Текст книги "Моя дорогая жена"

8

Когда я прихожу с работы домой, Миллисент и дети уже там. Рори, лежа на диване, играет в видеоигру. Миллисент стоит над ним, уперев руки в боки; лицо суровое. Позади нее Дженна передвигает телефон взад-вперед, пытаясь сделать селфи перед окном. На всех троих отбрасывает тусклый свет телевизионный экран, на секунду они застывают – сценка современной жизни!

Взгляд Миллисент переносится с Рори на меня, ее глаза сверкают самой темной зеленью.

– Ты знаешь, – говорит она, – что сегодня вытворил наш сын?

Бейсболка Рори загораживает его глаза и почти все лицо, но не скрывает полностью его самодовольно-глупую ухмылку.

– А что наш сын сегодня вытворил? – интересуюсь я.

– Скажи отцу, что ты сделал.

За Рори отвечает Дженна:

– Он жульничал на экзамене с телефоном.

– Ступай в свою комнату, – велит ей Миллисент.

Моя дочь уходит с кухни. Хихикая, она поднимается по лестнице и ударом руки открывает дверь в свою спальню.

– Рори, – спрашиваю я. – Что случилось?

Тишина.

– Отвечай отцу.

Мне не нравится, когда Миллисент указывает сыну, как ему со мной общаться, но я проглатываю.

Миллисент вырывает из руки Рори игровой контроллер. Сын вздыхает и, наконец-то, открывает рот.

– Я вроде бы не собираюсь стать ботаником, и, если мне понадобится узнать про фотосинтез, я почитаю о нем в Интернете, как я и делал сегодня, – Рори смотрит на меня, широко раскрыв глаза и молчаливо вопрошая: «Разве я не прав?»

Мне хочется согласиться, потому что он отчасти прав, но я – его отец.

– Его отстранили от занятий на три дня, – встревает Миллисент. – Нашему сыну еще повезло, что его не отчислили.

В случае отчисления Рори из частной школы его бы перевели в государственную школу. Я не напоминаю об этом Миллисент – она уже объявляет нашему сыну наказание:

– …никакого мобильника, никаких видеоигр, никакого Интернета. И после уроков ты идешь из школы сразу домой. Не беспокойся, я проверю.

С этими словами Миллисент круто разворачивается и цокает на своих шпильках цвета человеческой плоти к выходу в гараж.

Услышав шум заработавшего двигателя, я подсаживаюсь к сыну. У него такие же рыжие, как и у Миллисент, волосы. Но зеленые глаза светлее, и сейчас широко распахнуты.

– Зачем?

Рори пожимает плечами:

– Так было проще.

Я понимаю. Иногда действительно проще двигаться по инерции вперед, чем все разом порушить и начать с нуля.

– Ты не должен обманывать, – говорю я.

– Но ты же обманываешь.

– О чем это ты?

– Я слышу, как ты потихоньку выходишь из дома.

Рори прав. Я, бывает, выскальзываю ночью на улицу, потому что не могу заснуть.

– Иногда я катаюсь на машине.

Рори фыркает:

– Я что, похож на слабоумного?

– Нет.

– Па! Я видел, как ты прокрадывался в наш дом в костюме. Кто надевает костюм, чтобы прокатиться ночью на тачке?

Я не надевал костюм с тех пор, как встретился с Петрой.

– Ты же знаешь, что я провожу много вечеров в клубе. Обмен информацией в сети – часть моей работы.

– Работа в сети, – произносит Рори без малейшей иронии.

– Я не обманываю твою мать, – заверяю его я. И это почти правда.

– Ты врешь.

Я начинаю говорить Рори, что это не так, но тут же понимаю, что это бесполезно. Я хочу убедить его, что никого не обманываю, и сознаю, что это тоже бесполезно. Мой сын слишком догадлив.

Я бы очень хотел ему все объяснить, да только не могу. И в итоге начинаю наезжать на сына:

– Ты забыл, что речь сейчас не обо мне.

Рори округляет глаза, но ничего не говорит.

– И я никогда не обманывал учителей в школе. Вот представь себе: в один прекрасный день разразится зомби-апокалипсис. Ты спасешься, но окажешься на острове, и тебе придется там создавать совершенно новую цивилизацию, выращивать растения. Как ты думаешь, знание процессов фотосинтеза пригодятся тебе тогда?

– Я ценю твои усилия, па. А уж про зомби-апокалипсис и все прочее ты вообще классно загнул, но все же я поберегу твое время, – Рори вытаскивает что-то из своего кармана и кладет передо мной.

При виде сверкающего синего стекла у меня отвисает челюсть. Это одна из сережек Петры.

– У Дженны уши еще не проколоты, – замечает Рори. – А мама никогда не стала бы носить такую вульгарную дешевку.

Сын прав. Миллисент носит серьги с бриллиантами. Настоящими бриллиантами, а не стекляшками.

– Ну что? Похоже, тебе нечего сказать? – спрашивает Рори.

Два-два. Я действительно не знаю, что сказать.

– Не переживай. Дженна не знает о твоей цыпочке на стороне, – на лицо Рори возвращается самодовольная ухмылка. – Пока не знает…

Мне требуется секунда, чтобы понять: мой сын, вооружившись уликой, пытается меня шантажировать.

Я впечатлен умом Рори. И обескуражен, потому что не хочу, чтобы мои дети росли, считая отца грязным обманщиком. Это последнее, чего бы я желал для своих детей, особенно для дочери. И это то, чего все специалисты-психологи советуют настоятельно избегать, чтобы это не отразилось на ее взаимоотношениях с мужчинами впоследствии. (Я смотрю дневные телепередачи.)

Дженна не должна ничего знать, она не должна даже заподозрить того, что Рори считает правдой. Все, что угодно, только не это!

Я поворачиваюсь к сыну:

– Чего ты хочешь?

– Новую игру «Кровавый ад».

– Мама запретила тебе играть в такие игры.

– Я помню.

Если я не соглашусь, Рори скажет Дженне, что я изменяю их матери. Он обязательно выполнит свою угрозу.

А если я соглашусь, то мой сын в четырнадцать лет превратится в успешного шантажиста! Мне следовало это предвидеть, следовало разгадать его наклонности еще в тот день, когда Рори родился. Он дышал поначалу так тихо, что все подумали, будто он умер. А когда, наконец, закричал, то сделал это так громко, что у меня зазвенело в ушах.

А может, мне следовало об этом догадаться в тот день, когда на свет появилась его сестра? И Рори испустил не менее громкий крик – не потому, что обрадовался новорожденной, а потому, что хотел попенять нам на недостаток внимания к его персоне.

А затем был еще один показательный случай. Дженна и Рори ходили вместе выпрашивать сладости на Хэллоуин, и Рори убедил сестру, что все шоколадные батончики отравлены психом из нашего местного супермаркета. Псих был здоровенным детиной, нежным и ласковым как хомячок. Но детей он пугал, даже не пытаясь этого делать. Дженна поверила брату на слово и выбросила все «отравленные» сладости. Мы с Миллисент узнали об этом только после того, как Дженну с неделю промучили ночные кошмары, и мы нашли в комнате Рори кучу оберток от шоколадных батончиков.

И вот теперь, шантажируемый своим собственным сыном, я могу оглянуться назад и сказать: мне следовало предвидеть, что он на такое пойдет. Но ведь до этого момента у меня не было поводов рыться в прошлом.

– Ответь мне на один вопрос, – говорю я Рори.

– Ладно.

– Как давно тебе об этом известно? – я старательно избегаю слово «обман». Как будто это имеет значение.

– Несколько месяцев. Первый раз я пошел в гараж рано утром – взять свой футбольный мяч. Твоей машины там не было. После этого я начал обращать внимание на твои отлучки.

Я кивнул:

– Завтра я куплю тебе игру. Только постарайся, чтобы она не попала на глаза матери.

– Да уж постараюсь. А ты постарайся не попадаться ей на глаза, прокрадываясь назад от своей цыпочки.

– Я больше не буду отлучаться из дома.

Рори с насмешливой улыбкой берет сережку и убирает ее в свой карман. Он мне не верит. Но он достаточно умен, чтобы промолчать, когда он в выигрыше.

* * *

Мне следовало бы рассказать о нашем сыне Миллисент. Я подумываю об этом во время ужина, пока Дженна изо всех сил старается подшутить над Рори без последствий для себя. Я подумываю об этом после ужина, когда Миллисент отбирает у Рори телефон на ночь. И я думаю об этом даже тогда, когда мы с женой остаемся вдвоем в нашей спальне и занимаемся тем, чем привыкли заниматься по ночам. Мне следовало бы рассказать жене о том, на что способен наш сын. Но я этого не делаю.

Не делаю только потому, что мой рассказ породит у Миллисент много вопросов, а ответить я могу лишь на некоторые из них.

Прошло всего две недели с тех пор, как я переспал с Петрой. Я вспоминаю о ней только посреди ночи, когда пробуждаюсь от беспокойного сна и мучаюсь бессонницей.

И именно тогда я терзаюсь вопросами: где же я допустил промах? Чем себя выдал? Почему Петра усомнилась в моей глухоте? Может, я отреагировал на какой-нибудь звук? Может быть, посмотрел Петре в глаза, а не на рот, когда она говорила? Или обращал слишком много внимания на ее крики в постели? Не знаю… А еще я не знаю, буду ли и дальше притворяться глухим. Но эти вопросы не дают мне заснуть по ночам до сих пор.

Как и шантаж Рори. Еще один промах. Рори не должен был видеть, как я ускользаю ночью из дома. Миллисент это не понравится.

И я ничего не говорю своей жене. Рори и Петра – два моих секрета, которые я ей не выдаю. Возможно, потому что у Миллисент тоже имеются свои тайны, и их гораздо больше, чем я раньше думал. Конечно, я сильно рискую и с Петрой, и с Рори, с каждым по-своему. И все-таки продолжаю держать свой язык за зубами.

9

Начиналось все по-житейски, не как что-то плохое. Я до сих пор в это верю.

Три года назад, в один субботний октябрьский вечер, я находился на переднем дворе вместе с Рори и Дженной, они были еще достаточно маленькими, чтобы не стесняться моего присутствия. Мы втроем развешивали украшения перед Хэллоуином, этот праздник дети очень любили (правда, чуть меньше, чем Рождество), и мы ежегодно декорировали дом паутиной, пауками, скелетами и ведьмами. Если бы мы могли позволить себе аниматронику, мы бы использовали и ее.

Миллисент приехала домой после показа дома клиентам. Одетая в деловой костюм, она остановилась на передней дорожке и заулыбалась, восхищаясь нашей работой. Дети запищали, что они проголодались. Драматично закатив глаза, Миллисент пообещала приготовить бутерброды. Она произнесла это с улыбкой. Думаю, мы все улыбались тогда.

Но дела у нас обстояли не лучшим образом. Дом, который мы украшали с детьми, был для нас новым – мы жили в нем всего шесть месяцев. И сумма ипотечного кредита была огромной. Заоблачный кредит давил и на жену, и на меня. Миллисент приходилось продавать больше домов, чем позволяли силы, а я даже подумывал о второй работе.

Еще у нас были проблемы с матерью Миллисент. Ее отец умер двумя годами ранее, а у матери диагностировали болезнь Альцгеймера; у старушки начался продолжительный, медленный процесс угасания. Мы потратили много времени на поиски сиделки с проживанием в ее доме. Первые две не подошли – они не отвечали стандартам Миллисент, третья работает, по крайней мере, на сегодняшний день.

В нашей семье тоже были проблемы. И немало. Но в тот день мы все улыбались – пока Миллисент вдруг не вскрикнула.

Я бросился в дом, дети – следом за мной. Я влетел на кухню в тот миг, когда Миллисент швырнула свой телефон через комнату. Он врезался в стену, разбившись на кусочки и оставив на ней отметину. Миллисент закрыла лицо руками и заплакала. Дженна закричала, Рори подобрал с пола кусочки разбитого телефона.

Я обнял Миллисент; ее тело сотрясалось от всхлипываний.

В голове у меня промелькнули два самых ужасных предположения. Кто-то умер. Возможно, ее мать. Возможно, подруга. Или кто-то умирал. От неизлечимой болезни. Может быть, кто-то из детей. Может быть, моя жена.

Одно из двух. Ничто другое не оправдывало такую реакцию. Ни деньги, ни работа, ни даже потеря домашнего питомца, которого у нас никогда не было. Либо кто-то умер, либо кто-то должен был скоро умереть.

И для меня стало настоящим шоком узнать, что оба мои предположения неверны. Никто не умер, и никто не умирал. Совсем наоборот.

* * *

Через несколько месяцев после того, как мы начали встречаться, мы с Миллисент провели Ночь Вопросов (так мы ее окрестили). Мы купили пиццу и вино и принесли все это в ее крошечную квартирку. Гостиная в ней была настолько маленькой, что помещались там только кофейный столик и небольшой, двухместный диванчик. Поэтому мы сели на полу. Миллисент зажгла свечи, выложила ломтики пепперони на настоящие тарелки и налила вино в бокалы для шампанского – другой посуды у нее не было.

Мы провели всю ночь, задавая друг другу вопросы. Никаких рамок, никаких ограничений, как и планировали. Первые вопросы звучали довольно банально. Мы еще были слишком трезвы, чтобы откровенничать о сексе, и говорили о чем угодно, только не о нем – о кино, о музыке, о любимых блюдах и цветах. Я даже спросил у Миллисент, есть ли у нее на что-нибудь аллергия. Оказалось, есть. У нее аллергия на глазные капли.

– На глазные капли? – переспросил я.

Отпив еще глоток вина, Миллисент кивнула:

– На те, что помогают избавиться от покраснения глаз. У меня от них глаза опухают так, что я почти ничего не вижу.

– Как у Рокки.

– Точно, как у Рокки. Я выяснила это в шестнадцать лет, когда накурилась. Я попыталась скрыть это от родителей, но все закончилось больницей.

– Ага! – заметил я. – Значит, ты была плохой девочкой!

Миллисент пожала плечами.

– А у тебя? Есть на что-нибудь аллергия?

– Только на женщин, которых зовут не Миллисент.

Я подмигнул ей, чтобы показать, что шучу. Она ударила меня по ноге и округлила свои глаза. В конце концов, мы захмелели настолько, что перешли к пикантным вопросам – о сексе и прежних отношениях.

Вскоре я устал слушать про ее бывших бойфрендов и решил расспросить Миллисент о ее семье. Я знал, откуда она родом и что ее родители все еще жили в браке, но кроме этого мне ничего о ней не было известно. Миллисент никогда не упоминала о своих братьях или сестрах.

– У тебя есть братья или сестры?

К тому моменту мы уже прилично напились. Уж я так точно. Перед нами на маленьком блюдечке стояла свечка, и в ожидании ответа я играл с воском, капавшим с нее. Я зажимал его между пальцами, скручивал в шарик, а потом снова разглаживал. Ответа я дождался не сразу, сначала Миллисент просто посмотрела на меня.

– Так есть или нет? – переспросил я.

Она отпила глоток вина.

– Есть… Сестра… Холли.

– Она старше или младше тебя?

– Она была старшей. Ее уже нет.

Я бросил комочек воска, наклонился и положил свои руки на руки Миллисент, сжимавшие бокал для шампанского.

– Извини, – сказал я.

– Все нормально.

Я подождал, не скажет ли она еще что-нибудь, но Миллисент молчала. И тогда я задал новый вопрос:

– Что с ней случилось?

Миллисент откинулась назад, прислонилась спиной к стене. Из-за алкоголя и света свечей все вокруг меня колыхалось, включая ее рыжие волосы. На какую-то долю секунды мне даже почудилось, что с них падают тлеющие угольки.

Миллисент отвернулась и заговорила:

– Ей было пятнадцать. Она была на два года старше меня. Больше всего на свете Холли мечтала водить машину и с нетерпением ждала, когда сможет получить права. Однажды родители куда-то уехали на папиной машине, а мамин автомобиль остался. Холли предложила на нем прокатиться. По кварталу, не дальше, она обещала ехать медленно, – Миллисент повернулась ко мне и пожала плечами: – Она не сдержала своего обещания. И погибла.

– О Господи! Мне так жаль!

– Все в порядке. Холли была моей сестрой… Но не очень хорошим человеком.

Мне захотелось расспросить Миллисент о Холли побольше. Я мог бы это сделать, ведь у нас была Ночь Вопросов. Но я не стал. Вместо этого, я спросил Миллисент, когда она впервые напилась.

Разговоров о Холли больше не возникало. До тех пор, пока я не поехал на ужин к родителям Миллисент. Я виделся с ними ранее только раз – в ресторане, когда они приезжали к дочери. А в тот раз мы с Миллисент поехали к ним домой и провели в дороге три часа. Родители жены жили в большом доме на севере, у границы со штатом Джорджия, в Богом забытом местечке. Они не были богатыми, но и работать им было ни к чему. Отец Миллисент, Стэн, изобрел и запатентовал рыболовную приманку, а потом продал ее компании, специализирующейся на спортивных товарах. На тот момент он проводил все свое время, наблюдая за птицами, мастеря деревянные скворечники и ловя рыбу. Мать Миллисент, Эбби, работала в свое время учительницей и, когда не ухаживала за своим садом, вела образовательный блог. Они немного напоминали хиппи, разве что выращивали кориандр вместо сорняков.

Внешне Миллисент походила на отца буквально всем – даже множеством оттенков своих глаз, но характером пошла в мать. Эбби была даже более организованной, чем Миллисент.

Я увидел ту фотографию по окончании ужина, когда решил помочь родителям Миллисент убрать со стола и понес свои тарелки на кухню. Фотография стояла на подоконнике за мойкой – крошечный образ, полускрытый домашним цветком. Мой взгляд привлекли рыжие волосы. Взяв карточку в руки и рассмотрев ее, я понял, что на ней запечатлены Миллисент и ее сестра, Холли. Вплоть до этого момента мне не бросался в глаза недостаток фотографий в доме. Я видел образы родителей Миллисент, самой Миллисент. Но это фото было единственным с Холли.

– Не надо, чтоб она ее увидела.

Я вскинул глаза. Передо мной стояла мать Миллисент. Выражение ее теплых карих глаз было почти умоляющим.

– Вы в курсе, что случилось с Холли?

– Да. Миллисент мне рассказала.

– Тогда вы понимаете, как это может ее расстроить, – мать Миллисент отобрала у меня фото и поставила его обратно на подоконник, за цветок. – Мы убираем фотографии с Холли, когда приезжает Миллисент. Она не любит напоминаний о сестре.

– Она очень печалится из-за аварии. Потерять сестру таким образом должно быть очень тяжело, – сказал я.

Мать Миллисент бросила на меня странный взгляд.

Я не понимал его значения до того дня, когда внезапно зазвонил телефон и Миллисент закричала.

10

Коробка с видеоигрой «Кровавый ад VII» оформлена вызывающе; через всю крышку тянется большая желтая предупредительная надпись. А на обороте красным предупреждение о самой игре. Я не уверен, что такой игре следует быть в моем доме.

И, тем не менее, я ее покупаю.

Рори, чье трехдневное отлучение от школы еще не истекло, находится дома. Миллисент забрала его компьютер, поменяла пароль для доступа в Интернет и постаралась отключить кабельное телевидение, но сдалась на середине попытки. Рори сидит на диване в гостиной и смотрит серфинг.

Я бросаю игру на диван рядом с ним.

– Спасибо, – бормочет он. – Но твое поведение не мешало бы скорректировать.

– Прекрати!

Рори ухмыляется, хватает коробку и отклеивает желтый предупредительный стикер с ее крышки. На картинке под ним изображены десятки тел, сваленных в кучу, а поверх них стоит уродливое рогатое существо, по-видимому, дьявол.

Рори косится на меня; его зеленые глаза загораются.

– А где игровая приставка? – спрашивает у меня сын.

После секундного колебания я указываю на стеклянный буфет в столовой.

– За серебряным подносом. Только не разбей ничего.

– Не разобью.

– И верни потом ее обратно.

– Ладно.

– Ты больше не будешь обманывать? – уточняю я.

Рори закатывает глаза:

– Каков отец, таков и сын.

Наш разговор прерывает телевизор. В дневное ток-шоу врывается реклама новостей.

На экране появляется сначала логотип местной новостной передачи, а за ним – тот самый молодой и старательный репортер, который освещает историю Линдси. Его зовут Джош, и я наблюдаю за ним каждый день с тех пор, как обнаружили тело Линдси. Сегодня он выглядит немного уставшим, но его глаза блестят безумным возбуждением.

Полиция, наконец, поняла, как убили Линдси.

– Сегодня вечером с нами в эфире доктор Йоханнес Роллинс, бывший медицинский эксперт округа Де-Калб, штат Джорджия, – говорит Джош. – Спасибо вам, доктор Роллинс за то, что согласились к нам присоединиться.

– Пожалуйста.

Доктор Роллинс выглядит старше всех моих знакомых, вместе взятых, и напоминает мне Санта-Клауса. Только одежка не та: на докторе клетчатый пиджак и однотонный синий галстук.

– Доктор Роллинс, вы уже видели сегодняшнее заявление полиции. Как бы вы могли его прокомментировать, исходя из своего богатого опыта?

– Она была задушена.

– Да-да. В нем именно так и говорится: асфиксия вследствие механического удушения.

Доктор Роллинс кивает.

– Я так и сказал. Она была задушена.

– Вы можете сообщить нам что-либо еще?

– Она потеряла сознание через несколько секунд и умерла через несколько минут.

Джош ждет, не добавит ли доктор Роллинс чего-нибудь еще к этим словам. Но тот молчит.

– Что ж. Благодарим вас, доктор Роллинс. Мы ценим ваше время и готовность пожертвовать им ради беседы с нами.

Камера наезжает на Джоша, и в следующем кадре он – уже крупным планом – делает вдох. Его официальный репортаж всегда сопровождается неофициальным комментарием. Джош амбициозен и, похоже, повсюду имеет источники.

– Это не все, что мы готовы вам сообщить. «Новости 9» всегда располагают сведениями, которые вы не услышите ни в одной другой новостной передаче и не найдете в заявлении полиции. По информации моих источников, следы на шее Линдси указывают на то, что ее, скорее всего, задушили цепью. Убийца стоял сзади и сжимал ей горло Линдси, пока она не умерла.

– Классно, – говорит Рори.

Я чувствую себя слишком плохо, чтобы одернуть сына. Потому что я представляю себе его мать, свою жену, убийцей, которого описывает Джош.

Картина убийства выстраивается перед моими глазами очень четко, отчасти потому что я знаю или знал обеих женщин. Я явственно вижу выражение ужаса на лице Линдси, и так же ясно я могу представить себе лицо Миллисент, хотя его выражение постоянно меняется: то она в ужасе, то спокойна, то наслаждается оргазмом, то улыбается.

Рори устанавливает свою видеоигру.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

– В полном.

Сын больше ничего не говорит. «Кровавый ад» загружается.

Я ухожу из дома – мне нужно на урок, я отменил слишком много занятий в последнее время.

В клубе меня уже поджидает женщина средних лет: у нее прямые темные волосы, сильный загар и выраженный акцент. Кекона с Гавайев: когда она раздражена, то ругается на пиджине[1]1
  Пиджин – язык, на котором говорят представители разных народов, живущих на одной территории. Обычно – смесь двух или более языков.


[Закрыть].

Кекона – вдова на пенсии, а это значит, что у нее куча свободного времени, чтобы обращать внимание на то, что делают другие люди, и она постоянно судачит обо всех. Благодаря Кеконе я знаю, кто с кем спит, какие пары разводятся, кто от кого забеременел и чьи дети без конца влипают в разные истории. Подчас меня воротит от ее сплетен. Она выбалтывает мне больше, чем я желаю знать. Иногда мне хочется просто учить клиентку теннису.

Сегодня я узнаю от Кеконы, что одна из преподавательниц Рори состоит в отношениях с отцом ученика. Это, конечно, плохо. Но, по крайней мере, она не вступила в связь с учеником. Кекона также сообщает мне о разводе МакАллистеров, который затянулся на год с лишком и еще о гуляющих по округе слухах об их возможном примирении. Кекона быстро выносит свой вердикт: «скорее всего, так оно и есть, но никогда не знаешь наверняка».

Через полчаса нашего часового урока она упоминает Линдси.

Это необычно, ведь Линдси не являлась членом нашего клуба и нашли ее не в нашей маленькой общине, а в двадцати милях отсюда – вне зоны пересудов Кеконы, которая большую часть своего времени проводит в Оуксе, за воротами одного из самых больших домов. Кекона обитает в квартале от того места, где я вырос, и я хорошо знаю ее дом. Там жила моя первая подружка.

– В этом деле о девушке в мотеле много странностей, – заявляет Кекона.

– А что, все другие убийства в порядке вещей?

– Ну, это как посмотреть. Убийство – почти национальное развлечение. Но нормальных девушек обычно не находят мертвыми в заброшенных мотелях.

Кекона высказывает вслух то, о чем я думал все это время. Мотель сбивает меня с толку. Я не понимаю, почему Миллисент не похоронила Линдси или не отвезла ее тело за сотни милей отсюда, в лес или куда-нибудь еще. А оставила неподалеку от того места, где мы живем – в здании, где ее рано или поздно должны были найти. Это лишено здравого смысла.

Если только… если только Миллисент не хотела, чтобы ее поймали.

– Нормальные девушки? – переспрашиваю я Кекону. – А что значит – нормальная девушка?

– Ну, такая, которая не балуется наркотиками и не занимается проституцией, которая не ходит по лезвию бритвы. Эта девушка была нормальной: она имела работу, квартиру и, скорее всего, исправно платила налоги. У нее все было нормально.

– Вы, наверное, смотрите много полицейских сериалов?

– Конечно, – пожимает плечами Кекона. – А кто их не смотрит?

Миллисент не смотрит, но она читает книги. Детективы.

Я посылаю жене эсэмэску:

«У нас сегодня ночное свидание».

У нас с Миллисент не было такого свидания уже более десяти лет. Фраза кодовая – однажды мы с женой сели и разработали свой тайный код. «Ночное свидание» означает, что нам нужно переговорить о своих делах на стороне. По-настоящему поговорить, а не шептаться в темноте.

* * *

Между эсэмэской и ночным свиданием я встречаюсь с детьми. Рори находился весь день дома, и в фантазиях Миллисент ее сын должен был читать какую-нибудь книгу – ради самосовершенствования. А вместо этого он играл в новую видеоигру. Благодаря мне…

Но, зайдя в дом, я никаких признаков этого не замечаю. Рори сидит за столом в полнейшей тишине.

Он вскидывает на меня глаза и подмигивает. И мне впервые за все время не нравится человек, в которого превращается мой сын, а ведь в этом моя вина.

Я поднимаюсь наверх – принять перед ужином душ. А, когда снова спускаюсь вниз, застаю там и Дженну. Она подкалывает Рори.

– О тебе сегодня в школе говорили все, – произнося эти слова, Дженна набивает сообщение в своем телефоне. Она всегда так делает. – Ребята сказали, что ты настолько тупой, что не можешь без подсказки выговорить даже свое имя.

– Ха-ха, – хмыкает Рори.

– Они сказали, что ты слишком тупой, чтобы быть старше меня.

Рори закатывает глаза.

Моя жена хлопочет на кухне. Она успела переодеться после работы, и сейчас на ней спортивные штаны для занятий йогой, длинный свитшот и полосатые носочки. Волосы собраны в пучок на макушке и зафиксированы огромной заколкой-зажимом. Миллисент улыбается и подает мне чашу с салатом, чтобы я ее поставил на стол.

Пока мы накрываем ужин, дети продолжают ссориться.

– Ты очень тупой, – подзуживает брата Дженна. – Ребята говорят, что все мозги от наших родителей достались мне.

– Зато ты не унаследовала от них красоты, – парирует Рори.

– Мам!

– Хватит! – прекращает их перепалку Миллисент и усаживается за стол.

Рори и Дженна замолкают и кладут себе на колени салфетки.

До чего же все это обыденно…

Пока мы едим, Миллисент просит меня и Дженну помыть после ужина посуду: она собирается проверить с Рори его домашнее задание, ей надо убедиться, что он его сделал.

Я замечаю в глазах сына панику.

Вечер Рори испорчен. Я слышу это из кухни, где мы с Дженной наводим порядок. Я мою посуду, а она ее вытирает за болтовней.

Дженна рассказывает мне о футболе, вдаваясь в такие подробности, которые мне непонятны. И не в первый раз я задаюсь вопросом: может быть, мне следовало проявить к этому командному виду спорта больше интереса и стать помощником арбитра или кем-нибудь еще в этом роде? А потом я вспоминаю, что у меня попросту нет на это времени.

Дженна продолжает трещать, но мои мысли занимает уже Миллисент. Наше ночное свидание.

И вот посуда помыта. Рори исчерпывает все оправдания. Дело близится к ночи. Сын уходит в свою комнату делать домашнее задание, которое он не сделал днем. Дочь болтает по телефону и пишет эсэмэски – как всегда, одновременно. Когда подходит время укладываться спать, Миллисент отбирает у обоих гаджеты. Она делает это каждый вечер перед сном, чтобы дети не общались с незнакомыми людьми в Интернете после того, как мы ляжем с ней спать.

По-моему, в сети всегда общаются с незнакомыми людьми, но я не спорю насчет этого с женой.

Когда дети уже лежат в своих кроватях, мы с Миллисент уходим в гараж – на ночное свидание.