Текст книги "Фаворитки. Соперницы из Версаля"

Салли Кристи
Фаворитки. Соперницы из Версаля

Sally Christie

The Rivals of Versailles

Данная книга является художественным произведением. Реальные лица, события и топографические названия употреблены в ней в художественном контексте. Все прочие элементы романа являются плодом фантазии автора.

© Sally Christie, 2016

© DepositPhotos.com / DarkBird, timonko, обложка, 2018

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2017

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2017

* * *

Посвящается Дугласу

1730 год

Во Франции царит мир, и король Людовик XV еще молодой, красивый двадцатилетний мужчина, полный надежд и обещаний. Весь мир у его ног.

А в Париже на ярмарке, на краю огромного Булонского леса, предсказывают судьбу юной девушке, и она начинает свой путь, который вознесет ее на вершины, доступные лишь считанным женщинам. И сбросит в такие бездны, куда лишь редкие женщины отваживались спускаться.

Действие I. Ренетта

Глава первая

«Волосы у этой цыганки алые, как кровь», – в изумлении думаю я. Она перехватывает мой взгляд и зайцем подскакивает ко мне, как к старой знакомой. Но мы явно не знаем друг друга, среди моих знакомых нет подобных замарашек.

– Молю вас, не прикасайтесь ко мне, – говорю я, когда она идет мне навстречу, – что-то в ней настораживает меня. Ко мне суетливо приближается мама с булочкой в форме свинки и тянет меня подальше от этой грязной женщины.

– Только взгляните на эти очаровательные глазки! – восклицает незнакомка. Она хватает мою руку своей рукой в грубой коричневой варежке, и в нос мне бьет запах дыма и пота. – А какое кукольное личико в форме сердечка. Чудо как хороша! Хотя это и неудивительно – у такой-то матери. Я могу предсказать, что ждет ее в будущем.

– Нам не нужно предсказаний от таких, как вы! – отрезает матушка и тянет меня прочь в толпу, едва не столкнувшись с парой пастухов, которые кружатся в пьяном танце.

Ярмарка была в самом разгаре, вокруг нас бушевало веселье, шум и гам:

– Свежий лимонад! Свежий лимонад! С сахаром и без! Свежие лимоны, прямо из Прованса.

– Пара танцующих уток! Пара танцующих уток!

– Подходите посмотреть на белого медведя, всего за пятнадцать су!

– Нет-нет! – обхаживает ее цыганка, в очередной раз возникая рядом с нами. – Я предскажу ей будущее. Я уже знаю его. – Ей удается разбудить матушкино любопытство и ловко вывернуть карманы. – Не мне вам говорить, что это особенный ребенок. Ведь мать у этой принцессы – истинная королева.

Мама кивает, тут же смягчаясь от такого комплимента.

– Приходите ко мне в шатер, и я вам поведаю о том удивительном будущем, которое ожидает маленькую… – Она искоса смотрит на меня, замечает «Ж» на фарфоровой подвеске на ленте у меня на шее. – Маленькую Жюли… Ж… Жанну?

– Ой! Но это же меня зовут Жанной! – восклицаю я. Откуда она узнала?

Мама отмахивается:

– Но предупреждаю – больше пятидесяти су я не дам.

– Обычно я беру восемьдесят, и никто еще не ушел разочарованным.

Две женщины меряют друг друга взглядом, а я топаю ногами – мне хочется поскорее уйти, чтобы посмотреть на танцующих уток. Мне совершенно не интересно, что ждет меня в будущем, разве девятилетняя девочка сомневается в том, что будет счастлива? Они договариваются, и я неохотно следую за рыжеволосой женщиной в полумрак ее шатра. Что-то копошится в грязном тростнике у моих ног, зловоние от необработанной кожи наполняет воздух. Она спокойно прячет монеты, которые дает ей мама, в карман и вновь берет мои ладони в свои заскорузлые, как кора, руки.

– Без карт гадать будете? – надменно интересуется мама.

– Здесь и карты не нужны, – отвечает цыганка. Внешний мир блекнет, и кажется, что цыганка становится выше ростом и стройнее. Коричневые пальцы захватывают мою ладонь, потом подбираются выше к запястью.

– Дочь твоя – настоящее сокровище, – произносит цыганка, как в трансе. – Редчайшая жемчужина. Откроешь сотни раковин, а жемчужину найдешь в одной-единственной. – И вскоре нас уже баюкает ее негромкий голос: – В будущем ты превзойдешь все самые смелые ожидания своей матери. Будешь любимой королем и станешь самой влиятельной женщиной в стране. Будущее твое сверкает, как звезды. Маленькая королева: я вижу его, как будто оно проносится у меня перед глазами.

Она так же неожиданно выходит из транса и заискивающе улыбается маме:

– Вот такое будущее, мадам, ждет вашу дочь.

– Откуда мне знать, что вы говорите правду? – спрашивает мама, голос ее звучит как будто бы издалека. Она, как и я, находится во власти чар.

Цыганка фыркает, сплевывает на выстланный тростником пол.

– Потому что я вижу будущее. Эта малышка особенная. Она станет любовницей короля.

Мама морщится. Я лишь отдаленно понимаю, кто такой любовник: это добрый мужчина, который приносит подарки и расточает комплименты, как мой дядюшка Норман.

– Но путь ее будет тернист, – продолжает цыганка, слегка поглаживая мою ладонь. – Я вижу несколько серьезных потрясений, трое мужчин на черных жеребцах пересекают ее путь.

– Какие мужчины! – резко обрывает матушка. – Она еще слишком юна.

– Три – это намного меньше, чем встречает на своем пути большинство женщин, – отвечает цыганка.

В глаза резко бьет солнечный свет, когда мы выходим из шатра в октябрьский день. Мир вокруг яркий и шумный, особенно после сумерек грязного шатра.

– Мама, – робко спрашиваю я, не решаясь задавать вопросы о пустяках после таких важных новостей, – теперь мы можем взглянуть на уток? На танцующих уток?

Мама смотрит на меня, как будто не узнает. Потом, словно очнувшись, сжимает мою руку.

– Ну конечно же, милая. Разумеется. Моя Ренетта! – добавляет она. – Моя маленькая королева. Какие чудесные новости! Пойдем посмотрим на этих уток, о которых ты все уши мне прожужжала. Все, что угодно, для моей маленькой королевы.

* * *

Тем же вечером нас навещает мамин любовник Норман. Папа в отъезде, в Германии, он впал в немилость и был отправлен по каким-то делам, насчет которых мне никто ничего не объяснял, а о нас заботится Норман. Дядюшка Норман, как я его называю, часто остается у нас на ночь. Я не знаю почему, поскольку его дом намного больше нашего. У нас нет ни одного слуги, только нянечка и Сильвия, которая работает на кухне. Наверное, ему одиноко – он не женат – или, может, отдал свое постельное белье в прачечную. Мама у меня очень красивая, и как-то Сильвия сказала, что мы живем, ни в чем себе не отказывая, только благодаря маминым друзьям. Как же хорошо, что у мамы много друзей.

Мама с дядюшкой Норманом уединились в салоне, а я обедаю в одиночестве с нянечкой и младшим братиком Абелем, который вертится и разливает молоко. Я вспоминаю о цыганке, о ее руках, похожих на старую пересушенную кожу, – почему они у нее такие заскорузлые?

– Мари, как, по-твоему, король красивый?

– Ну конечно же, милая. Он самый красивый мужчина во Франции, как и полагается.

У нас в салоне висит портрет короля: маленький мальчик в великолепном красном сюртуке. С огромными глазами и густыми каштановыми волосами. Мне кажется, что он выглядит опечаленным и довольно одиноким. Ему исполнилось всего пять, когда он стал королем. Должно быть, очень трудно быть королем, когда столь многому еще нужно научиться. Да и кто захочет играть с королем?

Конечно, сейчас король повзрослел – в этом году ему исполнилось двадцать, вдвое старше меня, – и он уже женат на польской принцессе. Сильвия уверяет, что королева похожа на корову, и я представляю ее себе настоящей красавицей: с большими нежными глазами и умиротворенным выражением лица. Как же ей повезло выйти замуж за короля!

Позже вечером мама приходит пожелать нам спокойной ночи. Она заправляет мне под чепец выбившуюся прядь, гладит меня по щеке. Я всем сердцем люблю мамочку; монашки в школе говорят, что сердечко у меня в груди не больше грецкого ореха. Но как же может такое маленькое сердечко вмещать столько любви?

– Милая моя, мы с дядей Норманом приняли решение.

– Oui, maman[1]1
  Да, мамочка (фр.). (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)


[Закрыть]. – Я отчаянно борюсь со сном, но следующие мамины слова полностью отгоняют сон.

– Жанна, милая моя, мы решили, что больше ты в монастырь не вернешься.

Ничего себе!

– Но почему, мамочка? – Я сажусь, уклоняясь от ее ласкающих рук. – Я люблю монастырь! И послушниц! И свою подружку Клодин. А как же Честер?

– Кто такой Честер?

– Наш ручной ворон!

– Милая моя, это для твоего же блага. Ты должна верить мне и дяде Норману.

– Но почему? – вновь спрашиваю я, слезы жалят глаза. Мне нравится жить в монастыре, и я тайком считаю дни до своего возвращения. Всего двенадцать осталось, но теперь эта цифра превратится в вечность.

– Дорогая, ты же слышала, что сказала та цыганка. Тебя ждет великое будущее, моя маленькая Ренетта.

– Почему ты обращаешь внимание на слова какой-то старухи? Так нечестно!

– Ренетта! Никогда не смей так говорить о людях! Какой бы грязной ни была их одежда. А теперь послушай, милая. Дядя Норман согласился заняться твоим обучением. Тебе представляется удивительная возможность: ты узнаешь гораздо больше, чем тебя могли бы научить монашки. – В подтверждение своих слов мама все сильнее сжимает мои руки. – Он обещает, что тебя будут обучать лучшие музыканты. И мы купим клавесин! Ты будешь брать уроки рисования, пения. Все, что пожелаешь.

– И географии? – уточняю я.

– Конечно же, милая. И географии. Мы выпишем из Германии глобус. И я думаю, поработаем над дикцией. Хотя и от природы у тебя очень красивый голос.

Мама уходит, а я, свернувшись калачиком, засыпаю, мечтая о собственном клавесине. Обязательно буду часто писать Клодин, и мы навсегда останемся друзьями. И они позаботятся о Честере. И все будет хорошо. Уже засыпая, я понимаю, что забыла спросить, отчего это дядюшка Норман так неожиданно воспылал желанием заняться моим образованием.

От Клодин де Сайак

Монастырь урсулинок

Пуасси, Франция

10 марта 1731 года

Дорогая моя Жанетта!

Приветствую тебя, дорогая моя подружка, и благодарю за письмо, которое я имела честь от тебя получить.

Тебе нравится мой новый почерк? Монашки высоко оценили его, даже сестра Севера! Я опечалена новостью о том, что ты больше не вернешься. Я буду очень-очень по тебе скучать. К нам приехала новенькая. Зовут ее Мадлен, но сестры настояли на том, чтобы она сменила имя, потому что сестра Севера осуждает святую Магдалену за ее грех. Что ж, она – эта Мадлен, которая теперь стала Мари, – очень хорошенькая, но не такая хорошенькая, как ты.

Честер жив-здоров, но полинял. Я хотела его перьями украсить рукав платья, но сестра Севера заставила меня пожертвовать их святому Франциску, хотя я все в толк не возьму, зачем святому Франциску перья. Как же тебе повезло, что ты учишься танцевать! А кто аккомпанирует? Жаль, что мама не позволяет тебе приобрести арфу, но из-за игры на арфе и вправду можно стать горбатой.

Пиши поскорее!

Засим остаюсь покорнейшей и преданнейшей твоей слугой.

Клодин

Глава вторая

Неиссякаемый поток гостей протекает через наш дом на улице Добрых Детей. Помимо пения, мой любимый предмет – история. Теперь я знаю, что возлюбленная – это любовница, и выучила всех любовниц предыдущих королей. Моя любимица – Диана де Пуатье, которая некогда была самой красивой женщиной во Франции. Король Генрих II преданно любил ее всю жизнь.

Только представьте себе: однажды наш король полюбит и меня, как король Генрих любил Диану! Когда мне позволяют предаться грезам, что случается нечасто – мама уверяет, что я, как птичка, всегда витаю где-то в небесах, – я представляю себе короля… но что же он делает, когда любит меня… тут фантазии не хватает. Он захочет поцеловать меня, возможно, даже залезть под юбку, но потом… я точно не знаю, что мужчины ищут там под юбками у женщин. Подвязки, которые носят замужние дамы? У мамы есть пара изумительных шелковых подвязок, отороченных мехом бобра. Наверное, им нравятся подвязки.

А еще я знаю, что, когда мужчина любит женщину, он очень добр и дает ей все, что она пожелает. В прошлом месяце мама попросила у дядюшки Нормана новый мраморный столик для своего салона, и тот с радостью его купил. Если я стану любовницей короля, он мне будет дарить все, что я пожелаю! Даже не знаю, что бы я попросила: может быть, новые альбомы для рисования? Или если я окажусь на кухне, когда Сильвии не будет рядом – она уйдет отгонять нищенку, – я могла бы попросить короля раздать еду всем беднякам.

По средам я езжу на другой берег в экипаже дядюшки Нормана, беру уроки танцев. Мне нравится танцевать – когда танцую, я чувствую себя, как на качелях: парю высоко и свободно, – но мне нет дела до остальных девушек, в основном родственниц дядюшки Нормана. Его семья намного больше семьи моего батюшки – единственного сына мясника. Который и наградил меня фамилией Пуассон, что означает «рыбка».

Маленькие девочки – мама велит мне называть их кузинами, хотя они мне даже не родственницы, – фыркают при моем появлении и отпускают остроты.

– Ах, это же Жанетта Пуассон. Вам не кажется, что тут воняет рыбой? – спрашивает Элизабет, старшая из девиц, облаченная в ужасное платье цвета горчицы. Остальные хихикают, потом вспоминают, что должны вести себя грациозно, и продолжают хихикать, уже прикрывшись своими маленькими веерами.

– У вас очень красивое платье, – отвечаю я Элизабет.

Мама говорит, что нельзя отвечать хамством на грубость; вместо этого следует, проглотив обиду, излучать в ответ сплошное обаяние. Ложь – это грех, но намного важнее быть учтивым. Откровенно говоря, цвет платья придает лицу Элизабет землистый оттенок.

– Рыба! Рыба! – словно попугай, повторяет более юная Шарлотта. Она хмурится, как будто что-то хочет сказать, только не может придумать, что именно.

– Почему вы не в монастыре? – укоризненно произносит Лизетт. Она очень хорошенькая, и под одним глазом у нее располагается мушка в форме звезды. Я очень ей завидую, но мама говорит, что нельзя носить мушки, пока мне не исполнится шестнадцать, – ждать еще целых четыре долгих года.

– Я была в монастыре в Пуасси. Там одна из послушниц – моя тетушка.

– В монастыре доминиканцев в Пуасси? Моя кузина никогда не говорила, что там водится буржуазная рыбешка.

– Нет, в монастыре урсулинок, – мягко возражаю я. Эти девицы произносили слово «буржуазный» так, как будто речь шла о смертном грехе, о котором можно упоминать лишь при покаянии.

– Как же это буржуазно! Насколько ужасающе по-плебейски! – взвизгивает Элизабет. – Настолько по-плебейски, как… как… – Она запинается, начинает покусывать губу.

– Так же по-плебейски, как простудиться? – прихожу я на помощь.

– Да, по-плебейски, как простудиться. – Она окидывает меня недовольным взглядом и пятится, как будто мое происхождение простолюдинки может быть заразным.

– А ваша прическа вам очень идет, – как ни в чем не бывало говорю я. Элизабет прищуривается: жидкие завитки волос выбились из прически, и один из бантов отпал.

– Хватит щебетать, – мягко произносит месье Гибоде. – Разбейтесь на пары и прогуливайтесь передо мной. Юные дамы, по двое и раз, два, три, и раз, два, три… Мадемуазель де Турнем, чуть легче опирайтесь на стопы! Мадемуазель де Семонвилль, не надо так качать головой, вы же юная дама, а не утка. Мадемуазель Пуассон – прекрасно, прекрасно! Все остальные… обратите внимание, как она держит голову, когда скользит в танце, как изогнуты руки, как грациозен каждый ее шаг.

Я с улыбкой прохожу мимо Элизабет и остальных девушек.

Вернувшись домой, с рыданиями вбегаю в мамину комнату. Мама сидит на кровати с Абелем, который нападает своими игрушечными солдатиками на нашего кота Фредди. Я падаю рядом с ними и заливаюсь слезами.

– Зачем мне нужно туда ездить? Они ненавидят меня! Смотрят свысока!

– Милая моя, перестань жаловаться. Мы должны быть благодарны Норману за то, что познакомил тебя со своей семьей, у них огромные связи.

– Они обзывают меня вонючей рыбешкой.

– Даже я должна признать, что у твоего отца неудачная фамилия, Ренетта, но ты должна научиться с достоинством выносить любую жестокость. Мир может быть суров и полон ненависти.

Я прикусываю губу:

– Я не хочу, чтобы мир был жесток! Почему они не могут быть милы со мной? Я же мила с ними! – «Ну, чаще всего», – думаю я, вспоминая волосы Элизабет. Но она, вероятнее всего, не знает, что я над ней посмеиваюсь.

– Милая моя, не кусай губы. Ты их полностью искусаешь, и они станут узкими, как у мадам Круссон, соседки сверху. – Мама вздыхает и ерошит волосы Абеля. – Я знаю, как ты хочешь, чтобы тобой восхищались, но жизнь не всегда похожа на сказку.

– Мы должны сменить нашу фамилию, и тогда они никогда не посмеют надо мной смеяться.

Мама горько усмехается:

– Никогда не думай, что, сменив имя, ты сможешь что-то изменить, они просто найдут иной способ мучить тебя.

– Рыбки – чудесные создания, – произносит Абель. – Молчаливые и умные. – Абелю всего семь, и он назойлив, как все младшие братья.

Мама наклоняется и поправляет одну из шпилек у меня за ухом.

– Я боюсь, что ты слишком мягка, моя милая Ренетта. Но не волнуйся, однажды ты удачно выйдешь замуж и сменишь свою фамилию.

– Наверное, я выйду замуж за месье Пуле – господина Курицу, – угрюмо шучу я, вспомнив своего учителя рисования. Терпеть не могу ужасные фамилии.

– Ренетта! Не будь такой мрачной. Пожалуйста, улыбнись. А теперь мне пора… пойду найду Сильвию – уже почти шесть.

Мама уходит, но Абель остается и продолжает осаждать своими солдатиками нашего кота. Несмотря на все его протесты, я хватаю одного и швыряю на пол, злые слова этих девиц все еще звенят у меня в ушах. Я закусываю губу. И в среду мне придется туда возвратиться.

Я откидываюсь на кровати, собираясь заплакать, но потом вспоминаю короля, и у меня поднимается настроение. Эти глупые девицы… их не зовут Ренетта, и им не уготована такая удивительная доля, как мне. А когда я стану любовницей короля, им придется быть со мной любезными и они не позволят себе вновь называть меня ужасными прозвищами.

Часы бьют шесть, я переворачиваюсь в кровати. Завтра известный оперный певец месье Желиотт придет давать мне урок музыки, и нужно разучить четыре новые песни. Он хочет, чтобы я выучила сто песен. И я уже знаю пятьдесят девять или шестьдесят – сбилась со счета.

Глава третья

Я надеваю свое лучшее платье и ощущаю себя такой деревянной и скованной, как будто в тисках «железной» матери. Дядюшка Норман устроил особый ужин с моим крестным, крупным финансистом Пьером Пари де Монмартелем, который к тому же является добрым другом моей матушки. Перед тем как его изгнали, мой батюшка работал на Монмартеля. Козел, пустившийся в бега, как сказала мне на кухне Сильвия, только я не понимаю, что она имеет в виду. Кроме того, раньше батюшка торговал зерном, а не скотом.

Дядюшка Норман тоже ведет дела с Монмартелем: они ссужают людям деньги и берут проценты, владеют кораблями и компаниями. По словам дядюшки Нормана, мой крестный и его трое братьев настолько влиятельны, что весь Париж у них в кармане. Монмартель очень богат, он всегда с иголочки одет, сегодня на нем мягкие белые сапоги, красивый, расшитый узорами бархатный сюртук с алым кружевом. Он принес с собой запах более значительной и роскошной жизни.

За обедом Монмартель делает комплименты моей манере держаться за столом, тому, как изысканно я ем спаржу.

– Благодарю, сир, – улыбаюсь я, – мама всегда говорит, что милая улыбка – это лучший наряд на все случаи жизни. – А я восхищена тем, как вы разделались с уткой.

Мужчины за столом смеются.

– Она не пугливая лань, нет? – интересуется Монмартель у моей матушки. – Четырнадцать лет, какой прекрасный возраст.

Мама улыбается ему почти так же широко, как она обычно улыбается Норману, и отвечает, что я очень независима, но, если нужно, могу быть мягкой и учтивой. Когда обед заканчивается, она поворачивается ко мне и говорит:

– А теперь, Ренетта, покажи все, что мы приготовили.

– Ренетта… мне всегда казалось, что прозвища – это довольно вульгарно, но это так подходит нашей малышке. – Дядюшка Монмартель вновь устраивается за столом со стручком спаржи в одной руке – он не позволил слуге унести свою тарелку – и щепоткой нюхательного табака в другой. Дядюшка Норман не приветствует нюхательный табак; он говорит, что из-за табака начинаешь неумеренно чихать, а он знавал одного человека, который вычихал свой мозг, тот вытек прямо через нос, а все из-за того, что слишком любил нюхательный табак.

– Уважаемые господа, сейчас я, чтобы усладить ваш слух, спою вам арию из оперы «Ипполит и Арисия»[2]2
  «Ипполит и Арисия» – опера французского композитора Жан-Филиппа Рамо.


[Закрыть].

Я встаю, делаю реверанс, а потом начинаю петь, всплескивая руками, чтобы подчеркнуть самые важные моменты, воздевая взор к небесам и заламывая руки, когда дохожу до слов о своем неукротимом сердце.

Я замечаю, что мужчины смотрят на меня, открыв рот и широко распахнув глаза; надеюсь, я не навеваю на них скуку. Ой, нет… мама тоже выглядит встревоженной.

– Я плохо пела? – шепчу я в конце вечера, когда Норман провожает важного гостя к экипажу.

– Нет-нет, милая, ты была великолепна. Но вот платье… оно тебе уже узко.

Я заливаюсь краской стыда и отворачиваюсь. Это правда: у меня начала расти грудь, но я надеялась, что этого никто не заметит.

– И это был, – говорит дядюшка Норман, возвращаясь в комнату, – самый влиятельный человек во Франции.

– Ну конечно же, вы шутите, дядюшка! Самый могущественный человек во Франции – это король, потом его министры и все эти герцоги и принцы. Кардиналы.

Норман качает головой, усаживается за стол, кладет в рот виноградину. Достает из кармана золотую монету и подкидывает ее над столом.

– Ему точно понравилась спаржа, я права? – выказывает мама недовольство. – Почти все доел. – Она берет последний стебелек спаржи, грациозно окунает в острый соус, а потом начинает задумчиво жевать.

– Видишь ли, Ренетта, у того человека, того самого, который, как правильно заметила твоя матушка, съел почти всю спаржу, у него с братьями этих денег… – Норман ловит вращающуюся монетку, которая поблескивает в свете свечи, – у них денег больше, чем у любого другого во Франции. И король не исключение. И поэтому именно он и его браться – самые влиятельные люди в стране. Титулы, положение, право рождения… все это уже не имеет такого значения, как раньше. Их власть меркнет рядом с властью этих самых монет.

Мама качает головой и наливает себе бокал коньяку.

– В годы моей юности, – говорит Норман, смахивая остатки табака со скатерти, – величайший финансист Кроза, такой же богатый, как Крез, был сыном крестьянина и купил своей дочери в мужья графа д’Эвре. Бедняжка… Граф отказывался заниматься с ней… я хотел сказать, целовать ее, приговаривая, что он никогда не опустится до дочери простолюдина. Хотя не побрезговал кутить на ее огромное приданое.

– Ой, бедняжка! – Как ужасно, что ее супруг даже не целовал ее, и только потому, что она не голубых кровей. Как я. Но если малышка Кроза была наследницей огромного состояния, то за мной не дадут ни гроша. «Очаровательна, как закат», – любит говорить дядюшка Норман, но у меня совершенно нет денег.

– Эти великосветские львы… у них собственный взгляд на вещи. И они не очень хотят меняться. – Старая аристократия презрительно относится к богатой буржуазии, к которой принадлежит дядюшка Норман, но при этом очень завидует ей. Дядюшка Норман любит приговаривать, что старая аристократия носится со своим престижем и происхождением, как с писаной торбой, как будто это может их накормить и одеть. И с усмешкой добавляет, что одним престижем сыт не будешь. – Но когда-нибудь мы все переженимся и будем править, и знатность будет основываться исключительно на собственных заслугах.

– Фи, Норман! Ты говоришь ерунду! – восклицает мама.

Я тоже в этом сомневаюсь: всем известно, что социальное положение и происхождение очень важны. Я вспоминаю о тех противных сестрицах Пуаро в монастыре, о том, как к ним по-особому относились монашки, а все потому, что отец их – маркиз и занимает должность при дворе. И как монашки пренебрежительно относились к девочкам победнее. Тот стыд, который охватывает меня на уроках танцев с более родовитыми девицами.

Я пытаюсь объяснить все это Норману, но он просто хохочет и, несмотря на матушкины протесты, подливает мне бренди, отчего у меня появляется румянец и я начинаю глупо хихикать.

От Клодин де Сайак

Монастырь урсулинок

Пуасси, Франция

10 июня 1737 года

Дорогая моя Жанетта!

Приветствую тебя, дорогая моя подруга, и благодарю за письмо, которое я имела честь от тебя получить.

К сожалению, должна сообщить тебе, что Честер улетел, когда эта отвратительная Жюли Пуаро забыла закрыть клетку. Теперь у нас новая птичка, которую купила нам сестра Урсула, но у нее белое оперение, и она намного меньше. А потом она отложила яйцо. А ведь пары у нее не было! Мари сказала, что, наверное, непорочное зачатие бывает и у птиц, но Жюли ответила, что, если у птиц нет души, о каком непорочном зачатии может идти речь? Однако из яйца так никто и не вылупился, хотя мы положили его в теплое гнездо, которое сделали из лент.

В сентябре я уезжаю из монастыря и возвращаюсь в Онфлер. А сестричка моя останется; она хочет посвятить себя Господу, и родители наши наконец-то на это согласились. Как бы мне хотелось, чтобы ты навестила меня в Онфлере! То, что я писала прошлым летом о протекающей крыше, о том, как было скучно и как волки задрали мою собачку, – все это не всерьез, здесь по-настоящему хорошо. И ты обязательно должна приехать ко мне в гости.

Пиши поскорее!

Засим остаюсь твоей самой верной и преданной слугой.

Клодин

От Мадлен Пуассон

Улица Добрых Детей, Париж

2 сентября 1738 года

Моя дорогая дочь!

Норман пришлет за тобой экипаж, и в следующий четверг ты доберешься до Онфлера. Кучер передаст коробочку засахаренных каштанов – ты вручишь их матушке Клодин. Не забудь еще раз поблагодарить их за оказанное гостеприимство и, разумеется, настаивай на том, что для нас будет огромной честью принять Клодин у себя в Париже (хотя новость о том, что теперь она обручена со своим дядюшкой, делает подобную возможность довольно отдаленной).

И хотя ты сама, вероятно, польщена тем, что оба ее брата признались тебе в своих чувствах и льют слезы из-за твоего отъезда, ты не должна вселять в них надежду. Мы метим значительно выше, чем эта милая провинциальная семья (и я не сомневаюсь, что их родители тоже мечтают о лучших партиях для своих сыновей, чем ты). Дай понять молодым людям, что, если они надумают писать, их письма вернутся без ответа.

Твой брат Абель на прошлой неделе впервые примерил парик! Это был очень волнующий момент и для меня, и для дядюшки Нормана – он так быстро растет. Конечно же, я имею в виду Абеля, а не Нормана. В следующем месяце он уезжает в школу, но ты вернешься как раз до его отъезда и успеешь попрощаться. Постарайся привести ему из Онфлер ракушку, которой он дополнит свою коллекцию.

Должна заканчивать; свеча вот-вот догорит, а Сильвия уже отправилась почивать. Желаю тебе легкой дороги.

Люблю всем сердцем,

мама