) ворота на линию Никольской улицы, он подчинялся той же странной силе, ибо подвигать ворота значило смещать черту Китая, оставляя северную сторону Никольской вне ее. Вся северная сторона приобретала странный адрес: за воротами, как будто вне Китая, но все-таки не в Занеглименье.

Просека этого таинственного ветра – Красная площадь. Движение от земского к опричному, среди китайгородского или кремлевского домовья скрытное, делается явным между полюсами площади. Это движение от Спасского крестца к Никольскому. От храма Василия Блаженного – к Ратуше, Комедийной храмине, Главной аптеке, Университету и, наконец, к Историческому музею на их месте.

То же движение заметно в путешествиях учреждений. Заиконопасской академии предшествовала школа при Богоявленском монастыре, на южной стороне Никольской улицы. Перелетевшим через улицу считается (а впрочем, это только версия) и греческий Никольский монастырь. Через Дворцовую в Кремле перелетела на теперешнее место Оружейная палата.

Возможен и дальнейший перелет: с неглименского края Кремлевского холма на противолежащий берег, в Занеглименье.

Перелетают не дома, а назначения домов. Уходит за Неглинную Опричный двор. Туда же переходит врассыпную театральность, выбравшись из колыбели Потешного дворца. Туда же – Университет, начавшийся на Красной площади. Занявшая его палаты Городская дума со временем перелетает на Воздвиженку, в дом Шереметевых, откуда возвращается в собственный дом на Воскресенской площади. И снова улетает, с псевдонимом Моссовета, за Неглинную. Где Дума остается и теперь, переселившись только на Петровку.

Не этой ли природы переезд с Никольской на Воздвиженку младшего графа Шереметева? И неуспех его архитектурных планов на Никольской?

Перемена знака

Что оставалось на Никольской, меняло знак, усваиваясь, перевариваясь земщиной, традицией.

Так могилянство Заиконоспасской академии однажды перестало видеться иным, чужим, и Академия в конце концов переселилась в Лавру, где и существует как Московская духовная.

Печатный двор стал Синодальной типографией, блюдущей букву церковных книг, как и хотели царь Иван IV, митрополит Макарий, Стоглавый собор и сам первопечатник. Синодальные рабочие даже в 1905 году не выходили из послушания.

Первые, петровские музеи были вызовом традиции, барочными причудами; но Исторический музей и Оружейная палата для XIX века стали цитаделями традиции.

Детинец

Ветер, внушивший предыдущие страницы, есть метафора. А нужно объяснение.

Археология предполагает, что к поселению на маковице Боровицкого холма, еще до первого упоминания Москвы, прибавилось второе, на мысу или чуть выше по течению Неглинной. Что оба были обвалованы раздельно и разобщены рвом. Земля большего поселения сегодня под Большим дворцом и комплексом соборов, а меньшего – под Оружейной палатой или под Потешным дворцом. Теплый переход между Большим дворцом и Оружейной словно наследует мосту и помогает вообразить его. Стена Москвы, ограда 1156 года, взяла два населенных круга в общий грушевидный очерк.

Меньший двор мог обустроиться с приходом Долгорукого, а мог и раньше, но с его приходом стал княжеским детинцем. Тем часом старшее селение на маковице сделалось посадом. То есть посад Москвы старее княжьего двора, а княжий двор опричен, дополнителен к посаду. Его первоначальная позиция есть памятник того, что княжеская власть была пришельцем и противостала земщине, земле. Представленной литературно в лице мифического Кучки. Ставшее посадом поселение на маковице при желании легко отождествляется с одним из легендарных сел Кучковых.

Калита распространил свой двор на западную половину маковицы, а святитель Петр устроил там митрополичий двор; посад подвинулся к востоку. На старом княжеском участке над Неглинной осталось государево хозяйство. Когда же москворецкая стена Кремля спустилась с бровки на подол холма, дворец с хозяйством обзавелся собственной стеной по бровке. Она вязалась со стеной Кремля у Боровицкой башни, которая теперь служила въездом лишь на Государев двор. Петров чертеж при Годунове рисует третью стену, деревянную, спускающуюся с холма к Москве-реке, чтобы отдать дворцу часть склона и подола.

Такое положение дворца в Кремле осталось памятью о меньшем княжеском дворе, детинце над Неглинной, о его крайнем положении в ограде долгоруковского города. Да, Кремль не замок, и Государев двор в Кремле не замок. Но Государев двор был замком в киевское, долгоруковское время.

Замок, пригороженный к городовой стене, подобно камню, вставленному в перстень, – обычный для Европы способ постановки цитадели. Такая цитадель, или детинец, обороняет город с внешней стороны и одновременно способна повернуться внутрь и против города. Для Запада с его извечным спором города и замка (феодала) эта постановка оставалась актуальной и в эпоху позднего Средневековья, и в эпоху Возрождения, когда московское Средневековье изживало этот спор. Опричный царь возобновил конфликт и повернулся новым Долгоруким против собственного собирательного Кучки. Но Иван не смог возобновить и обострить деление внутри Кремля. Ни целиком, ни женской, ни хозяйственной частями Государев двор не походил на замок, на детинец.

Холм Арбата вне Кремля тем легче принял на свое плечо Опричный двор, что обладал способностью вращаться. Поворачиваться против города, когда и если тот захвачен недругом, есть свойство и обязанность предместного холма. Вращающийся замок – родовая матрица Арбата, родственная матрице кремлевского детинца.

Цитадель

Едва не каждый двор на кромке Занеглименья способен обернуться цитаделью. Дворы же, прислонившиеся изнутри к неглименским стенам Кремля и Китай-города, подобны цитаделям городским. Они воспроизводят, тиражируют вдоль стен, вдоль берега Неглинной матрицу детинца, замка, и его жестикуляцию по адресу посада, города. Желание любого дома и двора на этой стороне воспользоваться крепостной стеной как собственной, или же заменить ее своей, или же выйти за ее черту – суть свойства цитадели.

От этой матрицы произошли:

– архитектура Государевых конюшен на мысу, на самом месте древней цитадели, где ныне Оружейная палата;

– архитектура Потешного дворца, с главным фасадом, обращенным внутрь Кремля, с редкой высотностью, с плоскими кровлями (висячим садом), с домашней церковью и звонницей при ней, с контрфорсами под алтарем, подобными машикулям – бойницам навесного боя, нависающими над кремлевской улицей;

Федор Алексеев. Вид в Кремле на Боровицкие ворота, Конюшенный двор и церковь Рождества Иоанна Предтечи. Акварель. 1800-е

– петровский Арсенал, эта определенно нововременская цитадель в средневековой крепости, растянутая между самыми внушительными башнями; дом со сверхтолстыми стенами, триумфальными воротами и окнами – артиллерийскими бойницами, смотрящими навстречу Карлу шведскому и одновременно на улицы и площади Кремля, куда повернуты и пушки, выставленные перед фасадом как трофеи;

– Исторический музей, дом-замок с башнями и замкнутым двором, взломавший стену Китай-города, главным фасадом обращенный внутрь него, на площадь;

– взломавший крепостную стену Монетный двор с его глухим стеноподобным низом, многоочитым верхом и тремя дворами;

– два монастыря, Никольский Греческий и Заиконоспасский;

– каре Печатного двора с его палатами, припертыми к стене Китая, с готическим фасадом, обращенным в город и припоминающим другой, тоже готический фасад, XVII века, с такими же гербовыми воротами и башенками-шпилями.

От места расставания Неглинной со стеной Китая напряжение в квартале по Никольской падает; но и здесь явились замковидная аптека Феррейна (Никольская, 21) и сверхвысокая трехгранная Пантелеимоновская часовня, стоявшая в конце Никольской улицы, в ансамбле с башнями китайгородских Никольских ворот.

Наконец, природа цитадели превращает дом за домом вдоль Неглинной в сокровищницы: Оружейная палата, Арсенал, Монетный двор, где деньги сохранялись, а не только делались; Печатный двор с его Книгохранительной палатой, Исторический музей.

На четной стороне Никольской улицы, вне связи со стеной Китая, форма цитадели не выдерживалась. Шереметевские и черкасские дворы на этой стороне не выглядели замками.

Но были облюбованы, и значит, надо думать дальше.

Никольская относится к неглименскому стоку, остальные улицы Китая – к москворецкому. Китайгородская стена, отъединившая Никольскую от берега Неглинной, помешала стоку, но не поменяла географию. Водораздел лежит даже не по самой Никольской, а примерно по внутриквартальным границам четных шереметевских дворов.

Выходит, что бассейн Неглинной целиком принадлежит западной доле города.

И главное: оказывается, во всякой городской черте: в первоначальной долгоруковской, в кремлевской и в китайгородской – есть свой «вест», свое иное.