Текст книги "Суета сует. Бегство из Вампирского Узла"

– Интересно, долго еще до Амелии? – сказал он. Слишком громко. Его голос отдался звенящим эхом. Когда людям страшно, они стараются говорить громче, чтобы отогнать страх.

– Она дальше. Я ее чувствую.

Тимми с удивлением взглянул на Памину. Неужели она и вправду чувствует что-то такое, что ему недоступно?

Еще ниже. Еще. Скрипучие ступени и паутина. Стены из серого камня забрызганы кровью. Еще ниже. Биение кожистых крыльев. Шаткий мостик над пропастью черного пламени. Еще дальше – вниз.

– Мне страшно, – прошептала Памина.

Еще ниже. Музыка в стиле нью-эйдж, сопровождавшая их на протяжении всего пути, расплылась, как пятно, сбилась в тугой комок какофонии. А потом сквозь этот хаос пробилась песня...

– О, ты, прекрасное Искусство...

– Это она, – сказала Памина.

– Это Шуберт, – сказал Тимми. Эту самую песню Амелия пела в оранжерее, в доме престарелых. Хвалебная песнь Шуберта, посвященная музыке, единственному из всех искусств, которое способно умиротворить ярость души человеческой и утолить ненасытный голод вечности. И Тимми об этом знал не понаслышке. Тогда, две тысячи лет назад, он бы, наверное, просто не выжил без этого чудесного дара – музыки. Озеро пламени. Веревки моста под ними загорелись.

Быстрее, быстрее!

Песня звала их, отгоняя страх. Они ступили на край обрыва в тот самый миг, когда пылающий мост улетел в пустоту. И вот они уже снова в оперном театре – каким он был пятьдесят лет назад, – в маленькой гримерке Амелии. Все здесь было таким же, как и полвека назад: облупившаяся позолота на крыльях двух ангелочков, стоявших по обе стороны зеркала на туалетном столике... бугорчатый диван... кроткий лик святой Цецилии на стене, дырка на рукаве у которой топорно заделана с помощью клейкой ленты. Звук шел откуда-то снизу, скорее всего из той комнаты, где певцы распевались перед спектаклем. Все было точно таким же... вплоть до мельчайших деталей... даже запах пыли... кроме...

На диване лежала голова седой женщины. Без глаз. Жемчужное ожерелье, которым ее задушили, запуталось вокруг морщинистой шеи, впившись в торчавшие наружу позвонки. И нигде – ни одной капли крови.

Под картиной, в луче желтого света, лежало туловище, завернутое в черный атлас и норку. На туалетном столике лежали оторванные руки, прикрытые копией картины Дюрера.

Памина закричала.

Музыка смолкла, и тут же распахнулась дверь; за ней стояла Амелия – уже не старуха с усталым потухшим взглядом, а скорее дама в годах, с гордой осанкой и горящими глазами, – аккуратно стирая последнее пятнышко крови с губы носовым платком.

– Тише, Пами, тише, – сказала Амелия. – Я стала такой, какой ты тоже мечтаешь стать. Неужели ты мне не рада?

– Наверное, рада, – растерянно проговорила Памина. Но в ее голосе явственно слышалась горечь. – Просто это должно было случиться со мной. Не с тобой.

– Все, что случается с нами, – сказала Амелия, – оно не случайно. Все предначертано судьбой. – Она развела руки в стороны, демонстрируя платье, залитое кровью. – Все началось очень давно, когда в оперном театре появился Конрад Штольц, чтобы петь маленького пастуха в «Тоске». Ты приходил ко мне в эту самую комнату... я специально восстановила ее для тебя из наших общих воспоминаний... вот почему все здесь выглядит так знакомо. Ты сделал мне бесценный подарок, Конрад... наверно, ты предпочел бы, чтобы я звала тебя Тимми, но для меня ты всегда будешь Конрадом Штольцем... я была одинокой женщиной... всю жизнь я таилась и пряталась, как забитый ребенок, и все из-за родственников... из-за отца... они вечно пугали меня, что меня обязательно предадут мамины друзья, которые знали ее тайну... уже после войны я выдавала фамилию отца за сценический псевдоним... мне бы хотелось об этом забыть, навсегда... я была так одинока... а ты... ты что-то затронул во мне. Да, ты подарил мне такое пронзительное сексуальное наслаждение, которого я никогда не могла повторить... ни с одним человеком... твоя холодная кожа на пылающей страстью моей, ледяная змейка твоего языка в моем окровавленном лоне... а потом ты ушел из театра, и я уже никогда не испытывала оргазма... ни разу. Хотя я потом вышла замуж и родила детей. Да, Памина, я знаю. Ты тоже была с ним... но тебе досталось жалкое подобие того, кем он был раньше. Конрад... я знаю, ты жалеешь, что переделал свою судьбу. Ты не можешь быть человеком, и ты это знаешь... и тебе никогда не узнать наслаждения, какое испытывает мужчина, когда он с женщиной... тебя лишили этой возможности еще в детстве... Но теперь я могу расплатиться с тобой за тот дар, который ты сделал мне пятьдесят лет назад... могу вернуть тебе твое бессмертие. Всех остальных я убила, я свернула им шеи, разорвала их тела на части, чтобы они не смогли возродиться к не-жизни, но ты... ты, Конрад, ты будешь моей любовью, моим ангелом, моим священным супругом. У нас будет целая вечность, чтобы насладиться друг другом. О, мой маленький Конрад, иди ко мне. Тимми взглянул ей в глаза и увидел тот самый чарующий взгляд, которым он сам столько раз околдовывал своих жертв. Он почувствовал, что уже поддается. Как просто, оказывается, быть жертвой, а не изощренным хищником... как легко упасть в этот вихрь обольщения, потерять всякую волю к жизни... так вот что чувствовали мои жертвы, с удивлением подумал он. Покорность, смирение, экстаз, когда нет больше боли и горечи... это как заниматься любовью... Он едва замечал Памину, которая смотрела на него с нескрываемой завистью. Глаза Амелии были словно замочные скважины, сквозь которые лился свет: белый, холодный, неописуемый.

– Неужели ты не хочешь? – прошептала Амелия.

– Не знаю, – тихо ответил Тимми... но он знал, что уже проигрывает эту битву... все вокруг словно подернулось рябью, реальность снова менялась, как сон... комната поплыла и рассыпалась пламенеющим калейдоскопом картинок из прошлого, когда он был бессмертным... пламя гибнущей Помпеи... ведьма, которую сжигали на костре... горящий театр «Глобус»... актер в пылающем парике... медведь, грызущий свои цепи в медвежьей яме... огонь на улицах Москвы, пламя печей Освенцима... огонь, бегущий по узким коридорам турецкой тюрьмы, прямиком к камере с трансильванским заложником...

– Нет знаешь! Ты ненавидишь себя, ограниченного смертным телом! Ты не Пиноккио. Как простой мальчик – ты воплощение несостоятельности... твоя музыка потеряла свою гениальность... ты даже сексом заниматься не можешь!

– Я...

И тут Памина стремительно встала между ними.

– Ты просто трус, Тимми Валентайн, – закричала она. – Ты не тот Тимми, о котором я мечтала все эти годы, когда я тайком пила кровь... Тетя Амелия, оставь его. Это за мной ты пришла, за мной.

Она бросилась к тете. Тимми смотрел на все это, не в силах сдвинуться с места, все еще пребывая во власти вампирских чар. Амелия замерла. Тимми почувствовал, что заклинание ослабло. Памина пыталась дотянуться шеей до тетиных губ – и даже пыталась открыть ей рот, помогая себе обеими руками. Она уже видела голодный блеск в глазах тети... вот сейчас, сейчас... Но страсть и ярость Памины лишь раздражали Амелию, потому что мешали удерживать Тимми под ее гипнотической властью. Она оттолкнула Памину, но чары уже рассеялись. Тимми увидел, как Памина упала на пол, или это были плиты горящего храма Исиды в Помпеях?.. Амелия вновь заглянула ему в глаза.

Иди ко мне, прошептала она. И он почувствовал этот соблазн... древнее обольщение тьмы. Он сам шептал эти слова столько раз, на самых разных языках, и они все шли к нему... его жертвы... а теперь пришло время и самому сделаться жертвой. Он нерешительно шагнул к Амелии. Она раскинула руки, чтобы принять его в свои объятия.

Иди ко мне...

Иди ко мне...

Люби меня...

Стань моим единственным...

Она улыбнулась. Тьма окружила Тимми: ее плащ, ночь, вечность. И только влажные клыки сверкают в непроницаемой черноте...

А потом – страшный грохот, как это бывает, когда в лесу падает дерево... Рот Амелии закрылся. Господи, думал Тимми, я умираю, я умираю уже в третий раз, и это будет последний раз...

Свет. Железный штырь разорвал грудь Амелии. Острый кончик окрасился черной кровью. Амелия начала падать на спину, и тут Тимми увидел Пи-Джея, который буквально ввинчивал самодельный кол в сердце Амелии.

– Нет, – кричала Амелия. – Нет. Останови их, Конрад, останови их...

Там была и леди Хит с бутылкой в руках. Она выплеснула содержимое прямо в лицо Амелии. Кожа зашипела, пошла пузырями и почернела. Амелия упала на пол.

Пи-Джей тут же упал на колени и набил рот вампира чесноком. Потом Хит достала из сумочки статуэтку какой-то китайской богини и положила ее на рану в груди Амелии.

Фарфоровая статуэтка улыбалась. Она излучала странный голубой свет. Тимми видел, как этот свет словно растекся по телу вампирши, которая корчилась от боли. Свечение разбилось на сотни вспышек, и они поглотили и кожу Амелии... и ее плоть... и кости, от которых остался лишь холмик дымящегося пепла.

– Сильная штука, – сказал Пи-Джей, – под таким покровительством ресторан наверняка процветает.

Хит убрала статуэтку обратно в сумочку. Где-то вдали снова включилась музыка, слащавый нью-эйдж.

– Как вы нас нашли? – спросил Тимми.

– У меня острый нюх, – отозвался Пи-Джей. – Хорошо, что ты догадался оставить ключ в лифте.

– Но... – А как же тогда эта пещера, крутые каменные лестницы, озера бурлящей серы? Ведь все это наверняка были чары Амелии, паутина иллюзий, сплетенных специально для него...

– Я хочу стать вампиром, – сказал Тимми. – Снова. Да, я хочу стать вампиром... – И он разрыдался. Еще одно новое для него чувство.

А Пи-Джей, который когда-то был врагом мальчика-вампира, обнял его, и принялся успокаивать, и вытирать ему слезы, и говорить ему тихо и ласково, словно любящий отец:

– Все в порядке. Все хорошо. Прошлое просто не может взять и разом исчезнуть. Нужно, чтобы прошло время...

Тимми сел на то, что в иллюзорной гримерке было диваном. Сейчас он видел, что это кресло. Он огляделся. Белые стены. Резкий запах формальдегида. Металлические столы. На столах – трупы. Некоторые накрыты белыми простынями, некоторые – нет. Леди Хит помогала Памине подняться; на лбу у девочки красовался синяк, руки были исцарапаны в кровь.

– Вы убили ее, – тихо сказала Памина. – Почему?

Тимми не смог ей ответить. Он знал уйму ответов на это вопрос: вампиры – это такая дрянь, вампиры – это воплощение зла, они заражают весь мир, как чума или СПИД, их надо остановить, уничтожить... но он знал и то, что между вампиром и его жертвой существует некая связь... чувство, похожее на любовь. Хотя почему «похожее»? Это и есть любовь. И сейчас он оплакивал именно эту любовь – женщину, что когда-то была его другом, а теперь безвозвратно ушла. Умерла уже по-настоящему. Насовсем. Он потянулся к Памине, чтобы разделить с ней свою скорбь, но она оттолкнула его.

– Что в тебе есть такого особенного? Почему все тебя любят? – сказала она. – Это должно было быть мое бессмертие. Ты украл у меня мою тетю Амелию.

Она стащила простыню с ближайшего трупа и уткнулась в нее лицом, безутешно рыдая, а Тимми не мог даже вмешаться в ее одиночество. Чуть позже Пи-Джей и Хит отвели их обоих к лифту, потом – вверх в фойе, с его памятником жертвам холокоста и дверьми, как в замке герцога Синяя Борода; и так, в полном молчании, они все вместе вернулись в отель.

Часть третья
Какая дивная у них музыка[15]15
  Цитата из романа Брэма Стокера «Дракула». Дракула говорит о волках: «Слушайте их, детей ночи. Какая дивная у них музыка».


[Закрыть]

«Зачем есть ад?»

Сказал поэт

Он не сказал,

Зачем есть ад

«Я не ушел»

Сказал поэт

Но я ушел

И нет пути домой

Тимми Валентайн

14
Путешествуя в ночи

Что-то пришло на мобильный факс. Экран высокого разрешения, миллионы оттенков серого... почти такого же хорошего качества, как фотография. Потрясающе. Все эти устройства... просто потрясающе. И особенно сейчас, когда они мчались на север через всю Германию... телефон соединял его с прошлым. Пи-Джей уже заказал билеты на самолет, но Тимми настоял на том, чтобы поехать на поезде, хотя при этом у него оставалось всего три часа, чтобы подготовиться к следующему концерту.

– Доставь мне удовольствие, Пи-Джей, – сказал Тимми, – ты же знаешь, как я люблю поезда и железные дороги...

Едва войдя в вагон, Тимми принял валиум и ушел спать в свое купе. Заснул он мгновенно. Памина поехала с ними: уставшая, замкнутая, но все равно отметавшая всякие предложения вернуться домой, к папе с мамой. Всю дорогу до Мюнхена она сидела, молчаливая и подавленная, а потом тоже приняла несколько таблеток и легла спать. Они все ехали в одном вагоне, где с обоих концов коридора стояло по телохранителю. Кажется, впервые с тех пор, как Хит прилетела из Таиланда, они вот так сидели все вместе, ничего не говорили и просто смотрели, как за окном пролетает ночь.

И тут зажужжал мобильный факс.

– Это скорее всего моя мама, – сказала Хит. – Все никак не наиграется со своим факсом...

Пи-Джей взглянул на бумагу, выползшую из аппарата. В лунном свете было видно, что это не текст.

– Это картина... похоже... да, это новая картина Лорана МакКендлза! – сказал Пи-Джей. – Вот же работает человек...

Обнаженная женщина лежит на полу у распахнутого окна, за которым льет дождь. У нее на груди, прямо над сердцем – татуировка. Еще одно сердце, пронзенное колом, и три капли крови. Кожаная куртка брошена на пол, усыпанный осколками разбитого дешевенького магнитофона, с какими мальчишки шляются по подворотням. На стене, – постер с рекламой последнего альбома Тимми Валентайна «Vanitas»; на постере Тимми стоит перед картиной Лорана МакКендлза, первой из серии о мертвых желтых женщинах... а сбоку, на дальней стене, – тень человека, который присутствует в комнате, но которого на картине не видно... может быть, тень самого Лорана МакКендлза, который был там, когда совершалось убийство... и в то же время его там не было... и да, конечно же, тело женщины – полностью обескровлено...

– Забавно смотрится. В черно-белом изображении, – сказала Хит, отрывая листок. – Смотри... там еще один лист... что-то написано от руки.

Хит и Пи-Джей.

Ну как, вы уже насладились этой презренной копией? Я закончил картину, и теперь хочу лечь, и заснуть, и проспать миллион лет. Я просто в восторге от предложения Коркорана. Лишние деньги – они никогда не лишние. Тем более что я бы хотел на какое-то время завязать с работой. Я просто забьюсь в свой плавучий дом, включу двигатель и уплыву... куда-нибудь. Например, в Индонезию... очень даже милая страна... и там все примитивнее, чем здесь. Или, может, в Борнео. Бля, да хоть в Новую Гвинею. Кстати, не там ли сожрали одного из детей Рокфеллера? Вы меня представляете среди дикарей-каннибалов? «Миштер МакКендлза откинул копыта». Великолепно, мать твою за ногу. Тот, кого коснулась десница Господня, уже никогда не станет таким, каким он был раньше. Вы же знаете, что я сумасшедший, да? Может быть, раньше я и притворялся, но теперь-то уж точно сошел с ума. Юппиии-йей-йя! Скучаю, люблю, Лоран МакК.

– О как, – только и смог сказать Пи-Джей.

– Надеюсь, с ним все в порядке, – сказала Хит. – Но, знаешь, он был одержим Эйнджелом. Временами казалось, что у него в голове не оставалось вообще ничего от Лорана, один только Эйнджел.

– Тогда я уже вообще ничего не понимаю. Почему ты хранишь этот амулет? Тебе надо избавиться от него. Смой его в унитаз или выброси в окно.

– Не могу. Я тоже им одержима время от времени; ему нужно куда-то добраться, и мне иногда кажется, что я – всего лишь поезд, а он – пассажир, оплативший полную стоимость проезда, чтобы быть уверенным, что он сможет доехать туда, куда нужно.

– Но это же не похоронный поезд. И мы не несемся на всех парах к Перевалу Кассандры. – Он хотел рассмешить ее, но она не видела этот фильм. – Кстати, ты знаешь, что мы видим Тимми в последний раз... он подписал с Гилером договор, что на концерте в Бангкоке он мистическим образом исчезнет в облаке дыма.

– Зачем?

– Господи, кто бы знал. Объемы продаж... какие-то статьи в «Weekly World News»... никто не знает.

– Но ведь Тимми больше не надо исчезать каждые пару десятков лет. Ему больше нечего прятать. Он постареет. Он...

– Знаю. Но на этот раз действо с исчезновением связано с его собственной безопасностью; все завязано на деньгах, на самых обычных деньгах.

– И что Тимми думает делать потом?

– Кто его знает. Может, захочет опять поменяться с Эйнджелом Тоддом.

– Не шути с такими вещами...

– Я и не собирался...

– Тс-с-с.

Было самое время заняться любовью, что они и сделали; но потом, когда все закончилось, Пи-Джей задумался – почему то, что когда-то казалось таким волшебным, почти сверхъестественным, вдруг становится совершенно обыденным, даже формальным. Они оделись и сели у окна. Поезд подходил к станции в каком-то маленьком городке, где они должны были сделать остановку. Пи-Джей пришел к выводу, что всему виной – этот чертов амулет. Амулет встал между ними. Как будто их любовь была электрическим током, а амулет замыкал его на себя.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала Хит. – Но ведь это не навсегда. Когда-нибудь страх пройдет.

– Все это так странно... Помнишь, в Узле, когда мы победили Симону Арлета и все ее демонические силы, тогда у нас у всех были магические способности... у меня – видение... у Тимми – силы теней... сегодня мы тоже победили вампиров, но теперь мы обычные люди.

– У нас есть магия... статуэтка, святая вода.

– Да, но это всего лишь вещи. Магия уже не идет из нас самих. Лоран МакКендлз написал свою последнюю картину, так что вдохновение покинуло и его. Твой ajarn умер. Никакой магии не осталось. Даже в том, как мы занимаемся любовью, – добавил он с горечью.

– Значит, – сказала Хит, – нам надо снова ее найти.

– Но где?

– Где ты нашел свою магию в последний раз?

– Где-то там. В одиночестве. В пустоте. Но пустоты больше нет.

– На твоем месте я бы не была так уверена, – сказала Хит, и Пи-Джей понял, что она права. Та пустота была страшной, и он не был уверен, что ему хватит смелости, чтобы вернуться туда, назад, в эту пустошь. В конце концов, он уже не тот мальчик, каким был когда-то. Респектабельные владельцы галерей не бродят полуобнаженными по лесам в поисках своего счастья. Ну, может, и бродят, но только в каком-нибудь лесопарке, с экземпляром «Железного Джона» в портфеле. "Где тот ребенок, которым я был? – Пи-Джей усмехнулся. – Господи, кажется, я превращаюсь в мудацкого яппи. Или даже еще хуже – как это там называется – дзиппи – такое вот сокращение от zen inspired professional pagans, профессиональных язычников, вдохновленных дзеном. Ох-ренеть. Как такое возможно, чтобы доход, исчисляемый шестизначными цифрами, испортил человеку душу за какие-то год-два? А с Тимми все должно быть еще хуже – у него этот доход исчислялся уже семизначными цифрами. Или еще больше, – подумал Пи-Джей, – если принять во внимание, что он наверняка сделал какие-то накопления за эти девятнадцать с половиной веков".

– Пи-Джей? – тихо позвала Хит.

– Да?

– Мы можем попробовать еще раз, если хочешь.

Она улыбнулась ему, такая красивая в лунном свете. Ее глаза сияли, и она была так печальна, и хотя ее губы источали манящее наслаждение, он не смог сдержать слез.

Они опять занялись любовью, но даже на пике наслаждения Пи-Джей смотрел на луну и мучился вопросом, как вернуть себе силу видения.

В этом кошмаре не было страшных чудовищ. Это был сон пустоты, абсолютной, всепоглощающей пустоты – Vanitas с последнего альбома Тимми Валентайна. Вакуум. Бездна. Великое ничто. Самое страшное, что только может быть в этом мире.

Она проснулась от собственных криков.

И совершенно одна.

У Памины было отдельное спальное купе. Да, целое купе для нее одной. Прямо между купе Тимми и Пи-Джея с Премхитрой. Она не включила лампу; серебристый свет луны заливал тесное пространство. На спальном месте, которое располагалось прямо над ней, грохотал багаж. Поезд въехал в туннель: внезапная тьма, которая поглотила все, вернула ее в кошмар сна; так что Памина едва удержалась, чтобы не закричать.

Она, может, и закричала бы, если бы не услышала шепот.

Памина, Памина.

Это был голос Тимми Валентайна, но не того, который спал в соседнем купе. Ну вот, опять... Словно падение в бездну ада, как будто с нее не достаточно тех похорон... словно она снова смотрела на то, как они обращают ее тетю Амелию в горстку праха... это горькое чувство, что все ее предали, не дали ей сделать то, чего она так хотела... о чем мечтала всю жизнь...

Памина.

Зачем он вернулся, этот голос? Чтобы мучить ее?

Зачем?

Они выехали из туннеля, лунный свет снова залил купе. Из окна открывался вид на реку. На другом берегу виднелись ряды невысоких промышленных зданий, дымивших в ночи. Поезд ехал бесшумно и мягко, словно все это происходило во сне. Может быть, я еще не проснулась по-настоящему, подумала Памина, может быть, мне просто снится, что я проснулась там, в том кошмаре...

Памина, я все еще здесь, я жду тебя.

Я не верю тебе, мысленно проговорила она. До сих пор мне все врали. Всегда.

Разве я тебе лгал? Я говорил, что покажу тебе ад. Одержимость. Восторг. И смерть. Ты видела все этой ночью.

Но не так, как это должно было быть! Это должна была быть моя одержимость, моя смерть, мое воскрешение, мой восторг, а что ты мне показал... отношения тети Амелии с Тимми Валентайном за тридцать лет до того, как я появилась на свет, и все их секреты, их темные тайны... это она познала восторг и смерть, она, а не я...

Это было лишь предвкушение, Пами. Ты ведь еще не взяла амулет?

Я не смогла. Леди Хит забрала его у меня и теперь постоянно носит его с собой.

А почему бы тебе не пойти и не взять его прямо сейчас?

Но я разбужу ее...

Нет, ты ее не разбудишь. Она спит. А ты разве не знаешь, что, когда человек спит, он мертвый для этого мира?

А что делать с Пи-Джеем?

А-а, он куда-то вышел. Пытается отыскать свое детство или что-то в этом духе. Давай, Памина, надо забрать амулет как можно скорее, а то будет поздно... я не могу быть здесь вечно... если никто не придет, мне придется уйти.

Уйти – куда?

Тебе лучше не знать.

Памина села, натянула на себя розовое кимоно, которое ей дала леди Хит, потом осторожно открыла дверь и выглянула в коридор. Там никого не было. Хотя нет, там был телохранитель, но он спал, сидя прямо на полу, привалившись спиной к двери туалета, в руке – непогашенная сигарета. Памина вышла в коридор и высунулась в открытое окно, вдыхая свежесть прохладного ветерка. А уже в следующее мгновение она осторожно надавила на ручку двери, ведущей в купе Пи-Джея и Хит. Голос был прав: Пи-Джея не было, а Хит крепко спала – она даже не потрудилась опустить кресло, чтобы получилось спальное место. Откидной столик тоже не убрали. На столике лежал какой-то листок – что-то очень похожее на картину, но скорее всего это была фотография. Мертвая азиатка, лежащая на полу под открытым окном. Проливной дождь заливает грязную комнату. На стене – постер с Тимми Валентайном.

А еще там лежали открытая сумочка «Louis Vuittone», карманное зеркальце, неплотно закрученный пузырек с жидкостью для снятия лака с ногтей... запах грушевых леденцов смешивался с ароматом «Obsession» от Кельвина Кляйна... Памина не смогла устоять, чтобы не залезть в сумочку и не покопаться там... хотя она с пренебрежением относилась к высокой моде, она признавала, что все эти стильные брендовые вещички действительно подходили для леди Хит, соответствовали ее имиджу... дорогие и в то же время – дерзкие... элегантные и вместе с тем – озорные...

Хит мирно спала, свернувшись калачиком на трехместном диване, прямо в одежде, и, да, амулет висел у нее на шее, а ее глаза метались туда-сюда под закрытыми веками, как это обычно бывает, когда человек спит и ему что-то снится.

Памина!

Она взяла карманное зеркальце, и мальчик был в нем, дразнящий... преследующий ее... источающий животную сексуальность... она практически чувствовала его запах, вырывавшийся наружу прямо сквозь зеркальную поверхность... и сам мальчик тоже как будто вышел из зеркала... отражение, парящее над стеклом... это все по-настоящему? Или просто какой-то трюк наподобие голографии?

Я здесь, произнесла она мысленно.

Впусти меня в свое сердце, Памина. Все остальные, они тебя только трахали, а я буду тебя любить. Я никогда тебя не предам. Я подарю тебе эту тьму, к которой ты так стремишься. Я передам тебе дар крови. Я...

Хит зашевелилась во сне. На мгновение приоткрыла глаза, простонала:

– Нет, нет, я хочу досмотреть сон...

Памина уронила зеркало. Оно упало на пол и разбилось. Осколок стекла вонзился ей в ногу. Она наклонилась, чтобы вытащить его, и увидела, что ангел по-прежнему там, теперь уже – в осколках... сумрачный... крошечный... двадцать ангелов в двадцати осколках... и еще там была луна... двадцать лун и двадцать смеющихся ангелов. Она отскочила назад. Хит опять застонала.

Интересно, что же ей снится, подумала Памина.