Текст книги "Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа"

Часть IX. Великая жена

Императрица Екатерина II на портрете работы Федора Рокотова. 1763

Малый Арбатец: продолжение с Потемкиным

В конце того же века Малый Арбатец на мгновение вернет себе царственность без метафор. Причем дворец попробует вернуться от Покровских ворот в Воронцово.

Сначала тайный муж другой императрицы, Екатерины Великой, приобретет склон Воронцова Поля от одноименной улицы до Яузы. Увы, Потемкин не успеет построиться на этом «прекрасном и первом в Москве месте». После Потемкина владение приобретет сама императрица, но тоже не воспользуется им.

Воронцово Поле на литографии А. Деруа по рисунку Огюста-Антуана Кадоля «Вид на Яузе». 1825

Павел подарит участок графу Безбородко, после смерти которого владение разделится. Память Екатерины и Потемкина условно сохраняет массив садов на склоне за домами № 6–10 по Воронцову Полю.

Годы Орлова

В первые годы царствования, в фавор Григория Орлова, Екатерина, бывая в Москве, делалась кремлевской и яузской жительницей одновременно. И в год коронации, и в год созыва Уложенной комиссии императрица переезжала между Кремлем и Головинским дворцом на Яузе. Эти предпочтения были подкреплены указами о построении новых дворцов на обоих местах.

Летний (Головинский) дворец на гравюре Н. Саблина по рисунку В. Усачева «под смотрением» Михаила Махаева. 1763–1767

Князь Григорий Григорьевич Орлов на портрете работы Федора Рокотова. 1762–1763

Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический на портрете работы Иоганна Баптисты Лампи Старшего. 1790-е

Пречистенский дворец

К 1775 году дворцы готовы не были. Меж тем Екатерина назначила Москву центром торжеств о мире с турками и собиралась прибыть в первопрестольную для встречи триумфатора, графа Румянцева. Пришлось остановиться в Пречистенском (по прежнему названию Волхонки) дворце – конгломерате трех домов, спешно приобретенных или арендованных короной.

Собственной (императорской) половиной Пречистенского дворца стал дом князя Михаила Михайловича Голицына (Малый Знаменский переулок, 1/14, надстроен). Императрица спрашивала князя Голицына в письме 1774 года, «нету ли дома каменного или деревянного в городе, в котором бы я уместилась». Ответ предвиделся заранее. Вероятно, дом Голицына приглядели из-за близости Колымажного двора, способного разместить придворный «поезд». Поверх двора был виден близкий Кремль.

За четыре месяца тысячи рук под началом Матвея Казакова приспособили и соединили переходами все частные дома, вошедшие в состав дворца, а позади голицынского дома построили особый деревянный корпус с тронным залом.

Пречистенский дворец. План. Чертеж 1774–1775. Фрагмент. Слева – Пречистенская улица (современная Волхонка). К овальному двору обращен дом Екатерины II (князя Голицына), правее него – дом дежурных кавалеров (Лопухиных), в правом верхнем углу – дом цесаревича Павла (князя Долгорукова)

Императрица отзывалась о дворце в своем моцартиански легком эпистолярном стиле: «…Опознаться в этом лабиринте премудреная задача: прошло часа два, прежде чем я узнала дорогу к себе в кабинет, беспрестанно попадая не в ту дверь. Выходных дверей многое множество, я в жизнь мою столько не видала их. С полдюжины заделано по моему указанию…»

Дом князя М.М. Голицына. Чертеж из Альбомов Казакова. Около 1800

После чего Казаков получил звание архитектора и заказы на Петровский дворец и кремлевский Сенат.

Дежурный кавалер

В числе незаделанных дверей оставалась одна особенная. По словам историка Петра Бартенева, «из дома князя Голицына проделана была дверь в соседний по переулку дом, принадлежавший матери Потемкина… о чем все старые слуги помнят».

Это древний дом Лопухиных, со времени Петра отмеченный на карте любовного мифа (Малый Знаменский переулок, 3). В высочайше апробированном проекте дворца он был отведен «для высших придворных лиц, гофмаршала, гофинтенданта, дежурных кавалеров…», а дежурным кавалером 1775 года был, конечно же, Потемкин. Недаром мать светлейшего Дарья Васильевна стала владелицей дома кавалеров на следующие двенадцать лет.

Как дом Голицыных есть главный московский адрес Екатерины (действительно, Петровский замок расположен за заставой, в лефортовский Екатерининский дворец хозяйка никогда не въехала, а Терема Кремлевского дворца XVII века были ей не впору), – так бывшие палаты Лопухиных есть главный московский адрес Потемкина.

В дворцовом протоколе 1775 года дом фаворита в самом деле часть дворца. 13 февраля давали у Потемкина обед в честь европейских посланников. Триумфатор фельдмаршал Румянцев, прибыв в Москву, 8 июля явился к государыне, затем к наследнику (дом с современным адресом Волхонка, 16), затем к Потемкину. В покоях фаворита 30 сентября праздновались его именины, память Григория Армянского.

Дом Потемкиных (бывшие палаты Лопухиных). Главный фасад. Фото 1980-х

Екатерина и Потемкин прожили в Москве весь год – второй год своего тайного брака, первый год кризиса этого брака. 12 июля в Пречистенском дворце сорокашестилетняя Екатерина последний раз родила. Елизавету Темкину отдали в семью графа Самойлова.

Царицыно

Тем летом тайные супруги присмотрели себе дачу – имение Черная Грязь, приобретенное у князя Кантемира и названное Царицыном. Чета пожила там до начала капитальной стройки. Вечно дежурный генерал-адъютант Потемкин находился при императрице, во временных ее покоях, до наших дней не сохранившихся.

В состав баженовского капитального дворца в Царицыне входил Большой Кавалерский корпус, равнявшийся дворцам императрицы и наследника. Исходный замысел Царицына предназначал его, конечно же, Потемкину: в баженовском решении Царицына легко узнать принцип Пречистенского дворца с его тремя домами, тоже образующими треугольник. (К той же мысли пришла историк архитектуры Лидия Андреева.)

Генеральный план села Царицына, утвержденный Екатериной II. 1776 (?). Парные корпуса – дворцы императрицы и наследника. Ниже, в центре ансамбля, – Большой Кавалерский корпус

Когда десятилетие прошло, в новый приезд Екатерины, Кавалерский корпус глядел лишь памятником счастью государыни с Потемкиным. Достаточное основание для сноса.

Царицыно есть знак, модель, проекция московского дворца царей, но не кремлевского, а занеглименского. Знак Арбата, как Коломенское – знак Кремля. Екатерина не любила Коломенское, разрушала его, как и Кремль. Именно из Коломенского она бежала, когда нашла Царицыно.

Так из Кремлевского дворца она ушла в Пречистенский.

Возвращение в Арбат: попытка первая

Часть этого дворца, палаты Лопухиных, памятник нелюбви царя Петра к царице Евдокии, стали памятником любви Екатерины и светлейшего князя Таврического.

Послужив глухой московской фронде против Петербурга при Петре, палаты при Екатерине оказались чуть ли не посольством Петербурга подле ветхого Кремля.

Подле, не против. Старая лопухинская фронда заглушалась благодаря потаенности дома – и благодаря московитости Потемкина, словно бы принимавшего императрицу у себя. С Потемкиным Москва травестировала в мужской род, коль скоро Петербург с Екатериной оставался в женском.

Но, как и в предыдущие приезды, Екатерина накануне церемониальных действ не избегала ночевать в Кремле. Такое помещение императрицы отвечало ее двойственному отношению к Москве. По-петербургски не любя первопрестольную, Екатерина не была беглянкой, но народной, по-московски земской государыней, принявшей именно в Москве и от нее титул «Матерь Отечества».

А в Занеглименье Екатерина, как когда-то Грозный, лишь культивировала свою частность, перемноженную с частностью Потемкина.

Однако царское желание приватности совпало с принципом опричного Арбата. А принцип компилятивного дворца – три собранные переходами постройки – с принципом дворца Опричного, как он описан Штаденом в XVI столетии. Пречистенский дворец стал опытом возобновления средневековых импульсов и смыслов Занеглименья, Арбата. Опытом запечатления блуждавшей матрицы арбатского кремля за десять лет до постановки царственного Пашкова дома.

И все же эпизод 1775 года оказался слишком кратким, а Пречистенский дворец – заведомо недолговечным и слишком утаенным от Кремля, чтоб стать в начале нововременского мифа Арбата. Знаменательно, что и Царицыно не было обжито и достроено. Оба дворца остались только обещанием. Предчувствием того, что новая московская любовь однажды предпочтет петровской Яузе и яузской по направлению Покровке грозненский Арбат. Будет ли это царская любовь, оставалось неясным.

Арбатский миф не вызрел и к следующему приезду Екатерины, когда она отвергла Царицыно и снова предпочла Коломенское, этот древний знак Кремля.

Часть X. Беллетристика начинается

Памятник Карамзину в Остафьеве. Старое фото

Лиза и Параша

Полтораста следующих лет царская и великокняжеская любовь имела пребывание в Санкт-Петербурге, в Крыму, но почти никогда в Москве. В отсутствие царей московский любовный миф уже не мог не стать приватным.

Но для этого сама приватность должна была стать царственной. И стала, c графом Николаем Шереметевым.

Тогда же русская литература достигла зрелости с Карамзиным, и вымышленный персонаж впервые занял место между настоящими.

Бедная Лиза и Параша Жемчугова встали рядом.

«Бедная Лиза»

Неравный брак Шереметева (1801) словно отвечал на карамзинскую «Бедную Лизу», написанную в 1792 году. Лиза, крестьянская дочь, бросилась в пруд, обманутая дворянином Эрастом, который предпочел жениться на ровне, притом с единственной целью поправить дела. Немедленная популярность «Бедной Лизы» означала, вероятно, что Москва ждала истории с иным исходом; ждала неравного брака.

Лиза родилась из опыта народной этимологии, попытки объяснения названия пруда. Чтоб утонуть в пруду, Лиза сначала вышла из его названия. Так вышел из второго имени Москвы – Кучково – легендарный Кучка. Кстати, брошенный своим убийцей, Долгоруким, в Чистый пруд. Но вымысел XVII века о Кучке распространялся старым способом: включался в корпус хроник. А Карамзин печатал вымысел в журнале: способ новый, нововременский.

Карамзин пишет, что город, видимый весь от Симонова монастыря, развернут к месту действия повести амфитеатром. Тогда монастырь и пруд суть сцена Москвы, на которой, как в будущем Параша, выступает Лиза.

Николай Михайлович Карамзин на портрете работы Джованни Батиста Дамон-Ортолани. 1805

В сущности, Эраст взобрался на сцену из зала – из города. Остальные зрители сделали то же самое немедля после окончания спектакля: Лизин пруд стал местом сентиментального паломничества. «Ныне пруд сей здесь в великой славе, – читаем в приватном письме 1799 года. – Часто гуляет около него народ станицами и читает надписи, вырезанные на деревьях, кои вокруг пруда.»

Что же искали москвичи на сцене? «Везде <в надписях> Карамзина ругают, везде говорят, что он наврал, будто здесь Лиза утонула – никогда не существовавшая на свете. Есть правда из них и такие, кои писаны чувствительными, тронутыми сею жалкою историею».

Миф схватился. «Мне казалось, – читаем в том же письме о посещении Лизина пруда, – что я отделяюсь от обыкновенного мира и переселяюсь в книжный приятный фантазический мир».

Лизин пруд и Симонов монастырь на акварели Карла Рабуса. Вторая треть XIX века

«Бедная Лиза» не первая русская беллетристика и не первая о московской любви: вспомнить повесть о Фроле Скобееве. Но «Лиза» стала первой, ибо родила читателя беллетристики, научила «переселяться в фантазический мир».

Критика «вранья», написанная на деревьях, означала, что вымысел взял силу. Берестяная критика на Лизином пруду предшествовала надписям в булгаковском подъезде или в петербургском подъезде Раскольникова.

Москвич увидел место через книгу, так, как он с тех пор предпочитает видеть всякие места. Обычный пруд за городской чертой стал точкой приложения иного измерения: сюда ходили, чтобы «отделиться» и «переселиться».

Панорамный вид Москвы от Симонова монастыря от башни Дуло. Неизвестный художник. 1850-е

Не оглашенное поэтом или беллетристом место существует не вполне – это характерно русское представление утвердилось «Бедной Лизой». Для существования пространству нужно поместиться в вымысел – вот парадокс, достойный называться карамзинским.

В отличие от Кучки и Фрола Скобеева, бедная Лиза не осталась одинокой, но открыла непрерывный ряд дальнейших измышлений. Без которых невозможна карта мифа следующих лет, десятилетий и веков.

Крутица, или Арбатец

Сразу, уже из «Бедной Лизы», видно, сколь точна и неслучайна литературная разметка московского любовного пространства.

Действие отнесено на край старой Москвы, в юго-восточный угол городской черты, к Симонову монастырю. Однако дело здесь не только в антураже сентименталистской пасторали.

При Грозном Симонов был взят в опричнину. Как пишут, потому, что настоятель принадлежал кружку ее сторонников. Но верно и другое: монастырь был издревле великокняжеским, то есть входил в личную собственность старших Даниловичей.

Вся Крутица, высокий москворецкий берег ниже Краснохолмского моста, принадлежала древним государям. Соседний Новоспасский монастырь, основанный Иваном III, был великокняжеским. Существование боярского некрополя Романовых позволило монастырю удерживать особый статус после воцарения этой фамилии.

Церковь Богородицы на Крутице, упоминаемая в завещаниях Ивана Красного и Дмитрия Донского как определенно княжая, может относиться к Симонову, а может и к предполагаемому древнему монастырю на месте Крутицкого подворья.

Урочище Арбатец близ подворья (современные Арбатецкие улица и переулки) способно объяснить свое название, если считать имя «Арбат» синонимом государева удела. Понятнее становится двойное уменьшение в названии «Малый Арбатец»: есть Арбат, Арбатец и Арбатец Малый (Воронцово Поле) – меньший, чем Крутица.

Крутицкое подворье (справа) и Новоспасский монастырь (в центре) на литографии Христиана Вильгельма фон Фабера дю Фора. 1812

Карамзин словно случайно приурочил вымысел к забытому уделу, острову опричнины посреди земщины, за городской чертой Средних веков.

«Марьина Роща»

Тема любовной жертвы в сентиментализме аукается со «Сказаниями о начале Москвы», о Кучке в частности.

Романтическая «Марьина роща» Жуковского с ее подзаголовком «Старинное предание» прямо и стилизаторски ставит себя в число Сказаний. Причем в этом числе она одна посвящена неглименскому устью – подлинно началу Москвы.

Боровицкий холм увенчан в повести уединенным теремом Рогдая, ищущего руки Марии, живущей за Неглинной и любящей Услада, живущего в Замоскворечье и отвечающего ей взаимностью. Кремлю и Занеглименью присвоены мужское и женское начала. Возвратившийся из странствия Услад не находит Марию дома: она убита в роще на Яузе, Рогдаем, который тут же сам погиб, ввергнутый в реку конем. Роща получает имя Марьиной, Услад возводит в ней часовню. Любовная жертва предстает строительной.

Иная, тоже романтическая, но уже народная история Марьиной Рощи записана Евгением Барановым в книге «Московские легенды» (1920-е годы). Лакей Илья зарезал барина, не дозволявшего ему жениться, так что избранница Ильи стала женой разбойника. Когда же Марья изменила ему с купцом, Илья зарезал и ее. Зарезал в подмосковной роще, в которой они вместе промышляли.

Любовная жертва стала темой московского фольклора и литературы рубежа веков, а городские рубежи Нового времени стали ее пространством. Между городом и деревней легко поставить знак любовного неравенства, разлуки и невстречи.

Кстати, владельчески Марьина роща «тянула» к Останкину, в сельце Марьине был летний дом графа Шереметева.

Часть XI. Шереметев и дублеры

Дом графа Николая Петровича Шереметева (наугольный). Чертеж из Альбомов Казакова. 1800-е. Фрагмент

Разумовские и Шереметевы

Пространство графов Шереметевых пересекается с пространством графов Разумовских. Два фамильных пространства объединены не начертательной фигурой на карте города, а некоторой общностью сюжетов, именно любовных.

Не было, кажется, фамилий богаче этих, кроме императорской, а Разумовские своеобразно причастны и к ней. Когда граф Лев Кириллович, племянник морганатического мужа императрицы Елизаветы, однажды первым поклонился цесаревичу Павлу, тот был удивлен.

Лев Кириллович Разумовский

В 1802 году Лев Кириллович возвел свою историю в зенит любовной мифологии, забрав жену у князя Голицына. Тот был и староват, и странноват, княгиня вышла за него почти ребенком и помимо воли.

В Москве о происшедшем говорили больше, чем о неравном браке Шереметева, венчанном годом раньше. Что и понятно: Шереметевы венчались тайно, а Разумовский действовал открыто, выстроив любовный треугольник еще в 1799 году.

Дом графа Льва Кирилловича Разумовского на Большой Никитской улице. Чертеж фасада из Альбомов Казакова. Около 1800

Дом графа Льва Кирилловича Разумовского на Тверской улице (Английский клуб). Фото 1900-х

Передавали, что княгиня сделалась графиней по уговору двух мужей, разыгранная в карты. Почвой этих слухов послужило отсутствие какого-либо вида соперничества между господами, напротив: продолжение их дружбы после происшествия. Свет затруднялся отнестись к новой семье до 1809 года, когда император Александр прилюдно назвал Марию Григорьевну графиней.

Дом Разумовского, за год до графской свадьбы помещенный в казаковские Альбомы лучших частных зданий города, стоял, неузнаваемый и позабытый, на Большой Никитской (№ 9). Недавно он снесен до главного фасада. Граф владел им коротко; возможно, приобрел к «женитьбе». Москве известен поздний адрес Разумовского – приобретенный в 1806 году дом на Тверской, 21 (впоследствии Английский клуб).

Шестнадцать лет счастливого союза Разумовских разделены между двумя домами. Памятником мифа стал второй. Он помнит, что Мария Разумовская похоронила Льва Кирилловича в 1818 году и более не выходила замуж. Но, подаренный графиней брату и арендованный Английским клубом, дом не помнит, на сколько лет она пережила супруга. На сорок семь.

Алексей Кириллович Разумовский

История другого Разумовского берет начало раньше шереметевской. Но внутренне с ней связана.

Жених из богатейших, граф Алексей Кириллович взял за себя столь же богатую невесту, 14-летнюю графиню Варвару Шереметеву, сестру Николая Петровича.

В 1784 году Разумовский «отженил» графиню без развода и зажил с некой Денисьевой. Их дети вступят во дворянство с фамилией Перовских, производной от названия наследственной усадьбы Перово.

Илларион Мошков (?). Вид на Ильинские ворота и дом графини Разумовской. 1800-е. Фрагмент. Справа – мост Ильинских ворот через ров у Китайгородской стены

Фамилия окажется литературная. Анна Алексеевна Перовская станет матерью Алексея Константиновича Толстого, Ольга Алексеевна – матерью братьев Жемчужниковых, вместе с Толстым надевших маску Козьмы Пруткова. Алексей Алексеевич сам сделается сочинителем под псевдонимом Антоний Погорельский – по названию другой, черниговской усадьбы своего отца. В третьем колене из того же рода выйдет террористка Софья Перовская.

За брошенной графиней Разумовской осталась купленная было для семейной жизни усадьба с новым домом на углу Покровки и плацдарма Китай-города (нынешний адрес Маросейка, 2). Важно для понимания дальнейшего, что этот дом принадлежит архитектурному разряду наугольных, то есть акцентирующих полуротондальной колоннадой угол равнозначащих фасадов.

Оставив этот дом, граф возвратился в дом отца. Отец, Кирилл Григорьевич, последний гетман Украины, когда бывал в Москве, жил на Воздвиженке, где получил в приданое огромный двор Нарышкиных в квартале бывшего Опричного двора. Дом гетманской усадьбы (№ 6), стоящий в глубине владения, теперь застроен с улицы и виден только из Романовского переулка.

Граф Алексей Кириллович Разумовский на портрете работы Людвига Гуттенбрунна. 1801

Графиня Варвара Петровна Разумовская, урожденная графиня Шереметева, на портрете работы Ивана Аргунова. До 1768

Бывший дом графа Алексея Кирилловича Разумовского на Гороховом Поле. Фототипия Карла Фишера

Через этот переулок, на углу Воздвиженки, граф Алексей Кириллович стал строить новый дом (нынешний № 8). Новый по отношению к отцовскому, соседнему – и к брошенному женину. Задуманный, возможно, как воспоминание о наугольном доме на Покровке, этот, тоже наугольный, вышел превосходнее, и можно согласиться с атрибуцией его архитектуры Николаю Львову.

До рубежа веков дом оставался недоделанным: владелец стал предпочитать Воздвиженке Яузу. Там, на Гороховом Поле, в усадьбе своего дяди и тезки, покойного мужа императрицы Елизаветы, Алексей Кириллович построил свой самый знаменитый дом. Который станет его московским адресом после продажи обоих воздвиженских домов.

В пятнадцати минутах от Горохового Поля, на Новой Басманной (№ 27) сохранился деревянный дом Денисьевой – Перовских. Он построен в 1819 году, по возвращении графа из Петербурга, с поста министра просвещения.

Шереметевы в городе

В городе Шереметевы селились, как мы знаем, на Никольской. Граф Петр Борисович в 1761 году продал отцовский дом (владение 17, не сохранился) и переехал через улицу (владение 10, дом не сохранился также).

Граф Николай Петрович, единственный наследник своего отца, для основания семейной жизни предпочел переселиться. В самом исходе века он приобрел у Разумовских оба дома на Воздвиженке.

И наугольный дом постройки Алексея Разумовского стал свадебным для Шереметева с Парашей.

Два графа

Москва словно готовила двух графов для заглавной роли в мифе, чтобы однажды предпочесть один или другой рисунок роли. Алексей Кириллович не разводился, а жил и приживал детей на стороне, имея, впрочем, и законных наследников. Николай Петрович жил с Парашей, крепостной актрисой, до своих пятидесяти лет, когда подумал о женитьбе и наследнике.

Умри он бессемейным, его наследство (малая доля которого представлена Кусковом и Останкином) переходило к сестре Варваре, и Разумовский даже мог претендовать бы на него законным чередом. Дублер остался бы один, с удвоенным сокровищем и долгой жизнью впереди, чтобы исполнить так или иначе начертание любовной мифологии.

А Шереметев после свадьбы прожил только восемь лет, быть может потому, что лишь два года прожила Параша.

Граф Николай Петрович и графиня Прасковья Ивановна Шереметевы на портретах работы Николая Аргунова. 1810-е, около 1803

Именно Шереметев, через четверть века после опыта Екатерины и Потемкина с Пречистенским дворцом, вернул московскую любовь с петровского востока в грозненский Арбат.

Тем часом Разумовский двигался обратным курсом, с Воздвиженки на Яузу и на Басманную, где поселился окончательно и поселил своих бастардов.

Наугольный дом на Маросейке, несмотря на старшинство, стал тенью наугольного воздвиженского дома. В первом проживала тень – графиня Разумовская, оставленная мужем ради счастья с госпожой Денисьевой. Второй мог стать для графа домом счастья, но не смог стать свадебным. А мифу, видимо, была необходима свадьба.

И не всякая, но лишь неравный брак. Не потому ли Лев Кириллович с его Голицыной стал вовсе третьим в расписании ролей?

Номер второй, граф Алексей Кириллович, продав свой наугольный дом брату жены, отдал обоим, шурину и дому, главную роль.

Ротонда дома на Воздвиженке вмещает вестибюль, к которому встречно подводят скругленные лестницы в толще крыльца-балкона, обращенного к приходской церкви. Композиция, как будто предназначенная для торжественного входа и соединения венчанной пары.

Шереметевы и Черкасские

Наугольный дом занимает часть тыльного плацдарма Опричного двора. И вообще, владельческая фабула всех шереметевских усадеб Москвы и ближнего уезда обнаруживает подлинно метафизическую связь этого графского рода с опричниной. И не столько с краткой исторической опричниной, сколько с принципом опричности – как дополнительности, как второй Москвы на втором холме.

Владевшие Останкином до Шереметевых князья Черкасские, как говорилось выше, знаково опричная фамилия. Останкино Черкасских досталось графу Петру Борисовичу Шереметеву в приданое. Так же ему достался и московский двор Черкасских на углу Никольской с Большим Черкасским переулком. Собственный двор Петра Борисовича находился западнее. Объединенное в его руках владение имеет по Никольской общий номер 10, но до сих пор отчетливо членится надвое.

Граф Николай Петрович проектировал на угловом дворе «большой и красивый дом» – пантеон искусств, в итоге воплотившийся Останкинским дворцом. В сущности, дом искусств перелетел с бывшего городского двора князей Черкасских на их бывший загородный двор.

Приобретение воздвиженских домов стало для Шереметева еще одним, но, вероятно, неосознанным возвратом к материнской крови: вряд ли он знал, что занял место древнейшего черкасского двора, девичьего двора царицы Марьи Темрюковны.

Арбатский миф

Незримые границы Арбата как мифогенного пространства совпадают с межами опричного удела: от Кремля на запад-юго-запад до Хамовников и от Никитской к югу до Москвы-реки.

Свадебный наугольный дом, как некогда Опричный двор, стоит Кремлю навстречу. На бывшей улице Арбат времен опричнины – Воздвиженке. Дом обращен к Кремлю ротондой с вестибюлем и крыльцом-балконом. Конечно, как архитектурная заставка Арбата, как образ фронды он уступает и Пашкову дому, и «новому» дому Университета, который делит с шереметевским двором квартал двора Опричного. И все-таки, когда и если Арбат ложится по-старинному – веером, клином от Кремля, – дом Шереметева способен открывать и представлять его.

Дом графов Шереметевых (наугольный). Фото из собрания Э.В. Готье-Дюфайе. 1914

И не только его любовный миф. Арбатский миф со времени опричнины есть миф особой, выделенной земли. Выделенной сперва для фронды беглого царя, затем для частной фронды. Сперва для царской частности, потом для частной царственности. Миф любви стал только самым видным отправлением арбатской частности в Новое время. Каждый в Арбате царь, живет один, и только со своей любовью или в надежде на любовь, как древний Иванец Московский, Грозный царь.

Живет у Симеона

Шереметев и Параша обвенчались, по преданию, у Симеона Столпника, что за Арбатскими воротами (Поварская, 5, ныне стрелка этой улицы и Нового Арбата). В церкви существовал придел Димитрия Ростовского, чтимого в роде Шереметевых, на что не обращают должного внимания исследователи.

Церковь Симеона Столпника на Поварской. Фото из Альбомов Найденова. 1880-е

Федор Алексеев, ученики. Местность у Троицких ворот Кремля с церковью Николы в Сапожках. 1800-е

Однако по новейшему научному предположению, неравный брак венчался в церкви Николы в Сапожке, приходской церкви Шереметевых, стоявшей у начала Воздвиженки (на месте дома № 1), на площади перед Кутафьей башней.

Свадебный дом стоит на полпути между двумя церквями, на середине Воздвиженки.

Церковь Симеона Столпника стоит близ центра арбатского пространства, за сложным перекрестком Арбатских ворот. Церковь Николы в Сапожке стояла у переднего, неглименского края Арбата.

Кусково и Останкино

Историю Кускова и Останкина тоже можно представить в терминах опричного и земского, как череду разобщений и бегств. Говорят, Кусково было вызовом Перову – усадьбе первого из Разумовских, негласной царской резиденции. То есть построено Петром Борисовичем Шереметевым опричь Перова. Но и Останкино младшего Шереметева построено опричь Кускова. Предпочитая материнское имение отцовскому, граф Николай Петрович и в этом случае шел от мужского к женскому.

И так же двигался в своем побеге из Кремля опричный царь: «перевезся жити за Неглинну на Воздвиженскую улицу, на кн<язь> Михайловский двор Темрюковича…»

В самом Останкине имелись дополнительные к дому-театру жилые покои, где хозяин культивировал свою приватность.

Исследователи давно заметили, что дом гетмана Разумовского, старший из шереметевских домов Воздвиженки, и дом в Кускове похожи, как варианты одного проекта.

Это больше чем знак «дублирования» семейств в московском мифе. Возможна интуиция, что воздвиженские дома Шереметевых суть знаки Кускова и Останкина.

Внешнее сходство гетманского и кусковского домов – лишь первое звено этого размышления.

Второе – структурное подобие воздвиженских дворов никольским, тем, где новый двор, приданое Черкасской, соотносится со старым, как Останкино с Кусковом.

Третье: младший Разумовский строил наугольный дом опричь отцовского. Если предположить, что младший Шереметев узнавал в гетманском доме отцовский дом в Кускове, как узнаём и мы, то в наугольном доме воплощен принцип Останкина как резиденции опричь Кускова.

Дом графа Николая Петровича Шереметева (бывший гетмана Разумовского). Чертеж из Альбомов Казакова. Около 1800

«Передний фасад дому села Кускова». Чертеж Алексея Миронова. 1782

Переходя между двумя домами на Воздвиженке, мы переходим от французской, ранней классики Кускова к зрелой классике Останкина.

Кроме того, в Останкине и в наугольном доме равно царила Параша, всегда стесненная в Кускове.

Бывает, подмосковные усадьбы служат моделями Москвы или ее частей. А тут Кусково и Останкино как будто завели свои подворья в городе.

Загородье

Это берет свое природа самого Арбата. Того Арбата, который до конца XVI века оставался загородьем и само название которого возводится к арабскому «предместье», «пригород». Арбат как пригород вновь подступил к стенам Кремля в истории Параши, по жанру пасторальной, по стилю сентименталистской.

Деревня прорвалась через черту разрушенных Екатериной стен Белого города. Пока стояли стены, формировалось новое понятие Арбата: из лежащего широтно или веерно, от стен Кремля на запад-юго-запад, он превращался в меридиональный, восходящий от Москвы-реки на север. Превращался в мир за Белыми стенами (за современными бульварами). Круг Земляного города, которому принадлежит такой Арбат, еще во времена Екатерины оставался юридически предместьем: белокаменные стены отчеркивали город с большей убедительностью, чем сошедшие на нет древо-земляные укрепления по линии Садового кольца. Если улица Арбат Белого города в XVII столетии стала Смоленской улицей, а в XVIII столетии – Воздвиженкой, то в Земляном она осталась нынешним Арбатом.

Со сносом Белых стен предместье попыталось возвратить себя к стенам Кремля.

Церковь Знамения, что на Шереметевом дворе. Фототипия Карла Фишера. 1880-е

Николай Подключников. Вид на усадьбу Кусково со стороны пруда. 1839

Способность бывшего Опричного двора, квартал которого давно стал самым центром города, казаться загородом подтверждается еще одним примером. Это домовая церковь Знамения, что на Шереметевом дворе, то есть на старом дворе гетмана Разумовского. Построенная еще ранее, в XVII столетии, Нарышкиными, церковь нарышкинского стиля, а главное – нарышкинского композиционного и планировочного типа. То есть внешне вотчинная церковь. Как будто Лыково, Фили (нарышкинские вотчины со знаменитыми церквями) или Уборы (шереметевская вотчина со столь же знаменитой церковью нарышкинского стиля) пришли к стенам Кремля.