Текст книги "Фаворитки. Соперницы из Версаля"

Я с грустью думаю о том, что у меня есть враги, настоящие враги; мужчины и женщины, которые ненавидят меня за мое происхождение, за мое влияние на Луи, за то, что я – это просто я. Осознавать это неприятно, но ничего не поделаешь. И негоже из-за этих помех расклеиваться, как переваренная лапша.

От императора Китая прибывает подношение французской короне. Луи заверяет меня, что подарок послали задолго до того, как меня представили ко двору: пара грациозных красно-золотых рыбок – ничего красивее я никогда не видела. Китайский посланец уверяет, что рыбками следует любоваться, а не есть, и это лишь утвердило двор во мнении, что китайцы – варвары. Я просто обожаю этих рыбок, и у меня есть на примете пруд, чтобы они могли размножаться. Я выписываю огромный аквариум, который ставлю на каминную полку. В нем рыбки невозмутимо плавают себе среди камней и водорослей, безучастные к бедам и горю внешнего мира.

От Франсуа Поля Ле Нормана де Турнема

Генерального директора королевских строений

Улица Сен-Оноре, Париж

10 мая 1746 года

Милая моя Ренетта!

Не забивай свою головку тем, что придворные не отвечают на все твои попытки. Ты не в силах управлять ни их сердцами, ни их мыслями, особенно это касается министров, которые так и стремятся дискредитировать любого, к кому прислушивается король. А их ненависть к тебе легко объясняется твоим происхождением.

Морпа, министр военно-морского флота, само воплощение зла, объявил себя ненавистником всех любовниц. А еще он ужасный сноб, несмотря – а может быть, и вопреки – на своих собственных не слишком достойных предков. Аржансон, военный министр, очень коварен, но пользуется доверием короля. К счастью, этот павлин Ришелье сейчас во Фландрии с войсками, и, хотя принц де Конти ищет место в совете, король ему отказывает и его влияние сведено к минимуму. После смерти кардинала Флёри три года назад король так и не выбрал премьер-министра, и все его министры наперебой стремятся занять эту должность.

Короля окружает множество фальшивых друзей и советчиков. Ренетта, ты предлагаешь королю величайший подарок из всех: искреннюю любовь и дружбу. И не тревожься, его любовь оградит тебя от козней этих мелочных людишек.

Во вторник я вновь буду в Версале, чтобы проследить за ремонтом Мраморной арки. Руже передал мне твои мысли насчет новой материи для зимней обивки королевской мебели. Я полностью согласен и сразу же по возвращении передам твои пожелания.

Нежно обнимаю,

Норман

Глава шестнадцатая

Я ем уже пятое маринованное яйцо и подумываю над тем, чтобы съесть шестое. А может быть, лучше варенье из айвы? Я улыбаюсь и глажу свой живот. И хотя еще не время, я клянусь, что уже ощущаю едва наметившуюся округлость. Если родится девочка, я назову ее в честь своей мамы – Мадлен. Но родится не девочка, обязательно родится красивый мальчик, вылитый отец.

Этим летом Луи вновь отправляется на войну. Дофина, несмотря на свою внешность и некие сложности со стороны супруга, тоже ждет ребенка. Мой Луи вскоре вернется, поскольку король должен присутствовать при рождении будущего короля Франции.

А пока он каждый день пишет мне письма, а я пишу ему в ответ. И еще я веду переписку с преподобным маршалом Саксонским, командующим королевской армией, с которым мы стали добрыми друзьями. Иногда истинно высказывание, что враги моих врагов – мои друзья. И я нахожу поддержку среди тех, кто ненавидит Аржансона, или Морпа, или Ришелье. А поскольку взаимная ненависть – обычное дело в Версале, то перечень моих друзей с каждым днем все растет.

Перед отъездом Луи преподнес мне подарок – замок Креси, очаровательное поместье с видом на небольшую речушку. Несмотря на то, что многие настаивают на приглашении, я не хочу, чтобы злые языки придворных осквернили мое тайное убежище. Здесь принимают только Элизабет, Франни, Берни, герцога де Дюра, маркиза де Гонто и еще пару близких друзей Луи.

В самом центре замка в Креси располагается прекрасный восьмиугольный салон. Здесь великий Буше[7]7
  Франсуа Буше (1703–1770) – французский живописец, гравер, декоратор, выдающийся представитель художественной культуры рококо.


[Закрыть] разрисовывает восемь больших панелей сценами с изображениями музицирующих, танцующих, скачущих в саду детей, а я наблюдаю за его работой, за написанием сияющих радостью детских лиц, которые приветствуют меня со стен.

Последний король признал многих из своих детей, и эти новые принцы крови разрушили установленную иерархию титулов и тем самым вызвали множество потрясений. Отголоски этих потрясений, как поведал мне Берни трагическим тоном, который он приберегает исключительно для величайших нарушений этикета, ощущаются и по сей день.

Мой Луи непреклонен: он никогда ничего подобного не допустит, поэтому и не признал отцовства графа де Люка, его внебрачного сына от Полины де Винтимиль. Но я сомневаюсь, что он любил Полину так же, как он любит меня, поэтому совершенно естественно, что он захочет признать наших детей. Они будут иметь титул принцесс и принцев крови, и к ним будут относиться с должным почтением, они сделают блестящие партии. И, разумеется, моя дорогая Александрина тоже удачно выйдет замуж. На самом деле я полагаю, что она составила бы отличную партию графу де Люку, которому сейчас уже пять лет: моя дочь выйдет замуж за сына Луи.

На третьей панели, на той, на которую падает свет послеполуденного солнца, Буше рисует малыша с восхитительными каштановыми кудряшками, в красном бархатном костюмчике. Малыш держит под уздцы пони. Я решила, что этот малыш – наш с Луи первенец, и я с удовольствием наблюдаю, как он медленно оживает под кистью художника в окружении своих будущих братьев и сестер.

* * *

День стоит знойный и слякотный. Местность ниже Креси болотистая, и лютуют москиты. Мы с садовником, стоя на террасе, планируем, как разбить сады за замком. Берни с Элизабет следуют за мной, Элизабет постоянно жалуется на насекомых и жару, Берни идет, вихляя, в новых туфлях, которые он намерен разносить до возвращения в Версаль.

– Мадам, я предлагаю снести эту деревню, – говорит месье д’Исл, мой садовник, указывая на несколько домов вдалеке.

– Ой нет, нельзя. – Я шокирована его предложением.

– Милая моя маркиза, почему нельзя? – удивляется споткнувшийся о булыжник Берни, который с трудом удерживается на ногах, чтобы не упасть. – Прекрасное предложение. Если деревеньку и эти уродливые… хибары – я не знаю, как еще их назвать, – передвинуть, тогда откроется вид на реку и можно будет беспрепятственно наслаждаться закатом, чтобы не мешали… как еще назвать эти строения? Конечно же, домами не назовешь. Коровники? Как называются строения, где живут коровы?

Я колеблюсь.

– Подобная перестановка. Люди…

– Жанна, не думайте о мелочах. Вы должны научиться думать, как врожденная аристократка, соответственно своему статусу и положению, – раздается мелодичный голос Элизабет. – Вы должны научиться величию. Думать о подобных мелочах – ниже вашего достоинства. Ой, пошла прочь, муха! Неужели они летают парами?!

Я смотрю на домики вдали; несмотря на жару, из одного клубится дымок. Но что правда, то правда – если их убрать, вид будет намного лучше. Все же стремятся к идеалу, разве нет?

– Отлично, тогда уберите их, – бормочу я д’Ислу, который одобрительно кланяется.

Мы продолжаем прогуливаться по террасе, чтобы посмотреть, как продвигается строительство каменной лестницы, которая ведет к реке. Белый известняк из Лимузена, на каждой ступеньке лестницы вырезаны волны и рыбки.

– Я спущусь и поднимусь два раза. Смотрите на меня, – говорит Берни, решительно направляясь вниз. Мы смеемся над его покачивающейся походкой, а он, еле спустившись, сдается и скидывает неудобные туфли, красные каблуки которых не меньше пяти сантиметров.

– Что за напасть эти москиты! – жалуется Элизабет, ударяя себя по щеке, и на ней остается едва заметный след крови, которая смешивается с румянами. – Это уже пятый за сегодня. Плевать на эту деревушку – что делать, чтобы избавиться от этих летающих дьяволов?

Но вскоре все эти мелкие заботы поблекли перед моим собственным горем: ребенка больше нет. Кровь, слезы и уединение в собственной спальне, чтобы выплакать поселившуюся в душе боль.

От Мориса де Сакса, маршала де Сакса, командующего королевской армией

Брюссель, Австрийские Нидерланды

24 июня 1746 года

Мадам!

Разрешите выразить свою благодарность за Ваше последнее послание и бутылочку мадеры – откуда Вы узнали мое пристрастие именно к этому напитку?

Мадам, король продолжает пребывать в великолепном здравии; Вы наверняка уже слышали о наших победах во Фландрии и продолжающемся превосходстве Франции. Благодаря всем нашим победам, Его Величество пребывает в великолепном настроении, но если Вы простите мне мою дерзость, мадам, я признаю, что его счастье лишь отчасти можно отнести на счет наших побед.

Я заверяю Вас, мадам, в его преданности. Он радуется Вашим письмам и хранит ленточки, которыми они перевязаны; подобная преданность пристала монашкам, а у нашего короля подобное одновременно и трогает, и очаровывает. Если простите мне мою дерзость, мадам, я смахну слезу, поскольку такие трогательные сцены напоминают мне мою молодость, когда я познакомился со своей дражайшей супругой, а потом с моей дорогой любовницей.

Навсегда преданный Вам, готовый к услугам, мадам. Буду продолжать держать Вас в курсе всего, что заботит Наше Христианское Величество.

Мадам, остаюсь преданным и верным Вашим слугой,

Луи де Сакс

Глава семнадцатая

Весь Версаль, в котором уже и ступить негде, затаив дыхание, ждет, когда у дофины начнутся схватки. Я держусь подальше от ее переполненных покоев, сижу в своих апартаментах с Элизабет и Франни. Пытаюсь читать новый перевод «Памелы»[8]8
  «Памела, или Вознагражденная добродетель» (1740) – роман английского писателя С. Ричардсона (1689–1761).


[Закрыть] на французский, но мысленно постоянно возвращаюсь к Луи, который сейчас так далек от меня, в огромном зале, поглощенный всеми этими церемониями вокруг рождения будущего короля. Он вернулся всего четыре дня назад, и наше воссоединение превзошло все мои ожидания. Я плакала, и король плакал вместе со мной.

Даже если бы мне было позволено входить в покои дофины, мне самой не хотелось бы находиться среди этой толпы зевак, которые сгрудились вокруг, болтают, играют в карты. Я до сих пор не отошла от боли утраты ребенка, и теплых чувств к дофине не испытываю. С ее стороны я видела только холодность, а ее супруг так и продолжает метафорически показывать мне язык. Но ради Луи, ради Франции я желаю ей всего самого хорошего.

– Бедняжка дофина, – произношу я, открывая последнюю страницу книги, чтобы узнать, удастся ли господину Б. соблазнить Памелу. – Эта толпа в ее покоях наводит ужас.

– Ох, Жанна, не будь такой буржуазной! Людям наплевать, кто был твой отец или кем он не был… – Элизабет изгибает бровь. – Но так уж принято в лучших семействах.

Мне не по душе, что Элизабет постоянно напоминает мне о моем происхождении, как будто мне мало достается за пределами моих покоев. Тем не менее она хороший друг, и я ценю ее честность, поскольку правда – настоящая редкость в Версале.

Франни пожимает плечами:

– К счастью, моему супругу было семьдесят четыре, когда мы поженились, и все общение сводилось к акту, который требовал идеального сочетания вина, здоровья и, как это ни странно, новолуния. Я избежала ужасов рождения ребенка, но с его первой женой все было сделано в старом добром общепринятом стиле на публике. Они уверяют, что при рождении четвертого герцога де Бранка присутствовало две сотни людей. Хвала Господу, что столь древние традиции уже канули в Лету для всех, кроме королевской семьи.

– Вы пойдете со мной в часовню? Помолиться? – спрашиваю я ее.

Франни подобна успокаивающему бальзаму из алоэ: она всегда знает, что нужно сказать и сделать. На ней блеклое белое платье, она кутается в белую шерстяную шаль, и благодаря коже оттенка слоновой кости в этом облачении она напоминает элегантного лебедя-альбиноса. Однажды Франни сказала мне, что время от времени она использует пиявок, чтобы достичь необходимой бледности.

– Ну разумеется, дорогая. Бедняжка дофина, говорят, очень напугана; дофин успокаивает ее, уверяя, что это будет не больнее, чем когда вырывают зуб.

– Ох уж эти мужчины! – фыркает Элизабет.

Я вспоминаю рождение Александрин около трех лет назад, эти муки и обжигающую жажду, злость и ярость, которые удивили и меня, и повитуху, – но почему-то боль быстро забывается, радость материнства стирает боль.

Я перелистываю книгу, пытаясь понять, в чем же Памела ошиблась, потом вновь возвращаюсь мыслями к нашему будущему королю Людовику XVI, если они назовут ребенка Людовиком. Наверняка они так и поступят. В будущем, если я доживу, мне доведется увидеть этот день.

Конечно, я не хочу видеть этот день, встревоженно думаю я: это означало бы, что я переживу своего Луи.

Через одиннадцать часов дофина родила девочку. Мадам де Таллар, гувернантка королевских детей, с недовольной миной на лице выносит на руках малышку. Взволнованное ожидание испаряется, как роса жарким утром, и дворец мгновенно пустеет. Колокола бьют всего несколько минут, а фейерверк вообще отменяют. Конечно, перешептываются, что череда дочерей, начало которой, как известно, положила королева Мария – шесть дочерей и один-единственный сын, переживший младенчество, – вновь началась в этом поколении.

Луи заглядывает ненадолго, целует меня и уходит; несмотря на то, что родилась девочка, существует протокол и порядок, которого надлежит придерживаться. Но все церемонии вокруг рождения нежеланной малышки тут же прекращаются, когда дофина, которой только-только исполнилось двадцать и которая по виду была в добром здравии, неожиданно умирает через три дня после рождения ребенка.

* * *

Когда умирает королевская особа, этикет предписывает королю со свитой покинуть Версаль. В Шуази Луи находит утешение в моих объятиях и почти два дня и две ночи не отходит от меня ни на шаг. Несмотря на натянутые отношения с сыном – дофин настоящий моралист, который открыто не одобряет стиль жизни отца, – я знаю, как сильно Луи любит своих детей. Он скорбит вместе со своим безутешным сыном, сожалеет об альянсе с испанцами, который призван был обеспечить этот брак.

– Смерть… смерть, – говорит он мне, лежа в моих объятиях. – Все вокруг нас… притаились в темных углах каждой комнаты, готовые накинуться на нас. Бедная, бедная девочка.

– Вы такой добрый, – нежно произношу я и не кривлю душой – мало кто жалеет испанскую принцессу, умершую на чужбине такой молодой. Если бы она родила сына, возможно, все было бы иначе, ну а так ее быстро забудут, она всего лишь ноль, пустое место, строка в исторических книгах.

– Только ты, Помпон, – шепчет он мне, – только ты меня понимаешь. Я чувствую такую близость с тобой – мы одна душа, разделенная между двух тел.

– Одна душа, разделенная между двух тел, – повторяю я, убаюкивая его. Я целую его мокрое от слез лицо, глажу его по голове. Я уже начинаю понимать, что, несмотря на то, что Луи постоянно окружают люди, король крайне одинокий человек. То, как он нуждается во мне, и его зависимость от меня трогают. Я размышляю над этим, слизывая соленые слезы, которые струятся по его щекам.

На следующий день Луи приглашает меня посидеть рядом с ним во время экстренного заседания совета, созванного по причине смерти дофины. Пока тело дофины еще не остыло и не погребено, необходимо быстро принять решения.

– Может быть, мы подождем месье дофина? – вопрошает Морпа, министр военно-морских сил.

Луи качает головой:

– Он раздавлен горем. Оставим его скорбеть.

Несмотря на недовольство, которое тяжело повисло, как черные бархатные портьеры, которые развесили по случаю траура, никто не решается комментировать мое присутствие. А этот зал наполнен исключительно моими врагами: присутствуют и Морпа, и Аржансон среди менее важных, но не менее враждебно настроенных мужчин.

Аржансон, военный министр, откашливается и начинает перечислять:

– Следует рассмотреть кандидатуры дочерей короля Сардинии. – У этого человека глаза навыкате, и кажется, что он не в силах оторвать взгляд от моего декольте. Я тайком проверяю, не посадила ли я там пятно, – макароны за завтраком были с густым соусом.

– Подготовим прошение, – послушно отвечает Пюизё. Маркиз де Пюизё с министром иностранных дел объявил себя моим другом; как это ни удивительно, ходят слухи, что он был первым любовником Луизы, графини де Майи. Я часто ловлю себя на мысли о том, что он очень красив.

– Сир, а что скажете о ее сестре? – предлагает Морпа своим высоким, хнычущим голосом.

– Чьей сестре? – удивляется Луи, с тоской глядя в окно, и я понимаю, что он жалеет, что не может выехать на охоту.

– Покойной мадам дофины, у нее есть младшая сестра.

– Об уродливом карлике с темной кожей и горбом на спине, – вмешивается Орри, министр финансов, хлопая себя по спине слева.

– Знаете, внешность не важна – вы убедились на примере бедняжки Терезы, – но сестра… нет. Мы, французы, не приемлем инцест, – заявляет Луи, откусывая заусеницу с большого пальца; он не принимает во внимание собственное, всем хорошо известное пристрастие к сестрам.

Молчание.

Я заговариваю в гробовой тишине:

– Маршал де Сакс расхваливал дочерей польского короля. – Смерть дофины открывает новые возможности: новая дофина, более расположенная ко мне, которая помогла бы завоевать расположение остальной части королевской семьи. А польский король еще и герцог Саксонии, где изготавливают великолепнейший мейсенский фарфор: французские мастера от этого только выиграют.

– Этот король бывший протестант! – возмущается Аржансон. – А еще он женат на австрийке. Ужасной толстухе. – Весь вид его и тон как бы говорили мне: вы не в своем уме, но открыто он это утверждать не решился.

– Нет-нет, Аржансон, вы ошибаетесь, а маркиза права, – говорит король.

Ясно вам! Меня охватывает такая гордость, что приходится прикусить губу, чтобы скрыть улыбку.

– Саксонцев не следует сбрасывать со счетов: новые друзья во время неопределенности. Я уже устал от этих испанских принцесс и их неприветливых лиц. Разумеется, не хочу обидеть мою покойную невестку. – Луи обводит взглядом сидящих за столом. – Матушка их, если не принимать во внимание, что она австрийка, чрезвычайно плодовита, если я не ошибаюсь? Сколько у нее детей?

– Одиннадцать живых детей, сир, из пятнадцати родившихся. И пятеро из них – сыновья.

– Отличная плодовитость! – одобрительно замечает Луи.

– И все же, сир, шесть дочерей…

– Но пять сыновей, – добавляет Пюизё, которому явно нравится идея.

– Однако не забывайте о королеве, – говорит крайне обескураженный Морпа, которого не назовешь другом королевы.

Предыдущий герцог Саксонии сместил отца королевы с польского трона, и королева, говорят, настолько ненавидит саксонцев, что никогда не ест картофельные галушки, а однажды даже ударила горничную за то, что та носила чепец на саксонский манер.

– А при чем здесь королева? – резко восклицает Луи в замешательстве.

Морпа вспыхивает, придирчиво осматривает свое перо, щупает его дрожащими пальцами.

– Королеву необходимо мягко убедить, и она увидит все преимущества этого брака, – любезно предлагаю я, но от Морпа мне благодарности не дождаться.

– Она согласится, – кивает Луи. – А если и нет, какая разница. Мне нравится эта идея. Великолепно, дорогая моя.

Мы с Пюизё улыбаемся друг другу, когда Морпа с отвращением швыряет свое перо.

– Какие еще идеи, господа?

– Племянница короля Португалии…

От Франсуазы, вдовствующей герцогини де Бранка

Версальский дворец

1 августа 1746 года

Дорогая моя Жанна!

Здесь царит такое уныние, что и писать не о чем. Моей внучатой племяннице Диане де Лорагэ, как dame d’atour – придворной даме, – выпала неприятная обязанность нести на блюде сердце дофины после вскрытия. Она лишилась чувств, упала, сердце соскользнуло с блюда. Между ней и дофиной особой любви не было, поэтому все вокруг гадают, почему Диана лишилась чувств. Довольно трагическое стечение обстоятельств – уверена, если бы рядом оказался наш дорогой Берни, он бы сочинил небольшое четверостишие, зарифмовал бы «сердце разбилось» и «тьма опустилась».

На долю Дианы выпала и более приятная обязанность: по обычаю раздавать вещи дофины. Мне она подарила чрезвычайно милый меховой капор, помните, тот, из белого горностая, который дофина надевала на Пасху? Помнится, Вы восхищались гранатовым ожерельем в тот день в саду, я попрошу Диану подарить его Вам.

Дорогая, есть и не такие приятные новости: вернулась графиня де Перигор, старинная подруга нашего короля. Он ухаживал за ней сразу после смерти Марианны, но она ему отказала и ретировалась со двора, чтобы сохранить добродетельность. Супруг у нее – идиот, которого король терпеть не может, особенно после происшествия с блохами, но, к сожалению, эта немилость не распространяется на графиню.

Дайте знать, когда решится, кто будет нашей новой дофиной! Гонто сказал мне, что четыре к одному, что это будет очередная испанская принцесса. Я встречусь с Вами в Шуази в следующую субботу, когда наступит мой черед прислуживать Дочерям Франции Генриетте и Аделаиде.

Остаюсь Вашим преданным другом,

Франни