Текст книги "Моя дорогая жена"

23

В шесть часов утра в мое ухо врывается голос радиодиктора – настолько громкий, что заставляет меня подпрыгнуть. Миллисент любит свои радиочасы. Они старые – с перекидными цифрами и корпусом под дерево. И они постоянно действуют мне на нервы. Но мою жену радио побуждает оставлять сиденье унитаза поднятым.

«Доброе утро! Сегодня вторник, 12 октября. И у вас, дамы, есть еще один день, чтобы запереться в своем доме или квартире. Оуэн Оливер намеревается похитить одну из вас, красотки…»

Радио замолкает. Я открываю глаза и вижу стоящую надо мной Миллисент.

– Извини, – говорит мне жена. – Я забыла его выключить.

Миллисент разворачивается и уходит обратно в ванную. Ее рыжие волосы, хлопчатобумажные шорты и маечка на бретельках расплываются перед моими глазами в длинный темный конский хвост и голубую униформу с золотым кантом.

Мне снилась Наоми, когда по радио прозвучало оповещение. Она стояла за своей стойкой в «Ланкастере», болтая с каким-то мужчиной. Он был настолько старый, что даже шепелявил, когда говорил. Наоми откинула назад голову и засмеялась. Ее смех прозвучал как ехидный хохот ведьмы из сказки. А затем Наоми обернулась ко мне и подмигнула. Веснушки на ее носу начали кровоточить. Я вроде бы хотел что-то сказать, но тут сработала сигнализация. Миллисент солгала. Она не забыла выключить свои радиочасы. Просто она все еще немного дуется на меня. Не потому что мы в последний момент все переиграли и снова переключились на Наоми. А потому что я принял решение без нее.

Прошлой ночью у нас состоялось еще одно «свидание» в гараже. Миллисент думала, что мы встречаемся, чтобы уточнить наш план действий накануне важного дня. Так оно и должно было быть, если бы я не сказал ей, что Аннабель в этот план не вписывается.

– Не понимаю, – наморщила брови жена.

– Я же сказал тебе: нам следует переключиться на Наоми.

– Наоми слишком высокая. Она не соответствует типажу Оуэна.

– Я знаю, но Аннабель…

– Что Аннабель?

Я принял решение за долю секунды:

– Она начала с кем-то встречаться.

– Бойфренд?

– Если этот парень еще и не стал им, то скоро станет. Он тотчас же вызовет полицию.

Такой сценарий мы предпочитаем избегать.

Миллисент помотала головой. Возможно, даже чертыхнулась про себя.

– Не верится, что мы только сейчас это узнали.

– Мы все время наблюдали за ней на работе.

– Не все время.

Я пропустил это мимо ушей. Не время было выяснять у Миллисент, что она имела в виду. Тем более что я ей солгал.

– Итак, – сказал я. – Наоми.

– Наоми, – вздохнула Миллисент.

* * *

Мне совсем не хочется работать, но выбора у меня нет. Мой день заполнен уроками, следующими один за другим. И когда они, наконец, заканчиваются, я забираю детей из школы и отвожу их к стоматологу. По воле случая их обоих записали на прием в четверг 12-го. Миллисент планирует для детей визиты к зубному заблаговременно, каждые полгода.

У дверей кабинета Дженна и Рори произносят считалку – выясняют, кому идти первым. Это один из тех редких моментов, когда они говорят в унисон.

– Камень, ножницы, бумага, выстрел…

Рори проигрывает, Дженна ликует. Хотя, по большому счету, злорадствовать не имеет смысла. Ей тоже не миновать стоматологического кресла.

В комнате ожидания я просматриваю новости в своем мобильнике. Перед глазами мелькают фотографии предыдущих жертв Оуэна. Наша местная газета разместила их всех на своей первой странице. Все снимки были сделаны еще при жизни женщин – когда они улыбались и строили планы на будущее. Намек передовицы довольно прозрачный: если ты похожа на этих женщин, то завтра окажешься в группе риска. Вряд ли кто-то сумеет отбиться или убежать от преступника. И единственный способ уцелеть – это не быть им выбранной. «Пожалуй, женщинам должно быть неприятно, что их держат за беспомощных овечек», – хмыкаю я. Автор этой статьи не имел дела с моею женой!

После стоматолога полагается мороженое. Это уже стало семейной традицией. Начало ей положил я, когда дети были намного меньше, а я искал хоть какой-нибудь способ заставить их не плакать в кабинете у зубного. Однажды я посулил им мороженое. Это сработало, и с тех пор мы свято соблюдаем эту традицию. Миллисент встречает нас возле кафе.

У каждого из нас есть свое любимое мороженое. Миллисент заказывает ванильное, я – шоколадное, Рори получает шоколадное с орехами, а Дженна, по обычаю, экспериментирует. Она всегда заказывает что-то особенное. Сегодня это мятное мороженое с шоколадной крошкой. Дочери оно нравится. А мне кажется отвратительным.

Остудив свои глотки, мы разделяемся. Миллисент везет детей домой, а я возвращаюсь на работу. По дороге в клуб я сталкиваюсь с Тристой. Она отменила наш последний урок. И с того дня, когда она, пьяная, рассказывала мне о своем романе с Оуэном Оливером, я ее не видел. За что я ей очень благодарен. Но Триста не догадывается. Она ни о чем сейчас не догадывается. И ничего не понимает. А только смотрит на меня взглядом мертвецки пьяного человека. Не потому что снова перебрала. А потому что сидит на таблетках – скорее всего, болеутоляющих. Я частенько наблюдаю подобное за завсегдатаями клуба. Но не ожидал этого от Тристы.

Я протягиваю вперед руку и касаюсь ее локтя:

– Привет, ты как?

– Лучше не бывает, – Триста выговаривает эти слова с таким трудом, что сомневаться не приходится: лучше бывает.

– Ты неважно выглядишь. Может, мне позвонить Энди?

– Нет, я не хочу, чтобы ты звонил Энди.

А мне кажется, что я должен это сделать. Потому что я не хотел бы, чтобы моя жена обдолбывалась до чертиков. Я достаю свой мобильник.

Триста смотрит на меня:

– Какая-то женщина завтра исчезнет. А потом она умрет.

Мне хочется сказать Тристе, что, возможно, этого не случится. Может, полиция схватит «Оуэна». Но я ничего ей не говорю. Потому что это – ложь. Полицейские не собираются хватать меня и Миллисент. Они даже не знают о нашем существовании.

– Да, – киваю я. – Кто-то завтра, возможно, исчезнет.

– Оуэн – ублюдок, – взгляд у Тристы пустой, но эта пустота ложная. Таблеткам явно что-то противодействует. Что-то, что не дает ей оцепенеть. Злость?

– Эй, давай прекращай это. Ты не можешь себя винить из-за этого урода.

Триста фыркает.

– Тебе не стоит оставаться завтра одной, – говорю я, потому что искренне переживаю за нее. Все, что делает Триста, – это вредит самой же себе.

– Энди будет дома, – она вскидывает глаза на экран телевизора. Там показывают запись задержания Оуэна пятнадцать лет назад. Тристу бьет дрожь. – Мне пора.

– Подожди, давай я отвезу тебя домой.

– Я еду не домой.

– Триста!

– Увидимся! Передай Миллисент – я ей позвоню. – Триста направляется в женскую раздевалку, но через несколько секунд возвращается назад.

– Не говори Энди, ладно?

Я никогда не говорил Энди, что видел его жену пьяной. И не рассказывал ему о ее романе с Оэуном Оливером. Недомолвки не делают предательство хуже, чем оно есть.

– Я ему ничего не скажу, – обещаю я Тристе.

– Спасибо тебе.

Триста исчезает в раздевалке. А я, провожая ее взглядом, задумываюсь над тем, что мы с Миллисент наделали. Воскресение Оэуна Оливера задело не только полицию.

Мой последний клиент тоже говорит только об этом. У него три дочери, и две – из той же возрастной группы, которая привлекает Оуэна. Они до сих пор живут в нашем городе. Но мужьями не обзавелись и проживают одни. И мой клиент так распереживался за них, что предложил им уехать куда-нибудь на выходные. Он переехал к нам уже после того, как Оуэна поймали, но наслышан об этом убийце.

Несмотря на то, что мы полакомились мороженым, ужин все равно в шесть. За столом Дженна сообщает нам, что в школе всю неделю говорили только об Оуэне. У одной из ее подруг есть старшая сестра, которая убеждена, что Оуэн придет за ней. Рори хихикает: этого не случится, потому что обе девицы настолько уродливы, что на них не позарится даже серийный убийца. Дженна пуляется в брата булочкой. Миллисент велит им прекратить «хлебные бои». Дети начинают обзывать друг друга.

– Я сказала – прекратите! – прикрикивает Миллисент.

Она не любит дважды повторять. И дети прекращают перепалку. Но только на минуту. Дженна вздрагивает, когда Рори под столом пинает ее ногой. Я уверен, что Миллисент это видит, но замечания сыну она не делает. Вместо этого жена объявляет внеурочный киновечер после ужина. У Миллисент своя тактика. Когда дети начинают слишком часто и сильно ссориться, она заставляет их проводить больше времени вместе. Так, по ее мнению, они быстрее могут найти общий язык, а не рассориться окончательно.

Минут двадцать Рори и Дженна спорят о том, какой фильм посмотреть. Ни Миллисент, ни я в их спор не вмешиваемся. На самом деле даже не обращаем на него внимания. Мы на кухне моем посуду, когда жена справляется о моих планах на вечер:

– Пойдешь куда-нибудь?

– Да.

– Ты уверен, что это хорошая идея?

– Да.

Мой тон более резкий, чем мне бы хотелось. Целый день слышать про Оуэна невыносимо. У меня и так нервы на пределе. Да и встреча с Тристой меня напрягла. Что-то в ней, в том, что она с собой делает, меня тревожит.

Все, что произойдет завтра, случится из-за меня. Я написал письмо Джошу, я выбрал дату, я пообещал всем, что исчезнет еще одна женщина. И я тот, кто прошлой ночью перевел стрелки с Аннабель на Наоми. Тот, кто должен убедиться, что она – та самая.

Выбор фильма для вечернего просмотра решается подбросом монетки. Мы будем смотреть кино о дельфине.

Рори и Дженна усаживаются рядом на пол с миской попкорна и уже не бросаются им друг в друга. Мы с Миллисент садимся на диван с нашим собственным попкорном. Миллисент чаще смотрит на детей, чем на экран. И ее глаза становятся на десять оттенков светлее. Они всегда так реагируют на детей.

И остаются такими до тех пор, пока фильм не заканчивается и дети не уходят наверх спать. Их стеб друг над другом перетек в оживленное обсуждение дельфинов. Я тоже приподнимаюсь с дивана, но тут Миллисент кладет свою руку мне на колено и крепко сжимает его.

– Тебе лучше приготовиться, – говорит она.

Голос жены звучит так, словно это ее идея. И на меня накатывает раздражение.

– Ты права, – говорю я. – Мне нужно выйти отсюда куда-нибудь.

– Ты в порядке?

Я опускаю глаза вниз, на свою жену. Ее глаза ясны, они совсем не такие, как у Тристы.

Миллисент – диаметральная противоположность жены Энди.

И я улыбаюсь, благодаря про себя Всевышнего за то, что женат не на Тристе.

24

Я не собирался особо наряжаться, потому что разговор с Наоми в мой план не входил. Но в последнюю минуту я почему-то облачился в костюм, который больше всего нравится Миллисент. Он темно-синего цвета с воротником, отделочная строчка которого отлично имитирует ручную. И раз уж он у меня есть, то почему бы мне его не носить?

Когда я, стоя перед зеркалом, завязываю галстук, у меня за спиной возникает Миллисент. Скрестив руки на груди, она прислоняется к стене и наблюдает за мной. Я понимаю: на языке у жены вертится резонный вопрос. Ведь я никогда и никуда не ходил в этом костюме без нее. И купила его мне именно она.

Завязав галстук, я обуваю ботинки, забираю кошелек, мобильник и ключи. Мой одноразовый телефон хранится не дома.

Когда я вскидываю глаза, Миллисент все еще стоит в прихожей – в той же позе.

– Ну, я пошел, – говорю я.

Она кивает.

Я жду, что жена скажет что-нибудь, но Миллисент продолжает хранить молчание. Я прохожу мимо нее и спускаюсь по ступенькам. А приблизившись к двери гаража, слышу голос Рори:

– Па!

Он стоит на пороге кухни со стаканом воды в руке. Увидев, что я обернулся на его окрик, он поднимает вверх свободную руку и потирает свой большой палец об указательный. Хочет еще денег.

Сын не случайно появился на кухне. Он поджидал меня.

Я киваю и выхожу.

* * *

Наоми стоит за стойкой, регистрируя гостей отеля, отвечая на телефонные звонки и улаживая конфликты со всеми, кто обращается к ней с какими-нибудь претензиями. Сегодня вечером я не таюсь в своей машине. Я устроился в холле.

Он большой и роскошный, с мягкой мебелью, обитой плотной тканью темных тонов. Стены завешены бархатными занавесями, отороченными, как и униформа работников «Ланкастера», золотым галуном. Повсюду бахрома и кисточки.

Я легко могу спрятаться в этом холле, затерявшись среди его богатого декора. Как еще один неизвестный гость, работающий за своим компьютером и потягивающий между делом вино. Почему я прошел в холл? Потому что не могу больше оставаться в своем гостиничном номере. Ни на минуту. Это почти правда. И сидеть в своей машине я тоже больше не могу. Ни минуты. Раз Наоми суждено стать нашей «четвертой», я вынужден держаться от нее неподалеку. Но не заговаривать с ней. Я решил этого не делать – после недавней корректировки нашего плана. Не хватало передумать в самый последний момент! Я слишком напряжен, чересчур сильно нервничаю. Воскресение Оуэна Оливера оказалось гораздо более трудным делом, нежели я ожидал. Возможно, из-за прессы. Возможно, из-за Тристы. Но также и из-за моих детей, которые ни о чем другом уже не говорят, как только об этом убийце.

С Линдси все было по-другому. Это было сугубо наше дело – мое и Миллисент. О нем никто ничего не знал, и в нем никто больше не был задействован – даже косвенно.

В канун Нового года мы с Миллисент отправились на вечеринку в загородный клуб. Дженне исполнилось двенадцать, Рори был на год старше, и в тот раз мы впервые оставили их одних в доме 31 декабря. Дети были в восторге от этого. Мы тоже. Мы не встречали Новый год со взрослыми с их рождения.

Прошло меньше месяца с тех пор, как я увидел в торговом центре женщину, похожую на Робин. В ту ночь мы с Миллисент занимались сексом. Не тем, каким со временем начинают заниматься семейные пары. А таким, какой был у нас, когда мы только начали встречаться. Классным сексом!

А на следующий день все закончилось. Секс, настроение, ощущения – все это испарилось в никуда. Мы вернулись к нашим повседневным спорам о деньгах – о том, что мы могли, а чего не могли себе позволить. Сюда входило и празднование Нового года.

Вечеринка в клубе была костюмированной. Мы с Миллисент оделись в стиле 1920-х годов – как гангстер и его отчаянная подружка. На мне были костюм в полоску, блестящие ботинки, украшенные кожаными накладками с дырочками и насечками, и мягкая фетровая шляпа. Миллисент надела сверкавшее бархатное платье, голову украсила повязкой с перьями, а губы накрасила яркой, пунцовой помадой.

Обычно костюмированные вечеринки действуют на меня угнетающе. Вокруг бродят люди, мечтающие быть не теми, кем они являются.

Но в тот вечер мы с Миллисент ощутили себя другими. Не такими, как остальные гости. И завели вдруг разговор на странную тему: смогли бы мы повторить то, что уже сделали дважды – убить женщину? А потом принялись обсуждать, как мы могли бы ее убить. И зачем.

– Как насчет этой? – спросила Миллисент, показав жестом на женщину, груди которой походили на две огромные бочки. У нее были вставлены импланты, и об этом знали все. Потому что она рассказывала всем подряд, во сколько ей обошлось такое удовольствие.

– Мы не смогли бы ее утопить, – пожал я плечами.

– Пожалуй, ты прав, – хмыкнула Миллисент.

– А как насчет этой? – кивнул я на пышную блондинку со спутником, годившемся ей в деды.

Миллисент улыбнулась; ее белые зубы ослепительно сверкнули за рубиновыми губами:

– Убийство из сострадания. Судя по такому загару, она рано или поздно заработает рак кожи.

Я подавил смех. Миллисент хихикнула. Мы были ужасны, несли всякую извращенную околесицу, но это была всего лишь болтовня. Большую часть вечера мы с Миллисент проговорили друг с другом.

Поскольку это был наш первый выход в свет за долгое время, я был готов задержаться в клубе допоздна и даже хлебнул энергетика перед уходом домой. Но мы не остались до конца вечеринки. Через пять минут после полуночи мы двинулись домой.

А еще через пятнадцать минут мы скинули с себя свои костюмы 1920-х годов и раскидали их по полу.

Я не представлял – мы на старте чего-то нового или просто продолжили уже начатое. Но я не желал, чтобы это заканчивалось.

* * *

Сидя в холле «Ланкастера», я, то и дело, бросаю свой взгляд на часы, проверяю мобильник и копаюсь в Интернете. И все потому, что притворяюсь, будто не наблюдаю за Наоми. Она меня не замечает. Эта рабочая смена проходит более оживленно, чем другие. Ведь следующий день – пятница, 13-е. Люди стекаются в город посмотреть, что сделает Оуэн, кого из женщин он выберет себе в жертвы, похитит и убьет. Некоторые из этих людей работают в средствах массовой информации. Для других главное – снять видео, выложить его в сеть и заработать кучу лайков.

Небольшая группа таких охотников за жареным сидит рядом со мной в холле. Это подростки, стремящиеся подзаработать деньжат. Они прикидывают, сколько денег смогли бы выручить. Все зависит от того, насколько графичным получится видео. Хотя, если им удастся заснять настоящее похищение женщины, это будет золотая жила! При условии, что руки, держащие камеру, не будут дрожать.

Когда они, наконец, уходят искать места, где могут обретаться серийные убийцы, я снова сосредотачиваюсь на Наоми. Ищу в ней что-нибудь, о чем я мог бы рассказать Миллисент. Что-нибудь, что связало бы нас с ней еще крепче. Я хочу опять почувствовать то, что мне уже довелось пережить раньше.

Наоми улыбается. Практически все время. Это удивительно, даже восхитительно. Многие люди, подходящие к ее стойке, чем-то недовольны. Или им что-то нужно. Но Наоми всегда остается приветливой и доброжелательной. Она улыбается даже тогда, когда кто-то обзывает ее идиоткой.

Я начинаю подумывать, что она – безудержная оптимистка, смотрящая на мир сквозь розовые очки и не замечающая ничего плохого. Из тех, кто всегда сохраняет добродушие. Что бы ни происходило. Мы с Миллисент не шепчемся о таком в темноте.

А потом я вижу другое – надлом в приторно-сладкой личине Наоми. Когда один грубиян поворачивается к ней спиной, Наоми показывает ему палец.

Я улыбаюсь.

Пора идти домой – мне есть что рассказать жене.

25

Я просыпаюсь в тишине. До рассвета еще час, и мир вокруг меня темен, как бархат.

Суббота, 14-е.

Миллисент еще не вернулась домой.

Решение разделиться мы приняли поздно вечером в четверг, после моего возвращения из «Ланкастера». Мы запланировали похитить Наоми и какое-то время удерживать ее в плену живой – как Линдси. Сделать это было необходимо, потому что именно так поступил бы Оуэн.

Но мне вдруг стало от такого плана не по душе. И даже расхотелось это лицезреть.

Часть меня понимала, что я непременно должен участвовать. Несправедливо было заставлять Миллисент делать все самой.

Я попытался представить себе, как это будет происходить – как мы посадим Наоми под замок и будем сохранять ей жизнь, давая еду, питье и… истязая. От замелькавших перед глазами картин меня чуть не вырвало. Не думаю, что я в состоянии смотреть на такое в реале – лицом к лицу с жертвой.

Именно это удерживает меня от расспросов Миллисент. Я несколько раз собирался справиться у жены, где она держала Линдси и где намеревалась держать Наоми. Но так и не решился. Временами мне бывает не по себе от этого. Хотя и не слишком плохо. Большую часть времени я просто ощущаю облегчение.

– Я могу это сделать, – сказала Миллисент мне пятничным утром.

Мы находились дома одни. Дети уже ушли в школу. Мы сидели на кухне, попивая кофе и обсуждая наши планы.

– Тебе не следует все делать самой, – сказал я.

– Один раз я уже это сделала. – Миллисент встала и отнесла свою чашку в раковину.

– И все же, – пробормотал я. Мои возражения звучали слабо – я это сознавал. Но они хотя бы чуть-чуть приподнимали мое настроение.

– И все же так будет лучше, – решительно заявила жена. – Я позабочусь о Наоми. А ты возьмешь на себя этого репортера.

– Ладно. В конце концов, мне нужно будет вступить с ним в контакт еще раз.

– Вот именно.

Миллисент повернулась ко мне и улыбнулась, освещенная утренним солнцем, заглянувшим к нам в окно.

План был утвержден – точно такой же, какой мы использовали в случае с Линдси.

Мы проработали все его детали (Миллисент всегда очень тщательно все продумывает). Первым делом нужно было вырубить Наоми (как Линдси), чтобы потом вывезти ее, бесчувственную, в пустынное место. Оказалось, что хлороформ – не такой уж чудодейственный препарат, каким его преподносят в фильмах. Поиски лучшего завели нас с Миллисент в самые темные и страшные уголки всемирной паутины, где за деньги можно купить все. Электронная валюта, анонимный мейл и приватный почтовый ящик – этого довольно, чтобы заполучить все, что хочешь, включая транквилизатор, действующий достаточно быстро и эффективно, чтоб усыпить динозавра.

А, поскольку нужно было усыпить всего лишь 58-килограммовую женщину, много его нам не требовалось. В свое время Миллисент приобрела ноутбук, о котором знали лишь мы с ней вдвоем. Его мы и использовали для поиска нужных нам препаратов. И для того, чтобы найти Линдси.

И Петру.

И Наоми.

В пятницу ночью мы вместе схватили Наоми. Точно так же, как Линдси. За отелем Миллисент замахала руками – словно прося о помощи – перед выезжающей с парковки Наоми. В этот момент они обе находились вне зоны обзора камеры наблюдения. Я видел, как Миллисент наклонилась у окошка с водительской стороны и начала быстро и сбивчиво говорить – якобы ее машина сломалась. Затем я увидел предательский рывок ее руки – Миллисент вколола Наоми препарат. Потом она оттолкнула Наоми в сторону, села на водительское место и укатила прочь.

Я следил за женой, улыбаясь. После долгих поисков, планов и разговоров мне всегда нравилось смотреть, как все происходит на деле.

* * *

Разделились мы в лесу. Я сел в машину Наоми и через некоторое время избавился от нее. А Миллисент уехала с нашей жертвой, все еще пребывавшей в бессознательном состоянии, на моем автомобиле. К тому времени, как я добрался до машины жены, припаркованной в квартале от «Ланкастера», и вернулся домой, было уже начало первого ночи. Во всех домах Хидден-Оукса горел свет. И в нашем тоже. Дети не спали. Они делали то, что я делал в их возрасте – смотрели ужастики в гостиной со своими мобильниками, планшетами и кучей дрянной еды. Я присоединился к ним.

Дети подумали, что я патрулировал округу, помогая защищать Хидден-Оукс от Оуэна Оливера. У нас имеется своя частная охрана, но прошлой ночью часть жителей решили проявить бдительность и выйти на улицы. Дженна и Рори уже знали, что Миллисент не вернется домой до утра. Мы сказали им, что она проведет ночь с подругами, которые побоялись остаться дома одни. Правда, детей все это мало волновало. Я вообще не уверен, что они воспринимают Оуэна как реального человека. Для них он – страшилка с телеэкрана, псих из кинофильмов. Им не приходит в голову, что какая-то женщина – учительница, соседка или даже их мать – может пострадать. Мое отношение к этому двойственное. С одной стороны, я хочу, чтобы мои дети чувствовали себя в безопасности. И в то же время мне хочется, чтобы они отчетливо представляли себе, насколько опасен мир.

Все еще лежа в постели, я начинаю задумываться над тем, куда Миллисент отвезла Наоми и что с ней будет потом. Что с ней уже происходит. Чтобы отвлечься от этих мыслей, я встаю и включаю телевизор. Спортивный канал. Слушая результаты прошедших накануне бейсбольных матчей, я готовлю себе кофе. В почтовый ящик у входной двери с шумом падает газета, но я за ней не иду. Вместо этого я пью кофе и смотрю мультики, пока не просыпаются дети. Тогда я выключаю телевизор – до того, как они спустятся вниз. Рори первым влетает на кухню. Хватает пульт и включает новости.

– И кого в итоге замочили? – сын достает из буфета чашку и высыпает в нее из пакетика хлопья.

– Не говори слова «замочили».

Рори закатывает глаза:

– Ладно. Так кого же убили?

В дверях появляется Дженна. Она переводит взгляд с Рори на меня:

– Это все-таки случилось? Оуэн вернулся?

Рори увеличивает громкость телевизора. Репортер на экране – не Джош. А молодая светловолосая женщина, соответствующая типажу Оуэна.

«Полиция утверждает, что пока не может сообщить нам ничего определенного. Нервозная обстановка сохранялась всю ночь. В полицию поступило множество звонков по поводу женщин, которые не подходили к телефону или не связывались со своими близкими. Нам не известно, действительно ли эти женщины пропали. И, судя по всему, должно пройти некоторое время, пока полиция соберет сведения по каждой из них…»

– Да полицейские все идиоты, – говорит Рори. Повернувшись к Дженне, он тычет в нее пальцем: – Как ты.

Дженна закатывает глаза:

– Уймись уже!

Дети перестают говорить об Оуэне. Я снова слышу его имя только, когда мы уже в машине – едем на футбольный матч Дженны. В перерыве между музыкальными номерами радиодиктор сообщает, что в полицию поступило свыше тысячи звонков от различных людей, утверждавших, что они видели ночью Оуэна Оливера.

А от Миллисент по-прежнему нет вестей. Хотя я вру детям, что она завтракает с подругами. Но им, похоже, опять все равно.

Во время матча я начинаю чаще заглядывать в свой телефон.

Некоторые родители обсуждают последние новости, Оуэна и пятничную ночь: может, все это было мистификацией? Чей-то папаша уверен в этом. Но женщины сомневаются. А, когда мужчина заходится смехом, одна из них спрашивает: что смешного он нашел в угрозе убийства?

Я проверяю мобильник. Опять ничего.

Команда Дженны побеждает с преимуществом в одно очко. Я поднимаю оба пальца вверх. Дженна счастливо улыбается и одновременно закатывает глаза. И мне приходит в голову, что пальцы вверх – для ее поколения уже отстой.

А потом я замечаю ее – свою жену. Она позади Дженны, возле стоянки, обходит поле. Рыжие волосы распущены и колышутся из стороны в сторону при каждом движении. Одета Миллисент в джинсы и футболку со львом, школьным талисманом, на груди. Она всегда старается выглядеть под стать другим мамашам, дочери которых играют в бейсбол. Но ей это никогда не удается. Миллисент всегда выделяется среди них.

Чем ближе она к нам подходит, тем шире становится ее улыбка. Зеленые глаза жены тоже лучатся. По моим венам разливается облегчение. И только в этот момент я сознаю, насколько извела меня нервозность. Глупо! Я же знал, что не стоит сомневаться в Миллисент.

Я протягиваю жене руку. Она обвивает своей рукой мою талию и наклоняется меня поцеловать. Ее губы теплые, а дыхание пахнет корицей и кофе.

– Как дела у Дженны? – интересуется Миллисент, поворачиваясь к полю.

И я не могу отвести от нее своих глаз.

– Они выиграли.

– Отлично.

Миллисент отходит от меня, здоровается с кем-то из родителей. Они болтают об игре и прекрасной погоде. Но, в конечном итоге, разговор сводится к Оуэну.

После матча мне нужно ехать на работу. В эту субботу забота о детях лежит на Миллисент. И мы с ней только на минутку оказываемся наедине на парковке. Дети уже уселись в машину, пристегнулись и, по своему обыкновению, ссорятся. А мы с Миллисент стоим между нашими автомобилями.

– Все в порядке?

– Все замечательно. Вообще никаких проблем.

И мы опять разделяемся. Я еду в клуб. Я более чем счастлив. Как будто у меня за спиной появились крылья.

* * *

В клубе у меня урок с Кеконой, записной сплетницей Хидден-Оукса. Думаю, она назначила урок на субботу специально – хочет потрепаться об Оуэне, о том, что могло произойти минувшей ночью. Я не ошибаюсь. Она ни о чем другом не говорит – только об Оуэне.

– Пятьдесят три женщины. В новостях говорят, что за прошлую ночь пропало пятьдесят три женщины, – Кекона мотает своей головой. Ее длинные темные волосы скручены в пучок у основания шеи.

– Оуэн не мог похитить пятьдесят три женщины за ночь, – замечаю я.

– Не мог, – соглашается Кекона. – Возможно, он вообще никого не похищал. Но пятьдесят три семейства опасаются, что он это сделал.

Я киваю, пытаясь впитать ее слова. Но в голове они не укладываются. Я чувствую себя не при делах, как будто совершенно не причастен к происшедшему.