Текст книги "Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа"

Часть III. Похищение сабинянок

Свадебный поезд царя Михаила и царицы Евдокии (Стрешневой). Старинный рисунок

Арбат

Помещение князей Черкасских в Арбате следовало общему и неопределенно древнему порядку. История домовладений на арбатском берегу Неглинной есть чтение начальной мизансцены города в понятиях мужского – женского. Вспомнить Ваганьковский двор Софьи Витовтовны.

Царицына родня селилась в Занеглименье, в виду или вблизи Кремля, в XVI–XVII столетиях. Статус арбатского нагорья был высок благодаря географической опричности, то есть рельефной обособленности от Кремля при тесной визуальной связи с ним. Не от того ли Занеглименье, Арбат попали и в саму опричнину?

Брат царицы Анастасии боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев основал Никитский монастырь, давший название улице (Большая Никитская, 7; снесен почти полностью). Монастырь был образован вокруг одноименной церкви, известной с 1534 года, когда в ней погребли «без всякой чести» обличителя Овчины князя Михаила Глинского. Легко предположить, что Глинский жил вблизи Никитской церкви и что место в этой части города он получил как названый отец великой княгини.

Вид Никитского монастыря. Гравюра XVIII века. Слева – Никитский собор

Палаты Стрешневых – Нарышкиных на Моховой, перестроенные для Архива МИД. Фото конца XIX века

На южном углу Воздвиженки и Моховой, на месте Государственной библиотеки (№ 3/5) при Михаиле Федоровиче Романове был помещен боярин Стрешнев, дядя царицы Евдокии Лукьяновны.

Тогда же половина бывшего Опричного двора вдоль Моховой (№ 4 по Воздвиженке) возвращена князьям Черкасским.

При Алексее Михайловиче стрешневский двор отошел Кириллу Полуэктовичу Нарышкину, отцу второй жены царя, Натальи Кирилловны. Отошла ему и дальняя половина бывшего Опричного двора (Воздвиженка, 6).

Наконец, во времена Петра часть бывшего Опричного двора по Моховой, угол Никитской (№ 9/1) принадлежала Апраксиным. Граф, адмирал Федор Матвеевич Апраксин был братом царицы Марфы – юной вдовы царя Федора Алексеевича. Есть надежда отыскать части апраксинского дома в «новом» Университете.

Итак, дворы царицыной родни на кромке Занеглименья в идее жалованные, а не исконные.

Страстной холм

Исконными глядят другие дворы царицыной родни в Занеглименье – на гребне Страстного холма.

Во всяком случае, двор знаменитого московского семейства Кошкиных-Кобылиных, предков Захарьиных-Юрьевых, то есть Романовых, был родовым (Большая Дмитровка, 3, 5). После смерти Юрия (Георгия) Захарьевича Кошкина-Кобылина, деда царицы Анастасии, разъехавшиеся по городу Захарьины обратили старый двор в Георгиевский монастырь. Он просуществовал до 1815 года, когда собор и вторая монастырская церковь, отмечавшая, как говорили, место родового дома Кошкиных, стали приходскими. Обе сохранялись до советских лет.

В XVII столетии столь дорогой Романовым Георгиевский монастырь опекали Стрешневы, жившие выше по Большой Дмитровке. Дом Стрешневых, постройки XVIII века, можно видеть во дворе владения № 7. При Грозном этот двор принадлежал Собакиным, родне его третьей жены.

Георгиевский собор и Казанская церковь бывшего Георгиевского монастыря. Фото из Альбомов Найденова. 1880-е

Если так; если, самое малое, три девицы со Страстного холма перешли царицами на холм Кремля, – то два холма определенно составляют отношение, а переход семейств с холма на холм – традицию.

После Петра традиция попробует вернуться вместе со столицей. В начале Тверской улицы в отцовском доме будет жить князь Алексей Григорьевич Долгоруков, едва не ставший тестем Петра II. Палаты Долгоруковых стояли там, где ныне Театр имени Ермоловой (Тверская, 5).

Умык, или Московский Квиринал

За аналогией необходимо обратиться к Риму, где Страстному холму отвечает Квиринальский холм, как Палатинский отвечает холму Кремля.

Между двумя холмами строится одно из знаменитейших преданий о начале Рима. Палатинская община не имела женщин, и Ромул, первый римский царь, похитил их у племени сабинян, обитавшего на Квиринале. Похищение, по-нашему умык, обещало войну, однако женщины сумели замирить своих прежних и новых мужей. Две общины составили Рим.

Выводом, суммой перемножения общин стала патрицианская община Капитолия – холма, которому в Москве ответил холм Арбата.

Нет, невозможно думать, что москвичи передавали в поколениях тайну подобия Москвы и Рима. Однако точности уподобления невероятны. Значит, не Москва печатает свой образ с Рима, а Москва и Рим – с единого высокого праобраза. Москва и Рим суть две проекции Замысла, Промысла о вечном городе.

Конечно, несколько дворов с неясным статусом – слабые знаки Квиринала. Что ж, такова степень его проявленности на московском Страстном холме.

Часть IV. В смуту

Дворец Лжедмитрия I на взрубе. Рисунок Исаака Массы. 1610

Накануне

После Грозного любовь осталась за царями и вернулась в Кремль, оставив Занеглименье царицыной родне и вынося в него знаки семейных нестроений.

Так, Зачатьевский монастырь близ Остоженки (2-й Зачатьевский переулок, 2) есть воплощенная молитва царя Федора Иоанновича и царицы Ирины, урожденной Годуновой, о даровании наследника.

Наследник не родился, династия Даниловичей прервалась, и на престоле оказался брат Ирины.

Зять Малюты

Царь Борис был, как известно, «вчерашний раб, татарин, зять Малюты». Этим родством Годунов начал свое возвышение при Грозном.

Двор Малюты, Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского, ищут, естественно, в опричнине. А именно в Чертолье – в окрестностях Волхонки. Ищут у церкви Антипы Мученика (Колымажный переулок, 8), в которой Скуратов мог опекать придел во имя тезоименитого святого Григория Декаполита. Ищут и у церкви Похвалы Богородицы на Пречистенской набережной (владение № 43), в которой перед сносом обнаружилась его могила.

В первом из этих приходов указывают на владение № 6 в Колымажном переулке, за алтарями Антипьевской церкви, документально принадлежавшее Скуратовым в XVII столетии.

Палаты Аверкия Кириллова (в центре) на фотопанораме Москвы с храма Христа Спасителя. 1867

Церковь Похвалы Богородицы в Башмакове и храм Христа Спасителя. Фото из собрания Э.В. Готье-Дюфайе

Но это по науке; а старинное московское предание предпочитает поселять Малюту за Москвой-рекой, в известнейших палатах Аверкия Кириллова (Берсеневская набережная, 20), где в самом деле есть подклет XVI века. Берсеневка, верхняя стрелка острова между рекой и старицей, определенно относившаяся к земщине, по смыслу этого предания притягивается к опричнине. А у предания есть скрытый смысл. Ведь если некогда Неглинная впадала в старое русло Москвы-реки, где ныне русло Водоотводного канала, прорытое по старице, – Берсеневка оказывалась Занеглименьем, а не Замоскворечьем.

Сейчас для нашей темы важно, что ищется отцовский двор царицы Марьи Годуновой. Семейная история царя Бориса начиналась как частная. Но только воцарение поместило ее в миф.

Ксения Годунова и королевичи

Царевне Ксении Борисовне, внучке Малюты, было суждено стать главной, наряду с Мариной Мнишек, героиней любовного предания Смутного времени.

Красавица, «млечною белостию облиянна», обученная книжному писанию и музыке, царевна Ксения семь лет, все годы царствования ее отца, ждала буквально принца – королевича. Западным принцам трудно было исполнение условий Годунова: перемена веры и принятие удельного княжения в России.

Королевич Шведский, герцог Густав Ирикович (сын Эрика XIV), имел резоны согласиться, поскольку был преследуем в своем отечестве. Беглец благополучно прибыл, но в Москве дела нескоро делались. Принц пообвыкся… и выписал старинную любовницу, с которой уже имел детей. Когда он стал показываться с ней в Москве, царь разорвал помолвку и отправил принца в Углич, где десятью годами ранее погиб царевич Димитрий. Самозванец переведет Густава в Кашин, где тот скончается.

В 1602 году приехал королевич Датский, герцог Иоганн (Ханс), уже помолвленный с царевной. Как сообщал голландский резидент Исаак Масса, на царском приеме в Грановитой палате «царица и молодая княжна сквозь потаенную решетку видели герцога, но он их не видел, ибо москвитяне никому не показывают своих жен и дочерей и не выпускают из дому». Дальнейшая история Иоганна стала историей болезни. Царские доктора оказались бессильны перед неизвестной инфекцией. Борис несколько раз приходил рыдать у постели названого зятя.

У Пушкина в «Борисе Годунове» царевна Ксения целует портрет королевича и обещает верность мертвецу.

Кирха Михаила Архангела в Немецкой слободе. Фото 1928

Иоганна погребли в лютеранской кирхе Немецкой слободы. По словам Массы, Борис и его сын царевич Федор прошли за гробом герцога две улицы.

Явление Немецкой слободы

Немецкая слобода возникла при Грозном для поселения ливонских пленных. Вскоре опричный погром причинил ей первый урон. Годунов открыл или возобновил в слободе кирху неизвестного посвящения.

Возможно, это кирха Святого Михаила, или «Старая Обедня», древнейший храм Немецкой слободы, перестроенный в камне при царе Петре и существовавший до советских лет (улица Радио, бывшая Вознесенская; дом № 17 может включать в себя часть башни).

Ксения Годунова и Самозванец

 
…Сплачется на Москве царевна:
Ох-ти мне, молодой, горевати,
Что едет к Москве изменник,
Ино Гришка Отрепьев расстрига,
Что хочет меня полонити,
А полонив меня, хочет постричи,
Чернеческий чин наложити!
 

10 июня 1605 года юный царь Федор Годунов с царицей-матерью, вдовой Бориса Марьей Григорьевной, были убиты на глазах царевны Ксении. Ее без чувств перевезли в дом князя Мосальского и передали воцарившемуся Самозванцу. Лжедмитрий продержал ее в наложницах пять месяцев.

Все это время в Москву ждали невесту Самозванца Марину Мнишек. Лишь накануне ее приезда Ксению постригли и услали в монастырь на Белоозеро.

Инокиня Ольга прожила еще шестнадцать лет, не перестав быть очевидицей, участницей и снова жертвой разных актов Смуты.

На взрубе

Назвать любовь двух Самозванцев и Марины первой из нецарских можно только с оговоркой: Самозванец – тень царя. Лишь похищая его имя и в особых случаях корону, воры попадают в миф и вовлекают в него других.

В сложносоставном Кремлевском дворце Лжедмитрий I выбрал годуновский Запасной дворец на взрубе, то есть на искусственном прибавлении холма со стороны Москвы-реки. На плоской крыше взруба стояли летние палаты Годунова, которые Лжедмитрий разобрал, чтобы построить собственные.

Большая часть этого краткого царствования протекла в отсутствие Марины. На заочном обручении в Кракове Лжедмитрий был представлен доверенным лицом.

Если самозванческие браки так же символичны, как и царские, – Марина символизирует попытку воссоединения Руси Московской и Руси Литовской под невозможным суверенитетом Речи Посполитой и под знаком римской унии.

Прибытие Марины в мае 1606 года напоминало военную экспансию, что, может быть, ускорило развязку. Вдоль путей Маринина приезда, из Арбата и Чертолья, зачем-то выселяли горожан, а по Никитской размещались свитские поляки. Людям старших поколений выселение могло напомнить об участи семейств, поверстанных в земщину и изгнанных из тех же самых улиц, отданных в опричнину.

Запасной дворец (в центре) на панораме Москвы Питера Пикарта. 1700-е

Новой опричниной глядели и поляки, окружившие престол, и маскарадные кощунства против веры и традиции, и обособление царя в Запасном дворце. Недаром Карамзин легкой рукой отождествит дворец на взрубе с загадочной крепостью Ад. В действительности Адом прозывалась устроенная Самозванцем на льду Москвы-реки дощатая передвижная крепость, Гуляй-город, разрисованная страшными картинами.

Невеста Самозванца поселилась в самом женском уголке Кремля – в основанном княгиней Евдокией-Евфросинией Вознесенском монастыре. Там Марина сделалась соседкой инокини Марфы, в миру Марии Нагой, вдовы Ивана Грозного, признавшей Самозванца сыном.

Венчание происходило не в домовом Благовещенском соборе, а в Успенском кафедральном, поскольку совмещалось (небывалый случай!) с царским помазанием невесты.

После воцарения Марина Юрьевна переселилась в Запасной дворец. Всего лишь девять дней спустя московское восстание низвергнет Самозванца с этой высоты.

Падение Лжедмитрия со взруба на сторону реки, с крепостью Ад на льду, сочли знаком падения во ад. Тело сожгли в этом Аду, отогнанном в село с многозначительным названием Котлы.

Потерявшая смерть

Марина Мнишек спаслась от убийц мужа, как рассказывали, под юбками своей придворной дамы. Правительство царя Василия IV выслало ее в Ярославль. Два года спустя Марина получила разрешение вернуться на родину, но предпочла вернуться на историческую сцену.

История второго Самозванца и Марины выросла на почве нового деления земли, на черной половине этого деления, на стороне темного полуцарства, воровского удела, в черте очередного опричного двора – Тушинского лагеря, по-грозненски восставшего на Кремль.

Там, в устье Сходни, выше археологического горизонта не осталось ничего, кроме названия «Царикова гора» на месте терема Лжедмитрия. Впрочем, забыто и название.

Марина Мнишек на польском портрете

Лжедмитрий I и Лжедмитрий II на польских портретах

Марина прибыла в Тушинский лагерь в декабре 1608 года и публично признала нового Самозванца своим мужем. После распада лагеря она последовала за Лжедмитрием в Калугу. Убийство Самозванца в 1610 году сделало Марину главой калужских тушинцев. Вскоре она родила сына, нареченного царевичем Иваном Дмитриевичем.

Еще в Тушине завязался роман Марины с атаманом Иваном Заруцким, который напоследок сделает ее «царицей астраханской».

Только в 1614 году войска царя Михаила положат конец новому астраханскому «царству» и его «династии». Безвинный младенец Иван будет казнен в Москве, а Марина – «женщина, потерявшая смерть», – найдет ее в башне Коломенского кремля.

Часть V. Семнадцатый век

Сани знатной женщины. Рисунок Адама Олеария. 1630-е

Тишайшее начало

Второе, некалендарное начало столетия выдалось тишайшим. Средневековая традиция преодолела кризис Смуты, и любовная сюжетика вернулась в царский дом. Из Речи Посполитой потянулись знатные невольники, из отдаленных монастырей – невольные постриженники и постриженницы; но ни те, ни другие, ни военные вожди – спасители Отечества не вовлеклись в любовный миф.

Зато в середине века начался литературный поиск родового мифа столицы. Писатели киево-могилянской традиции предложили на усмотрение новой царствующей династии несколько версий Сказаний о начале Москвы. Именно из этих текстов, а не из хроник XII века, вышли мифический боярин Кучка с дочерью своей Улитой, отдаваемой Андрею Боголюбскому, и другая Улита, отданная автором Даниилу Суздальскому.

Это в текстах; а в жизни шансы мифу давали смотрины государевых невест – и теремное одиночество царевен, которые во множестве рождались у Романовых.

Мария-Анастасия

Михаил Романов уже звал Марию Хлопову невестой и держал в «верху», то есть во дворцовых покоях. Как бывало в подобных случаях, ей даже переменили имя. Но царедворцы-интриганы Салтыковы угостили нареченную Анастасию леденцами. Легкого отравления было достаточно, чтобы заподозрить у девушки «черную немочь». Семейство Хлоповых отправилось в Сибирь, затем было возвращено, а Салтыковы, чья вина открылась, сосланы в свой черед.

Но государь женился на другой.

Снова королевич Датский

Годы спустя, после смерти двух младших сыновей и, вероятно, в опасении за жизнь наследника, царь Михаил попробовал устроить счастье дочери Ирины. В начале 1644 года в Москву приехал названый жених царевны, снова королевич Датский, граф Шлезвиг-Гольштейнский Вольдемар.

В Кремле, на старом Борисовом дворе, то есть на боярском дворе Годуновых, ему срубили новые хоромы, в три яруса и с переходами к царю. В этих стенах и переходах королевич, твердый в неправославии, прожил полтора года. Прожил не видя царевны, в спорах о вере с царем и с царевичем, то принимая их в саду, то нанося ответные визиты, переписываясь с патриархом через пастора и добиваясь отпуска на родину.

Однажды, на четвертом месяце такого жениховства, Вольдемар решился проложить себе путь на свободу вооруженной рукой. Стычка королевича и тридцати его слуг со стрельцами в Тверских воротах Белого города, а потом и в Кремле, вызвала царское неудовольствие. Но не более того.

Зато царевич Алексей со временем по-братски расположился к принцу и вскоре после своего восшествия на трон отпустил его.

Резидент Рутц

Историк Москвы Галина Науменко считает, что поначалу для Вольдемара готовили огромные палаты на Покровке, в той части улицы, которая теперь зовется Маросейкой. Палаты принадлежали торговому датскому резиденту Давиду Рутцу и были среди богатейших и крупнейших в городе.

Палаты Рагузинского на бывшем дворе Рутца. Чертеж начала XVIII века из Альбома Фридриха Берхгольца

На этом месте существуют действительно огромные палаты, но построенные через полстолетия от королевича (Маросейка, 11). Впрочем, Науменко полагает, что палаты Рутца сохранились в теле этого дома.

Иноземщина и земщина

Легкость, с которой заезжие принцы обогащают московский любовный миф своими приключениями, не случайна. Иноземец, иноверец, лицедей и просветитель суть резиденты Нового времени в Средневековье. Они легко становятся первыми любовниками.

Или хотя бы очевидцами любовных приключений. В самом деле, это иноземцы в книгах и записках мифологизируют древнейшие любовные истории России.

Если первыми могильщиками старины были опричники и сам опричный царь, то иноземцы подготовили вторую, петровскую опричнину, хоть и не называвшуюся этим старым именем. В XVII столетии иное города явилось как западное. А опричнина и есть иное города, земля иная, в иной же земле живут иноземцы. Московской земщине противостала иноземщина.

Московский Запад угнездился на яузском востоке, в первой Немецкой слободе, еще по воле Грозного. Из разоренной в опричнину и в Смуту слободы «немцы» перебрались поближе, в город, в окрестности Покровки. Сама Покровка послужила им дорогой с Яузы. Резидент Рутц был одним из них. Пришельцы даже заводили во дворах моленные дома.

Первую жалобу царю и патриарху на инославное строительство подали причты церквей Космы и Дамиана (Маросейка, 14) и Николая Чудотворца, что в Столпах (Армянский, бывший Столповский, переулок, место дома № 4). В 1652 году иноверцам было указано прежнее место: возобновленная Немецкая слобода. Но те, для кого сделали исключение – главным образом царские фармацевты и врачи, удержали на Покровке атмосферу иной земли.

Артамон Матвеев

В этой атмосфере и на этой земле, напротив столпа традиции – церкви Николы в Столпах, жил знаменитый боярин Артамон Сергеевич Матвеев, столп правительства. Его палаты, описанные иностранцами как лучшие среди боярских, как «изящнейший дворец», до конца XVIII века сохранялись на месте нынешнего дома № 9 в Армянском переулке.

Церковь Николы в Столпах. Справа – мавзолей Артамона Матвеева. Фото Ивана Барщевского. 1880-е

Артамон Сергеевич Матвеев на портрете работы И. Фоллевенса Старшего

«Артамон больше всех жалует иностранцев… – писал один посланник, – так что немцы, живущие в Москве, называют его своим отцом; превышает всех своих соотчичей умом и опередил их просвещением.» В матвеевских палатах можно было видеть изображения святых немецкой живописи и часы.

Когда бы только это. Боярин царя Алексея, глава Посольского приказа был женат на обрусевшей англичанке по фамилии Гамильтон. Достаточно, чтобы считать палаты Артамона хронологически первым достоверным адресом частного любовного мифа Москвы.

Но и царская любовь не замедлила явиться по указанному адресу. Москва всегда считала, что царь Алексей Михайлович высмотрел Наталью Кирилловну Нарышкину, будущую мать Петра Великого, в доме ее воспитателя Артамона Матвеева.

Касимовская невеста

…Первой избранницей царя, за четверть века до явления Нарышкиной, едва не стала Афимья Всеволожская. Но повторила участь Хлоповой. Исход смотрин в пользу дочери касимовского воеводы противоречил планам царедворцев. Врач государя англичанин Киллинс записал слух (снова записки иностранца!), что обморок Афимьи, случившийся на обручении, был следствием интриги. Что глава правительства боярин Борис Иванович Морозов приказал потуже завязать венец на голове невесты.

Обморок сочли падучей немочью, отца Афимьи били кнутом за сокрытие порчи. Колдуна, наведшего порчу, нашли среди холопов дяди государева, боярина Никиты Ивановича Романова. Всеволожские отправились в Сибирь.

Лишь восемь лет спустя осиротевшая Афимья получила разрешение вернуться, скончалась и погребена в Касимове. Как говорят, с царским кольцом на пальце.

А царицей стала Мария Ильинична Милославская, предложенная Морозовым, который через десять дней после царя женился на ее сестре.

Наталья Нарышкина

Легенда о знакомстве вдового царя с Нарышкиной в доме Матвеева изложена, конечно, иноземцем, голштинским немцем Штелином. Опровергая Штелина, Пыляев пишет, что в апреле, а не в сентябре 1670-го, и не за один день, а после полугода наблюдений, после девятнадцати ночных обходов «верховых почивален», Алексей Михайлович сделал свой выбор:

Царь Алексей Михайлович. Царский титулярник, 1672

Царица Наталья Кирилловна

«В шести палатах наверху во дворце ложились на постелях по нескольку девиц, подле каждой стояли ближние ее родственницы. Девицы, раскидавшись на мягких пуховиках, спали, т. е. притворялись спящими. Царь обходил неспешно, любуясь на красавиц. Дохтуры свидетельствовали, нет ли тайной скорби (болезни). Затем, по окончании осмотров, царь объявлял избранницу…»

Штелин не отрицает смотрин, но говорит, что после встречи у Матвеева царь просто отдал дань традиции.

Милославские

История борьбы Нарышкиных и Милославских после смерти царя Алексея не входит в нашу тему. Заметим только, что соседом Артамона был Иван Михайлович Милославский – глава фамильной партии, держатель старины и кукловод стрелецкого восстания 1682 года. Предполагают, что ему принадлежали существующие палаты в Армянском переулке, 11. Брошенный на алебарды Артамон Матвеев и умерший в своей постели Милославский были даже похоронены рядом, у Николы в Столпах.

Покуда Петр, через пятнадцать лет после восстания, не вырыл гроб второго и не отвез его на свиньях к месту стрелецких казней.

Голицын и царевна Софья

Торжество царевны Софьи над Петром стало и торжеством консервативных Милославских. Но любовная история царевны стала в ряд с новинками европеизма.

Фаворит правительницы князь Василий Васильевич Голицын был столь же ярким западником, как Матвеев. Так же возглавлял посольские дела. И так же превратил свои палаты в дом приемов, в парадную заставку обновляемой России. В комнатах Голицына перемежались зеркала, часы, термометры, картины, клавикорды, портреты русских и нерусских государей, книжные шкафы с грамматиками, математиками, конституциями и переведенным с польского Кораном, а на потолках изображалась планетная система.

Одновременно палаты князя, стоявшие в Охотном Ряду за Неглинной, в квартале между Тверской и Большой Дмитровкой, на месте нынешнего здания Госдумы, послужили заставкой московского Квиринала – Страстного холма – перед Палатинским холмом Кремля.

Палаты князя Василия Голицына в процессе реставрации. Фото 1927–1928

Новодевичий монастырь. Литография середины XIX века по чертежу середины XVIII века

Только мужское и женское в этом эпизоде меняются местами, берегами, поскольку и покуда власть и Кремль отданы женщине.

Новодевичий монастырь

Памятником совместного правления царевны Софьи и Голицына остался облик Новодевичьего монастыря. Московское барокко начиналось как голицынское, а не как нарышкинское, в 1680-е, а не в 1690-е годы.

В Новодевичьем царевна Софья будет заточена, пострижена и похоронена. Палатами царевны сделается стрелецкая караульня в северном углу монастырского периметра.

На карте облюбования Москвы Новодевичий монастырь образует новую пару Кремлю для случаев разобщения мужского и женского в царской семье.

Дальнейшие приключения Голицына

Опальный Голицын прожил еще четырнадцать лет, сперва в Сибири, затем в Поморье.

Западный мир не забывал о нем и после его смерти. У Даниеля Дефо в «Дальнейших приключениях Робинзона Крузо», где великий литературный герой совершает кругосветное путешествие через Россию, выведены ссыльный князь Голицын и его сын, которым Робинзон предлагает побег.

Князь Василий Васильевич Голицын. Гравюра Леонтия Тарасевича. 1687

Мерная икона царевны Софьи

Повесть о Фроле Скобееве

Современником Дефо был русский анонимный автор, сочинивший плутовскую «Повесть о Фроле Скобееве». Историю о том, как этот Фрол берет увозом дочку стольника Нардин-Нащокина.

Сначала дело происходит в Новгороде. Дворянин Скобеев в образе девицы проникает к Аннушке и «растлевает ее девство». Далее он следует за Аннушкой в Москву, где служит при дворе ее отец, и поселяется поблизости. Узнав, что Аннушку ждет в гости тетушка-монахиня, является в обличье монастырского кучера и умыкает возлюбленную. Стольник Нащокин остается уверен, что Аннушка живет у тетки в Новодевичьем (еще раз он!) монастыре. Тем временем Скобеев женится на Аннушке. Месяц спустя Нащокин объявляет о пропаже дочери царю не названного имени. Царский указ велит похитителю объявиться под страхом смерти. Скобеев решает явиться к Нащокину и новыми хитростями вымаливает у него прощение.

Соблазнительно назвать повесть первым литературным вымыслом о московской любви. Но что мы знаем о Скобееве и что – о стольнике Нащокине?

Едва ли это Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, великий дипломат в синклите царя Алексея, предшественник Матвеева во главе посольских дел. Отставленный в 1671-м и скончавшийся монахом в 1681 году, Ордин-Нащокин был одним из первых «новых людей», людей Нового времени, двигавших старое время к концу. Определенно он был старшим в тройке главных западников века: Нащокин, Матвеев, Голицын. Любовный миф, мы видели, охотно следует за этими людьми.

Однако комментаторы, как правило, отождествляют литературного Нащокина с Воином Афанасьевичем, сыном дипломата. Еще в молодости младший Нащокин попал в историю: бежал на Запад. Утрировал, довел до края родительское западничество. Отец приготовился к худшему, но царь Алексей Михайлович утешил старика знаменитым письмом, заверив в неизменности расположения. Со временем Воин Афанасьевич вернулся в отечество, получил прощение и даже выслужил чин стольника, с которым фигурирует в истории Фрола Скобеева. Московский адрес Воина неясен, год смерти и потомство неизвестны.

Если верить повести, наследником Нащокина стал Фрол Скобеев.

Что замечательно: никто из персонажей текста не принадлежит царскому дому и не участвует в интригах династических. Повесть есть первая литература о любви частных людей. Записанная или сочиненная на рубеже веков, Средних и Новых.