Текст книги "Жизнь Христофора Колумба. Великие путешествия и открытия, которые изменили мир"

Глава 34
Обратно на Изабеллу (13.06–29.09.1494)

…Там плавают корабли, там этот левиафан, которого Ты сотворил играть в нем.

Псалтирь, 103: 26

Итак, назвав самую западную из достигнутых бухту Кубы именем Кортеса в честь евангелиста Иоанна, 13 июня Колумб стал уходить в сторону от побережья. С самого начала он взял прямой курс на юг, стремясь быстрее выйти на глубокую воду за пределы этого района с беспокойными бухтами и отмелями, однако сильное изменение ветра нарушило планы. Адмирал снова оказался среди мелких островов и, двигаясь узким проливом, казавшимся достаточно глубоким, внезапно оказался полностью окруженным островами «как в загоне» (по словам Лас Касаса). Так довольно часто происходит в незнакомых узких водах: вы идете по извилистому проливу среди островов, глядя вперед, попадаете в закрытую бухту, оглядываетесь в поисках входа – а его нет, он исчез… Кажется, что земля сдавила вас со всем сторон. Люди Колумба были очень напуганы, писал Лас Касас; но «Адмирал подбадривал их всех самыми лучшими словами, на какие был способен… и им было достаточно трудно выбраться тем путем, которым вошли». Думаю, что дар подбадривать малодушных и умение выбираться из сложных положений были одними из черт, сделавших Колумба великим моряком.

Пристав к какому-то острову, флот пополнил запасы воды и 25 июня, следуя на северо-запад, вышел к коралловой группе, находящейся на расстоянии около 5 лиг (вероятно – Мангл-Айлендс), и под попутным ветром вернулся к той же точке поворота, из которой вышел 13 июня. Встречный vientos escasos[267]267
  Слабый ветер (исп.).


[Закрыть] вынудил их «пойти проливом, которым уже шли ранее, но в обратном направлении – от Пунта-дель-Серафима, к тем островам, где впервые был выброшен якорь в молочно-белом море». Ничто сейчас так не хотелось Адмиралу больше, чем выйти на простор, но каравеллы ничего не могли сделать против встречного ветра и множества течений, вместе взятых. Таким образом, изнуряющее лавирование среди отмелей и мангровых зарослей продолжалось.

За две недели, прошедшие после отхода от кубинского побережья, флот добился очень незначительного прогресса. Вдобавок 30 июня «Нинья» села на мель, и, «не имея возможности оттащить ее за корму с помощью якорей и канатов, пришлось действовать с носа, и из-за причиненных толчков каравелла получила значительные повреждения». Но и на этом трудности не закончились. Еще несколько дней они мучительно бились с наветренной стороны среди заливов и отмелей, «все время двигаясь по тому самому белому морю… и, помимо всех этих неприятностей и злоключений, каждый день на закате начинались изматывающие ужасные шквалистые ветры и дождь». Эти вечерние ливни, идущие со стороны Кубы, действительно выбивают из вас дух, причем самыми разными способами. Кажется, что вода становится сплошной стеной, и, находясь в открытой лодке, вы едва ли сможете опередить ее поступление простым вычерпыванием.

Этот «молочно-белый залив» не был лишен своих забав и интересов. Здесь была замечена огромная стая cuerbos marinos[268]268
  Бакланы (исп.).


[Закрыть] и множество черепах, причем в таком количестве, писал Бернальдес, «что казалось, будто корабли вот-вот сядут на мель, настолько гремели их панцири». В наше время залив Батабано по-прежнему является источником черепашьего мяса для гаванского рынка, и осмелюсь сказать, всяческих историй о черепахах – тоже. Съедобных моллюсков «величиной с голову теленка» можно было увидеть на дне всякий раз, когда вода успокаивалась и из белой становилась прозрачной. Их собирали на шлюпки и варили мясо, «величиной с мужскую руку», прямо в морской воде. Обнаружив раковины гигантских размеров, моряки пришли в радостное возбуждение, решив, что их состояние наконец-то сколотилось: было собрано пять или шесть шлюпок в надежде добыть гигантский жемчуг. Как написал де Кунео, «жемчуга [в них] не было совсем, но вкус оказался превосходен». Этот добродушный джентльмен-авантюрист никогда ни на что не жаловался, но умел извлечь интерес или развлечение из всего, что происходило вокруг. Оставаясь верным своему генуэзскому синьору Альманте, он всегда сохранял независимость суждений, и, если бы мне пришлось выбирать товарища по кораблю из всех спутников Колумба, им бы стал не какой-нибудь напыщенный, пусть даже и отважный кастильянец, а веселый парень – Мигель де Кунео из Савоны.

Несмотря на то что флот направлялся домой, это был самый утомительный и безрадостный этап путешествия. Потребовалось целых двадцать пять дней, чтобы преодолеть около 200 миль с наветренной стороны. В конце концов каравеллы выбрались из этого неприятного переплетения отмелей и мангровых зарослей, пересекли залив Кочинос и достигли того, что местные жители называют Орнофаем, – гористой полосы побережья между Сьен-фуэгосом и Касильдой. 7 июля флот бросил якорь около Рио-Сан-Хуаны у подножия Сьерра-де-Тринидад, откуда они отправились в путешествие в западную сторону. Именно теперь Колумб и назвал эту реку его Эль-Рио-де-лас-Мисас (как уже упоминалось выше), поскольку день был воскресный, и флотский капеллан отслужил мессу на берегу.

Поскольку Колумб уже был знаком с местными индейцами, они пришли с подарками в виде фруктов, хлеба, хутий, попугаев и вкусных диких голубей. После мессы Колумб отметил внимание и интерес, проявленные пожилым туземцем, «который казался респектабельным, хотя и голым» (как написал Питер Мартира), обратившимся к Адмиралу тихим голосом. Сразу предупреждаю читателя, что эта история про старика далека от оригинала, поскольку прошла через перевод Диего, затем была пересказана Мартире и записана им на латыни, а потом переведена на английский Ричардом Иденом. Вот как она звучит в конечной интерпретации: «„скажу же бину (могущественнейшему принцу), что за последнее время ты с великой силой покорил многие земли и острова, доселе тебе неизвестные, и навел немалый страх на всех обитателей, – проговорил старый индеец. – Но все свои неудачи ты сможешь пережить, если всегда будешь помнить, что нашим душам уготовано два путешествия после того, как они покидают тело. Первое, грязное и темное, приготовлено для тех, кто вреден и жесток по отношению к другим людям. Второе, приятное и восхитительное, – для тех, кто при жизни любил мир и покой. Поэтому, если ты признаешь себя смертным и считаешь, что каждая душа получит достойное вознаграждение или наказание, ты никому не причинишь несправедливого вреда“. Когда старик произнес эти и другие подобные слова, Адмирал, дивясь суждению и мудрости голого индейца, ответил о своей радости слышать такое мнение о путешествиях и наградах отошедшим душам, заявляя далее, что главная причина его прихода сюда – научить богоугодному знанию и истинной религии; он послан в эти страны христианским королем Испании (его хозяином и повелителем) специально для того, чтобы усмирить и наказать canibales и других подобных нечестивцев, защитить невинных от насилия злодеев; он хочет научить всех других, поддерживающих добродетель, ни в коем случае не бояться, а поскорее открыть свой разум и понять, что такие добрые люди, как старик и ему подобные, потерпев зло, обретут отмщение. Эти утешительные слова так понравились старику, что, несмотря на преклонный возраст, он захотел отправиться вместе с Адмиралом, если бы только его жена и дети не воспрепятствовали в этом намерении. Он не на шутку расстроился, узнав, что существует кто-то еще выше, имеющий власть над бином. И многое другое рассказал старику толкователь [переводчик Диего] о славе, великолепии, великой силе и оружии наших королей, о множестве больших городов и поселков, находящихся под их владычеством. И совсем уж старик намеревался отправиться с Адмиралом, но жена и дети пали ниц со слезами к его ногам, желая, чтобы он не покидал их и не оставлял в одиночестве; по чьим жалким просьбам почтенный старик, растроганный их жалкими мольбами, остался дома, к утешению своих людей и семьи, удовлетворяя скорее их, чем себя, поскольку, не переставая дивиться и имея грустный вид, он жаждал увидеть земли, породившие такого рода людей. Ибо уверился старик, что земли пришельцев также обычны, как солнце и вода, и сеятелям всякого зла нет на них места; что довольствуются они малым, хотя в таком большом мире у них скорее избыток, чем недостаток; что живут они в золотом мире без игрушек, живут в открытых садах, но не разделенных рвами, а только изгородями; что ведут себя друг с другом честно безо всяких законов и без судей. И хотя не наслаждаются они излишествами, но заботятся о росте корней, из которых делают хлеб свой, сохраняют здоровье и избегают болезней…»

Что ж, Мартира никогда не упускал возможности указать на то, что индейцы все еще пребывают в своем золотом веке.

Меньше всего Колумбу хотелось снова проходить Сады Королевы с наветренной стороны, поэтому он предпринял еще одну попытку побороть встречный ветер и течение снаружи. Выйдя из устья Рио-де-лас-Мисас 8 июля, он направился в открытое море, оставив Лаберинто-де-Дозе-Легуас по левому борту. Корабли, поврежденные едва ли не хуже, чем после прохождения Садов по донному песку, обогнули рифы у Кайо-Бретона и потратили целых десять дней, чтобы пройти 180 миль. Кроме того, всю дорогу стояла отвратительная погода, а люди роптали и боялись утонуть или просто умереть от голода, как замечал де Кунео. И действительно, этот переход оказался труден. «Все ветры и воды, – говорит Лас Касас, – объединились, чтобы утомить людей, нагромоздить тревогу на тревогу, трудность на трудность, неприятный сюрприз на сюрприз, и не было ни времени, ни возможности перевести дух; в их числе был и ужасный шквал, настолько внезапный и мощный, что флагман почти лег на борт и, кажется, только с Божьей помощью смог выправиться. В трюме скопилось много воды, что значительно повышало опасность, и голодные моряки, измученные непрерывным трудом и голодом, едва успевали ее откачивать. Едва ли люди могли рассчитывать на что-то большее, нежели на фунт заплесневелых сухарей и на пинту вина в день, за исключением тех случаев, когда случалось поймать немного рыбы… Сопровождаемые такими опасностями и непрекращающимися невзгодами, 18 июля корабли добрались до мыса, уже названного ранее Кабо-де-Крус, где индейцы приняли их хорошо и принесли хлеб из маниоки, рыбу, земные плоды и все, что только могли, причем по доброй воле и с большим удовольствием. Там они остановились и отдохнули два или три дня».

Этот опыт еще раз доказал, что даже небольшие каравеллы с латинским парусным вооружением бессильны с наветренной стороны в условиях Антильских островов, когда пассат, море и течение действуют в одном направлении. Поскольку впереди лежал еще один трудный участок вдоль побережья к востоку от мыса Крус, Колумб мудро решил немного расслабиться и завершить исследование Ямайки. Покинув якорную стоянку у Круса (там даже и в наше время можно увидеть скопление парусников, ожидающих перемены ветра), Адмирал взял курс зюйд-зюйд-вест в направлении Эль-Гольфо-де-Бьен-Тьемпо, откуда флот отбыл три месяца назад, и добрался до места без затруднений.

Из Монтего-Бей, как теперь называют тот пресловутый Залив Хорошей погоды, флоту пришлось сделать маневр, сначала пройдя на запад, потом на юг, а затем на восток, каждую ночь вставая на якорь, поскольку Ямайка богата на гавани и рейды, подходящие для судов с малой осадкой. Индейцы были дружелюбны и щедро раздавали еду, но каждый вечер разражался один из тех страшных раскатов грома, снова заставляющий флот оставаться на месте. До второй недели августа подробности пребывания флота неизвестны до тех пор, пока каравеллы не бросили якоря в Портлендской бухте, названной Колумбом Bahia de la Vaca[269]269
  Коровья бухта (исп.).


[Закрыть]. Внутри разместилось семь небольших островков, а поблизости на побережье стояло множество индейских деревень.

Здесь индейцы оказались намного дружелюбнее своих северных собратьев. Касик большой деревни на горном склоне лично спустился вниз, имея при себе запасы продовольствия, после чего долго беседовал с Адмиралом (разумеется, через Диего). Казалось, что касик не был чем-то удовлетворен, и, когда на следующий день флот уже двинулся дальше под легким береговым бризом, вождь нагнал каравеллы на трех каноэ, причем одно из них явно выделялось по длине и было ярко раскрашено. Дальнейшее описание Бернальдеса – лучшая словесная картина из всех событий, произошедших в этом путешествии: «В самом большом каноэ касик прибыл лично с женой и двумя дочерями – старшей, лет восемнадцати, очень красивой, совершенно голой, и чрезвычайно скромной помладше – и двумя сыновьями-крепышами. Тут же присутствовали пятеро сыновей касика, родственники-иждивенцы и их вассалы. На носу каноэ стоял индеец, очевидно исполняющий роль герольда. Он был одет в подобие плаща из красных перьев в форме герба, на голове красовалась такая же перьевая корона, очень красиво выглядевшая, а в руке он держал белое знамя без какого-либо рисунка. Лица двух или трех туземцев в каноэ были раскрашены красками одного и того же рисунка, каждый имел на голове большой перьевой шлем, и у всех на лбу красовался круглый диск размером с тарелку с одинаковым рисунком. Каждый держал в руке какой-то предмет, издающий позвякивающие звуки. Были еще два человека, раскрашенные другим образом, и они несли две деревянных трубы, покрытые птицами и другими узорами; дерево, из которого они были сделаны, было очень черным и прекрасным. На каждом был очень красивый шлем из зеленых перьев, очень плотно сложенных. Еще шестеро других носили шлемы из белых перьев и, скорее всего, охраняли имущество касика. У касика на шее висели несколько медных украшений, называемых „гуаньи“ с соседнего острова, очень тонкой работы и нитка из больших бус из мраморного камня, считающегося здесь очень ценным. Голову касика венчала корона маленьких камней, зеленых и красных, расположенных по порядку и перемежающихся большими белыми камнями. Посередине лба размещался драгоценный кулон, а на уши подвешены два больших золотых диска на нитях из маленьких зеленых бусин. Тело касика прикрывало подобие набедренной повязки, сделанной с таким же мастерством, как и корона. Его жена тоже была разукрашена подобным образом, а причинное место прикрывалось клочком хлопковой ткани размером с апельсиновую корку. Плечи под мышками обрамляли хлопковые рулоны, напоминающие плечевые манжеты старомодных французских дублетов, два таких же, но больших размеров – на каждой ноге ниже колена, наподобие мавританских ножных браслетов. Старшая и более красивая дочь была обнажена совершенно, если не считать единственную цепочку маленьких и очень черных камней вокруг талии. С цепочки свисало что-то вроде листа плюща из зеленых и красных камней, прикрепленных к хлопковой тканевой основе».

Когда эта живописная кавалькада поравнялась с флагманом, Адмирал находился в каюте, даже не подозревая о том, какое театральное действо происходит вокруг, и так и находился бы в неведении, пока касик и свита не оказались на палубе, а каноэ не были отправлены на берег. Увидев Адмирала, касик с радостным лицом объявил, что он и его семья хочет отправиться вместе с ним, чтобы навестить католических монархов, чье величие и могущество так красноречиво описал Диего. Будучи наслышанным, что никто на близлежащих островах не смог противостоять Адмиралу, касик объявил следующее: «Прежде чем ты лишишь меня моей земли и власти, хочу со своей семьей отправиться на твоих кораблях, чтобы увидеть великого короля и королеву, твоих лордов, самую богатую и изобильную землю в мире, где они живут, и посмотреть на чудеса Кастилии, о которых так много рассказал твой человек». К чести Колумба, человечность одержала верх над славой. Должно быть, велико было искушение выставить напоказ при дворе эту блестящую дикарскую королевскую семью в золотых украшениях и перьях. Однако он не забывал о холодной погоде, в которой индейцы будут страдать и умирать, о том, что ожидает хорошеньких дочерей от моряков, о глубоком разочаровании, которое ожидает эти невинные души в Кастилии. Сжалившись, Колумб отклонил просьбу касика и отправил индейцев на берег в шлюпке, получив заверения в почтении и верности.

По-видимому, из-за западного ветра Колумб «пропустил» залив Порт-Ройял со знаменитой Кингстонской гаванью и направился из Портлендской бухты сразу к Голубым горам, возвышающимся на 7300 футов прямо над морем на восточной оконечности Ямайки. 19 августа флот миновал мыс Морант, который адмирал назвал Cabo del Farol[270]270
  Мыс Маяка (исп.).


[Закрыть]. Возможно, он предвкушал в тот день, что когда-нибудь этот выступ в море будет обозначен маяком или, что более вероятно, какие-то индейцы разожгут там сторожевой костер, пытаясь обезопасить путь каравелл в восточную темень.

Наветренный пролив, через который Диего Мендес и Фиеччи совершили свое знаменитое путешествие на каноэ в 1503 году, был легко преодолен «Ниньей», «Сан-Хуаном» и «Кардерой» менее чем за сутки. Мигель де Кунео из Савоны стал первым, кто увидел землю 20 августа, поэтому Колумб назвал этот юго-западный мыс Эспаньолы в его честь – Cabo de San Miguel de Saona. При этом Адмирал так и не выяснил, был ли мыс Сан-Мигель частью нового острова или принадлежал Эспаньоле до тех пор, пока лишь через три дня, продвигаясь вдоль южного берега, он не встретил касика на каноэ, восторженного кричащего: «Almirante! Almirante!» Лишь только это событие развеяло сомнения и расставило все по местам.

Хотя Колумб мог бы вернуться на Изабеллу более быстро, пойдя на северо-восток через залив Леоган и обогнуть мыс Святого Николая, он все же хотел исследовать южное побережье острова. Эта часть путешествия, впервые открывшая около 400 миль побережья, впоследствии оказавшаяся крайне важной для Испании, к сожалению, не обросла какими-либо подробностями. По-видимому, флот бросил якорь в бухте Жакмель, с которой Адмирал снова столкнулся во время Четвертого путешествия, но уже под названием Пуэрто-Бразил. Судя по всему, из-за поднявшегося шторма флоту пришлось разделиться. В конце августа, когда «Нинья» достигла Альта-Велы, отдельно стоящего рифа, похожего на огромный парус и отмечающего самую южную точку Эспаньолы, Колумб отправил людей на берег, чтобы те, поднявшись на холм, нашли остальные две каравеллы. Они так и не увидели парусов, но занялись охотой на огромных птиц и котиков lobos marinos, чтобы раздобыть хоть какую-то скудную провизию.

Более крупный прибрежный остров, расположенный в шести милях на другой стороне пролива, Колумб назвал Каталиной в честь леди касик из Игуэя. Туземцы выходили толпами и сообщали Колумбу добрые новости о колонии в Изабелле. Индианки, более опасные, чем мужчины-таинос, поскольку предпочитали использовать отравленные стрелы, к счастью, были настроены миролюбиво и давали морякам еду вместо проявления агрессии. Шесть дней спустя маленькие каравеллы догнали флагман в устье Рио-Джайны в заливе Санто-Доминго, и Адмирал отправил девять человек на берег с приказом пересечь Вега-Реаль, зайти в Сент-Томас и проследовать через Пуэрто-де-лос-Идальгос в Изабеллу, чтобы заранее предупредить о своем прибытии. Похоже, флот удачно завершил эту экспедицию.

Следующая исторически определенная информация о флоте прослеживается в гавани за островом Саона на юго-восточной оконечности Эспаньолы. За несколько дней до этого флот столкнулся, по словам Лас Касаса, с отвратительным морским чудовищем, размером с кита среднего размера, панцирем, похожим на черепаший, ужасной головой, похожей на бочонок, и двумя крыльями. Как заметил Адмирал, выход таких обитателей глубин на поверхность предвещает плохую погоду: морские суеверия цепко держались в сознании моряков и никак не хотели умирать. Но действительно, вскоре после этого события поднялся сентябрьский шторм, и флот был рад укрыться за Саоной.

Название этого большого острова объяснил Мигель де Кунео. Веселый генуэзец, первым его увидевший (точно так же, как и мыс Сан-Мигель), писал, что «из любви ко мне лорд-адмирал назвал его [остров] La Bella Saonese. Он подарил мне эту землю, и я вступил во владение в соответствии с надлежащими формальностями… от имени Его Высочества короля, то есть на основании документа, подписанного нотариусом. В одном месте я вырубил деревья, где установил крест и виселицу, окрестив эту землю La Bella Saonese. Остров действительно красив, поскольку насчитывает 37 деревень с населением не менее 30 000 душ. И все это лорд-адмирал тоже записал в свою книгу».

Представляю себе трогательную картину: два старых друга и товарища по кораблю с далекого лигурийского побережья вспоминают древнюю Савону на прекрасном острове Нового Света… Мигель так и не дожил до того приятного момента, когда смог бы извлечь из этого неожиданного приобретения хоть какую-то выгоду, однако название Саона продолжает напоминать о родном городе неунывающего де Кунео и о приятной нотариальной церемонии тем давно минувшем сентябрьским днем.

Колумб наблюдал полное лунное затмение 14 сентября, в то время как флот стоял на якоре за Саоной, ожидая улучшения погоды. Имея при себе «Эфемериды» Региомонтана, определяющие время затмения в Нюрнберге, Адмирал смог произвести приблизительный расчет долготы, что дало окончательную разницу во времени между Саоной и мысом Сент-Винсент в пять с половиной часов. Проще говоря, это означало, что Саона находится примерно на 91°30′ западной долготы тихоокеанского побережья Гватемалы. Основываясь на этом, Колумбу ничего не стоило убедить себя, что он прошел почти полмира и находился недалеко от сердца Азии, когда изменил курс, направляясь обратно на запад Кубы.

Переждав шторм в превосходной гавани, 24 сентября флот вышел из Саоны и направился к мысу Энгано (по Колумбу – к мысу Сан-Рафаэль, названному им так еще в 1493 году). И тут Адмирал внезапно меняет первоначальный план, что всегда было очень необычно для его характера и говорило о неважной физической форме. Вместо того чтобы следовать своим курсом против ветра в сторону Изабеллы, где он отсутствовал уже четыре месяца, Колумб принимает решение отправиться в карательную экспедицию против карибов с целью уничтожить все их каноэ, чтобы лишить возможности совершать набеги на добрых друзей тайное. Полагаю, что истинная цель крылась в другом – Адмирал предполагал захватить в плен группу карибов для отправки в Испанию вместо золота, которого не оказалось ни на Кубе, ни на Ямайке.

В результате флот повернул на юго-восток к Пуэрто-Рико и высадился на Мона-Айленд, который Лас Касас описал как «скалистую землю 6 лиг в окружности, однако полную желтой плодородной почвы, на которой в изобилии произрастали огромные корни маниоки». При пересечении восточной части пролива Моны и приближении к Пуэрто-Рико у Адмирала внезапно поднялась высокая температура, сопровождавшаяся попеременно то бредом, то беспамятством. Подобные симптомы указывают на то, что сейчас называют нервным срывом, вероятно вызванным чрезмерными нагрузками, недосыпанием и плохим питанием. Офицеры флота провели совет и единогласно решили отказаться от рейда на Карибские острова в пользу скорейшего возвращения в Изабеллу. 29 сентября каравеллы бросили якорь на Изабелла-Роудс, где Адмирала вынесли на руках на берег.

Это первое имеющееся у нас историческое свидетельство ослабления здоровья Колумба (за исключением временного недомогания в день отплытия флота из Кадиса). Лас Касас упоминает, что именно с этого времени у Адмирала стала развиваться la gota (устарелое название артрита), и в течение следующих двух путешествий, а затем и всей жизни он страдал от этой мучительной болезни.

Итак, Колумб исследовал почти все южное побережье Кубы – как мелководье, так и прилежащие глубины, открыл Ямайку и практически заложил начало колонизации Эспаньолы – всего лишь за одно лето! Но нервное состояние Адмирала никуда не годилось: у него не находилось никаких доказательств своего пребывания на Востоке. Он мог всех заставить поклясться под страхом страшных наказаний, что Куба – это азиатский полуостров, а великий хан где-то совсем рядом, но слова оставались словами. У Адмирала не было ни гор золота, ни жемчужных россыпей, чего все так ожидали от «Индий». Да и на самой Изабелле дела находились в полном беспорядке. Как справедливо заметил Питер Мартира (при описании другого путешествия), «как же часто происходит, когда в процветающие, полезные и удачливые людские деяния фортуна подмешивает несколько семян полыни и портит все чистые всходы злонамеренными сорняками».