Текст книги "Фаворитки. Соперницы из Версаля"

Глава восемнадцатая

– Оспа, – бормочет Луи несчастным голосом, когда мы созерцаем каменную, грубо отесанную церковь на холме, вокруг которой собрались облаченные в черное скорбящие. – Я тоже ею в детстве переболел, но, слава Богу, выжил. Моим родным не повезло: корь унесла отца, маму, брата.

Мы все еще в Шуази. Пять дней не переставая идет дождь, и, вместо того чтобы охотиться, мы ездим в нашем экипаже, наблюдаем за местными похоронами, расспрашивая о причинах смерти. Странное времяпрепровождение, я подобного не одобряю. Я уже поняла, что у Луи болезненная психика, которой и объясняется его склонность к меланхолии.

С нами в экипаже ездят Элизабет с Берни и шепчут свои соболезнования. Берни рассказывает историю о кузине, которая умерла от оспы, и подытоживает все коротким стихотворением: «Росою свежей поутру сияла. Пятная скорбью, до зари увяла». День серый, мрачный, под стать настроению в экипаже, на улице продолжает моросить дождь.

– Какие трогательные слова, – шепчу я, гладя руки Луи. Только так я могу скрыть свое нетерпение. Я же не дура – мы все равно рано или поздно умрем, это непреложная истина, – и я не вижу смысла обсуждать смерть, когда в жизни есть столько наслаждений и радости.

– Вон там, за холмом… слышите звон похоронных колоколов? – Луи оживляется, напрягает слух, отдергивает руки. – Берни, быстро вели извозчику поворачивать налево!

В конце концов мне удается убедить его повернуть направо и ехать назад, во дворец, но атмосфера остается такой же тяжелой. Несмотря на все приятные воспоминания о нашем прошлогоднем медовом месяце, я решаю, что Шуази мне не полюбить. Слишком тут много истории, слишком много призраков, а выбрать для западного салона розовые панели было просто ошибкой. Я должна поговорить с дядюшкой Норманом о том, чтобы переделать их.

Благодаря письму Франни я уже готова, когда вижу дописанный список гостей.

– Сегодня приезжает графиня Перигор? Я думала, вы терпеть не можете ее супруга.

– А вы видели в списке приглашенных имя ее супруга? – резко обрывает Луи, качая головой, когда Пюизё протягивает ему стопку бумаг. – Позже, завтра.

– Естественно, дорогой мой, я вижу. Но мадам де Перигор… – Я умолкаю, вспоминая слова Франни. Я надеюсь, что Луи волочился за ней до того, как познакомился со мной. А если нет?

– Она вернулась из Марёй, и я помню, как приятно находиться в ее компании, – говорит Луи. Он сбрасывает стопку бумаг, которые оставил для него Морпа. – Не могу читать эту писанину. Не могу!

– Конечно же, милый.

Я в отчаянии смотрю на любимое лицо. Я не знаю, как справляться с этим новым настроением короля: страдая от меланхолии, он бывает часто резок, временами даже груб. У меня такое чувство, что я хожу по тонкому льду, не зная, где он треснет. Я тепло улыбаюсь королю.

– Вы должны извинить меня, я не знала, что она вернулась ко двору, я бы обязательно включила ее в список гостей! – лгу я. – Давайте, дорогой мой, я прочту их для вас. – Я забираю у него стопку бумаг, целую его на прощание и ухожу, давая отдохнуть.

За ужином в тот же вечер мадам де Перигор оказывается в центре внимания, а ее истории о мучительных смертях ее бесчисленных родственников вызывают у Луи неподдельный интерес. Меня раздражает ее сладкий голосок, но вынуждена признать, что ее красота и непорочность прекрасно вписываются в меланхолическую атмосферу ужина.

Все мои попытки развеселить короля оказываются тщетны; я понимаю, что вместо того, чтобы бороться с печалью, должна ей потакать.

– Загорелись ее кружевные рукава, огонь быстро перекинулся на остальную одежду, а потом моя дорогая Габриэлла испустила последний вздох. Но нас примирило то, что та судьбоносная свеча освещала ей путь в часовню: такая честь умереть на пути к Нему.

– На самом деле, дорогая графиня, мы должны почаще вас видеть, слышать ваши истории. Вы оказываете честь этому замку, – восхищенно говорит Луи.

Мадам де Перигор краснеет и скромно опускает очи. На простое серое траурное платье она накинула красивую розовую муслиновую шаль, именно того оттенка, который выгодно подчеркивает изысканный оттенок ее кожи. Она заявила, что ей холодно, а потом сказала, что эта шаль – единственное, что смогла найти ее служанка.

– Не спускайте с нее глаз, – предупреждает Николь, когда помогает мне переодеться в ночную сорочку.

В Шуази нет официальной церемонии отхождения ко сну, и король может появиться здесь в любой момент. И дело не в том, что присутствие Николь могло бы помешать; однажды он признался мне, что относится к ней, как к моей собаке. Николь едва не залаяла от удовольствия, но его настроение вызывает у меня беспокойство.

– Мы приятельницы с кузиной ее конюшего. Стойте спокойно. – Николь вытаскивает шпильки у меня из прически, расчесывает волосы. – Она говорит, что графиня пронырлива, как лиса. Знаете, как говорят: порок преследует добродетель.

Я хмурюсь и втираю в руки крем с миртом. «Восхитительно», – думаю я, вдыхая глубокий аромат.

Но этой ночью Луи не приходит.

Это первый вечер, когда я ожидаю его, а он не приходит.

Я лежу без сна несколько часов, гадая, где в лабиринтах этих комнат и интриг он может быть и что он делает. В памяти снова и снова возникает улыбающееся лицо графини де Перигор, словно рыбка в аквариуме. Эта восхитительная ямочка на ее правой щеке, то, как грациозно она передавала королю кофе, и то, насколько лжива была история об ужасной смерти ее дядюшки в колодце.

И хотя я пребываю в страхе его потерять, я ничего говорить не буду. Упреки, подобно коррозии, разъедают любовь, убивают ее – так говаривала моя матушка. Я повторяю ее слова, лежа в холодной постели. Благочестие и смерть – тревожная комбинация. Неужели этот день неизбежен? Я должна, думаю я, борясь со сном, я должна…

* * *

– Она отказала ему. Опять!

Элизабет приносит мне новости, когда я занимаюсь утренним туалетом. Обычно мне нравится слушать ее щебет, но не сегодня, и сердце мое замирает – отказ можно получить, только если поступило приглашение.

– Кто? – негромко переспрашиваю я, улыбаюсь Элизабет, с неприязнью отмечая слишком большой бант у нее на шее. Она забывает, что ей уже не пятнадцать лет.

Я наношу румяна на щеку и втираю их; мой парфюмер называет этот оттенок «кровь комара».

Элизабет молчит, только горько покачивает головой.

– Конечно. Король не… спрашивал? – запинаюсь я, мой мир рушится.

– Нет, разговора не было, но, по всей видимости, было письмо.

– Письмо? Когда?

– Скорее записка… всего пара слов… от короля. В котором он сообщал о своем восхищении.

Восхищение – это не признание в любви. Какая ерунда. Я вновь могу дышать.

– Он великодушный человек, а благочестие графини у многих вызывает восхищение. – Я наношу немного румян на губы и причмокиваю. Мне кажется или на лице появилась небольшая желтизна? Вероятно, из-за сочувствия королю? Неожиданно мне приходит в голову, что я должна отсюда уезжать.

– Но это было уже после их тайного свидания, – продолжает Элизабет и отходит, чтобы служанка могла заняться моими волосами.

– Тайного свидания?

– Ну… это свиданием не назовешь, но после ужина они имели беседу. Он собственноручно делал ей кофе.

– Я видела их, – холодно отвечаю я. – В салоне, в присутствии остальных гостей. – Я скрываю раздражение. Элизабет, будто кошка, которая облизывает пустое блюдце: ищет остатки молочка, когда его нет.

– А потом она уехала. В собственном экипаже, рано утром, король лично ее провожал, передавал привет ее супругу. Но в следующий вторник она должна вернуться.

Я опускаю взгляд, разглаживаю темно-серую парчу юбки. Траур скоро снимут, и у меня будет самое красивое зимнее платье – из синего бархата, украшенное узором с белым атласом, не дождусь, когда смогу его надеть. Я представляю себе, как выплескиваю на него едкую щелочь – платье испорчено. Ни за что не стану упрекать короля.

Когда я позже встречаю его, приветствую с обычной теплотой. По едва заметным признакам вижу, что он сожалеет о том, что случилось… или не случилось с графиней де Перигор. Эти маленькие знаки внимания – комплимент моей прическе, приказ повару приготовить фаршированные яйца, которые я обожаю, – утешают меня больше любых слов.

Я начинаю понимать, что Луи – мужчина, которым легко можно управлять. Не сказать, что он слаб: просто он терпеть не может принимать решения. Возможно, ему приходилось слишком часто в своей жизни принимать решения? Или слишком редко? Как бы там ни было, он любит перекладывать ответственность на других, и я диву даюсь, насколько он может быть сговорчив. Я могу направлять его туда, куда захочу. Не то чтобы манипулировать им, размышляю я, пожевывая губу, скорее маневрировать.

Мне кажется, что этот траур слишком затянулся.

– Дорогой, – говорю я ему после службы, – приглашаю вас в Креси. Вы сами должны увидеть, как продвигаются дела, и я была бы счастлива, если бы вы придумали, как обставить комнату для бильярда. Поможете? Пожалуйста, ради меня.

Глава девятнадцатая

У меня забрезжила мысль. На благодатную почву упало лишь зерно, которое все еще нужно было поливать и дать время вырасти. Но мне эта мысль по душе – отличная мысль.

Мысль… идея, которая поможет мне с вечной задачей – как развлечь моего возлюбленного. В последнее время я ощущаю, как в меня вползает отчаяние. Ведь можно устроить столько концертов, столько игр в шарады или карты. В замке уже пресытились досугом, но Луи почти мгновенно утрачивает ко всему интерес. Мой любимый по-настоящему счастлив, только когда охотится или занимается любовью. Однажды Франни сказала – как всегда, с изысканной прямотой, – что он Великий Скучающий, и я должна признать, что она права.

Дни и года, растянувшиеся передо мной длинной чередой, требовали увеселений. Как же это утомительно – планировать каждое развлечение, всякое веселье, пытаясь уберечь Луи от демонов скуки, которые почти наступают ему на пятки. И пока я забочусь о том, как же развлечь его во время пребывания на публике, меня одолевают мысли, что эта его скука может просочиться и в спальню. Неужели я Шахерезада, которая сохраняет себе жизнь, только благодаря своей способности не давать королю скучать?

И тогда рождается… моя идея.

Мне известно, какое влияние на мужчин оказывают актрисы, тот трепет, который испытывают они, когда видят, что знакомая им женщина становится кем-то иным. Перемена – величайший из всех афродизиаков.

А почему бы мне здесь, в Версале, не создать собственную театральную труппу? Я представляю, как мой Луи смотрит на меня, аплодирует мне, предвкушает нашу встречу.

Я делюсь своей идеей с друзьями.

– Мы могли бы все принимать участие! – восклицает Франни. – Короля бы несказанно развеселила возможность увидеть своих чопорных придворных скачущими по сцене. Вы должны обратиться за помощью к моей внучатой племяннице Диане; по-моему, ее сестра Марианна пыталась сделать нечто подобное.

– Не знаю, помнишь ли ты, но в детстве мы вместе брали уроки танцев, Жанна, – говорит Элизабет. – Уверена, что с тех пор ты стала танцевать намного лучше.

– Святотатство, святотатство, – бормочет Берни, покачивая головой и роясь в чаше с попурри из трав. – Пьесы ставят в особняках, но здесь, в Версале, перед всем миром? – Он в испуге машет своими изящными ручками, когда достает из чаши высушенный листик и с видом знатока нюхает его. – М-м-м, апельсиновый цвет.

– Не перед всем миром, – отвечаю я, по ходу усовершенствуя идею. Луи должен ощущать, что все это исключительно ради него. Он – главный зритель или, возможно, в компании пары избранных друзей. А что касается труппы… Если у придворного есть талант – да, но все недостающие роли я раздам профессиональным актерам. В моих постановках не должно быть никакого аматорства.

Берни печально качает головой, продолжая нюхать пальцы.

– А вам не кажется, милая моя, что вы уже и так в центре внимания, уже играете свою роль? Можно сказать, что Версаль – это театр. «Весь мир – театр, а люди в нем актеры». Надеюсь, вы оценили оригинальность этих строк. Но вы должны сказать, кто ваш парфюмер, – запах просто божественный!

На следующий день, когда король отправился на охоту, Франни приглашает Диану в гости. Диана приезжает, выглядит при этом усталой.

– Дорога в Саксонию так утомительна. Откуда мне было знать, сколько понадобится лошадей? А еще говорят, что там ужасно холодно, но разве у меня есть возможность обновить свой зимний гардероб? Как видно, нет.

Она целует в щеку свою внучатую бабушку и кивает мне в знак приветствия. Все придворные бывшей дофины получили другие должности, и вскоре Диана отправляется в Дрезден, чтобы привезти новую дофину – из Саксонии, как я и предлагала, – во Францию.

– Я слышала, что эта поездка по крайней мере будет в кругу друзей. И, Франсуаза, дорогая, мы должны уладить вопрос о том, чтобы вы поехали со мной. Во время длительных поездок вы настоящее утешение, – продолжает Диана, устраиваясь на изящном маленьком диванчике, который тут же подозрительно зашатался. – Предыдущая дофина, хотя о мертвых плохо не говорят, но, бог мой, она была такой чопорной, совсем без чувства юмора. Епископ из Рена, который считается знатоком всего испанского, говорил мне, что испанцы по сути своей не способны смеяться. Не уверена, что понимаю, что значит «по сути своей», но звучит убедительно.

Ее отвлекает приход Николь с блюдом пирожных с инжиром. Угощение для короля, который должен вернуться с охоты: шесть миниатюрных пирожных – на каждом в центре идеальная ягода инжира, покрытая сеткой из карамели, – аккуратно разложены на красивом фарфоровом блюде.

Николь не замечает моего возмущенного взгляда. У меня не остается иного выбора, кроме как предложить угощение гостям, и я наблюдаю в смятении, как Диана быстро проглатывает сразу два пирожных, нарушив идеальную симметрию на блюде.

Но я должна сосредоточиться на главном, и на сей раз я настроена говорить без двусмысленностей. Я осторожно объясняю Диане свою идею с театром.

– И, как я понимаю, милая моя герцогиня, как-то уже предпринималась подобная попытка, под руководством Ма… герцогини де Шатору?

– Маркиза задумала подобное развлечение и хочет, чтобы ты поделилась опытом, – уточняет Франни, четко уловив настроение, хотя я ничего не рассказывала ей о неловкостях моей последней беседы с Дианой. Но и ее иногда подводит чутье; она тоже тянется за пирожным, и я беспокойно кусаю губы.

Диана начинает витиеватое и довольно запутанное описание минувших театральных потуг. Все это кажется до ужаса приземленным и неорганизованным. Король, облаченный в простыню? Любительская пьеска этого содомита Тибувиля, хотя в Париже множество невероятно талантливых писателей? И ставили пьесу в маленьком салоне герцога д’Эйена с ужасными темными деревянными панелями?

– А однажды во время репетиции Жилетт в ногу вонзилась стела! А вечером, когда ставили пьесу, Субиз повалился на большой канделябр, одна из свечей упала на куст, который служил декорацией. Куст загорелся. Горящий куст! Мы смеялись несколько дней. – Она вздыхает с ностальгией. – Было так весело. Если вы задумали нечто подобное, если нужно, я могу сыграть служанку – у меня уже есть опыт, – предлагает Диана и доедает оставшиеся пирожные.

– Благодарю, мадам. Звучит восхитительно, увлекательно. И столько интересных идей. Несомненно, я буду полагаться на ваш опыт.

Я прощаюсь с герцогинями, потом спешно зову Николь:

– Свежие персики из теплицы! Ступай немедля, у нас мало времени, уже почти пять. Порежь их дольками и разложи на голубом… нет, на розовом блюде. На том, что со звездочками. И не забудь их почистить!

* * *

Я делюсь своей идеей с Луи.

– Знаешь, это вряд ли получится, – говорит король, на лице его написана тревога. – Этой зимой охота обещает быть достойной. Олени весьма плодовиты. Наверное, все из-за дождливого лета… – Он умолкает.

– Нет, драгоценный мой, нет. Я предлагаю, чтобы я… мы… играли для вас. Исключительно с целью развлечь вас.

– Ах вот как! Тогда это чрезвычайно приятно! Не нужно учить слова… Марианна очень бранилась, когда я их забывал.

Я смеюсь.

– Я не намерена еще больше обременять вас. И так вам забот хватает. Нет, милый мой, все это исключительно ради вас. – «И ради меня», – про себя добавляю я.

При поддержке дядюшки Нормана мы возводим небольшой театр в Маленьких покоях, уделяя внимание каждой детали. Декорации рисует сам Перро, а костюмы придумывает Перроне, самый модный портной. Все здесь красиво и роскошно: в моем распоряжении казна целой страны.

Те, кто не принимает участия в постановке, делают вид, что шокированы самой идеей. Упорно ходят слухи, что король скоро даст мне отставку, поскольку, как они заявляют, монарх еще никогда не опускался так низко.

– Она предлагает играть актерам на одной сцене… я повторяю… на одной сцене с аристократами! Великосветские дамы будут скакать вместе с чумазыми актрисульками! Графы рядом с комедиантами!

Впервые за год я счастлива и не обращаю внимания на ворчание и перешептывания. Как же я соскучилась по игре на сцене! Какое же это наслаждение – окунуться в другой мир! Представить себя хоть на часок, на вечер другим человеком! Мы решаем, что нашей премьерой будет «Тартюф». Берни предлагает что-то менее спорное, но я настаиваю на своем; пьеса уже более не запрещена, и при правильной постановке она может оказаться очень занятной.

Я пробую на роли своих друзей, и тут меня ждут сюрпризы: у Франни прекрасная дикция, а крошечный ротик герцога Дюра выдает великолепные рулады. Герцог де Лавальер очень талантлив – он будет моим Тартюфом. Чтобы доставить удовольствие Луи, я даю его старому приятелю, маркизу де Мёз, небольшую роль, хотя у него писклявый голос и он напрочь лишен таланта. Сама я сыграю Дорину, служанку.

Больше всех расстроилась Диана, когда я отказалась дать эту роль ей, а за моей спиной говорит, что мне «медведь на ухо наступил». Я не знаю, какого медведя она имеет в виду, но уверена, что ничего лестного в этом выражении нет. Элизабет тоже оказалась ужасной актрисой, она двигается по сцене, как корова на льду, поэтому не будет принимать участия в спектакле. Я назначаю ее ответственной за угощение. Остальные роли я раздаю своим талантливым слугам и профессиональным актерам из Парижа.

Наконец настал день премьеры. Я выплываю на сцену в простом газовом платье, девственно-белом с синим поясом, и ощущаю на себе его взгляд. Он смотрит на меня в окружении избранной аудитории, куда входят мой брат Абель, которого наконец-то приняли при дворе, дядюшка Норман и Элизабет, маршал де Сакс и еще несколько близких друзей. Приглашения, как поговаривают, настолько редки, что двор опустел: неприглашенные отправились в Париж, сославшись на неотложные дела, которые они ни за что в мире не могут пропустить, а приглашенные – на премьеру «Тартюфа».

Де Лавальер в роли Тартюфа непревзойден, как и я в роли Дорины. Позже мы слышим, что маркиз де Гонто так сильно смеялся во время известной сцены за столом, что намочил свои новые зеленые бриджи.

После успеха пьесы Луи настаивает на том, чтобы я не снимала свой костюм и в постели, и страсть его возрастает четырехкратно. Когда уже брезжит рассвет, я полностью вымотана – и пьесой, и занятиями любовью, – но чрезвычайно довольна. Я нашла уникальный способ его развлечь, и будущее предстает передо мной чередой комедий и легких фарсов, может быть, время от времени трагедиями, где я буду главной героиней.

От Франсуазы, вдовствующей герцогини де Бранка

Дрезден, Саксония

20 января 1747 года

Милая моя!

Примите мои новогодние поздравления, мой сердечный друг. Здесь ужасно холодно из-за близости к морю, и руки мои обветрились безвозвратно. Если не считать длинного носа – вероятно, в детстве она часто чихала? – по-моему, наша новая дофина в сравнении с предыдущей более приемлема. К нам здесь присоединился Ришелье и заявил, что он бы с ней переспал, будь она актрисой. (Это уж слишком даже для него; надеюсь, что его слова не дойдут до короля.)

Мы с нетерпением ждем празднований, которые устроят в честь нашего возвращения. Хорошо, что не будет маскарада, хотя мы все знаем, что король очень любит балы. И не стоит расширять список приглашенных: не нужно приглашать парижскую буржуазию, пусть будет только маленький круг придворных. Кто угодно может проведать о дворцовых интригах, но жены парижских буржуа – совершенно иное дело. Я помню, как поначалу все отчаянно пытались узнать, кто Вы, помню все те слухи, которые ходили вокруг Вас!

В этом послании я должна предупредить Вас о графине де Форкалькье – о той самой, которую называют Восхитительной Матильдой, которая теперь замужем за моим кузеном. В последний раз, когда она была при дворе, ее чествовали, как будто она сама Дева Мария. Она еще ребенок с вызывающим раздражение смехом – послушать ее, так подумаешь, что ей двенадцать, а не двадцать два, – но она восхитительно свежа и красива. Я слышала, как Морпа пел ей дифирамбы, а ведь Вам известно, как король прислушивается к этому человеку. Дальше и говорить нечего.

Саксонцы довольно тучны во многих отношениях, но у их женщин красивый цвет лица. Я нашла великолепный крем из свиного жира и свинца и намерена загрузить им половину экипажа. И передайте Берни, что я и его не забыла: он получит свою долю.

Крепко обнимаю,

Франни