Текст книги "Жизнь Христофора Колумба. Великие путешествия и открытия, которые изменили мир"

Глава 33
Сады Королевы (14.05–12.06.1494)

…Садовый источник – колодец живых вод и потоки с Ливана.

Притч., 4: 15

Сразу за мысом Крус Колумб обнаружил индейскую деревню, где, к его великому удивлению, о нем слышали и ожидали. Оказалось, что местный касик беседовал с вождями Северного Ориенте, которые встречались с Колумбом во время его Первого путешествия и даже был наслышаны о новообращенном переводчике Диего Колоне. После «горячего» приема на Ямайке испанцы с облегчением вздохнули, вновь оказавшись среди дружелюбно настроенных туземцев.

В тот же день мая флот направился на северо-восток, следуя вдоль кубинского побережья, и прошел через пролив Баландрас в залив Гуаканаябо. Во время вечерни, будучи на расстоянии более 40 миль от Круса, Адмирал отметил, что береговая линия опять поворачивает на запад, и решил срезать угол. «На следующий день, на восходе солнца, – пишет Бернальдес, – они огляделись с верхушки мачты и увидели, что море заполнено зеленеющими островами во всех четырех направлениях; Адмирал хотел пройти на юг и оставить эти острова по правому борту, но, вспомнив, что сэр Джон Мандевиль упоминал о более чем пяти тысячах островах в Индии, решил пройти вперед и исследовать их, не теряя из виду берега Хуаны. И чем дальше он уходил, тем больше открывали островов: за один день их было отмечено 164. Бог послал хорошую погоду для плавания, и корабли мчались по этим водам, словно летя по воздуху».

Хотя сэр Джон Мандевиль, этот король всех лживых путешественников, и не был лучшим знатоком Кубы (да и быть им не мог), для проведения более детального исследования Колумб избрал правильный маршрут. Эту группу островов он назвал в совокупности El Jardin de la Reina[262]262
  Сады Королевы (исп.).


[Закрыть]. Они простирались в длину более чем на 150 миль от залива Гуаканаябо до Тринидада, находясь на расстояние от 20 до 50 миль от южного побережья. Между тем судоходных проливов между ними настолько мало, что мы можем легко определить курс «Ниньи», «Сан-Хуана» и «Кардеры». Восход солнца 15 мая застал флот недалеко от северо-восточного угла Гуаканаябо в пределах видимости бухт, образующих берег Буэна-Эсперанса. Двигаясь на запад между этой группой и кубинским берегом, каравеллы вошли в архипелаг недалеко от нынешнего города Санта-Крус-дель-Сур, миновали Бергантину (или другой параллельный пролив), а затем через Ранчо-Вьехо и Пинге – в залив за цепью внешних бухт, ныне известных как Лаберинто-де-Дозе-Легуас. Идя по этим местам в 1940 году, имея под рукой современные карты и местного лоцмана, мы поражались, что флот Колумба благополучно прошел этим маршрутом без происшествий. Предполагаю, Бернальдес несколько приврал, говоря о прохождении Колумбом этого лабиринта со скоростью птичьего полета. В данном случае Адмирал (как и любой другой здравомыслящий и осторожный моряк) должен был часто становиться на якорь, в то время как корабельная шлюпка, высланная вперед, исследовала бы сомнительный проход.

Ежедневные послеполуденные грозы, беспокоящие нас в этих водах в июне 1940 года, в равной степени смущали и Колумба в мае 1494-го. Каждый вечер на востоке в обязательном порядке собирались ужасные черные тучи, приносящие шквалистый ветер и дожди, продолжающиеся до восхода луны. Иногда флот оказывался в таком узком канале, где Адмиралу приходилось принимать очень быстрое решение между тем, чтобы спустить паруса и, таким образом, потерять контроль над кораблем, рискуя сесть на мель, либо продолжать движение при вероятности потери снастей и точно так же оказаться на мели. Каравеллы часто касались дна, а «Нинья» один раз застряла в иле на несколько часов, но серьезных повреждений не получила. Мы склонны согласиться с Лас Касасом, что спасение Адмирала от катастрофы носило почти мистический характер. Или, выражаясь другими словами, неусыпное внимание Колумба к мельчайшим деталям навигации было почти сверхчеловеческим.

Мысль Адмирала назвать архипелаг Садом его суверенной госпожи королевы была верна и по-мужски галантна, ибо в 1494 году эти бухты, вероятно, были чрезвычайно красивы. Какие-то из этих островов возделывались туземцами, другие просто сияли красивейшей зеленью королевских пальм и калебасовых деревьев. К сожалению, время не по-доброму обошлось с Jardin de la Reina. Сейчас это самый жалкий и обшарпанный архипелаг во всех семи морях, недостойный быть королевским садом. К началу нынешнего столетия скучные мангровые заросли вытеснили с этих островов все остальные деревья и растения, а ураган 1932 года смел и эти заросли вместе с плодородной почвой. Сейчас островные поверхности в основном покрыты голыми ощетинившимися мертвыми ветвями, а в местах, где мангра вновь обрела опору, проглядывают редкие пучки зелени. Это зрелище оказалось настолько печальным, а навигация настолько трудной, что мы были рады повернуть «Мэри Отис» на юг (как, собственно говоря, изначально и намеревался Колумб) и продолжить наше кубинское путешествие за пределами Laberinto de Doze Leguas[263]263
  Лабиринт в двенадцать лиг (исп.).


[Закрыть].

Однако для Колумба и его людей Сады Королевы оставались островами, полными чудес. Часто они встречали «птиц, похожих на журавлей, но ярко-красных». Лас Касас, опираясь на собственный опыт, пояснял, что на самом деле «это были не журавли, хотя и одинаковые с ними по форме и росту; их птенцы белого цвета постепенно приобретают красный окрас и не могут жить без соленой воды». По словам Лас Касаса, индейцы одомашнивают этих птиц, подкармливая небольшим количеством маниоки и морской водой в горшках. Разумеется, под этими странными длинноногими птицами подразумевались фламинго.

За Садами Королевы флот наткнулся на реку, настолько горячую, «что человек едва мог опустить в нее руку». И снова явное преувеличение, хотя и небольшое: несколько рек вдоль этого болотистого побережья впадают в море, проходя через неглубокие лагуны, температура которых под солнечными лучами действительно достигает высоких значений. На следующий день после открытия этой реки испанцы впервые столкнулись с туземцами после того, как покинули деревню близ мыса Крус. Эти индейцы приплыли на каноэ, чтобы поохотиться на черепах с помощью рыб-прилипал. Этот метод они с удовольствием продемонстрировали уважаемым гостям. Молодые особи Echeneis naucrates[264]264
  Обыкновенный прилипало, или полосатая рыба-прилипала (лат.).


[Закрыть] с присоской на голове, которой они обычно прикрепляются к акулам, ловятся индейцами и подкармливаются до тех пор, пока не становятся достаточно крупными для охоты. Когда поблизости появлялись крупные ламантины или черепахи, хозяин рыбы подбадривал ее ласковыми словами и выбрасывал в воду (приблизительно так же, как охотник отпускает гончих, лишь с тем исключением, что к хвосту прилипалы привязывалась веревка из растительного волокна). После того как рыба присасывается к добыче, рыбаку остается лишь намотать леску на импровизированную примитивную катушку. После того как ламантин или черепаха были пойманы, рыбу отпускали на волю, вежливо поблагодарив и наградив кусочками добычи. Испанцы были очарованы этим приятным видом спорта, а индейские охотники подарили им четырех черепах, пойманных непосредственно в присутствии мореплавателей столь экзотическим способом.

Флот продолжал продвигаться на запад среди островов, держась настолько близко к берегу, насколько осмеливался Адмирал. 22 мая они наткнулись на «большой остров, в конце которого находилась большая деревня». Все туземцы бежали прочь, оставив около сорока «молчаливых» собак, тут же убитых и съеденных. Те испанцы, которым хватило смелости попробовать новое блюдо, заявили, что жареные «нелающие» собаки из Садов Королевы вкусны, как кастильская молодая козлятина. О том, что они были «не слишком хороши», отметил лишь только один привередливый генуэзец де Кунео. Покинув этот остров, флот вышел в море у Бока-Гранде, чтобы уйти подальше от мелей. От Кайо-Бретона Колумб взял курс на высокие горы, видневшиеся на расстоянии приблизительно 14 лиг. «Продолжая идти на запад, Адмирал остановился по соседству с очень высокой горой, где, благодаря плодородию почвы, было много жителей». Скорее всего, Бернальдес имел в виду Сьерра-де-Тринидад, возвышающуюся над побережьем между Касильдой и Сьенфуэгосом, поскольку это самая западная точка на южном побережье Кубы, где высокие горы вплотную подходят к морю. Приблизившись к берегу с наступлением темноты, Колумб обнаружил обилие коварных мелей, которые и по сей день затрудняют доступ к Касильде, поэтому благоразумно решил позволить сухопутному бризу отнести судна на большую глубину, где на некотором расстоянии к юго-западу от Тунас-де-Заза флот и провел ленивую ночь, запомнившуюся благоухающими береговыми ароматами. На следующее утро они приблизились к одному из речных устьев, встречающихся там в большом изобилии. Вероятно, это была Рио-Сан-Хуан, которую Колумб посетил на обратном пути и назвал Rio de las Misas[265]265
  Река Мессы (исп.).


[Закрыть]. И снова вокруг собрались толпы туземцев с дарами в виде хлеба, хутий, птиц и мотков хлопка.

Эта часть Кубы, как узнал Колумб, называлась Орнофай[266]266
  По имени касика региона Харагуэйал, в настоящее время – Сьего-де-Авила.


[Закрыть], а за ней лежал Магон, где (как сообщает Бернальдес) «у всех людей были хвосты, как у зверей». На это название Бернальдеса вывело упоминание сэра «великого путешественника» Джона Мандевилла о мифической стране Мор, где жили хвостатые люди. Для самого же Колумба слово «Магон» было созвучно со словом «Манги», которым Марко Поло назвал провинцию Юго-Восточного Китая. Кстати, в последующие годы Колумб всегда называл Кубу Манги, чтобы выразить свою глубокую убежденность в том, что она полуостров Азии. Очень вероятно, что он расспрашивал о людях-обезьянах через переводчика, и индейцы, всегда стремившиеся угодить пришельцам, радостно со всем соглашались. С таким же успехом туземцы рассказывали, что побережье Кубы не имеет конца (во что Адмиралу очень хотелось бы верить), и лишь предупреждали о бесконечных островках на небольшой глубине, лежащих на западе.

Вдоль Сьерры-де-Тринидад расположилось бесчисленное число деревень, из которых снова выходили туземцы с подарками, «певшие от радости и пребывавшие в полной уверенности, что люди и корабли спустились с Небес». Сколько бы переводчик Диего ни бился, пытаясь опровергнуть это убеждение и дать туземцам хоть какое-то представление о Кастилии, «они с завидным упорством продолжали считать, что Кастилия – это Рай, а король и королева, повелители этих кораблей, обитают на Небесах». На небольшом расстоянии к западу от Рио-Сан-Хуан флот, должно быть, все-таки оторвался от берега, который там отклоняется скорее к северу, чем к западу. Именно этим можно объяснить, что в районе Хагуа каравеллы пропустили заманчивый вход во внутренний залив Сьенфу-эгос. Можно сказать, что при всей своей удачливости Колумб пропустил две величайшие гавани Кубы (и считающиеся лучшими в мире) – Найп в Первом путешествии и Хагуа во Втором. Следующим важным заливом, с которым столкнулся Адмирал, стал Кочинос-Гулф, вдающийся вовнутрь острова на 15 миль и напоминающий по форме большой палец. Некоторые даже считали, что это пролив между Кубой и Азией, поскольку не могли видеть суши вначале, но, пройдя до его конца, обнаружили окружающую с трех сторон землю. Северо-восточный берег этого залива известен подземными потоками, текущими вниз по известняку и прорывающимися под водой недалеко от берега, выбрасывая при этом такой объем пресной воды, что для утоления жажды сюда стекаются стаи ламантинов, а моряки могут наполнять бочки водой, не беспокоясь о том, чтобы выходить на берег. Колумб рассказывал Бернальдесу, что «на краю моря, рядом с большой рощей пальм, которые достигали неба, били два источника с такой холодной и вкусной водой, что лучшей нельзя было найти в мире; и все отдыхали на траве у тех источников, среди чудесного аромата цветов и сладкого пения маленьких птичек, многочисленных и восхитительных». Это место читается словно идиллия Феокрита: не хватает только нимф и пастушьих свирелей, без которых картина была не до конца совершенной.

Тем не менее самая трудная часть этого путешествия была еще впереди. Обогнув Кайо-Пьедрас, флот без осложнений пересек залив Касонес при попутном ветре и, покинув темно-синие глубины, направился к мелководному участку побережья, называемому сейчас Хардинес. Снова даем слово Бернальдесу: «Вдруг они вошли в белое, как молоко, море с густой водой, как раствор, в котором дубильщики обрабатывают кожу. А потом вода их покинула, и корабли оказались на глубине двух саженей. Ветер сильно гнал их вперед, но, находясь в проливе, очень опасном для плавания, они не могли встать, ибо не было места, чтобы подняться против ветра и бросить якорь; и так их тащило десять лиг по проливам за этими островами, пока корабли не достигли острова, где нашлось две с половиной сажени воды и место для каравелл. Там они и бросили якоря в состоянии крайнего бедствия».

Неудивительно, что экипажи пребывали в состоянии тревоги. Адмирал смело зашел в запутанный архипелаг у полуострова Сапата, где и сегодня достаточно трудно ориентироваться, даже при наличии карт и маяков. Более того, люди были сбиты с толку разными цветами воды. Когда они вышли на отмель из темно-синего залива, вода, изначально прозрачная, как хрусталь, внезапно стала мутно-зеленой, через несколько миль приобрела молочно-белый оттенок и, наконец, почернела, словно чернила. Точно так же дело обстоит и в наши дни. Часть залива имеет дно из мелкого белого мергеля, который настолько взбаламучивается волнами, что смешивается с водой вплоть до самой поверхности и выглядит так (по словам Питера Мартиры), «будто в море высыпали муку». Я и сам видел там воду темно-зеленого цвета, хотя глубина была меньше трех саженей, и, посмотрев за борт в следующий раз, обнаружил абсолютно черную поверхность под ярким небом. Такое явление объясняется взбаламучиваемым волнами мелким черным песком со дна на малой глубине. Но это было в новинку для испанцев и тем более казалось ужасным, поскольку происходящее напоминало древние арабские сказки о Зеленом море Мрака и бесконечных отмелях, окаймлявших самый край мира.

Пройдя еще тридцать миль, Адмирал обнаружил хорошую стоянку недалеко от одного из островов Кайос-Провиденсиас, возле которых современные карты обещают 13 футов глубины, что достаточно близко к 2,5 сажени, о которых и упоминает Бернальдес. На следующий день Колумб отправил одну из каравелл («Сан-Хуан» или «Кардеру») к кубинскому побережью на поиски пресной воды, в которой нуждались все экипажи. Действительно, южный берег Кубы в летний период с солнцем, стоящим прямо над головой часами подряд (пусть это и не так, но подобное ощущение создается весьма правдоподобно), вызывает острую жажду, несмотря на дуновение легкого бриза. С этой каравеллы сообщили, что берег был сплошь болотистым, а по его краю рос «такой густой кустарник, что на берег не могла бы выбраться даже кошка». Соглашусь, что это самое яркое и точное описание участка, сплошь заросшего мангровыми деревьями, над которыми вьются тучи москитов. «Адмирал решил идти дальше», как обычно, миновал еще несколько бухт, «так густо поросших лесом до самого берега моря, что они казались стенами». Это одна из отталкивающих особенностей мангровых зарослей: они полностью покрывают пляжи спутанными корнями, так что между растительностью и морем не остается места для самой узкой песчаной полосы.

Позже в тот же день они прибыли к низкому мысу, который адмирал назвал Пунта-дель-Серафим (был праздник Всех Ангелов, 27 мая). Судя по описанию, это должен был быть современный Пунта-Горда – западная точка полуострова Сапата. Более унылого и отталкивающего места, чтобы назвать его в честь Небесного Воинства, вряд ли можно было бы выбрать на всех Антильских островах.

«Далее прибрежная линия круто поворачивала на восток, – совершенно правильно отмечает Бернальдес, – а с севера виднелись высокие горы, путь к которым был свободен от островов, лежащих к югу и западу. Поймав попутный ветер и обнаружив три сажени воды под килем, адмирал решил пройти к этим горам. На следующий день они бросили якорь у очень большой и красивой пальмовой рощи с источниками воды и признаками присутствия туземцев». Эта якорная стоянка находилась или в рыбацком порту Батабано, или совсем рядом – там, где в 1514 году был основан город Сан-Кристобаль-де-ла-Гавана.

Здесь, по словам всех письменных свидетелей Второго путешествия, произошел странный и необъяснимый инцидент. Арбалетчик, отправившийся на охоту в лес, столкнулся с группой из тридцати индейцев, одного из которых, одетого в белое подобие рясы до самых пят, испанец вначале принял за монаха из команды своего собственного корабля. Но затем показались еще два светловолосых туземца, приблизительно в таких же облачениях, но только доходящих до коленей. Эта троица что-то закричала в сторону арбалетчика, который, испугавшись, бросился обратно к морю, преследуемый тем, кто был облачен в наиболее длинные одежды. Когда испанец добрался до безопасного места у кромки воды, позади никого не было.

Для Адмирала подобные видения означали явление пресвитера Иоанна, легендарного царя то ли Индии, то ли Эфиопии, с которым он надеялся встретиться, если пропустит великого хана. Два дня подряд он посылал людей на берег для возобновления контакта с туземцами в белых одеждах. Они обследовали всю местность на многие мили, не встретив ни единого человеческого существа, и вернулись ни с чем, если не считать корзины морского винограда и рассказа о том, что нашли следы животных, которых одни посчитали за грифонов, а другие за львов. Объяснение этому почти мистическому инциденту дает де Кунео. С его слов, «святые люди» карибов (де Кунео часто путал карибов и тайное) носили белые хлопковые плащи, однако их функции вовсе не заключались в преследовании незваных гостей. Подобная атрибутика давала им право сидеть в своих импровизированных «храмах» и принимать в любовные объятия религиозно настроенных девиц. Все остальное – светлые волосы, «благородный» вид, как, впрочем, и следы «грифонов», относилось к области бурных фантазий кастильских арбалетчиков, не возражавших найти лишний повод поохотиться.

Теперь Колумб направил свой флот в Энсенада-де-ла-Броа, северо-восточный угол залива Батабано, но, не заметив впадающего в него «Рио-Энкантадо» Хемингуэя, снова развернулся на запад, достиг северного берега залива и прошел еще 9 лиг. Встретившийся местный касик убедил их в том, что впереди глубокая вода. Возможно, этот касик решил пошутить, но каравеллы попали в пролив Канал-де-Каймас – район худших отмелей, какой только можно представить. Уже в наше время этот проход был искусственно углублен до 10 футов, но во времена Колумба его глубина едва ли достигала сажени. Каравеллы пришлось перемещать весьма трудоемким способом. Идущая впереди шлюпка вставала на якорь, а судно, закрепившись через нее канатом, подтягивалось на брашпиле, скользя килем по мягкому дну. Лишь только после того, как это мелкое место осталось позади, глубина снова дошла до 3 саженей и проблемы подобного рода больше не возникали.

Недалеко от нынешней деревни Гуанимар «к кораблям подошло много каноэ, и люди в них сказали, что у народа тех гор был король с большим состоянием… они называли его святым, и он носил белую тунику, которая волочилась по земле». Все тот же индеец в белом? Вряд ли. Скорее всего, это был просто еще один случай, когда испанцам старались «поддакивать», при общении жестами, когда они пытались расспросить о необъяснимом явлении, произошедшем несколько дней назад. Однако встречались не только «поддакивающие», но и более сообразительные туземцы. Например, один из них, говоривший с переводчиком Диего на берегу, настаивал на том, что Куба – это остров, а вовсе не то, что хотел бы услышать Адмирал. Однако даже и он подкрепил эту географическую истину сказкой о каком-то великом немом касике, которую Лас Касас в свое время назвал беспардонной мистификацией.

Разумеется, все совокупные «свидетельства» о пресвитере Иоанне побудили Колумба провести тщательную разведку залива. Миновав линию холмов за Батабано, флот шел четыре дня, каждую ночь становясь на якорь. Этот южный берег провинции Пинар-дель-Рио защищен от океанских волн островом Пайне-Айл. Он изобилует множеством мелких бухт, болотист и сплошь покрыт мангровыми зарослями. Само собой, возможность высадки в таких условиях была невозможна, но, к счастью, вода была достаточно глубокой, чтобы каравеллы могли плыть, не удаляясь от берега.

На основе имеющейся информации очень трудно, если не сказать – совсем невозможно, составить график заключительных дней путешествия флота на запад. Проанализируем наш источник. Он сообщает, что в конце упомянутого четырехдневного плавания вдоль болотистого берега корабли «достигли бухты, где земля снова поворачивала на восток» – но там нет никакой бухты. Далее «увидели несколько очень высоких гор, где побережье образовывало мыс, на расстоянии 20 лиг» – и опять же, в этой части Кубы никакие горы не спускаются к мысу. «Пройдя вдоль многих островов, в течение двух дней они достигли гор и обнаружили красноватый хребет, такой же большой, как у Ауреи на Корсике». Флот обошел этот хребет, но «люди не смогли сойти на берег из-за грязи и мангровых зарослей… пробыли на этом побережье несколько дней в поисках пресной воды… и нашли ее на восточной стороне в нескольких очень красивых пальмовых рощах». Действительно, грязь и мангровые заросли напоминают западную часть залива Батабано, но ни у одного из тамошних заливов нет восточной стороны. И хотя красноватый хребет, «подобный корсиканскому», очевидно, является предгорьем Сьерра-де-лос-Органос, его невозможно увидеть с берега. Такие несоответствия очень озадачивают. Некоторую ясность вносят подробности о том, что флот направился на юг, затем на запад, затем на юго-запад, не отклоняясь от линии побережья «материка» (то есть Кубы). Эти направления очень точно соответствуют очертаниям берега залива Батабано между бухтами Даянигуас и Кортеса. Тогда фраза «А на юге они увидели море, полное островов», без сомнения, определяет длинную полосу Кайос Сан-Фелипе. Здесь «было замечено много птиц и черепах; и воздух был наполнен бабочками весь летний день, пока вечерний ливень не унес их прочь».

По словам Питера Мартиры, где-то примерно здесь люди нашли на берегу старика-индейца, которого приняли на борт и чей язык Диего не мог понять. Это был первый случай, когда переводчик-таинос с Багамских островов был сбит с толку, но этнологи выяснили причину. Каравеллы вышли за пределы культуры тайное и вошли в последний оплот сибони – того самого первобытного народа, которого тайное не так много лет назад оттеснили на запад. Именно к этому этносу и принадлежал непонятный старик.

Шла вторая неделя июня. Хотя Колумб и начал это путешествие на «Нинье», «Сант-Хуане» и «Кардере» как исследовательскую экспедицию, надеясь доказать, что Куба является частью материка, к этому времени он, как позже признался Бернальдесу, разработал гораздо более амбициозный план, предвосхитивший Магеллана. Адмирал грезил обогнуть Золотой Херсонес, пересечь Индийский океан, а затем либо вернуться со своим маленьким флотом в Испанию вокруг мыса Доброй Надежды, либо высадиться на берег Красного моря и отправиться домой по суше, захватив по пути Иерусалим. Такова была фантастическая мечта мистика и пророка Колумба, но здравый смысл практичного моряка отвергал любые попытки осуществить столь грандиозный план со столь малым количеством сил и снаряжения. Суда давали течь из-за частых посадок на мели, ходовой такелаж нуждался в обновлении, поскольку его большая часть, как и другие припасы, была испорчена морской водой. Кроме того, и сами люди (моряки ненавидят садиться на мель – это означает проведение множества дополнительных работ) были голодны, недовольны и опасались, что уже никогда не смогут получить той выгоды, на которую рассчитывали на золотоносной Эспаньоле. По оценкам Колумба, флот ушел на запад на расстояние от 322 до 335 лиг от мыса Майей, и, хотя фактическое расстояние составляло всего лишь около половины от этой оценки, каждая миля работ на мелководье была гораздо большим напряжением для людей, чем сотня миль свободного плавания.

Итак, кажется почти несомненным, что Колумб достиг бухты Кортеса, то есть находился менее чем в 50 милях от мыса Корриентес – юго-западной оконечности Кубы. Если бы Адмирал проявил чуть больше настойчивости, следуя вдоль южного побережья, он смог бы лично убедиться, что Куба – это остров, как бы ему этого ни хотелось. Но для Колумба оказалось достаточным, что побережье отклонялось к югу. По продолжительности путешествия на запад, по рассказам туземцев и по многочисленности пройденных островов Адмирал пришел к выводу, что (даже без признаков золота или специй) эти острова относились к Малайскому архипелагу, Куба – китайская провинция Манги, а уходящий к югу берег (который вскоре заканчивался у Кабо-Франсес) – начало Золотого Херсонеса (или Малайского полуострова). Интересно предположить, что произошло бы дальше, если Колумб все-таки нашел в себе силы пройти эти злосчастные 50 миль. Гольфстрим почти наверняка унес бы флот в пределы видимости Флоридских заливов и, возможно, оттащил бы потом далеко к северу, откуда добраться до Испанского полуострова проще, чем обратно к Эспаньоле. Но состояние каравелл и настроения среди людей, включая офицеров, требовали поворота обратно.

Чтобы избежать обвинений в преждевременном возвращении, Колумб велел записать подтверждения членов экипажей о том, что Куба – полуостров и дальнейшее продвижение вдоль его побережья не имеет смысла. Возможно, эта странная процедура вызвала саркастический смех у «сухопутных» недоброжелателей Адмирала, но у него был хороший прецедент. Шестью годами ранее Бартоломеу Диаш поступил точно так же, когда его люди заставили развернуть каравеллы обратно, практически от самых ворот Индии. Поскольку Колумб находился в Лиссабоне при возвращении Диаша, он либо видел этот документ, либо слышал об обстоятельствах его появления.

Перес де Луна, главный писец и нотариус флота Колумба, вооруженный пером, бумагой и чернильницей, посетил по очереди все три судна, торжественно принимая показания. Все без исключения (включая Хуана де ла Коса, который показал обратное на своей знаменитой карте) заявили, что они никогда не видели, не слышали и не представляли себе остров, который мог простираться на 335 лиг с востока на запад (заметим в сторону, что Куба действительно длиннее любого острова Старого Света, даже Британии); они были уверены, что Куба является частью континента, и если пошли бы дальше, то вскоре встретили бы «цивилизованных людей с интеллектом, знающих мир». После этих нотариально сделанных заявлений люди были предупреждены, что Адмирал наложит штраф в размере десяти тысяч мараведи на любого офицера, посмевшего когда-либо утверждать обратное, опытным морякам отрежут язык, а грометам нанесут сотню ударов плетью по голой спине.

КУБА НА КАРТЕ ХУАНА ДЕ ЛА КОСЫ

Перес де Луна указал в преамбуле документа, что единственная цель, которую он преследует, заключается в том, чтобы помешать кому-либо злонамеренно принизить значение рейса. Тем не менее мы прекрасно понимаем, что главная и единственная цель заключалась совсем в ином. Колумб просто хотел избавить себя от обвинений в приложении недостаточных усилий для поиска конкретных свидетельств существования Азии. Осмелюсь предположить, что он также надеялся пресечь болтовню на берегу после возвращения флота в Кастилию на тему «вот если бы старик продержался еще несколько дней западным курсом, как я ему советовал…» и т. д., и т. п.

Естественно, ничего не решало мнение моряков, которые так стремились вернуться домой, что с радостью подписались бы и под заявлением, что их Адмирал добрался до Камбалука, где он был принят на аудиенции великим ханом. Видные ученые того времени с должным скепсисом относились к этому методу установления географической истины. Мигель де Кунео пишет, что, когда флот достиг Изабеллы в сентябре, Адмирал обсудил вопрос о континентальном характере Кубы с французским аббатом Люцерны, ученым астрономом и космографом, недавно вернувшийся с Эспаньолы. Аббат сразу заявил, что Адмирал ошибся и Куба «была всего лишь очень большим островом, с чем, учитывая характер нашего плавания, большинство согласилось». Сам де Кунео, разумеется, никогда не ставил подпись под документом, утверждающим, что Куба является полуостровом, но Хуан де ла Коса поступил изящнее: он просто изобразил Кубу островом на своей знаменитой карте мира. Своим необдуманным поступком Колумб запутал географию Карибского моря на долгие годы. На карте Кантино 1502 года и на ряде других, датированных 1516-м, мы можем увидеть континентальный регион, на некоторых из которых обозначена «Восточная часть Кубы», что, по-видимому, являлось попыткой согласовать заблуждение Колумба с очевидными фактами.

К несчастью Колумба (за некоторыми исключениями), он сам проигнорировал пророческое значение своих открытий, принесших ему бессмертную славу, и выдвигал географические гипотезы, сделавшие его посмешищем для недалеких критиков. Во время этого семинедельного путешествия на запад он открыл самую ценную из островных колоний Испании и еще один остров, ставший жемчужиной старой Английской империи. С моей штурманской точки зрения, самым примечательным в этом путешествии было то, что Адмирал продемонстрировал навыки прибрежной проводки в чрезвычайно сложных условиях лабиринта неизведанных отмелей и одновременно лоцманское мастерство навигатора на глубокой воде. Редко у кого в истории (а возможно, больше и ни у кого, за исключением капитана Джеймса Кука) эти два качества виртуозно объединялись в одном и том же человеке. Исследование Сада Королевы и залива Батабано, а также успешность проводки каравелл по отмелям среди множественных рифов являются одним из выдающихся подвигов мореплавания.