Текст книги "Моя дорогая жена"

20

Рабочее расписание Аннабель никогда не меняется. С понедельника по пятницу, с восьми утра и до пяти вечера она выдает штрафные талоны за нарушение правил парковки, вызывает эвакуаторы и выслушивает оскорбления и брань за то, что просто выполняет свою работу.

Аннабель сохраняет спокойствие. А я только удивляюсь – как ей это удается? Ей действительно безразлично, или она пользуется какими-то особыми средствами? Интересно, какой уровень наркомании среди таких инспекторов?

Вечера Аннабель не такие однотипные. Она – одинокая женщина, которой нравится гулять и тусить, но не слишком часто. Тем более что на своей работе она зарабатывает не больно много денег. По средам Аннабель ужинает со своими родителями. А все остальные ночи проводит, как Бог на душу положит. А мне надо выбрать ночь, когда она выходит в люди чаще всего. Пожалуй, это пятница.

Через две недели будет пятница 13-е. Лучшего и пожелать нельзя! В пятницу, да еще 13-го числа, Аннабель исчезнет!

Я, наконец, готов отправить второе «письмо Оуэна» Джошу. Я его тоже напечатал. Только оно гораздо длиннее первого.

Дорогой Джош,

Я не уверен, что ты веришь, что прошлое послание написал тебе я. Хотя, возможно, ты и веришь, а вот полиция – нет. Я не самозванец и не подражатель Оуэна. Я и есть – тот самый Оуэн Оливер Рили, который некогда проживал на Сидр-Крест-Драйв в маленьком старом домишке с противным сине-зеленым ковром. Впрочем, не я его туда настелил. Это моя мать страдала плохим вкусом.

По-моему, мне здесь не верят. И мне понятно почему. Ведь никто еще не видел меня и не общался со мной. Ну, кроме Линдси. Она-то меня видела часто. И мы очень тесно общались с ней. Много-много раз за тот год, что она была моей.

А теперь я снова один, и ты мне не веришь. По всему выходит, я должен дать тебе обещание. Так вот, даю: через две недели с этого дня пропадет еще одна женщина. Я могу даже назвать тебе точную дату. Это произойдет в пятницу, 13-го числа. Банально? Ну, в общем, да. Зато легко запомнить.

Так что, Джош, ты все еще можешь мне не доверять. Только учти: я всегда держу свое слово.

Оуэн.

Джош получит это письмо во вторник. Перед отправкой я так же спрыснул его одеколоном с мускусным запахом ковбоя. Это письмо наверняка сначала изучат полицейские. И кто знает, сколько они будут судить да рядить, прежде чем решатся его обнародовать. Целиком или хотя бы ту часть, в которой говорится о пятнице 13-го.

А я тем временем вернусь к своей реальной жизни. За последние несколько недель я отменил слишком много уроков. Мой рабочий график теперь очень плотный; каждый день расписан по часам и минутам. А кроме этого мне приходится делать и другие дела – забирать детей после занятий, развозить их по спортивным секциям, бегать в магазин за недостающими продуктами. Мелкие хлопоты создают у меня иллюзию нормальной жизни. Благодаря им почти проходит даже нервное подергивание, одолевающее меня в последнее время. Если бы еще Миллисент не посматривала на меня так выжидающе и с таким множеством вопросов в своих зеленых глазах!

Ответы на них приходят в четверг вечером.

Мы с Миллисент сидим в клубе, на вечеринке по случаю ухода на пенсию кого-то из правления. Подобные вечеринки в клубе невероятно показушные, почти вульгарные. Столы ломятся от еды, вина в избытке, и все поздравляют друг друга с очередными успехами в рабочей и личной жизни.

Мы участвуем в них, потому что должны; налаживание деловых контактов – часть и моей работы, и работы Миллисент. Придя на эту вечеринку вместе, мы потом, по обычаю, разделяемся. Я направляюсь налево, она – направо. Мы кружим по залу, встречаемся в центре, снова разделяемся и кружим по залу и опять воссоединяемся у входа.

На Миллисент яркое желтое платье. Со своими рыжими волосами она походит в нем на ослепительный язык пламени. Жена постоянно передвигается в толпе, заговаривает то с одним, то с другим гостем, но ее желтый наряд ни на минуту не исчезает из моего поля зрения. И я постоянно ловлю на себе ее взгляды. Когда губы Миллисент шевелятся, я пытаюсь понять, что она говорит. Она ходит по залу с бокалом шампанского в руке, но не отпивает из него ни глоточка. Только этого никто не замечает.

Сегодня глаза моей жены сверкают светлее обычного – зеленью молодого листика под солнцем. Такими я их не видел давно. Вот эти глаза в очередной раз скашиваются на меня. Миллисент видит, что я на нее смотрю, и подмигивает мне.

Я выдыхаю и продолжаю налаживать свои деловые контакты.

Энди и Триста также здесь, с полными бокалами вина в руках. Энди поглаживает себя по животу и говорит, что ему нужно с ним что-то решать. Триста немногословна, но задерживает на мне взгляд дольше положенного, наверное, вспоминает наш разговор об Оуэне или какие-то отрывки из него.

Кекона тоже пришла на вечеринку с эскортом в виде молодого мужчины, которого она даже не удосуживается нам представить, зато обсуждает всех остальных гостей: кто выглядит хорошо, а кто не очень, кто уже не работает и кто ищет работу. Будучи одним из самых состоятельных членов клуба, Кекона может позволить себе говорить все, что ей хочется, и люди все равно будут ее принимать.

Мимо меня проходит с подносом клубная официантка Бет и предлагает мне выбрать напиток, сильный алабамский акцент придает ее голосу самоуверенной дерзости.

– Не сегодня, – мотаю я головой.

– Ладно, – говорит Бет.

Я подхожу к супругам Рейнхартам. Лиззи и Макс совсем недавно переселились в Хидден-Оукс. Моя жена продала им дом, и я уже успел с ними познакомиться: Макс играет в гольф, а Лиззи утверждает, что раньше играла в теннис и теперь подумывает заняться им снова. Ее мужу быстро надоедает разговор о спорте, и он переводит его на другую тему – маркетинг. Это его бизнес. Макс считает, что мог бы сделать много полезного для клуба Хидден-Оукса, хотя его официально об этом никто не просил.

Я устремляюсь дальше, наказав на прощание Лиззи позвонить мне, если она соберется снова играть в теннис. Лиззи обещает связаться со мной.

С Миллисент мы встречаемся на середине дистанции. Ее бокал все еще полон. Миллисент выливает половину шампанского в цветочный горшок.

– Ты как, нормально? – спрашивает она.

– Отлично.

– Тогда еще круг?

– Давай.

Мы опять разделяемся, и я обхожу другую часть зала, приветствуя всех, с кем еще не здоровался. Такое впечатление, будто я двигаюсь кругами, потому что по-другому не умею.

Оповещение населения производится до одиннадцатичасовых новостей. Я не знаю, кто первый обратил на него внимание, но я вижу, как люди начинают доставать свои телефоны. Слишком многие, чуть ли не все сразу.

Женщина рядом со мной шепчет:

– Это он.

Кто-то включает телеэкраны в баре. Перед нами всплывает Джош – на полпути к своему звездному часу. Сегодня вечером он не выглядит чересчур юным, возможно, из-за очков. Они у него новые.

– Я получил письмо чуть раньше на этой неделе. Посовещавшись и с полицией и с владельцем нашего канала, мы решили ради безопасности общества предать его содержание огласке.

Снимок письма высвечивается на экране. Мы все впиваемся в него глазами, внимательно читаем напечатанные слова, а репортер громко и отчетливо произносит их вслух. Когда Джош доходит до абзаца о женщине, которой предстоит исчезнуть в пятницу 13-го числа, из уст всех гостей вырывается дружный вздох. Я оглядываюсь по сторонам и нахожу ярко-желтое платье.

Миллисент смотрит на меня; на ее губах играет полуулыбка, одна бровь приподнята, словно задает мне вопрос.

Я молча подмигиваю жене.

* * *

– Бесподобно, – говорит она. – Ты бесподобный!

Миллисент лежит на кровати обнаженная, желтое платье валяется на кресле.

– Думаешь, теперь все поверят в возвращение Оуэна?

Я не сомневаюсь, что поверят. Просто хочу, чтобы это мне сказала моя жена.

– Конечно, поверят. Они уже поверили.

Я – тоже обнаженный – стою у изножья кровати и улыбаюсь так, словно захватил флаг.

Миллисент вытягивает вверх руки, вцепляется ими в изголовье.

Я падаю на кровать рядом с ней:

– Теперь они будут искать Оуэна.

– Да.

– И не станут больше никого подозревать.

Миллисент дотрагивается пальчиком до моего носа:

– Благодаря тебе.

– Да ладно…

– Это правда.

Я мотаю головой:

– Давай не будем злорадствовать.

– Завтра.

* * *

Последующие несколько дней проходят потрясающе. То, как Миллисент смотрит на меня, наполняет мое сердце счастьем. Я даже расправляю плечи.

Миллисент чувствует то же самое. На следующий день после вечеринки она присылает мне эсэмэску с подписью: «Пенни». Это единственное мое прозвище для Миллисент. Но я не употреблял его уже много лет.

Первый раз я назвал ее так во время свидания – до того, как мы поженились, но уже после того, как переспали. Ни у кого из нас не было денег, поэтому многие наши свидания проходили очень скромно. Мы долго гуляли, ходили на дешевые сеансы в кино и заглядывали в бары только в часы скидок. Поневоле мы стали изобретательнее. В ту самую ночь мы проехали двадцать миль, чтобы съесть дешевую пиццу и поиграть в видеоигры в старомодном пассаже. Я вышел победителем во всех спортивных играх, но Миллисент изрешетила мне пулями задницу в играх с огнестрельным оружием.

Через дорогу от пассажа находился небольшой парк с фонтаном. Миллисент вынула из кармана пенни, загадала желание и бросила монетку в фонтан. Мы проследили взглядами за тем, как она погрузилась на дно, упав поверх множества прочих монет. Вода в фонтане была настолько прозрачной, что я смог прочитать на ней два слова:

«Один цент».

– Вот как я буду тебя называть, – сказал я. – Пенни.

– Почему пении?

– Потому что Миллисент звучит почти как милли-цент[2]2
  Игра слов: пенни – 1/100 цента, мили – приставка, обозначающая 1/100 единицы измерения.


[Закрыть].

– О Господи!

– К тому же у тебя рыжие волосы, – добавил я.

– Пенни? Ты серьезно?

– Пенни, – улыбнулся я.

Миллисент покрутила пальцем у виска.

Я был влюблен, беззаветно и безусловно. Но тогда я не признался ей в этом вслух. Вместо этого я окрестил ее «Пенни». В конце концов, мы сказали друг другу те самые, заветные слова, и я перестал называть Миллисент «Пенни». И вот теперь она сама воскресила это прозвище. А мне почему-то больше не хочется его произносить.

21

Понедельник 9-го, Аннабель на работе. День чудесный – солнечный, но не слишком жаркий. Воздух почти бодрящий. Аннабель припарковала свою машину в конце квартала и идет вниз по улице, проверяя номерные знаки и спидометры. Ее короткие волосы выбиваются из-под кепки, козырьком которой она прикрывает от солнца глаза. В правое ухо вставлен наушник, а вниз по груди, по рубашке, вьется белый шнурок, исчезающий в правом переднем кармане брюк. Голубая униформа Аннабель скроена в стиле унисекс. Я наблюдаю за ней, поджидая. Дойдя до зеленого автомобиля, Аннабель начинает нажимать кнопки своего ручного сканера.

Я бегу со всех ног по кварталу, останавливаюсь в нескольких футах от нее и поднимаю вверх руки, как будто прошу ее обождать.

Аннабель смотрит на меня как на сумасшедшего.

Я достаю свой телефон и передаю его ей.

«Извините, я не хотел вас напугать. Меня зовут Тобиас. Я глухой».

Аннабель читает мое сообщение. Ее плечи расслабляются, она кивает.

Я показываю на машину, потом на себя. Аннабель показывает на просроченный спидометр.

Я складываю домиком руки под подбородком – как будто умоляю. Или молюсь.

Она улыбается. У Аннабель замечательная улыбка.

Я тоже улыбаюсь, показывая ей свои ямочки.

Аннабель грозит мне пальчиком.

Я снова передаю ей свой мобильник:

«Обещаю, я никогда больше не буду так делать…»

Она вздыхает.

Я выиграл. Зеленый автомобиль не удостаивается штрафной квитанции.

Хотя это – не мой автомобиль.

И я сам даже в толк не возьму, зачем «заговорил» с Аннабель. Мне не следовало этого делать. Мне уже не нужно узнавать подробности ее жизни – где она живет, ждет ли ее кто-нибудь дома. Я уже получил ответы на эти вопросы. Но я все-таки вступаю с ней в свой «немой» диалог. Это – часть моего отборочного процесса.

В среду я встречусь с Аннабель снова. Но она этого не знает.

* * *

Портреты Оуэна повсюду. Компьютерные специалисты «состарили» его, постаравшись представить, как он должен выглядеть сейчас. Они даже прикинули, как он может маскироваться. И теперь эти образы бомбардируют меня со всех сторон – их показывают во всех новостных репортажах, печатают во всех газетах, размещают в Интернете. На телефонные столбы наклеены листовки. Оуэн с бородой, усами, темными волосами, лысый, толстый, худой. Оуэн с длинными волосами и короткой стрижкой, в очках и контактных линзах, с бакенбардами и козлиной бородкой. Оуэн, выглядящий как любой человек и как немужчина.

И сделал это я!

Ладно, это сделала Миллисент. Или начала. Но я тоже приложил руку.

Я не совершил ничего неординарного. Но из-за меня теперь все ищут Оуэна Оливера Рили.

Я всегда хотел выделяться из массы. Быть выше среднего уровня.

Сначала – в теннисе. Мой отец играл в теннис, мать делала вид, что играла, и в семь лет я забил свой первый теннисный мяч. Это был первый вид спорта, которым я заинтересовался. И родители обеспечили мне старт – купили мне мою первую ракетку и наняли тренера. За несколько лет я стал лучшим юным игроком в клубе. Но так и не удостоился родительского внимания – того, которого желал. Впрочем, мне от этого стало только лучше. Я не представлял себе, сколько во мне копилось злости, пока не ударил по этому маленькому желтому мячику.

Тогда я не был «середнячком», не был разочарованием ни для кого, кроме собственных родителей. Я был в теннисе лучше всех остальных, пока не перестал таким быть. Но, как дальше жить «середнячком», я не знал. И подался за океан, подальше от родителей, в поисках места, где я мог бы быть лучше других и никого не разочаровывать. С Миллисент я этого добился.

Ужасно так говорить, но моя жизнь стала намного лучше после кончины родителей. И после того, как в нее вошла Миллисент. Она позволила мне ощущать себя выше, лучше других.

И она так впечатлена моим письмом, что даже в постели заговаривает о нем:

– Как бы мне хотелось вырезать его и наклеить на холодильник!

Я смеюсь и глажу ее ногу. Она лениво закидывается на мою.

– Дети бы сочли это странным, – бормочу я.

– Они бы даже не заметили.

Миллисент права. Наш холодильник сплошь оклеен фотографиями, составляющими своеобразный семейный альбом. Они настолько размыты, что ни одна не выделяется из общей массы.

– Ты права, – говорю я. – Они бы не заметили.

Миллисент перекатывается и прижимается лицом к моему лицу.

– Я хочу раскрыть тебе свой секрет, – шепчет она.

Мое сердце слегка подскакивает в груди. Мне вдруг становится не по себе.

– Что за секрет? – спрашиваю я. В голос, не шепотом.

– Я наблюдала за ней.

– За кем?

– За Аннабель, – беззвучно, одними губами артикулирует это имя Миллисент.

Сердце немного успокаивается.

Мы делали так и раньше. Мы наблюдали за Линдси и обменивались впечатлениями.

– И? – интересуюсь я.

– Она будет прекрасно смотреться на телеэкране.

Свет в нашей комнате не горит, но кромешной темноты в ней нет. Наша спальня находится на втором этаже и выходит окнами на улицу. И блики фонарей поблескивают вокруг занавесок. Я много раз наблюдал за ними после нашего переезда в этот дом. Их золотое свечение кажется таким неестественным.

– Пенни, – говорю я.

Миллисент смеется:

– Что?

– Я люблю тебя.

– И я тебя люблю.

Я закрываю глаза.

Иногда я первым произношу эти слова. Иногда их первой произносит Миллисент. Мне это нравится – так мы на равных. Но это сейчас. А тогда, в молодости, первой призналась мне в своих чувствах Миллисент. Она первой сказала, что любит меня. Прошло три месяца. Три месяца с нашего знакомства в самолете до ее признания. Я любил Миллисент, по меньшей мере, два с половиной месяца из тех трех, но не говорил ей об этом. Пока она не сказала мне о своей любви. Когда это произошло, мы сидели на дереве. Мы были молодыми, бедными и в поиске развлечений залезли на дерево.

В Вудвью полно деревьев. У нас имеется парк с огромными, раскидистыми дубами, идеально подходящими для лазанья. Но в тот день мы с Миллисент сидели на клене. Мне следовало догадаться, что, пожелав забраться на дерево, Миллисент выберет не доступный дуб в общественном парке, а этот клен, из-за которого нам придется прегрешить – нарушить границы частного владения.

Клен рос перед домом, стоявшим в нескольких сотнях ярдов от дороги. И между дорогой и его входной дверью находилась только гладкая зеленая лужайка, да этот гигантский клен.

Дело было в середине августа, на пике летней жары. И некоторое время мы просто смотрели на клен из моего авто, оснащенного кондиционером. Мы припарковались ниже по дороге, выбрав место, с которого открывался прекрасный обзор на все окрестности. Мы сидели в машине и ждали, пока дом погрузится во тьму. Свет продолжал гореть только в одной комнате – на втором этаже справа. Миллисент сжимала мою руку так, словно была на грани.

– Ты действительно хочешь залезть на это дерево? – спросил ее я.

Она повернулась ко мне, сверкнула глазами:

– А ты не хочешь?

– Я как-то не думал об этом раньше.

– А сейчас?

– А сейчас я действительно хочу залезть на это чертово дерево.

Миллисент улыбнулась. Я тоже улыбнулся. Свет в доме, наконец, погас.

Я повернул ключ, выключив кондиционер. В салоне машины сразу же стало душно. Миллисент вылезла из нее первой. Придержав дверь за ручку, чтобы не хлопнуть ею. Я вылез следом и тоже очень аккуратно закрыл свою дверцу.

А затем перевел взгляд на клен. Внезапно он показался мне слишком открытым для посторонних глаз. «Интересно, грозит ли тюремное заключение нарушителям частных границ?» – промелькнуло в моей голове.

Миллисент бросилась бежать. Она пронеслась по улице, через лужайку и исчезла за кленовым стволом. Скажи она или даже крикни что-нибудь, я бы ее не услышал.

Я побежал за ней следом, тем же путем. Мои ноги почему-то отяжелели. Казалось, каждый мой шаг отдавался гулким стуком по округе. Но я продолжал бежать до тех пор, пока не добрался до Миллисент. Едва я приблизился к дереву, как она притянула меня к себе и поцеловала в губы. Крепко. Я чуть не задохнулся.

– Ну что, ты готов забраться на дерево? – спросила Миллисент.

И не успел я ответить, как она вскочила на большущий наплыв на стволе, дотянулась оттуда до самой нижней ветви, схватилась за нее и поднялась выше. Я наблюдал за ней, опасаясь, что в доме зажжется свет или она упадет с дерева и мне придется ее ловить. Но ни того ни другого не произошло.

– Давай, – прошептала Миллисент.

Она уже сидела не верхней ветке и смотрела оттуда вниз, на меня. Лунный свет превратил ее в размытый силуэт. Я различал лишь длинные волосы, колыхавшиеся на ветру, и ноги, свисавшие по обе стороны ветки. Все остальное казалось неясной тенью.

Я залез на дерево. Правда, это оказалось гораздо труднее, чем я ожидал, и кряхтел я достаточно громко, чтобы разбудить любого в радиусе десяти милей. И все-таки семейство в доме вблизи нас продолжало спать. Окна в их комнатах оставались темными.

Пока я долез до Миллисент, с меня сошло десять потов. Мне стало жарко. Воздух среди ветвей дерева был гуще. И пах корой, мхом и потом.

Миллисент схватила мою футболку, притянула меня к себе близко-близко и впилась губами в мои губы. Клянусь, она пахла кленовым сиропом.

Миллисент прижалась лицом к моей шее, и ее горячее дыхание обожгло мою кожу.

– Эй, – окликнул я подругу.

Она подняла голову и посмотрела на меня. Влажная прядка волос прилипла к ее щеке.

– Я люблю тебя, – сказала Миллисент.

– И я тебя люблю.

– Любишь? Правда?

– Конечно, люблю.

Миллисент прикоснулась рукой к моей щеке:

– Поклянись.

– Клянусь.

22

Автоматические кофемашины – одно из самых удобных изобретений человечества за все времена. Никаких барист, никакого жирного молока вместо двухпроцентного, никаких нежелательных привкусов. Все, что мне нужно сделать, – это выбрать сорт кофе, молоко, вкус и даже температуру варки, а затем нажать на зеленую кнопочку «включить». И мой кофе наливается в стаканчик. К тому же это довольно дешевое удовольствие.

В деловой части города такие удобные, но простые кофемашины доступны только в мини-маркетах на автозаправочных станциях. В настоящих кофейнях автоматов нет. Мой любимый автомат находится в магазинчике при заправке в двух милях от Оукса. Я заезжаю туда, даже когда ограничен во времени. Кассиршей там работает красивая девушка по имени Джессика. Она из тех, кто всегда улыбается и находит доброе словцо для любого человека. Может быть, отчасти я именно из-за нее проезжаю две лишние мили до заправки. Но, по сути, пить там кофе вошло в мой жизненный уклад. У каждого имеется свой жизненный уклад.

И у Аннабель, естественно, тоже.

Каждую среду вечером она ужинает со своими родителями в одном и том же итальянском ресторане. Мне кажется, они заказывают там все время одни и те же блюда, одни и те же напитки и даже один и тот же десерт. Ужин начинается в половине седьмого и заканчивается к восьми. Аннабель уходит из ресторана домой. На то, чтобы добраться пешком до своей квартиры, ей требуется одиннадцать минут. Если она не заглядывает по дороге в какой-нибудь магазин, не отвечает на телефонный звонок и не натыкается на какого-нибудь знакомого. Типа меня.

Пока Аннабель смотрит на свой телефон, я врезаюсь в нее.

Она вскидывает на меня глаза в удивлении. Узнала!

– Привет, – говорит Аннабель.

Сейчас она накрашена сильнее, чем бывает днем. Губная помада темнее, глаза подведены. Коротко постриженные волосы делают ее лицо даже более привлекательным.

Я достаю свой мобильник.

«Неужто это самая прекрасная контролерша в городе?☻»

Аннабель поводит глазами:

– Как ваши дела?

Я киваю и указываю на нее.

Она поднимает большой палец вверх.

«Что вы тут делаете одна? Разве вы не знаете, что в городе объявился серийный убийца?»

Аннабель улыбается, пока читает мои вопросы.

– Я прямо сейчас направляюсь домой.

«А, может, выпьем чего-нибудь сначала?»

Аннабель колеблется.

Я показываю на бар ниже по улице.

Она смотрит на часы. И я искренне удивляюсь, когда она произносит: «Да». Ей следовало сказать: «Нет». Хотя бы из-за всей этой истории с Оуэном Оливером. Похоже, Аннабель еще более одинока, чем я думал.

* * *

Бариста Эрик приветствует меня взмахом руки. Я уже приходил в этот бар несколько раз – всегда один, всегда в ожидании, когда Аннабель пойдет домой после ужина с родителями. Эрик думает, что меня зовут Тобиас. Я научил его всем известным мне азам языка жестов. И теперь он может «произносить» на нем мое имя и мой традиционный напиток – джин с тоником.

Аннабель тоже его заказывает. Только просит Эрика:

– Побольше тоника.

Она мне не доверяет. И я не могу винить ее за это. Я – всего лишь парень, который упросил ее не выписывать ему штраф. Возможно, очень красивый и не представляющий угрозы, но глухой.

– Значит, вы его знаете? – показывая на меня, спрашивает Аннабель Эрика.

– Конечно, я его знаю. Тобиас пьет немного, но оставляет щедрые чаевые. Правда, он – большой молчун, – подмигивает Аннабель Эрик в знак того, что он шутит.

Аннабель улыбается, и это хорошо. Я начинаю воображать себя с ней в постели. И вслед за этим у меня возникает вопрос: сколько времени должно пройти, чтобы она пригласила меня к себе? Я уже знаю, что она это сделает. И ее квартира от бара недалеко. Знать многое о другом человеке и выбирать, как себя с ним повести, – вот, что мне нравится.

– Вы отлично спелись, – говорит Аннабель нам с Эриком. При этом она старается стоять ко мне лицом. Она не забывает, что я глухой.

После пары глотков Эрик исчезает в другом конце бара. Мы с Аннабель остаемся вдвоем. И она мне рассказывает многое из того, что я уже знаю, и кое-что из того, что мне еще неизвестно. Например, я не знал, что сегодня вечером она ела лингвини с грибами. Но теперь я знаю, что она ест на ужин по средам.

Я рассказываю ей историю Тобиаса. Я – бухгалтер, разведен, детей нет. Я очень сильно любил свою жену, но мы познакомились в институте и слишком быстро поженились. Такое случается.

Аннабель умеет слушать и кивает в нужный момент.

«А у тебя есть бойфренд?»

Она мотает головой.

– У меня уже давно нет бойфренда, – признается она.

И я понимаю: до приглашения к ней домой остается недолго. Скорее всего, оно прозвучит после второго бокала, но до того, как мы закажем третий.

«А почему у тебя нет бойфренда?»

Вопрос не ради поддержания разговора. Мне, правда, это интересно.

Аннабель пожимает плечами:

– Может, я еще не встретила своего человека?

Теперь я качаю головой:

«Общая фраза».

На минуту Аннабель замолкает. Я уже готовлюсь выслушать ее рассказ о том, каким эгоистичным мерзавцем был ее последний бойфренд. Как он ее обманывал, как зависал с приятелями.

– Мой последний бойфренд погиб, – говорит вдруг Аннабель.

От шока я чуть не выдаю в голос:

«Это ужасно. Как это случилось?»

– Пьяный водитель.

Я смутно припоминаю, что Аннабель постила в сети призывы к борьбе против вождения в нетрезвом виде. Но по ее постам нельзя было понять, что это личное.

Я расспрашиваю Аннабедь о погибшем друге. Его звали Бен. Аннабель познакомилась с ним на работе. Он был копом. Ходил на вечерние курсы по уголовному правосудию и мечтал стать детективом и дослужиться до сержанта.

А его фото в телефоне Аннабель удалила – ей невыносимо смотреть на него.

Это признание звучит так печально, что я отвожу глаза в сторону.

– Эй, – окликает меня Аннабель.

Она касается моей руки, призывая посмотреть на нее:

– Извини. Все это слишком серьезно. Не хотела тебя грузить.

«А ты и не нагрузила».

– Мне надоело говорить о себе. Давай поговорим теперь о тебе. У тебя есть девушка?

Я мотаю головой: «Нет».

– Твоя очередь. Почему?

«Не так-то просто начать снова с кем-то встречаться. Я был женат десять лет. И потом я глухой… Это все затрудняет».

– Женщина, которая отказывает в общении человеку только потому, что он глухой, не стоит переживаний.

Я улыбаюсь. Аннабель произносит общие фразы, но говорит она искренне. «Интересно, а что бы она сказала, расскажи я ей всю правду о себе?» – мелькает в моей голове вопрос.

А затем я принимаю решение: я не буду с ней спать.

И довольно говорить друг о друге. Я меняю тему разговора. Мы обсуждаем кино, музыку, текущие события. Больше ничего личного – разговор только о посторонних вещах, не причиняющих боль. Стоит мне перестать флиртовать, и Аннабель тоже прекращает кокетничать. Атмосфера вокруг нас меняется.

Эрик возвращается в наш конец бара. Спрашивает, не хотим ли повторить заказ. Ни я, ни Аннабель больше ничего не заказываем.

Она не хочет, чтобы я проводил ее до дома. Это понятно. Но я настаиваю, чтобы Эрик вызвал для нее такси. Аннабель соглашается, но, скорее всего, только из-за Оуэна Оливера. Перед расставанием я спрашиваю у нее номер телефона. Она дает мне его, а я называю ей номер своего одноразового телефона.

Аннабель благодарит меня за угощение и подает на прощание руку. И формально, и трогательно. Я провожаю ее взглядом.

Я не буду писать ей эсэмэсок. Я в этом уверен.

И еще в одном я теперь также уверен: Аннабель не пропадет в пятницу 13-го.

* * *

Все из-за ее бойфренда. Как только я услышал историю Аннабель, я сразу же решил: это будет не она.

Слишком много трагичного для одной молодой жизни. Потерять любимого в жестокой аварии, чтобы потом быть убитой самой…

Это несправедливо. Наша система отбора была усовершенствована, отчасти из-за Оуэна. Но все-таки мы действовали произвольно, подчиняясь воле случая. Я ведь в тот день совершенно случайно обратил внимание на Аннабель в торговом центре. На ее месте могла оказаться любая другая женщина.

Я возвращаюсь в отель «Ланкастер» и наблюдаю за Наоми. Все же она чуть выше «стандарта» Оуэна. Я знаком с Наоми только через компьютер и стеклянные двери отеля. Я никогда не заговаривал с ней, никогда не слышал звук ее голоса. Хотя мне этого хочется. Мне хочется услышать ее смех, увидеть, как меняется ее поведение после двух-трех бокалов вина. Мне хочется понять – она действительно западает на стариков или ей просто нужны деньги. И мне интересно – понравится ли она мне или не понравится. Или вообще не вызовет никаких чувств.

Но я не должен с ней сближаться. Я не могу рисковать. Вдруг я опять услышу что-нибудь такое, отчего захочу сохранить ей жизнь.

Поэтому я не захожу в отель. Не приближаюсь к Наоми. Я просто наблюдаю за тем, как она собирается домой по окончании своей смены. Вот она переоделась из униформы в джинсы и футболку. Вот она разговаривает по телефону, направляясь к своей машине – крошечной малолитражке цвета лайма. По дороге домой в среду вечером, в четверть двенадцатого, Наоми делает всего одну остановку – в ресторанчике фаст-фуда. Через несколько минут она уже подходит к своей квартире с сумкой в одной руке и униформой в другой. Наоми живет на первом этаже тихого дома, рассчитанного на людей со скромным заработком. Двор утопает в зелени; у входной двери густые, раскидистые кусты.

Прекрасно! У нас большой выбор для пятничного действа 13-го числа – от парковки при отеле до многоквартирного дома Наоми.

Мне остается только сказать Милллисент, что я передумал.