Текст книги "Моя дорогая жена"

56

На секунду я поверил, что Миллисент расстроилась из-за этих ужасных, шокирующих новостей, не имеющих к нам никакого отношения. Или мне просто хотелось в это поверить?

Но уже в следующую секунду я осознаю, что это – дело рук моей жены. И в этой заброшенной церкви она держала Линдси и Наоми.

В церкви?

Мы снова поднимаемся наверх, в нашу спальню. Но настроение у нас уже совершенно другое. В церковной темнице нет ничего сексуального.

Наша семья не ходит в церковь. И никогда не ходила. Миллисент воспитана агностиком. Я вырос в католической семье, но рано разочаровался в религии. Однако даже я нахожу, что церковь – не подобающее место для истязания людей. Более жуткого выбора Миллисент сделать не могла. Хуже был бы только детский сад.

Миллисент уже оправилась от потрясения, которое она пережила, услышав, что ее темница обнаружена. И страха она тоже не испытывает. Моя жена ушла в оборону:

– Мне же нужно было какое-то место. Такое, где бы их даже не подумали искать.

– Говори тише! – Дети внизу смотрят телевизор, но я все равно боюсь, что они нас услышат.

– И ведь его никто не нашел, когда они еще были живы. Разве не так?

– Так. Никто не разыскал это место, пока в нашем городе не объявилась Клэр.

По словам Джоша, полиция нашла эту церковь по чьей-то наводке. Кто-то видел автомобиль там, где раньше была парковка, а теперь находится пустырь, поросший сорняками.

Миллисент останавливается передо мной, уперев в бока руки и загородив мне экран телевизора в нашей спальне. Полиция не допустила в церковь представителей прессы и запретила им там что-либо снимать. Поэтому Джош повторяет то, что ему рассказал его анонимный источник.

– Мерзкая картина… цепи, прикрепленные к стенам… железные наручники, забрызганные кровью… даже ветеран полиции, офицер, повидавший за свою жизнь многое, прослезился… это как сцена из фильма ужасов…

Миллисент вскидывает руку, словно отмахиваясь от этих слов:

– Они не забрызганы кровью. И все это не в самой церкви, а в подвальном помещении. Этой церкви лет сто. Кто знает, что там происходило раньше?

– Но ты там все вымыла?

Глаза жены сужаются:

– Ты всерьез меня спрашиваешь об этом?

Вместо ответа я поднимаю руки вверх.

Миллисент подходит ко мне; ее лицо теперь ближе к моему, чем когда мы были в постели. Но в нем нет ни капельки тепла.

– Не смей во мне сомневаться. И осуждать меня тоже не вздумай. Не сейчас.

– Я и не соби…

– Собирался. Прекрати.

Миллисент резко разворачивается и исчезает в ванной.

Мне понятен ее гнев. Она злится на то, что церковь нашли и на то, что я начал ее допрашивать. Но я бы не оставил в этом подвале даже пятнышка крови. Я бы обработал все помещение нашатырным спиртом, отбеливателем или еще каким составом, чтобы избавиться от следов крови и ДНК. Возможно, я бы даже бросил там сигаретный окурок – пусть бы там все выгорело, как в результате случайного возгорания.

Но мне не представился шанс сделать ни того, ни другого, ни третьего. Потому что я ничего не знал об этой церкви. Я так и не осмелился спросить у Миллисент, где она держала пленниц.

* * *

Миллисент решает, что мы все должны пойти после обеда в кино. Учитывая обстоятельства, предложение кажется абсурдным. Но я говорю себе: это лучше, чем весь день смотреть теленовости. Да, это хорошая идея – выбраться куда-нибудь из дома. Подальше от Джоша. Я твержу себе это, пока одеваюсь. И стараюсь не думать о церкви с ее подвалом. Почти получается.

– Что-то я неважно себя чувствую, – для пущей убедительности я хватаюсь за живот.

Миллисент бросает на меня странный взгляд:

– Возможно, попкорн тебе поможет.

– Нет-нет, вы идите, а я, пожалуй, останусь. Желаю вам приятно провести вечер.

Они уходят без меня.

Я не включаю телевизор и не слушаю новости. Вместо этого я сажусь в машину и еду в сторону церкви.

Одно дело – посмотреть по телевизору. И совсем другое – увидеть все собственными глазами. Я хочу воочию осмотреть то место, где Миллисент прятала еще живых Линдси и Наоми.

К церкви ведет пустынная дорога, бегущая ниоткуда и в никуда. По пути мне попадаются лишь покосившийся бар с заколоченными окнами и дверьми, убогая бензоколонка и заброшенная ферма в конце частной грунтовки. Вот почему я никогда не замечал церковь на GPS. Ферма продается, и ее адрес трекер указывал несколько раз. Миллисент могла заходить в фермерский дом через заднюю дверь – через несколько минут она уже в церкви. И никто с дороги не мог ее увидеть.

Весь район наводнен машинами, фургонами телевизионщиков и зеваками. Я надеваю куртку и бейсбольную кепку и смешиваюсь с толпой.

Телевизионщики облепили всю церковь; со стороны виден только ее шпиль над их головами. Репортеры стоят у самой желтой ленты, которую обороняют от их натиска полицейские в униформе. У некоторых из них очень юные, почти детские лица. У других отекшие мордовороты, мечтающие о скорой пенсии.

Я никогда не видел Джоша так близко. Я вообще его раньше не видел нигде – только в телевизоре. Он ниже ростом и худее, чем кажется на экране.

Рядом со мной оказывается пожилая женщина; ее глаза мечутся между тремя репортерами.

– Простите, вы не знаете – они сообщили что-нибудь новое? – интересуюсь я.

– За какое время? – уточняет дама прокуренным голосом. У нее густые, но уже поседевшие волосы и желтоватые глазки.

– За последние полчаса.

– Нет, вы ничего не пропустили.

Сквозь плотную шеренгу деревьев просматривается макушка белой палатки. На вид такая же, как и те шатры, что используются на свадебных торжествах и детских вечеринках.

– Что это?

– Полицейские установили ее сразу по прибытии. Это их «опорный пункт», как они говорят.

– А вот и их шеф пожаловал, – говорит мужчина за моей спиной. Ему видно лучше – он на добрых четыре дюйма выше меня и чуть ли не на фунт крупнее. – Хочет лично во всем убедиться, – хмыкает здоровяк.

– Убедиться в чем? – переспрашиваю я.

– В том, что там были только две эти женщины, – поясняет мужчина. – И никаких других.

– Прости господи, – бормочет пожилая дама.

Были еще две – Холли и Робин. Но ни одна из них не томилась в заточении в церковном подвале.

Насколько мне известно, во всяком случае.

Вспыхивает яркий свет – Джош выходит в эфир. И снова он ссылается на некие безымянные источники.

Они предоставили ему новые сведения о подземелье под церковью. По словам Джоша, полицейские там кое-что обнаружили. На стене в самом углу, похоже, кто-то из пленниц пытался оставить послание.

57

На секунду мне в голову приходит идея – спросить у Джоша, не располагает ли он еще какой-нибудь информацией. Мы никогда с ним не разговаривали; я не общался с Джошем, если не считать писем от лже-Оуэна. Но его слова о тайном послании вызывают у меня почти панику.

Но вместо того, чтобы совершить какую-нибудь глупость, как я частенько делал в прошлом, я отступаю назад.

Размышляю. Оцениваю ситуацию. И прихожу к заключению:

Чепуха. Вся эта история о послании – чепуха.

Источники Джоша привирают. Если бы полиции потребовалось менее дня, чтобы найти такое послание, то от глаз Миллисент оно бы не укрылось. Ни за что. Без вариантов. Моя жена может не догадываться, что ее сын по ночам убегает из дома, но она способна заметить пыль в гостиной из спальни. Она бы не пропустила послание на стене.

Да и что за послание могла оставить Наоми или Линдси? Помогите? Я в западне? Маловероятно, чтобы Миллисент назвала им свое настоящее имя. Значит, они не могли написать на стене, кто их похитил.

Возможно, это тайное послание – уловка, задуманная Клэр. Утка, пущенная ею с одной целью – выманить убийцу. Все, кто смотрит телевизор, знают: полиция часто врет.

Такое объяснение кажется мне правдоподобным. Надо ехать назад. Домой. Поговорить с Миллисент.

Когда я приезжаю, дома еще никого нет. Я включаю телевизор и просматриваю новости на разных каналах. Джош все еще талдычит о послании жертвы, но без каких-либо новых подробностей. Репортер на другом канале повторяет сказанное Джошем. Третий журналист рассказывает о церкви.

Христианскую церковь Хлеб Жизни основало одно семейство, но со временем число ее прихожан увеличилось до пяти десятков. Они запечатлены на старых фото – все с худыми, изможденными лицами и в ветхой одеже. Судя по снимкам, сделанным гораздо позже, у приверженцев этой церкви все-таки появился хлеб, и жизнь улучшилась – они выглядят более упитанными; а некоторые даже улыбаются. Их благоденствие пришлось на пятидесятые годы прошлого века. А к восьмидесятым их община пришла в полный упадок. Церковь простояла пустой не менее двадцати лет. Поскольку сегодня воскресенье, чертежи из управления городского планирования недоступны. Но местные историки подозревают, что подвал был частью первоначальной постройки. Это могла быть кладовая для хранения охлажденных продуктов.

Я снова переключаю каналы в ожидании свежих новостей.

Миллисент с детьми возвращаются домой около пяти вечера. Они побывали и в кино, и в торговом центре, где Дженна заполучила новую пару туфель, а Рори – новую толстовку с капюшоном. Дети сразу же убегают наверх, в свои комнаты, и мы с Миллисент остаемся одни.

– Ну что, тебе уже лучше? – спрашивает жена; в ее голосе слышится сарказм.

– Не вполне.

Миллисент приподнимает бровь.

Телевизор выключен. Я не знаю, какие новости она слышала, а какие пропустила.

– Репортеры сообщают о послании, – говорю я.

– О чем? – Миллисент направляется на кухню готовить ужин.

Я следую за ней.

– О послании на стене. Его оставила одна из пленниц.

– Невозможно.

Я пристально смотрю на жену. Она очищает латук, чтобы сделать салат.

– Ну да, я так и подумал.

– На, доделай салат, – придвигает ко мне миску и латук жена. – А я пока приготовлю сэндвичи с тунцом и плавленым сыром.

– Я съел тунца на обед.

– Всего?

– Почти.

За мной рывком открывается дверца холодильника. Миллисент ничего не говорит. Но я спиной чувствую ее гнев.

Дверца холодильника с шумом захлопывается.

– Тогда я сделаю запеканку из баклажанов, – цедит сквозь зубы Миллисент.

– Звучит восхитительно.

Мы с ней бок о бок колдуем над едой; она режет баклажаны, я тру сыр, чтобы посыпать им запеканку. Когда она, наконец, отправляется в духовку, Миллисент поворачивается ко мне. Круги у нее под глазами сегодня темнее обычного.

– Извини за то, что сорвалась, – говорит она.

– Все нормально. Мы оба на грани срыва с этой Клэр, церковью и всем прочим.

– Ты боишься?

– Нет.

– Правда? – в голосе Миллисент сквозит удивление.

– А ты боишься?

– Нет.

– Значит, у нас все хорошо, да?

Миллисент обвивает руками мою шею:

– У нас все замечательно.

Хотелось бы, чтобы так было.

* * *

Я поднимаюсь наверх пожелать детям «Спокойной ночи». Свет в комнате Рори не горит, но сын не спит – стучит пальцами по мобильнику.

Не успеваю я и рта раскрыть, как он говорит:

– Да, я переписываюсь с Фейт. И Дэниэлом. И еще играю в игру.

– И как ты со всем этим справляешься? Хорошо?

Рори опускает телефон и смотрит на меня таким же взглядом, каким сегодня уже дважды окидывала меня Миллисент.

– И я не курю травку.

Как я думал, он все еще злится.

– Как твоя подружка? – спрашиваю я.

– Фейт.

– Как Фейт?

Рори вздыхает:

– Она все еще моя подружка.

– Сегодня ночью ты не удерешь из дома?

– Только если ты тоже никуда не намылишься.

– Рори!

– Что, папа? – сын опять пытается умничать: – Какую лекцию ты хочешь мне сегодня прочитать на сон грядущий?

– Спокойной ночи.

Я закрываю дверь, прежде чем он успевает ответить. Я не хочу слышать, как он ерничает. Не сегодня.

Дженна уже легла в постель, и я присаживаюсь поговорить с ней. Дети уже узнали о церкви и подвале-темнице – тем же способом, каким узнают обо всем быстрее света. Как же мне хочется найти способ, чтобы положить всему этому конец! Потому что Дженна еще очень юная. Не настолько, чтобы спать с плюшевыми игрушками. Но достаточно юная, чтобы еще не выбрасывать их. Хотя… ей все равно известно о таких вещах. Девушек похищают и держат в заточении и в книгах, и в кинофильмах, и в телесериалах, и в реальной жизни. От этого никуда не деться. И с этим ничего не поделаешь.

– Они там были прикованы цепями, да? – спрашивает дочь.

Я мотаю головой:

– Мы этого пока еще не знаем.

– Не лги.

– Возможно, и были.

Дженна кивает и поворачивается на бок, лицом к прикроватной тумбочке. Абажур стоящего на ней светильника сделан в виде цветка. И, конечно, оранжевого цвета.

– Как твой живот? – интересуюсь я.

– Прекрасно.

– Хорошо.

– Зачем одни люди мучают других?

Я вздрагиваю.

– У некоторых людей просто мозги набекрень. Они считаю плохое хорошим.

– Я уверена, что Клэр поймает этого злодея.

– А я уверен, что ты права.

По губам Дженны пробегает легкая улыбка.

Я надеюсь, что она ошибается.

58

Первые снимки церковного подвала меня удивляют. Это помещение не похоже на средневековую темницу, которую я себе навоображал.

Нет, оно выглядит как типичный подвал старого здания. Грязный пол, старые деревянные полки на стенах, старая лестница. Только самая дальняя от лестницы стена не такая. Потому что она единственная указывает на то, что творилось в этом подвале. Она сложена из кирпича и оштукатурена. На полу рядом с ней лежит груда цепей и наручников.

Клэр показывает эти фотографии на вечерней пресс-конференции, которую я смотрю в баре. В том же самом, в котором я сидел, когда нашли тело Линдси.

Я беру пиво и сажусь за столиком у окна. Напротив, через дорогу, находится «Первый уличный гриль-бар», в котором посетителям к гигантским кружкам пива предлагают гигантские гамбургеры, и все дешевле, чем может показаться на первый взгляд. Миллисент – не любительница гамбургеров или пива. Поэтому мы ходим в тот бар только для встреч с клиентами или как гости вечеринок.

Клэр показывает каждую фотографию и описывает детали. На стенах и грязном полу видны пятна, похожие на ржавчину. но Клэр утверждает, что это кровь.

Бармен качает головой. Никто в баре не произносит ни звука. Все слишком поглощены пивом и пресс-конференцией.

Я не могу себе представить, чтобы Миллисент оставила после себя так много крови, если эти пятна – все же кровь. Возможно, Клэр блефует. Она глядит прямо в камеру, и из-за этого кажется, будто она смотрит прямо на меня. или на парня за соседним столиком. Или на бармена. Это нервирует.

Мне ненавистны брючные костюмы Клэр. Сегодня вечером на ней темно-синий костюм в комплекте с темно-серой блузкой. Клэр всегда выглядит так, словно собирается на похороны.

Она стоит на подиуме возле церкви, хотя и не так близко, чтобы мы могли разглядеть что-либо, кроме деревьев. Даже церковного шпиля не видно. По одну руку от Клэр стоят шеф полиции и мэр, по другую – установлен мольберт. К нему прикреплены большие копии фотографий, и пара полицейских в штатском переворачивают их, пока Клэр держит речь.

– Мы уже проводим анализы пятен крови, сопоставляя их с образцами крови Наоми и Линдси. Мы также обнаружили следы слюны и также взяли ее на анализ.

Клэр не принимает вопросы. Вся пресс-конференция продолжается около двадцати минут, что позволяет телерепортерам и пандитам разделить ее на фрагменты. Клэр не упоминает про послание, оставленное на стене. Его не было и не на одном из снимков.

Бармен переключает канал на спортивные новости. Я заказываю себе еще пива, но даже не пригубливаю его.

Через сорок минут я вижу его. Джош заходит в «Первый уличный гриль-бар», его любимый ресторан.

Я узнал об этом случайно, когда проезжал по этой улице пару вечеров назад. Остановившись на красный свет, я увидел, как Джош вылез из своей машины и направился в ресторан. На следующий вечер я опять проезжал там. И заметил его автомобиль, припаркованный у входа. В третий вечер я снова увидел там его машину. А сейчас я прохожу мимо и вижу в баре Джоша; он сидит один, попивает пиво и смотрит теленовости.

Я пересекаю улицу, захожу в гриль-бар и сажусь в двух столиках от Джоша. Поскольку я уже поужинал, я заказываю себе только пиво и легкую закуску. Ту же, что заказал себе репортер.

Я смотрю на Джоша, потом отворачиваюсь и тут же снова устремляю на него свои глаза – как будто я его узнал.

Даже не взглянув в мою сторону, Джош произносит:

– Да, я тот самый парень из новостей.

– Я так и решил, что это вы. Я вас вижу в телевизоре почти каждый вечер, – говорю я.

В жизни Джош выглядит совсем иначе. Его лицо не такое гладкое, как на экране. Кожа неровная. Нос красный, глаза тоже. А у меня с собой нет глазных капель. Вот незадача!

Джош вздыхает и, наконец, поворачивается ко мне:

– Спасибо, что смотрите меня.

– Нет, это вам спасибо за ваши репортажи. Вы действительно принимали такое активное участие в этом крупном деле? Об убитых женщинах?

– Принимал.

– И продолжаете принимать. Мне кажется, вы все узнаете первым.

Джош залпом опустошает третью кружку пива:

– А вы – один из тех фриков, что подвинуты на настоящих преступлениях?

– Вовсе нет. Я просто хочу, чтобы этого ублюдка поймали.

– Понятно.

Я машу рукой бармену.

– Слушай, парень, – говорю я Джошу, – давай я тебя угощу.

– Не я это предложил. Только я не гей.

– Принимается. Я тоже не голубой.

Бармен приносит еще пару кружек.

Мы вместе смотрим спортивный канал, обсуждая ту или иную команду. Я заказываю нам еще по кружке пива, но опорожняю свою в цветочный горшок, когда Джош не смотрит. Он выпивает свою до дна и заказывает еще две кружки.

Когда начинается футбольный матч, он кивает:

– Ставлю на «Блейзеров». А вы?

– Я тоже.

Лгу.

– Вы играете. Вид у вас спортивный.

– Да не больно-то, – пожимаю я плечами.

Джош допивает свое пиво и, подняв два пальца, кивает бармену.

– Я раньше играл за команду «Мародеров». Мы отсасывали у всех, но люди почему-то нас боялись. Чудно́.

– Действительно чудно́.

Во время рекламной паузы в местных новостях опять транслируют кадры с пресс-конференции. Клэр Веллингтон снова на экране.

Джош мотает головой, глядя поверх меня. Его глаза уже не такие чистые, как были, когда я вошел в бар.

– Вам нужна инсайдерская информация? – спрашивает он.

– Конечно.

Джош тычет пальцем в экран:

– Она – сука!

– Правда?

– Не потому, что она – женщина. Дело в другом. Просто когда женщине что-то поручают, она почему-то считает необходимым все изменить. Так она самоутверждается, понимаете? Я понимаю, женщины не виноваты, что они такие. Просто мне не нравится, что они все переворачивают с ног на голову.

– Неужели?

– Точно, на все сто процентов.

Молодой, искренний репортер, которого я видел на телеэкране, в реальной жизни – совсем другой человек. Не знаю, почему я его таким воспринимал.

Я заказываю еще пива. Джош выпивает свое и швыряется кружкой о барную стойку.

– Пару дней назад я передал зрителям, что рассказал мне мой источник. А на следующий день он позвонил мне и потребовал, чтобы я больше не трепался на эту тему. Технически полицейских могут уволить за общение с прессой. А эта сука решила применить это правило на практике, – Джош взмахивает руками в несогласии. – И это несмотря на то, что они сами со мной общаются. И я сотрудничал с полицией, когда получал эти письма от Оуэна. Точнее, от того, кто их посылал. А я ведь не обязан был это делать. Я мог просто зачитать эти письма в эфире, не информируя о них полицию.

– Так что в итоге? – спрашиваю я. – Ваши источники расхотели откровенничать с вами?

– А вот и нет! Они продолжают снабжать меня информацией. Просто я не могу использовать ее в своих репортажах. Нет, конечно, я мог бы. Но я – хороший парень. Я не хочу, чтобы из-за меня кого-то уволили. Тем более, полезного мне человека. Эта сука не будет здесь вечно.

Я не успеваю ничего сказать – мобильник Джоша заливается позывным. Он взглядывает на его экран и округляет глаза.

– Вот, об этом я и говорил. Сообщение от моего источника. Я уже второй раз слышу эту информацию. Но не могу ей воспользоваться. Я ничего не могу с ней поделать, – Джош испускает тяжелый, шумный вздох.

Я жду. Смотрю на телеэкран, не говоря ни слова и делая вид, что меня не волнует, что сообщил репортеру его источник. Чем безразличней я буду, тем больше шансов, что Джош выболтает мне эту информацию. Ему для этого требуется еще одна кружка пива.

– Ладно, мне нужно с кем-то этим поделиться, – бормочет он. – Но если вы кому-нибудь проболтаетесь, я буду отрицать, что рассказал вам это. По крайней мере, до тех пор пока полиция сама не предаст это гласности.

– А вы думаете, так будет?

– У них нет выбора.

Джош подвигает ко мне телефон. На экране – сообщение от некоего «Дж.». Мне все это немножко напоминает мою историю с Тобиасом.

Пока я не прочитываю текст сообщения:

«Под церковью захоронены тела».