Текст книги "Белая Лилия"

Лиля постеснялась к перечисленным местам её прежнего проживания добавить комнату, в которой они жили с Виктором, в просторной и богато обставленной квартире его родителей. Вот там ей, действительно, было и неуютно, и неспокойно, и неудобно. Казалось, что в их комнате было всё для пристойной жизни, родители подарили им шикарное, приобретённое по знакомству, югославское семейное ложе и импортный ореховый трельяж, в книжном шкафу золотилась своими корешками стотомная серия книг «Библиотеки всемирной литературы». Подруги по общежитию, увидев подобный интерьер, наверняка позавидовали бы Лиле. Но на фоне этого недешёвого интерьера заметно доминировал внушительный экстерьер в лице свекрови, Эммы Абрамовны. Под её неусыпным оком Лиля боялась сделать лишнее движение. То какой-то сантиметр белого пододеяльника выглядывал из-под цветастого покрывала, то рюшечки подушечки были не так взбиты, а иногда, видимая разве что под микроскопом, соринка на полированном паркетном полу могла послужить причиной небольшого скандала с обвинениями в неаккуратности и нечистоплотности. Что касается кухни, то там Лиля просто чувствовала себя загнанной, в неизвестно какой угол, мышкой. Если, например, Лиля взбалтывала все компоненты для приготовления яичницы в чашке, то, по мнению Эммы Абрамовны, это следовало делать непременно в тарелке. Когда же картошка поджаривалась на подсолнечном масле, то недовольная Эмма Абрамовна утверждала, что для этих целей следует применять исключительно сливочное масло. Вполне разумеется, что под таким суровым и неодобрительным взглядом свекрови Лиля не в том порядке закладывала бельё в дефицитной стиральной машине, что, понятно, приводило к её преждевременной поломке. По мнению свекрови, она слишком часто меняла воду и неправильно отжимала тряпку для мытья пола, не по установленным правилам заваривала чай, покупала непригодные к употреблению овощи на базаре. При желании и даже без него этот список неумелого, с точки зрения Эммы Абрамовны, ежедневного функционирования Лили можно было продолжить до бесконечности. Эти мелочи быта, как называл их Виктор, вовсе не казались Лиле такими уж безобидными и досадными мелочами и, на самом деле, превращались в серьёзные неурядицы, привносящие негативный диссонанс, отравляющие бытиё молодой семьи. Сейчас же, находясь на приличном расстоянии от того обеспеченного, но неуютного дома, жена новоиспеченного лейтенанта решила, что уже завтра начнёт обустраиваться в своих новых хоромах. И уже никакая Эмма Абрамовна не будет царить над ней со своими нескончаемыми придирками, упрёками и нападками, что она и только она будет командовать и распоряжаться в подотчётном ей хозяйстве. На зелёных отсветах её больших глаз выступили слёзы. Это были не просто слёзы, а предвестники, как казалось Лиле, грядущей безоблачной и радостной жизни.

Время службы Виктора в Группе советских войск в Германии летело незаметно. Будни были насыщены должностными перипетиями войсковых учений, различными мероприятиями по топогеодезическому обеспечению дивизии и армейскими учебными сборами. Командование приметило молодого энергичного, грамотного и исполнительного офицера, и в личном деле лейтенанта Виктора Бровченко ничего, кроме благодарностей за отличную службу, не было. Однако сам Виктор тяготился однообразием, полной регламентацией и обволакивающей рутиной офицерского бытия, которое он сегодня наблюдал не извне, а находился в его эпицентре. Просто счастье, что он был женат, так как видел, что повседневный быт холостых офицеров покоился на трёх китах: карты, беспробудное пьянство и женщины. Игра в карты не добавляла интеллекта в мировоззрение и так не шибко эрудированных офицеров. Пьянка, которая поначалу отвлекала их от повседневной казёнщины и консерватизма службы, превратилась в ритуал, который на следующее утро после его вечернего свершения превращался в мучительную пытку возвращения к реальной действительности из сладостных грёз, вызванных алкогольными парами. Что же касается женщин, то здесь у тамошних офицеров, в отличие от легендарного армейского Казановы поручика Ржевского, дела обстояли из ряда вон плохо. Если на родине гарнизон базировался в большом областном центре или даже в маленьком городке, то при выходе в увольнительную у господ офицеров были неограниченные возможности знакомств и их активного продолжения с местными представительницами слабого пола. Что греха таить, русские девушки любили и привечали парней с офицерскими погонами на плечах. Здесь же в Германии, несмотря на то, что военный городок фактически располагался в полумиллионном Дрездене, в котором, наверняка, незамужние молодые белокурые «фройлен» составляли не менее десяти процентов населения, установление интимных и даже просто контактов с ними являлось весьма затруднительной задачей по двум причинам. Главной из них являлся факт фактической оккупации советской армии территории ГДР, численность советского военного присутствия там составляла не менее 500 тысяч военнослужащих. Понятно, что это не внушало большого оптимизма и не вызывало адекватной реакции у местного населения. Кроме того, большинство из них верило, что если бы Советский Союз не оставил бы после войны свою армию в Германии, то сегодня они входили бы в анклав ФРГ (Федеративной Республики Германии) и жили бы более припеваючи и достойно, чем в настоящее время. Второй причиной дисфункции в отношениях немецких девушек и русских офицеров являлось, безусловно, повальное незнание последними немецкого языка. Ведь процессу интима всегда предшествовал этап ухаживания, который, прежде всего, предполагал взаимный диалог между парой, вступившей в адюльтер. А женщины, как известно, преимущественно любят ушами. Молодые немки тоже любили ушами, но их маленькие ушки, украшенные причудливыми серёжками, любили только немецкий, а не русский язык, на котором они почему-то не понимали даже проникновенные слова любовных признаний.

В одном из своих рассказов русский писатель Александр Куприн пишет, что «жизнь офицеров нелепа, пошла, безотрадна и отупляющая». Виктор отчётливо понимал, что по прошествии шестидесяти лет со дня написания рассказа, формулировка классика русской литературы вполне соответствует стилю жизни современного советского офицера. Если что и изменилось, то в худшую сторону. Во времена царской армии солдаты в обязательном порядке не смотрели ежедневно политизированную программу «Время», которая, безусловно, являлась идеологическим рупором ЦК КПСС. Во времена царской армии не существовала, созданная советской властью, структура замполитов, заменивших раннее функционирующих комиссаров. Вместо них в армии владычествовал поп или священник, который, по крайней мере, не обучал военнослужащих коммунистическим идеям и не насаждал идеологию правящего класса, называемой диктатурой пролетариата. Виктор также хорошо понимал, что тянуть бесконечную и нудную лямку офицера Советской армии, получая при этом зарплату, в три раза превышающую ставку инженера, с перспективой через двадцать пять лет уйти в отставку с относительно неплохой пенсией – это не так плохо. Но в то же время он не соображал, как же протянуть эти двадцать пять лет в обстановке полной деградации творческих начал и невозможности всестороннего развития собственной личности. Он не понимал, как можно, вопреки своему мнению, на все вопросы командиров отвечать на казённом языке армейского устава «Слушаюсь», «Так точно», «Служу Советскому Союзу». Последняя фраза как-то особенно коробила слух Виктора, когда кто-то из офицеров произносил её, он неизменно вспоминал грибоедовского Чацкого, который говорил:

– Служить бы рад, прислуживаться тошно.

По правде говоря, в армии между этими двумя глаголами особой разницы не наблюдалось. Виктору, однако, прислуживаться было противно и тошно, да и слово служить положительных эмоций не вызывало. Это выпускники военных училищ изначально были запрограммированы на четвертьвековую службу в войсках с практически гарантированным через каждые два-три года прибавлением малых и больших звёздочек на своих погонах и вытекающим из этого повышением жалованья. Виктор же мечтал о любимой работе географа, вместо армейской рутины он желал заниматься творческой и созидательной деятельностью, отчётливо понимая при этом, что в награду за это получит сторублёвую зарплату и постоянную прописку в очередях за маслом и варёной колбасой. Но внутренний голос, истекающий из тайных глубин подсознания, неизменно нашёптывал ему:

– Ничего, Виктор, где наша не пропадала, прорвёмся, обязательно прорвёмся, будем бороться за своё место под солнцем, и оно ещё долго будет светить на небосклоне.

Вторая половина семьи Бровченко, белая Лилия, в отличие от первой, всё это время купалась, в придуманной ей самой, какой-то розовой и лучезарной нирване; её мозг, бесспорно, вырабатывал гормоны неподдельного счастья. Она восхищалась уютом собственной квартиры, радовалась, покрытым серой брусчаткой, аккуратным улицам и тихой реке Эльбе, любовалась архитектурой старого города. А ещё ей нравилось заходить в любую немецкую кондитерскую и наслаждаться там свежими хрустящими булочками с крепко заваренным кофе. Любила в выходной день вместе с Виктором обедать в «гасштетте»: там подавали традиционные немецкие сосиски с горчицей и всегда свежайшее пильзенское пиво. Лиля никак не могла привыкнуть к изобилию продовольствия в немецких супермаркетах, что резко контрастировало с пустыми прилавками советских гастрономов. Никак не могла она принять в толк, как страна, потерпевшая поражение во второй мировой войне, живёт лучше народа-победителя, помогающего, кстати, ещё и строить немцам социализм. На поверку выходило, что социализм в Германии уже давно создан, а в СССР только лицемерно твердят об его окончательной и бесповоротной победе. Лиле вдруг захотелось встретить здесь в немецком торговом центре доцента кафедры истории КПСС Герасимчука и задать ему несколько вопросов, на которые идеологически подкованный доцент вряд ли нашёл бы разумные ответы. Она не очень жаждала вникать в гносеологические и политические корни этих непонятных и нелогичных явлений, однако становилось понятным, что в университетские курсы по политической экономии и научному коммунизму вкралась какая-то глобальная ошибка. Очевидным являлся факт, что источники этой ошибки исходят из самой теории то ли собственно марксизма-ленинизма в целом, то ли из грубого искажения этой теории нынешними идеологами коммунистической партии. На практике получалось, что в стране, в которой народу обещали через короткое время полное изобилие, купить килограмм мяса или колбасы являлось большой проблемой. Когда же эти продукты иногда появлялись в магазинах, их старались закупать оптом и впрок, забивая ими морозильные камеры остродефицитных тогда холодильников. Здесь же, ещё в не совсем социалистическом Дрездене, мясо, колбасу и сыр можно было покупать не килограммами, палками или кругами, а свежими кусочками, ломтиками и кружочками, не заботясь о том, что завтра они исчезнут с прилавка. Да что говорить, если даже такая немаловажная проза жизни как общественный туалет здесь была другой. В родном украинском Львове, который, кстати, своей европейской архитектурой мало, чем отличался от зодчества Дрездена, отыскать публичный сортир в центре города можно было по характерному запаху, который распространялся на десятки метров вокруг. В городском туалете Дрездена она чуть ли не лишилась дара речи. В помещении отхожего места, больше похожего на операционную, чем на туалет, царила чистота, стерильность и белизна. Бумажные стерильные салфетки, предметы женской гигиены, подвесные рулончики одноразовых полотенец ошарашили Лилю. Она захотела сполоснуть руки водой, приблизив их к сверкающему нержавеющей сталью, отполированному чистящими средствами, крану, но не смогла отыскать на нём рукоятку спуска воды. Оказалось, что культурные и чистоплотные немцы в целях гигиены додумались до того, что из крана начинала литься вода, когда умывающийся нажимает ногой (ногой, а не рукой) малозаметную кнопку, вмонтированную в полу возле умывальника. Интересно, что по этому поводу сказал бы адепт коммунизма доцент Герасимчук? Впрочем, здесь, как говорится, комментарии излишни.

Обыватели говорят, что истинное счастье не в деньгах, а в их количестве. В этой расхожей идиоме присутствует значительная доля правды. К большему сожалению, реальный мир устроен так, что буквально за всё надо платить, как в философском, так и в меркантильном смысле этого слова. По советским меркам зарплата Виктора считалась довольно высокой. Месячный доход молодого лейтенанта составлял шестьсот немецких марок. К этому добавлялись сто восемьдесят рублей, которые каждый месяц оседали на сберегательной книжке в Советском Союзе. Для недавних студентов это были не просто деньги, а, без всякого преувеличения, огромные деньги. Однако, зарплата, недовольного своим материальным положением, простого восточно-немецкого пролетария почти в три раза превышало денежное довольствие лейтенанта группы советских войск в Германии. Поэтому, совершая прогулочное турне по дрезденским магазинам, Лиля не могла приобрести то, что могла себе позволить рядовая немецкая хозяйка. Все разговоры о том, что жёны советских офицеров контейнерами вывозят из Германии мебель, ковры и хрусталь, являлись просто вымышленным мифом. Возможно, это могли себе позволить только жёны генералов, да и то не в массовом порядке. В любом случае, деньги надо было считать и экономить, не позволяя себе зайти в дорогой и шикарный немецкий ресторан или купить дорогую меховую шубу. Отсутствие опыта в экономном ведении домашнего хозяйства заменялось обострённым женским чутьём, которое навязчиво подсказывало ей, что вещи каждодневного обихода и предметы одежды, приобретённые в Германии, станут материальной основой семейной жизни, когда они вернутся в СССР, как минимум на десять ближайших лет. Чутьё не обманывало, поскольку кто, как не она, хорошо знала, что на многострадальной родине не только отсутствовали добротные и качественные товары, подобные немецким, а у большинства людей не было денег на покупку даже самого необходимого. В редкие моменты, когда деньги неожиданно появлялись, в виде получения премии за хорошую работу, купить на них что-либо приличное не предоставлялось возможным из-за дефицита даже предметов первой необходимости. Поэтому был составлен список самых важных покупок, которые следовало приобрести, пока они находятся за рубежом. Этот список не отличался особой оригинальностью. Как и у всех в него входили: мебель, ковры и одежда. Особо значимой покупкой Лиля считала большой столово-чайный фарфоровый сервиз. Она самой себе боялась признаться, что купила его только из-за накопившейся ненависти к фаянсово-алюминиевой посуде в интернате и студенческой столовой. Кроме того, Виктор и Лиля планировали поездить по Германии, когда же ещё представится случай попутешествовать по загранице. На это тоже требовались средства, которые, по мере их получения, надо было расходовать экономно. Как советский офицер Виктор кроме зарплаты получал ещё продовольственное довольствие, в которое входило семь килограмм мяса, два килограмма рыбы, масло, варёная колбаса и другие продукты. Лиля прилагала немалые усилия, чтобы этой гастрономии и бакалеи им хватало на текущий месяц, претворяя тем самым в жизнь незыблемый принцип, провозглашённый на одном из партийных съездов, что «экономика должна быть экономной». При всём этом, Лиля относилась всё же к представительницам слабого и прекрасного пола с ярко-выраженной приверженностью к тому, что сегодня называется шопингом. Поэтому, в какой-то момент она посмела нарушить партийную директиву и купить себе очаровательный комплект кружевного нижнего белья, который в советских универмагах никогда не появлялся. Нечто подобное Лиля подсмотрела в импортных каталогах, завозимых польскими туристами во Львов. Когда перед отходом ко сну, она предстала перед своим мужем в этом наборе, Виктор сначала побледнел, потом покраснел, а затем просто остолбенел, такого он не видел ни в каталогах, ни наяву. Надо ли говорить, что после Лилиного дефилирования по спальне в этом сексапильном наряде, была безумно страстная ночь и на следующее утро Виктор заступил на дежурство по части в тонусе, существенно отличающимся от привычного. Похоже, что мужчинам только кажется, что женщины совершают необдуманные покупки.

В гарнизоне не практиковалось, как в студенческом общежитии, занять у коллег какую-то сумму денег до стипендии. Рассчитывать приходилось только на себя, вернее на доход, который получал лейтенант Бровченко, защищая, образно говоря, свою родину от невидимых врагов. Когда воины готовятся крепить обороноспособность своего отечества, находясь у себя на родине, это понятно как солдатам, так и гражданскому населению. Вместе с тем, совершенно загадочным, таинственным и необъяснимым являлся вопрос, как можно защищать подмосковные берёзки, таёжные заимки Сибири, заснеженные вершины гор Кавказа, Памира и Тянь-Шаня и голубые сопки Камчатки, вводя массивные воинские соединения в Германию, Польшу, Венгрию, Монголию и Афганистан. Наверное, риторическим является и вопрос, сколько денег налогоплательщика, т. е. народных денег, уходят на техническое и материальное обеспечение ограниченного контингента советских войск в этих государствах. А ведь не секрет, что этот, так называемый ограниченный, контингент насчитывал не одну сотню тысяч советских солдат и офицеров. Каждого офицера в академии или училище обучали, что полная боевая готовность войск составляет трое суток, а повышенная боеготовность – около трёх месяцев. Но никак не почти тридцать лет, что группа советских войск находится в Германии. Кто сможет логически внятно разъяснить рядовому обывателю этот феномен: доцент кафедры истории КПСС Герасимчук, министр обороны СССР маршал Гречко или генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев.

Пришло время, когда Виктор, практически круглосуточно, выполняя свой интернациональный долг, находился на службе, а Лиле наскучило совершать обзорные экскурсии по городу, центральную историческую часть которого она изучила достаточно хорошо. Надоело ей и праздно шататься по богато оформленным магазинам, в которых она почти ничего не покупала. Подруг среди офицерских жён она так и не завела, лишь изредка, видимо от изнывающей скуки, её навещала поездная попутчица Татьяна с назойливыми и докучливыми советами, где, что и по какой цене приобрести. Лиля поняла, что ей необходимо заняться делом. Искать работу на немецком предприятии или в немецком учреждении было бессмысленно. Хотя она, в отличие от подавляющего большинства офицерских жён, довольно бегло объяснялась на языке Иоганна Вольфганга Гёте, на работу без наличия немецкого гражданства её никто бы не взял. В военном городке всё-таки работали женщины на должностях официанток и поварих в офицерской столовой, кладовщицами на армейских складах, в домах офицеров руководителями различных кружков и учителями в школах, которых в ГСВГ было не так много. Однако найти такую работу без протекции высшего армейского командования было практически невозможно. Помог случай, в котором, как говорят философы, есть скрытая закономерность. Совершая свой очередной вояж по дрезденским универмагам, Татьяна, которая уже по гарнизонному ранжиру приобрела статус «полковничихи», познакомилась с женой начальника геофизической экспедиции из Ленинграда, которая базировалась и выполняла договорные работы в Дрездене. Татьяна не помнила точно Лилиной профессии, наивно полагая, что геологи, геодезисты, геофизики и геоморфологи, одним словом, все, кто связан с приставкой «гео», это люди одной специальности. Она сразу же переговорила со своей новой знакомой и быстро устроила встречу Лили с её мужем в кафе. На этой встрече-интервью везение сопутствовало Лиле. Оказалось, что экспедиция, проводила комплексные геофизические исследования скважин, пробуренных для разведки и поиска месторождений нефти, и ей срочно требовался специалист для детального описания динамики изменения рельефа дрезденского плато и прогноза процессов, характеризующих эти изменения. Когда Лиля сообщила собеседнику, что именно это являлось темой её дипломной работы, он, поспешно допив чашку своего кофе и расплатившись с официантом, поднялся из-за стола и, галантно поцеловав Лиле руку, торжественно произнёс:

– Уважаемая Лилия Михайловна, я рад, что такая красивая женщина к тому же обладает и университетским дипломом. Буду рад с вами сотрудничать. Жду вас завтра у себя.

Лиля хотела было спросить его, что является первичным при решении взять её на работу: красивая женщина или специалист-геоморфолог, однако будущий начальник быстро поднялся из-за стола и, сев в поджидающий его УАЗ (ик), укатил в неизвестном направлении. По этому поводу, заскочившая вечером проведать Лилю, Татьяна высказалась однозначно:

– Какая ты, Лилька, ещё глупая, тебе всё-таки уже двадцать четыре года. Ну, подумай сама, на что первым делом обращает внимание, уважающий себя равно, как и весь противоположный пол, мужчина. Конечно же, на красоту представительницы этого самого пола, на её ноги, фигуру, лицо, волосы, а не какую-то там геоморфологию. А тебя, дорогая, всевышний всем этим не обидел. Святое дело использовать свои природные данные не то, чтобы в корыстных, а в продиктованных насущными потребностями целях. Смотри, Лилька, будь скромной и не закрути со своим будущим начальником роман, который будет называться служебным. А то ведь у нас в гарнизоне каждый пытается знать о другом намного больше, чем о себе, и почерпнутый компромат разносится по городку со скоростью звука.

В этот момент Лиля ещё не знала, насколько слова Татьяны окажутся пророческими. На следующий день, Анатолий Алексеевич, так звали начальника экспедиции, посадил Лилю в свой допотопный, но весьма пронырливый УАЗ (ик) и повёз показывать буровые скважины, а затем в лабораторию, где познакомил с результатами анализа проб грунта. Целый день Лиля изучала техническую и проектную документацию и не заметила, как быстро и незаметно пролетело время до появления на небе первых синеватых и мерцающих звёздочек. Впервые за прошедший год она ощутила прилив радости от сознания, что занимается нужным делом. Через несколько дней Лиля положила на стол Анатолия Алексеевича первые описания рельефа речных долин в исследуемом районе. Он, быстро пробежав глазами написанные каллиграфическими завитушками листочки, радостно воскликнул:

– Ай да Лилия Михайловна, ай да умничка, это ведь то, что я хотел услышать, это ведь не просто производственный отчёт, это прямо фрагмент кандидатской диссертации. Прошу вас настоятельно продолжать в том же духе.

Лиля продолжала дерзать в ещё более высоком духе. В немалой степени этому способствовала начисленная зарплата, сумма которой повергла её в шок. Выходило, что она получала девятьсот марок в месяц, против шести сотен тех же марок, которые составляли офицерское жалование Виктора, к тому же сто десять рублей ежемесячно ей высылали на счёт в Союз. Материальная сторона жизни в Германии казалась Лиле какой-то волшебной сказкой. Поэтому покупка дорогой немецкой мебели из области фантастики уверенно сдвинулась в реальную плоскость её приобретения. Через пару месяцев Лиля настолько разошлась, что её не на шутку разыгравшееся женское начало позволило купить шикарную из натурального меха белую шубку. В тоже время она продолжала напряжённо работать. Полевые изыскания, лабораторные пробы, сотни кривых, вычерченных самописцами приборов, стали почти сущностью её жизни. В один из вечеров, когда Лиля задержалась на работе, заканчивая подготовку исходных данных для буровых бригад на завтрашний день, в маленький кабинетик, где она сидела, заглянул Анатолий Алексеевич. Нарядно одетый начальник экспедиции держал почему-то мозолистые руки за своей широкой спиной. Он, загадочно улыбаясь, вытянул руки вперёд, в них оказалась охапка свежих белых роз.

– Это вам, Лилия Михайловна, – смущённо пробормотал Анатолий Алексеевич, – не обессудьте и примите от меня этот маленький презент.

Лиля, увидев эти прекрасные цветы, невольно покраснела и едва слышно произнесла:

– Извините, Анатолий Алексеевич, сегодня не 8-е марта и не мой день рождения, по какому поводы цветы и почему именно мне.

– Да просто потому, Лилия Михайловна, что вы являетесь непревзойдённой копией этих нежных цветов, потому, что вы умная и красивая женщина, – взволнованно выкрикнул он, – а ещё потому, что день рождения у меня, вашему покорному слуге сегодня исполнилось 40 лет.

– Ой, Анатолий Алексеевич, это же прекрасно, я искренне поздравляю вас, – радостно заверещала Лиля, – и я дарю вам, подаренные мне цветы. Теперь в их шелковистых лепестках вы почуете дань моего глубокого уважения к вам.

– Поймите меня правильно, Лилия Михайловна, я уже два года безвылазно нахожусь в этой чужой стране. Не буду скрывать, в Ленинграде у меня жена и дочка-старшеклассница, которым я каждый месяц перевожу деньги, оставляя себе малую их часть на самое необходимое. Сегодня никто из них ни телеграммой, ни по телефону не удосужился меня поздравить. В этот неординарный день мне очень одиноко. В принципе, сам не знаю, как это получилось, я, действительно, купил эти цветы самому себе. Но, когда в приоткрытую дверь увидел вас, подумал, вы так похожи на эти белые цветы, что они предназначены исключительно для вас.

Лиля, крепко прижав к груди букет белых роз, молча смотрела на стройного подтянутого русоволосого своего начальника и, не зная, что сказать, неожиданно выпалила:

– Спасибо, Анатолий Алексеевич, вы очень любезны, я принимаю от вас эти цветы как премию за мою работу.

– Нет, нет, Лилия Михайловна, – обиделся именинник, – не будем складывать все яйца в одну корзину, не будем смешивать производственные отношения с личными. Цветы должны следовать за цветами. Я имею в виду, что такому красивому цветку как вы надлежит всегда находиться среди прекрасных живых цветов.

Лиля вспыхнула и зарделась, её бледные щёки покрылись розовой краской, никогда в жизни такие интересные и привлекательные мужчины, к тому же ещё почти на полтора десятка лет старше, не говорили ей таких комплиментов. Производственные отношения грозились вырваться за рамки, очерченные служебным этикетом, а возникшая неформатная ситуация выйти из под контроля. Первым контроль над собой потерял Анатолий Алексеевич, воспользовавшись замешательством Лили, он, не давая ей опомниться и прийти в себя, решительно заявил:

– Лилия Михайловна, сделайте одолжение своему шефу, преподнесите мне, пожалуйста, подарок, посидите со мной час, всего один часик в ресторане, чтобы я почувствовал праздник души и уже никогда не забывал о нём.

В одночасье на Лилю снизошло какое-то необъяснимое затмение, клетки головного мозга, отвечающие за адекватность поведения, как будто заволокло каким-то непрозрачным туманом. Она не помнит, как Анатолий Алексеевич мягко взял её под руку, как она оказалась рядом с ним в машине и как они очутились за столиком, покрытым успокаивающими зеленоватыми отблесками нависающего над ним абажура, в уютном пригородном ресторанчике. Лиля опомнилась только тогда, когда увидела на столе натюрморт, который состоял из помидоров с моцареллой, копчёного лосося с соусом из хрена на листьях салата, жареных медальонов из свиного филе с подливой из белых грибов, бутылки французского шампанского и небольшого графинчика, заполненного марочным коньяком. Это было заведение с настоящей деликатесной немецкой кухней, а не какой-нибудь заштатный «гасштетт» с традиционными баварскими сосисками с горчицей и пивом, куда они заходили с Виктором перекусить. Анатолий Алексеевич жестом настоящего бармена налил Лиле в высокий хрустальный бокал пенистое шампанское, а себе небольшую рюмку коньяка. К его непомерному удивлению Лиля, напряженная и скованная, как стиснутая со всех сторон стальная пружина, поднесла бокал к своим пухлым губам и в один приём осушила его до дна. Увидев, пронзившие её, изумлённые голубые глаза своего босса, Лиля, начавшая разомлевать от благородной искристой шампанской жидкости, весело выкрикнула:

– Ну что же вы сидите и не пьёте, Анатолий Алексеевич, я вас очень прошу, наполните мой фужер, у меня заготовлен тост для именинника.

Он быстро опрокинул серебристое горлышко бутылки тонкого французского напитка в Лилин бокал и застыл в приятном ожидании. Лиля, словно французская маркиза, сошедшая со страниц романов Александра Дюма в этот ресторанчик демократических немцев, грациозно приблизилась к имениннику и весело и надрывно прощебетала:

– Дорогой Анатолий Алексеевич! Я сейчас очень пьяна, а когда я нахожусь в расслабленном, куражном шампанизированном состоянии, я всегда говорю глупости. Но учтите, в этих глупостях есть и немалая доля правды.

– Лилия Михайловна, милая, я с нетерпением жду вашу здравицу, я с удовольствием выслушаю ваши глупости, которые, как вы говорите, эквивалентны правде. Мы же в конце концов не на партсобрании, а в увеселительном заведении.

– Мне очень импонирует, как вы изволили выразиться, Анатолий Алексеевич, слово «эк-ви-ва-лент-ный», чудесное слово, происходящее, очевидно, от химической валентности. Так давайте же выпьем за эту химию, химию между нами, только, уважаемый начальник, в самом хорошем смысле этого слова.

Пьяная от шампанского и от обволакивающей расслабленности, Лиля осушила до дна второй бокал и неожиданно для себя и тем более для Анатолия Алексеевича приподнялась на цыпочки и горячо поцеловала его в свежевыбритую щеку. Ей было хорошо в этом кабачке, под неторопливую мелодию джазового блюза она, обняв своего начальника за шею, описывала с ним медленные танцевальные па. Лиля не узнавала себя, необыкновенное тепло окутало всё её естество, из самых потайных уголков её подсознания струился неведомый ранее какой-то странный и волшебный ручей спокойствия и умиротворения. Она чувствовала горячее дыхание сильного и основательного мужчины, который уверенно и нежно обнимал её своими крепкими руками за талию, она ощущала, как через его белую рубашку, вплотную прислонённую к её платью, аритмично бьётся его сердце. Неотразимым женским чутьём она догадывалась, что причиной этой аритмии являлась она, Лилия Михайловна Бровченко.

Лиля вдруг поняла, как ей опостылел военный городок с его уставными взаимоотношениями не только среди офицеров, но и среди их жён. Даже в отношениях между женщинами существовала военная иерархия. По негласному ранжиру жену командира дивизии называли первой леди, и, самое удивительное, что это соответствовало действительности. Иногда казалось, что дивизией командует не её муж, генерал, а она, его жена, закончившая в своё время неизвестно какими путями техникум механической обработки древесины. Ей бы работать каким-нибудь клерком в лесозаготовительной конторе согласно выбранной специальности. Ан нет, она руководила многотысячной дивизией, конечно, не в части боевой её подготовки, а в преломлении бытовых и социальных вопросов. Далее по рангу, в соответствии с должностями мужей, шли замполитша, зампотыльша, зампотехша и т. д. и т. п. Понятно, что Лиля, будучи супругой младшего офицера, простого лейтенанта, на этом должностном эскалаторе твёрдо стояла на последней ступеньке. А ещё Лиле надоело ранним утром слушать, доносившийся из открытого окна, стук доброй сотни пар солдатских сапог об утоптанную землю казарменного плаца и рыкающие голоса сержантов, командующие, как будто под звук метронома, «левой, левой, раз, два, три…». Она не признавалась Виктору про бессонные ночи, когда он ночами заступал в караул или неделями отсутствовал дома, находясь на войсковых учениях. Лиля видела перед собой не преданного заботливого мужа, каким, в общем-то, являлся Виктор, а издёрганного и измотанного офицера, которому порядком осточертел режим, устав, регламент и, вообще, весь церемониал и уклад армейской жизни. Да и что греха таить, Лиля, честно говоря, забыла, когда они счастливые и радостные засыпали в объятиях друг друга после бурного и одухотворённого секса.