Текст книги "Жизнь Христофора Колумба. Великие путешествия и открытия, которые изменили мир"

Глава 35
Ад в Эспаньоле (1494–1496)

Уверен, что такая отвратительная несправедливость не была угодна Богу.

Лас-Касас. «История», гл. 104

Первым человеком, поднявшимся на борт «Ниньи», когда флот бросил якорь у берегов Изабеллы 29 сентября 1494 года, был брат адмирала Бартоломео, с которым Христофор не виделся пять или шесть лет. Получив отказ от английского короля Генриха VII, Бартоломео отправился во Францию, в которой молодой король Карл VIII, имеющий более близкие практические цели, нежели завоевание Индии, не проявил к проекту Адмирала никакой заинтересованности. Затем Бартоломео присоединился к свите мадам де Бурбон. После возвращения из Первого путешествия Адмирал написал ему письмо, в котором умолял поскорее приехать в Испанию, однако великую новость об открытиях брата Бартоломео все-таки услышал из уст короля, который милостиво подарил ему кошелек со ста кронами[271]271
  Подразумеваются так называемые французские «экю с солнцем» (ecu dor au soleil) 1475–1683 гг.


[Закрыть] на дорожные расходы. Скорее всего, это происходило в конце лета 1493 года, что лишний раз свидетельствует о том, как медленно распространялись новости за пределы Альп и Пиренеев. Несмотря на то что Бартоломео постарался выехать как можно скорее, в Севилью он прибыл уже после того, как Адмирал отплыл из Кадиса.

В Севилье Бартоломео ждало другое письмо, в котором, среди всего прочего, Христофор просил его сопроводить обоих сыновей Диего и Фернандо ко двору, где королева обещала сделать их пажами инфанта дона Хуана. В начале 1494 года он исполнил эту просьбу, когда двор находился в Вальядолиде. Бартоломео произвел прекрасное впечатление на обоих монархов. Он практически сразу получил титул кабальеро, чтобы мог называться «доном», а когда Антонио де Торрес сообщил о срочной потребности Эспаньолы в провизии и медикаментах, Фердинанд и Изабелла, не задумываясь, передали Бартоломео командование тремя быстро загруженными каравеллами. Этот вспомогательный флот вышел из андалусского порта в конце апреля или начале мая и прибыл к берегам Изабеллы в день летнего солнцестояния.

Несмотря на болезнь Адмирала, воссоединение братьев не могло не быть радостным. Христофор и Бартоломео, совместно разработавшие великое предприятие еще в Лиссабоне, разделяли одни и те же лишения, подвергались одинаковым насмешкам и одновременно пережили ряд отказов и разочарований. El Adelan-tado, как обычно называют Бартоломео из-за должности, возложенной на него его братом и утвержденной монархами, снова предстояло делить с Христофором триумфы и невзгоды Адмирала – в основном невзгоды. В любом случае братья прекрасно дополняли друг друга. Не отличаясь оригинальностью мышления и не будучи склонным к мистицизму, прагматичный Бартоломео привнес в этот тандем знания профессионального картографа и опытного лингвиста. Врожденная склонность к лидерству как на суше, так и на море и завидная сила воли сочетались у него с абсолютной лояльностью. Умный, но далеко не интеллектуал, Бартоломео обладал лучшими качествами человека действия и всегда надежного в ситуациях, когда другие терпели неудачу или становились предателями, всегда крепкого здоровья, когда другие заболевали, всегда мужественного, когда другие колебались, всегда уверенного и полного надежд, когда другие падали духом. Никогда не щадя себя, он отказывался щадить других. Суровому по отношению к своим людям и резкому в речах Бартоломео не хватало того, что Лас Касас называл адмиральской «милостливостью и благожелательностью», хотя порой сам Адмирал мог проявить излишнюю строгость, а Бартоломео – мягкость. С самого момента встречи на Изабелле Бартоломео стал главным советником брата и, говоря современным языком, его исполнительным директором.

Бартоломео привез Адмиралу весьма лестное письмо от монархов, необходимые припасы и подкрепления, а также обещания дальнейшей помощи. К сожалению, это была единственная хорошая новость, встретившая Колумба при возвращении из путешествия на Кубу и Ямайку. Ошибки, совершенные перед отъездом в апреле, уже принесли горькие плоды. Его брат дон Диего, человек, более подходящий для монастырской службы, а не для управления колонией, не смог справиться с ситуацией. Жестокое наказание де Охедой касика, присвоившего несколько старых лохмотьев (напомним, что значительная доля вины за этот инцидент лежала и на Адмирале), оттолкнуло от колонистов очень многих туземцев. Освобождение от должности мосена Педро Маргарита привело только к ухудшению положения в колонии.

Безусловно, поведение Маргарита противоречило желаниям и приказам Колумба, но и сам Адмирал, в некотором смысле, сделал мосена заложником ситуации, предоставив колонии право выживать за счет островных ресурсов. Около 250 оставленных идальго и арбалетчиков и 16 солдат имели в своем распоряжении лишь соколиные колокольчики и другие безделушки для обмена на еду. Одновременно Колумб приказал мосену не причинять индейцам вреда (кроме случаев воровства, за которое полагалось обрезать уши и носы) и напомнил, что «государи в большей мере желают спасения этого народа через обращение в христианство, нежели всех богатств, которые могут быть получены с их помощью». Однако при всех подобных благих намерениях испанцам требовалась еда, и Колумб поручил мосену обманом завладеть Каонабо, отправив касику подарки и гарантировав безопасность. Маргарит не проявил никаких попыток исполнить последнее и даже не взялся за самое разумное поручение Адмирала – исследовать остров и собрать данные о его потенциальных резервах.

Пока де Охеда удерживал форт Сент-Томас, Маргарит и его веселые люди рыскали по Вега-Реаль, вымогая золото у туземцев, насилуя женщин и быстро истощая туземное продовольствие. С учетом природного изобилия индейцы никогда не держали под рукой много еды, но, как без особого преувеличения сказал Лас Касас, «один испанец съедал за день больше, чем целая семья туземцев за месяц». Когда туземцы отказались предоставить колонистам то, чего у них просто-напросто уже не было, люди мосена перешли на угрозы, избиения и показательные телесные наказания, причем не только простых людей, но и благородных индейских «аристократов», называемых nitainos; испанцы уводили множество жен и дочерей «без уважения к личности, достоинству или брачным отношениям» и похищали маленьких мальчиков для службы в качестве рабов.

Это жестокое и неоправданное обращение вызвало такие крупные волнения среди местных касиков и их подданных (за исключением хранящего верность Гуаканагари), что положение испанцев в Изабелле стало весьма шатким. Дон Диего, как глава Совета, приказал Маргариту срочно исправлять положение и, подчиняясь приказу Адмирала, заниматься исследованиями острова, а не вымогательствами. В свою очередь, мосен расценил это как посягательство на честь кабальеро и личный авторитет. Тут следует признать, что в последнем Маргарит был формально прав, ибо Колумб недвусмысленно даровал ему «ту же власть, которой обладал сам, как вице-король и генерал-капитан этих Индий в настоящее время». Придя в ярость, Маргарит так и не смог склонить Совет к своему образу мыслей, после чего объединил силы с фракцией таких же недовольных, захватил три каравеллы, приведенные Бартоломео из Испании, и отправился на них домой. Здесь важно отметить, что к мятежу мосена присоединился его товарищ по Каталонии и член Совета францисканец Бойл, возглавляющий всю кампанию по обращению местных жителей в веру. Инициируя «крутую» политику по отношению к индейцам, он привнес немало вреда: «крутое» яйцо оказалось «с тухлинкой». Бойл и непосредственно подчиняющиеся ему монахи не сделали ровным счетом ничего ради обращения послушных тайное, живших рядом с Изабеллой. Лишь только 21 сентября 1496 года на Эспаньоле был крещен первый индеец. Это таинство провел скромный и преданный иеронимит Рамон Пане, делавший все возможное, чтобы служить Богу, а не мамоне.

Мятежные каталонцы успели покинуть Эспаньолу раньше, чем на нее вернулся Адмирал. Их каравеллы достигли Испании приблизительно в ноябре 1494 года. Первым делом брат Бойл обратился в суд, где распространил самую возмутительную клевету на обоих братьев, заявив, что на Эспаньоле нет ни золота, ни чего-либо другого, что могло бы принести короне прибыль.

Адмирал, хотя и страдал от артрита так жестоко, что неделями не вставал с постели, принял председательство в Совете из слабых административных рук дона Диего и попытался навести порядок в установившейся анархии. Это оказалось нелегкой задачей, поскольку дело зашло слишком далеко. Испанские банды, состоящие из брошенных мосеном солдат и недовольных колонистов, рыскали по всему острову, терроризируя туземцев и совершая поступки, выходящие за все разумные рамки распущенности и жестокости. Естественно, некоторые из них попадали в туземные засады. И тут Колумб совершил еще одну крупную ошибку. Вместо того чтобы объявить этих мятежников вне закона (чего он, вероятно, боялся сделать ввиду общественного мнения в Испании), Адмирал принял принцип, согласно которому «ни один христианин не может поступать неправильно», и привлек индейцев к строгой ответственности. Для охоты на местных жителей вглубь острова были отправлены люди на лошадях с собаками. Во время этого похода были окружены, а затем приведены в Изабеллу более полутора тысяч несчастных созданий. Другими словами, вместо того чтобы покарать авторов злодеяний, Колумб наказал невинных жертв.

Этих пленников ждала незавидная судьба. Осенью 1494 года к Изабелле подошла остальная часть вспомогательного флота в составе четырех каравелл под командованием Антонио де Торреса. Он привез еще одно письмо от монархов, датированное 16 августа 1494 года, написанное уже после того, как они зрело рассмотрели и прокомментировали меморандум о колониальных нуждах и политике, отправленный Адмиралом в феврале. Фердинанд и Изабелла по-прежнему одобряли все его действия и рекомендации. Одновременно государи ждали более подробного рассказа об открытых островах, поскольку, как было сказано в письме, «вы называете некоторые из них в своих письмах, но не все» (справедливости ради отмечу, что к этому пожеланию искренне присоединились бы все историки). Особое внимание уделялось сведениям о климате, который, вероятно, уже был предметом пристального изучения будущих колонистов. «Дела Португалии» (то есть выполнение условий в рамках Тордесильясского договора) шли так хорошо, что монархи предложили ежемесячное пакетное сообщение между Испанией и Эспаньолой. Государи были обеспокоены проведением новой демаркационной линии и предлагали Адмиралу вернуться домой для оказания консультаций в этом важном политическом вопросе. Как говорилось в письме, «если вам трудно прийти самому или создаст некоторые неудобства для того, чем вы занимаетесь, посмотрите, нет ли у вас там вашего брата или другого человека, который знает о деле; подготовьте его должным образом письменно и устно, снабдите картами и отправьте сюда немедленно с первыми каравеллами, возвращающимися домой».

Появлялся спасительный шанс: Колумб мог бы воспринять это указание как королевский приказ и немедленно отправиться домой, оставив брата «за главного» и избежать таким образом всех навалившихся проблем – то есть, по сути, уйти от решения первых административных вопросов колонизации в современной истории. Не было ли разумным поступить именно так? Ведь Колумб нисколько не сомневался, что в скором времени мосен Маргарит и брат Бойл прибудут ко двору, где начнут поливать его грязью. Но Колумб отказался идти по легкому пути, не желая подставлять Бартоломео. Проведение демаркационной линии могло бы подождать (как показала позже история, это ждало бы бесконечно долго, поскольку португальские и испанские политические эксперты так и не смогли прийти к согласию).

Ближайшая проблема заключалась в том, что отправлять в Испанию вместе с флотом пришлось и де Торреса. Широко разрекламированная бездонная «золотая жила» Сибао так и не нашлась (ибо таковой там и не было). Пока что для короны было собрано незначительное количество золота, хотя, без сомнения, каждый колонист обладал небольшим состоянием, «припрятанным в кустах». Ни одна из так называемых пряностей или тропических лиственных пород, найденных на Эспаньоле, не пользовалась ажиотажным спросом на испанском рынке. Оставалось индейское хлопковое полотно тонкой пряжи, хорошо продаваемое в Испании, но в масштабах всего предприятия этот товар имел мизерную значимость. Таким образом, домой должно было быть отправлено что-то более выгодное – то, что хотя бы частично возместит расходы и остановит злостную пропаганду каталонской фракции о полном отказе от «Индий». А что можно было послать, кроме рабов?

Еще в своем меморандуме от февраля 1494 года Колумб изложил план регулярной торговли карибскими рабами с целью частичной материальной компенсации экспедиции еще до того, как будут начаты разработки ожидаемого золотого рудника. Он полагал, что их можно легко захватить с помощью fustas de remos – больших гребных парусников, которые можно без труда построить прямо в колонии. Поскольку карибы были смертельными врагами новых подданных короны – тайное, такая работорговля была бы не только вполне законной, но даже в какой-то мере носила политический характер. Фердинанд и Изабелла не приветствовали это предложение и высказались на этот счет предельно осторожно: «Эта тема пока отложена до другого плавания, и пусть Адмирал напишет, что он об этом думает».

Отнюдь не обескураженный намеком на то, что король и королева недоброжелательно отнеслись работорговле даже под благовидным обещанием превратить язычников-каннибалов в христиан и полезных работников, Колумб приступил к налаживанию «человеческого рынка» на Эспаньоле. И это после того, как он снова и снова заявлял, что тайное – самые добрые, миролюбивые и великодушные люди в мире, которые не хотят ничего, кроме шанса стать хорошими подданными и добрыми христианами. Порабощение туземцев на их собственных островах не было для Колумба новой идеей. Впервые эта мысль уже посещала Адмирала в 1492 году, но теперь он прибегнул к более чудовищному средству – отправил сотни несчастных созданий за границу, на невольничий рынок Севильи.

Мигель де Кунео сохранил для нас некоторые печальные подробности. Он записал, что в результате недавней карательной экспедиции около полутора тысяч пленников были согнаны в Изабеллу. Около пятисот «лучших мужчин и женщин» были погружены на четыре каравеллы, а затем Колумб объявил, что любой христианин может взять себе столько, сколько ему заблагорассудится, из оставшихся. После окончательного «разбора» оставалось еще около четырехсот пленников, среди которых находилось множество женщин с грудными детьми. «Счастливчикам» было предложено проваливать на все четыре стороны. «Опасаясь, что мы передумаем, матери оставляли младенцев где-нибудь на земле и убегали с видом отчаявшихся людей, бросая все и удаляясь от Изабеллы далеко за горы и огромные реки на семь или восемь дней пути». Некий касик по имени Гуатигуана и два его вождя, которых считали ответственными за убийство христианских мародеров, были связаны, готовые к тому, что на следующий день их застрелят из арбалетов, но предстоящее веселье испанцев оказалось подпорченным: туземцы перегрызли друг другу связывающие их путы зубами и благополучно скрылись.

Четыре каравеллы под командованием Антонио де Торреса отплыли из Изабеллы 24 февраля 1495 года. В число их пассажиров входили Мигель де Кунео и Диего Колумб, которого Адмирал отправил домой в качестве защитника в суде против предполагаемой клеветы Бойля и Маргарита. Де Торрес еще не усвоил курс, проложенный Адмиралом, в 1493 году на север до широты Бермудских островов и далее на восток до Испании. Он попытался пройти более южным маршрутом и в результате потратил впустую месяц, блуждая среди Малых Антильских островов. Наконец, опасаясь, что запасы провизии окончательно иссякнут, Торрес отошел на 150 лиг севернее (по словам Кунео), попал в зону сильных западных мартовских ветров и добрался из Пуэрто-Рико до Мадейры за 23 дня. Страдания индейцев, запертых под трюмными люками в штормовую погоду, лучше не пытаться описывать. На последнем отрезке от Мадейры до Кадиса, пишет Кунео, «около двухсот индейцев погибло, я полагаю, из-за непривычного воздуха, более холодного, чем у них. Мы бросаем их в море. Первой увиденной землей оказался мыс Спартель; вскорости мы достигли Кадиса, где высадили всех рабов, половина из которых были больны. Думаю, что они не годны к работе, поскольку очень боятся холода и долго не проживут». Дон Хуан Фонсека выставил в Севилье на продажу оставшихся, где Бернальдес увидел их «голыми, какими они были на самом деле, и смущавшимися не больше диких зверей…». По его словам, «они не очень прибыльны, так как почти все умерли, поскольку наша страна им не подходит». Хорошенькое начало для построения заморских торговых отношений с Индией!

С этого времени тайное Эспаньолы начали проявлять гораздо больше мужества, чем им изначально приписывал Колумб, хотя, скорее, это было мужество отчаявшихся. Сбежавший касик Гуатигуана теперь пытался оттеснить незваных гостей в море. Нет никаких сомнений в том, что, если бы все племена Эспаньолы объединились воедино, они могли бы сокрушить испанцев численностью, несмотря на их слабое вооружение. К сожалению, как и в подавляющем большинстве войн между индейцами и европейцами, они так и не смогли выступить вместе. Гуаканагари, народ которого пострадал от христианских мародеров наравне со всеми, остался непоколебимо верен своему неписаному договору с Адмиралом, а касики на других концах острова тешили себя надеждой, что смогут оставаться в безопасной изоляции, если не будут беспокоить белых захватчиков, руководствуясь принципом, что это не их война.

Тем не менее Гуатигуане удалось собрать впечатляющую по своей численности размерам армию в Вега-Реале. 27 марта 1495 года Адмирал (восстановивший свои силы), аделантадо (ищущий возможность свои силы испытать) и Алонсо де Охеда (не знающий, куда свои силы девать, и всегда готовый сражаться) выступили из Изабеллы навстречу Гуатигуане во главе двухсот пеших и двадцати верховых бойцов, дополненных двадцатью гончими и отрядом индейских союзников под началом Гуаканагари. У Пуэрто-де-лос-Идальгос испанская армия спустилась в долину и заняла позиции в засаде на флангах тесно сбившихся посередине сил Гуатигуаны. Сражение началось с выстрелов аркебузиров из засады, но это в большей степени лишь встревожило туземцев, нежели нанесло им какой-то вред. Затем де Охеда под лай собак бросился в испуганную, сбившуюся людскую массу, нанося удары копьем и мечом. Этого было достаточно. Индейцы, «всегда полагавшие, что человек и лошадь – единое животное», были полностью разгромлены, и в результате еще одна большая группа рабов была окружена.

Но оставался еще Каонабо, с которым только предстояло разобраться. По слухам, он был самым отважным и воинственным из касиков, и испанцы мечтали свести с ним давние счеты за убийство гарнизона Навидада.

Де Охеда отправился к Каонабо, решив пленить его честным или нечестным путем. Он встретился с касиком в его «штаб-квартире» на южном склоне гор Сибао и пригласил посетить Изабеллу для заключения договора с христианами, пообещав при этом подарок в виде бронзового колокола из испанской церкви. Насколько де Охеде было известно, касик кое-что слышал об этом предмете и мечтал получить его в собственность. Как и следовало ожидать, Каонабо проглотил наживку, но предусмотрительно взял вооруженный отряд вассалов для охраны. Когда испанцы и индейцы расположились лагерем на берегу реки, де Охеда достал из седельной сумки полированные стальные браслеты-наручники и пару кандалов, захваченных с собой в надежде захватить касика живьем. Индейцы всегда восхищались латунью, которую почему-то называли «тури», и де Охеда поведал храброму воину, что эти вещи изготовлены из настоящей negro turey de Vizcaya[272]272
  Черная бискайская турия (исп.).


[Закрыть]. По словам испанца, такие украшения надевает король Испании, когда по праздникам садится на коня. Захочет ли касик носить украшения, достойные испанского короля? Касик захотел. Его усадили позади конкистадора, приладили к рукам и ногам «украшения», а тело привязали к телу самого де Охеды. По сигналу конкистадора солдаты разогнали ничего не понимающих телохранителей в разные стороны, а испанцу ничего не стоило пустить коня галопом, перемахнуть через реку и пуститься прямиком к Изабелле. Впрочем, один раз по дороге конкистадор сделал остановку, чтобы поправить «королевские украшения».

Пока Каонабо, закованный в цепи, «рычал и скрипел зубами, словно ливийский лев» в местном калабусе, Адмирал снова направил де Охеду в Сибао, где, по слухам, шурин плененного вождя по имени Бехехио собирал враждебные силы. История повторилась по тому же сценарию: конкистадор выдвинулся в горы со своим непобедимым конным отрядом, Бехехио дал лучший бой в своей жизни и в составе других пленников был доставлен в Изабеллу. Правда, в отличие от воинственного зятя, ему удалось сбежать. После этих событий Колумб прошел триумфальным маршем по острову, население которого начало понемногу умиротворяться. По словам Фернандо, к 1496 году Эспаньола уже была настолько покорена, что одинокий испанец мог совершенно спокойно отправляться куда угодно и безвозмездно получать еду и женщин.

Очевидно, вместе с Торресом на Изабеллу приплыли женщины с детьми – первые европейки, достигшие Нового Света. Это следует из замечания Фернандо, что «после завоевания острова его белое население насчитывало 630 человек, большая часть которого была больна, в том числе немало женщин и детей». Теперь, когда Изабелла начала приобретать вид оседлой колонии, Колумб подумывал, что пора отправиться в Испанию и позаботиться о собственных интересах, однако в июне 1495 года природный катаклизм нанес его судам непоправимый ущерб. Лас Касас был уверен, что это был суд божественного провидения и кара за бесчисленные злодеяния и беззакония испанцев. Питер Мартира рассказывает о произошедшем более обстоятельно: «В этом же году, в июне месяце, с северо-востока поднялся такой неистовый ветер, о каком в последнее время никто не слышал. Сила его вырывала с корнем великие деревья. Налетев на гавань, вихрь потопил три корабля, стоявшие на якоре, и порвал канаты на части. Было большим чудом, что все происходило без шторма и даже морского волнения – ветер лишь три или четыре раза прошел вокруг Изабеллы. Как утверждают туземцы, в том же году море стало дальше выходить на сушу и его уровень поднялся выше на локоть, чего никогда не случалось на их памяти».

Крепкая маленькая «Нинья» выдержала ураган, но «Сан-Хуан», «Кардера» и, вероятно, «Гальега» оказались полностью разбитыми. К счастью, в число ремесленников Изабеллы входили и корабельные мастера, и Адмирал приступил к строительству нового судна из спасенных обломков. Так со временем была спущена на воду и оснащена парусами и снаряжением с других судов удобная небольшая каравелла в 50 тонн, по своим характеристикам максимально приближенная к «Нинье». Каравелла получила официальное имя «Санта-Крус», хотя моряки прозвали ее «Индия» в знак того, что это было первое судно, построенное в Новом Свете.

В течение девяти или десяти месяцев (с мая 1495 по февраль или март 1496 года) братья Колумб в основном занимались освоением острова. Лас Касас, имеющий доступ к ныне утерянным адмиральским отчетам перед монархами, откровенно раскрывал методы испанцев. Во внутренних районах острова были выстроены еще три форта, используемых в качестве своего рода военных баз. Армия Колумба прошла маршем по острову, заставляя теперь уже совершенно запуганных туземцев подчиняться правлению вице-короля и ставя условие выплаты дани золотом.

Не важно, кто придумал эту ужасную систему, – в любом случае Колумб нес за нее полную ответственность, как за единственное средство производства золота на экспорт. Каждый туземец в возрасте от четырнадцати лет и старше, подчиняющийся указу вице-короля (или имея единственную альтернативу быть убитым), должен был раз в три месяца сдавать соколиный колокольчик, наполненный чистой золотой пылью, а один из касиков по имени Маникаотекс (очевидно, глава самого богатого золотоносного района) был обязан каждые два месяца сдавать по калебасу с золотом на сумму 150 кастельяно. Туземцы, жившие в местах, где золота не было в принципе и его нельзя было добыть даже в речных руслах, могли заменить эту дань одной арробой (двадцатью пятью фунтами) пряденого или тканого хлопка вместо трехмесячной выплаты золотой пыли. Каждый индеец, доставивший дань на один из вооруженных постов, получал на шею латунный или медный жетон с печатью, защищающий его от новых вымогательств. Как писал Лас Касас, эта система была «по сути иррациональной, крайне обременительной, невозможной, невыносимой и отвратительной».

Истинность последнего суждения несложно оценить при осознании всей трудности извлечения золота из грунта и русел рек Эспаньолы. Те украшения, которые, как изначально показалось испанцам, доказывали изобилие золотых месторождений на острове, в действительности представляли собой труд и накопления нескольких индейских поколений. Ко времени введения Адмиралом описанной выше «системы» у индейцев уже практически изъяли все старые запасы. Теперь золото можно было получать только вымыванием из песка и гравия по руслам рек и ручьев или же с помощью еще более трудоемкого процесса, возможного только при целенаправленном рабском труде. В этом случае требовалась расчистка земли от кустов и деревьев, ее последующее рыхление и многократное повторение попыток найти место, содержащее «платежеспособную грязь». Отдельные индейцы могли намывать требуемое количество золота (четыре колокольчика в год), но только в облюбованных ручьях и при самом неустанном труде, к которому они не привыкли. Иногда некоторым везло и им удавалось найти крупный самородок, но, как правило, оплатить дань даже при всем желании не получалось. Один из касиков по имени Гуарионекс часто говорил Адмиралу, что если бы получил участок пахотной земли от моря до моря, то смог бы вырастить достаточно пшеницы, чтобы накормить десять раз всю Кастилию со всеми подданными, но собрать назначенную норму золота не в его силах. Но Адмирал, «добродетельный христианин, исполненный добрых желаний», стремящийся компенсировать монархам огромные расходы и заткнуть рты своим критикам, пошел лишь на одну уступку – сократил непомерную дань на 50 %. Но для подавляющего большинства туземцев и эта норма оказалась запредельной. Как писал Лас Касас, «…некоторые подчинились, а для других это было невозможно; и поэтому, впав в самый жалкий образ жизни, некоторые укрылись в горах, в то время как другие, поскольку насилие, провокации и нанесение увечий со стороны испанцев не прекращались, убивали некоторых христиан за особые повреждения и пытки, которым подвергались. Тогда сразу же против них осуществлялась месть, называемая «наказанием»; не только убийцы, но и все, кто мог находиться в той деревне или даже вокруг нее, подвергались казням и пыткам безо всякого уважения к человеческой и божественной справедливости и даже к естественному закону, под защитой которого сами находились».

На бежавших в горы устраивались охоты с гончими; а на тех, кому все-таки удалось спастись, обрушились голод и болезни; тысячи несчастных, осознавших неизбежное, в отчаянии приняли яд маниоки, чтобы покончить со своими страданиями. Таким образом, политика и действия Колумба, за которые он один нес ответственность, положили начало обезлюдению земного рая, каковым была Эспаньола в 1492 году. Число коренных жителей, доходившее, по оценкам современных этнологов, до 300 000 человек, только в период 1494–1496 годов сократилось на треть, к 1508 году в живых оставалось около 60 000 человек, еще четыре года спустя этот показатель уменьшился еще на две трети, а к 1548 году Овьедо сомневался в сохранности 500 представителей островного этноса. В наше время кровь тайное присутствует только в смеси с кровью послушных и трудолюбивых африканских негров, завезенных на Эспаньолу для выполнения работ, которые не могли и не хотели выполнять более свободолюбивые индейцы. Судьба этого нежного и почти беззащитного народа служит ужасным примером для жадных американцев, воображающих, что им позволят жить в современном мире за счет чужих ресурсов.

В октябре 1495 года, спустя год с после прибытия последнего флота из Испании, у северного побережья Эспаньолы бросили якорь очередные четыре каравеллы, вышедшие из Севильи 5 августа под командованием Хуана Агуадо, особого королевского контролера с чрезвычайными полномочиями, который изначально сопровождал Колумба во Втором путешествии, но затем вернулся в Испанию с Торресом. Ему было поручено провести расследование и доложить о поведении Адмирала в качестве вице-короля и губернатора. Монархи не могли проигнорировать жалобы брата Бойла и других возвратившихся недовольных, числом в несколько сотен человек, но тем не менее государи все еще верили в Адмирала и выбрали наиболее «щадящий» метод выяснения правды. Агуадо привез с собой столь необходимые припасы и опытного металлурга, о котором так сильно просил Колумб. Адмиралу было передано краткое письмо, предписывающее сократить численность колонистов на королевском жалованье до пятисот человек (что, вероятно, уже и так было осуществлено без его согласия) и приказывающее равномерно распределять провизию, поскольку, как в нем утверждалось, Адмирал лишил некоторых надлежащей доли в качестве наказания.

В кратком сопроводительном письме, адресованном всем испанцам, как официально состоящим на службе, так и добровольцам, а также другим лицам в Индии, Агу ад о был представлен как «полноправный управляющий, действующий от имени короны». Он помпезно въехал в Изабеллу под звуки труб и сразу же начал отменять приказы аделантадо, замещающего вице-короля в его отсутствие (сам Адмирал в это время находился в походе в горах), выслушивать жалобы, производить аресты людей и другими способами юридически исполнять вице-королевские функции. Бартоломео оповестил брата, послав ему записку с соответствующим предупреждением, поэтому Адмирал вскоре вернулся на Изабеллу и занял терпеливую и вежливую позицию по отношению к узурпатору. Тем временем Агуадо и его секретарям было чем заняться: они едва успевали записывать показания больных и недовольных (а таковых в колонии было абсолютное большинство), которые стремились вернуться домой. Оставшиеся здоровые колонисты, по словам королевского контролера, занимались мародерством, незаконной добычей золота и поимкой рабов по всему острову.