Текст книги "Жизнь Христофора Колумба. Великие путешествия и открытия, которые изменили мир"

Не будучи уверенным до конца, что полуостров Пария является частью континента, Адмирал все-таки решился тратить больше времени на исследование залива. Теперь, для того чтобы выйти в море, флоту предстояло возвращаться в Бокас-дель-Драгон. Колумба очень раздражала мысль об изменении курса: слишком уж сильно ему хотелось тщательно исследовать Парию до конца и точно выяснить происхождение пресной воды. С другой стороны, он подозревал, что аделантадо нуждается в его личном присутствии, и беспокоился о припасах на Эспаньоле.

В этот момент Колумб заносит в свой «Журнал» одну из тех «самооправдательных» апологий вперемежку с пророчествами, которых со временем будет все больше. Как бы там ни было, несмотря на всех своих врагов, он сделал для монархов больше, чем любой из других подданных и с гораздо меньшими материальными и людскими потерями (в отличие от затрат португальцев на «гвинейский суверенитет»). Он заложил основу для огромного дохода короны. «И мои государи завоюют земли, являющимися Другим миром (que soti Otro Mundo), где христианство получит огромную пользу, а вера наша многократно возрастет. Все это я пишу с самыми честными намерениями, поскольку желаю, чтобы мои государи могли стать величайшими властителями этого мира; да будет же это великим служением во славу Святой Троицы».

Чудесное пророчество, превосходная вера! И это в то время, когда не более пятидесяти влиятельных людей Испании верили в Колумба или ценили его открытия; когда двор, несомненно, надеялся, что кораблекрушение или другая катастрофа навсегда избавят от назойливого генуэзца; когда его имя было синонимом проклятия в устах испанцев на Эспаньоле. Но Адмирал уже предвидел огромные дивиденды, которые собираются получить его сюзерены, и предсказывал, что христианство, территория которого сокращалась со времени возникновения ислама, привлечет здесь новых обращенных к Кресту, что католической вере суждено триумфально продвинуться в Otro Mundo в этом Другом новом мире.

Глава 40
Земной рай (11–31.08.1498)

И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке…

Быт., 2: 8

Приняв решение, Колумб, не теряя времени, приступил к его реализации. Легкий ночной бриз дул с запада, поэтому 11 августа при восходе луны, уже перевалившей последнюю четверть, флот снялся с якоря в маленькой гавани Хорсшоу в северо-западном углу залива Пария, поднял паруса и направился на восток к Бокасу. Попутный ветер и благоприятное течение сделали свое дело: к вечеру следующего дня корабли прошли 50 миль и бросили якоря в «очень хорошей гавани, получившей название Puerto de Gatos[290]290
  Обезьянья бухта (исп.).


[Закрыть] с тем, чтобы утром снова поднять паруса и осмотреть еще одну небольшую бухту, в которой Адмирал еще не был. С посланной в нее шлюпки сообщили, что и эта гавань весьма хороша. Кроме того, на берегу стояло несколько рыбацких хижин, и она была богата пресной водой. Не утруждаясь долгими размышлениями, Колумб назвал ее El Puerto de las Cabanas»[291]291
  Бухта хижин (исп.).


[Закрыть].

Ранним утром в понедельник, 13 августа, еще при свете луны, флот снова взял попутный ветер, обошел скалу Даймонд-Рок, и, пройдя мимо Бока-Гранде (самой западной бухты из всех в системе Бокас-дель-Драгон), Колумб совершенно правильно оценил ее ширину в полторы лиги. К 8 или 9 утра корабли уже находились в середине пролива. Когда неделю назад они проходили Бока-Гранде, его воды пребывали в редком спокойствии, однако 13 августа в заливе шло сражение между втекающей в него со стороны суши пресной речной водой и стремящимся проникнуть в бухту соленым приливом. Морские волны поднимали такой рев, что «моряки ощутили страх ничуть не меньший, чем в прошлый раз в Бока-де-ла-Серпе». Замечу, что все эти «боки» очень опасны даже для пароходов. Обычно каждый из этих относительно небольших заливов имеет собственное подводное течение, идущее против поверхностного и несущее большие островные бревна. Эти бревна сильно калечат малые суда. Более того, корабль может даже встать на якорь, но достаточно сильное подводное течение потащит его в обратную сторону. Но на этот раз именно благодаря этому эффекту флот Колумба был спасен.

Когда ветер стих, каравеллы попытались безуспешно встать на якорь (неудивительно, поскольку глубина в этом месте составляет около 120 саженей), и сильный прилив (то есть «поверхностное» течение) потянул корабли прямо на скалы. «Благодаря воле Божьей, – пишет Колумб, – нас отвело из смертельного места к безопасности и избавлению, ибо пресная вода преобладала над соленой; когда Бог желает, чтобы один или многие были спасены, то и вода становится лекарством». Много позже Лас Касас слышал версию, что Колумб назвал этот залив Boca del Dragon, считая, что в этом месте они как бы вырвались из пасти дракона.

Выйдя в море, Адмирал «увидел к северу остров, возможно находившийся в 26 лигах от Парии, и назвал его Isla de la Asuncion[292]292
  Остров Успения (исп.).


[Закрыть], а следом – другой, ставший La Concepcion[293]293
  [Остров] Зачатия (исп.).


[Закрыть]. Такие названия легко объяснялись: на следующие сутки предстояло всенощное бдение в честь Успения Пресвятой Богородицы, и Адмирал, очевидно, решил, что это подходящий случай почтить Богоматерь. Лас Касас продолжает перечислять открытия Колумба: «…И три маленьких острова, стоящие вместе, он назвал Лостестигос, и они так называются сегодня; другой рядом с ними он назвал ЭльРомеро; другие маленькие острова он назвал Лас-Гвардиас. Впоследствии он прошел близ острова Маргарита и назвал его так; а другому острову близ него он дал имя Мартинет».

Мы можем идентифицировать эти острова, только предположив, что Асунсьон и Консепсьон были замечены, когда флот покидал Бокас-дель-Драгон, а остальные появлялись в поле зрения Адмирала последовательно, когда флот проходил вдоль побережья на запад. Асунсьон – это, очевидно, Гренада. Расположенная в 70 милях (22 лигах) к северу от Бока и возвышающаяся на 2750 футов над уровнем моря, Гренада обычно не может быть видна на расстоянии более 60 миль, но 13 августа, очевидно, атмосферные условия были исключительными (впрочем, как и 4-го, когда Колумб увидел Тобаго, находясь приблизительно в том же месте). Группа Лос-Тестигос (Свидетели), как их до сих пор называют, находится в 70 милях к северо-западу от Бока-Гранде. Их самая высокая точка – всего 600 футов над уровнем моря, и Колумб, возможно, не увидел бы их до следующего дня. Ла-Консепсьон, я полагаю, был всего лишь облаком. Эль-Ромеро (Пилигрим), вероятно, был уединенным островком, который сейчас называется Ла-Сола. Лас-Гвардиас (Стражи или Дозоры) – это, очевидно, группа островков, которые сейчас называются Лос-Фрайлес близ Маргариты (к Маргарите мы вернемся позже). Эль-Мартинет (или Мартлет) идентифицирован Лас Касасом как остров, который сейчас называется Бланка или Бланкилья, к северо-западу от Маргариты.

Как только флот удалился от Бокас-дель-Драгон, Колумб взял курс на запад вдоль полуострова Пария. Он все еще считал его островом и ожидал обнаружить с севера тот пролив, который «Коррео» не смогла обнаружить 11 августа. Постепенно до Адмирала начало доходить, что он плыл прямо вдоль материка, но все еще не мог поверить, что наблюдаемый им большой объем пресной воды поступает из рек (на чем настаивали моряки «Коррео»), «потому что ни Ганг, ни Евфрат, ни Нил, насколько он слышал, не несут столько пресной воды». Однако истинная причина такого недоверия, как мудро заметил Лас Касас, заключалась в том, что Колумб не увидел земель, достаточно обширных, по его мнению, для возникновения таких рек. Никогда в жизни Адмирал не видел устья ни одной из величайших рек мира и не понимал, что они всегда текут к морю между аллювиальными низменностями, которые уходят за горизонт, если смотреть с палубы корабля.

В планы Адмирала входило держаться поближе к суше, но за последний месяц он так часто не высыпался, что не замечал, как лоцманы постепенно отходят от береговой линии. Фернандо пишет: «Адмирал, плывший тогда на запад вдоль побережья Парии, постоянно отклонялся от берега на северо-запад, потому что штиль и течения сносили его в этом направлении, так что в среду, 15 августа, он покинул мыс, который назвал де Кончас (с юга), а Маргарита осталась на западе… и прошел мимо шести маленьких островков, названных Лас-Гвардиас». Далее снова подключается Лас-Касас, сообщающий, что Колумб назвал четыре мыса на полуострове Пария, одним из которых является мыс Ракушек. Когда мы следовали курсом Колумба по этим сверкающим водам Карибского моря, где пассат сохраняет свою силу, но защита островов с наветренной стороны уменьшает океанские волны, нам было ясно, что флот находился уже далеко от берега (к тому времени, когда достиг 63° западной долготы). В противном случае он никогда бы не увидел Лос-Тестигос. К рассвету 15 августа 1498 года, когда между двумя замыкающими кораблями можно было заметить не только Маргариту и Лос-Фрайлес, но и материк, флот перестал держаться береговой линии и взял курс на Эспаньолу.

Как оказалось впоследствии, это решение было крайне неудачным, поскольку Колумб находился на окраине промысла жемчуга позади Маргариты, где уже в 1500 году Пералонсо Нинос добыл первый ценный груз и откуда Испания черпала огромные богатства в течение столетия или более. Странно, что он не потратил хотя бы день или два на разведку, поскольку женщины Лос-Хардинеса указывали, что это побережье было источником жемчуга. «Я не стал доказывать это, – признавался Колумб в письме к монархам, – из-за заканчивающейся провизии и боли в глазах, а также потому, что большой корабль, который у меня был, не подходил для разведки тех мест». Что ж, такие аргументы были достаточно обоснованными для морехода, но не для политика: страна требовала ценностей. Пара бушелей жемчуга, полученных Соверенами, говорили бы значительно громче и авторитетнее, чем все описанные открытия гипотетического земного рая. Жемчуг сразу заткнул бы рот всем врагам Адмирала и дома, и на Эспаньоле. Как бы то ни было, но, когда де Охеда обнаружил место жемчужного промысла, Колумба огульно обвинили в том, что он умышленно утаил информацию ради личной выгоды. Похоже, такова была его карма в каждом из четырех путешествий – упускать что-то чрезвычайно важное. Как следствие, о нем судили не по великим достижениям, а по тому, что он упустил или не сделал.

Непосредственно перед отплытием с побережья на Эспаньолу Адмирал «…осознал, – как пишет Лас Касас, – что такая огромная земля была не островом, а континентом». По навигационному счислению, он прошел вдоль внешнего побережья расстояние, более чем вдвое превышающее глубину залива Пария. Из того, что так и никакого пролива обнаружено не было, следовал неизбежный вывод.

«И вот теперь, словно обращаясь к государям, – продолжает Лас Касас, – он делает в своем „Журнале“ такую запись от 14 или 15 августа: „Я считаю, что это очень большой континент, который до сегодняшнего дня был неизвестен. И разум очень помогает мне из-за этой столь великой реки и пресноводного моря, а затем изречения Ездры в его 4-й книге, глава 6, в которой говорится, что шесть частей света состоят из суши и одна из воды“. Пленники-карибы из Гваделупы, Сент-Круа и Пуэрто-Рико говорили Адмиралу, что к югу лежит твердая земля. „И если это континент, – заключает Колумб, – то это чудесно, и так будет среди всех мудрых, поскольку там течет такая великая река, что образует пресноводное море протяженностью 48 лиг“».

Как же типичен этот отрывок для того, чтобы понять принцип мышления Колумба! Судите сами. В течение двух недель он плывет вдоль того самого континента, который искал и о существовании которого подозревал король Португалии. Но эта часть Южной Америки с ее бесконечно простирающимися аллювиальными низменностями не соответствовала адмиральским представлениям о том, как должен выглядеть континент. И это несмотря на очевидность того, что пресные воды могучего Ориноко, Рио-Гранде и Сан-Хуана ежедневно текут под килями его кораблей. Внезапно Колумба озаряет, что «Исла-де-Грасиа», должно быть, континент. Далее он вспоминает стихи из Ездры, неопределенные жесты карибов и подключает обрывки средневековой учености, чтобы это доказать. В методе рассуждений Колумб был истинным ребенком своего времени. В свое время Роджер Бэкон цитировал Ездру, доказывая «континентальную» теорию распределения суши и воды. То же самое сделал даже Дуарте Пачеко[294]294
  Дуарте Пачеко Перейра (1460–1533) – великий португальский военный путешественник и картограф.


[Закрыть] в 1505 году, хотя уже и совершил переход к Индии через мыс Доброй Надежды.

Убежденность в том, что он открыл новый континент – Otro Mundo, или Другой мир, – неизвестный древним или Марко Поло, ни в малейшей степени не изменила веры Адмирала в том, что он находится в Индии. Его дивный «новый мир» лежал где-то к югу или юго-востоку от китайской провинции Манги (то есть, по его мнению, Кубы). Возможно, он даже был каким-то образом с ней связан, что следует из эскизной карты, сделанной его братом в 1506 году, где Серичи Монтес (Китайские горы) возвышаются за береговой линией Гондураса. Но в 1498 году Колумб считал, что его Otro Mundo был островным (иначе как бы Марко Поло смог доплыть из Китая до Индийского океана?). Отсюда вытекала особая цель Четвертого путешествия – найти пролив, через который плыл Марко Поло, который должен был привести прямо к Островам пряностей.

Решив, что это действительно долгожданный континент, Колумб был полон энтузиазма исследовать его и дальше. Если бы такое произошло, то де Охеде и Веспуччи мало что оставалось бы для открытий, но долг призывал Адмирала возвращаться на Эспаньолу. Припасы, которыми Колумб был обязан снабжать колонистов, портились и расходовались; брат аделантадо, вероятно, нуждался в его присутствии и авторитете (как, впрочем, и он сам); измотанные моряки тихо роптали; одной каравеллы, «Эль Коррео», было бы недостаточно для прибрежных открытий; глаза воспалялись от недосыпания, и он сам остро нуждался в отдыхе. Итак, 15 августа, будучи в пределах видимости Маргариты и Жемчужного побережья, флагманский корабль изменил курс на северо-запад, оставив новооткрытый континент за кормой, и прошел между Маргаритой и Лос-Фрейлес в направлении Эспаньолы.

Порой кажется, что остров Маргарита была назван так Колумбом – по словам Фернандо – словно по божественному наитию. Рядом с ним находился островок Кубагуа – центр позднейшего промысла жемчуга, а Маргарита по-испански – жемчужина. Естественно, тогда Колумбу про это было неизвестно, а свое название остров получил в честь инфанты Маргариты Австрийской, перед путешествием которой из Фландрии в Испанию он дал государям несколько навигационных рекомендаций. Принцесса Маргарита была галантной хрупкой леди, славящаяся острым умом. Еще в младенчестве она была обручена с французом Карлом VIII, который отказался от нее в пользу Анны Бретонской. В возрасте семнадцати лет она вышла замуж за дона Хуана, принца Астурийского (Арагонского). Во время путешествия из Фландрии в Испанию для замужества поднялась сильная буря, в разгар которой Маргарита сочинила на саму себя следующую эпитафию:

 
Ci gist Margot la gentil demoiselle
Qv’a deux maris et encore est pucelie[295]295
Здесь лежит милая девушка Марго,Которая дважды побывала замужем,Но так и сохранила свою жемчужину [осталась девственницей] (фр.).

[Закрыть].
 

Остров Маргарита достоин своей пантемы: нетронутый и прекрасный, с горами на каждой стороне, возвышающимися на две-три тысячи футов, и очаровательными низменностью посередине. К сожалению, венесуэльское правительство охраняет его с ревностью, достойной его королевской тезки, и невинные яхтсмены, которые бросают там якорь, под тем или иным предлогом рискуют оказаться в местной каталажке. Курс, которым проследовал Колумб в 1498 году, избавил нас от этой опасности в 1939-м.

К 15 августа, то есть ко дню перемены курса, флот совершил хороший дневной переход и в течение следующих двадцати четырех часов прошел 26 лиг на норд-вест-норд по спокойному морю («благодаря Богу!», как всегда говорил Адмирал). Некоторые из наших «кабинетных» навигаторов склонны подшучивать над этим благочестивым восклицанием, которым Колумб всегда приветствовал спокойное море. При этом они делают вывод, что он «не был моряком» в современном смысле этого слова и страдал от морской болезни. Что ж, покажите мне настоящего моряка, который предпочел бы штормовое море спокойному. И дело вовсе не в шквалах или в качке. Бурная вода тяжело воздействует на снасти, затрудняет подъем на ноги и приготовление пищи, а все, что не принайтовано на палубе должным образом, вылетает в шпигаты. Поэтому гладкая вода – это всегда то, за что стоит быть благодарным на парусном судне.

16 августа Колумб записывает одно из своих редких наблюдений за изменением в показаниях компаса. Если, по его словам, до сих пор не наблюдалось заметных отклонений от истинного севера (что проверялось по Полярной звезде или по солнечной тени), то в ночь с 15 на 16 августа произошло внезапное отклонение на полтора румба к западу. «Он также обнаружил, – писал Лас Касас, – что в том месте, где он сейчас находился, Полярная звезда поднялась на 14° через 2,5 часа после того, как Стражники миновали Голову. В тот день Стражники находились на 2,5 часа дальше позиции Голова в 6,30 вечера (немного рано для наблюдения, особенно для человека, страдающего офтальмией), но давайте предположим, что все было сделано верно. Чтобы перевести высоту Полярной звезды в широту, Колумбу следовало бы добавить Г, что составляет 15° северной широты. С наступлением темноты 16 августа (согласно моим расчетам) флот находился вблизи 13° северной широты. Тогда максимальная ошибка Колумба должна была составлять не более 2°, а возможно, и меньше.

С тех пор как Колумб покинул материк, он размышлял о своих наблюдениях за Полярной звездой при пересечении океана, о пресноводных течениях залива Пария, о растительности, с которой сталкивался, и о сравнительно мягком климате для места, расположенного так близко к экватору. Адмиралу было неимоверно интересно размышлять, каким образом этот Otro Mundo вписывается в мировую географию, поскольку он не относился к числу людей, привыкших складывать два и два, чтобы получить четыре. Скорее, по рассуждениям Колумба, два и два равнялось десяти. Соответственно, 17 августа, когда флот прошел 37 лиг по гладкому морю («бесконечное благодарение нашему Господу Богу!»), он поделился в своем «Журнале» поразительным выводом. Лас Касас: «Он говорит, что отсутствие сейчас каких-либо островов убеждает в том, что та земля, откуда он пришел, является великим континентом, на которой расположен земной рай, поскольку „все люди говорят, что Рай находится на конце Востока“».

Итак, Колумб обогнул Райский сад! Чем больше он размышлял над этой гипотезой, тем больше она ему нравилась, и в своем письме к монархам, написанном два месяца спустя в Санто-Доминго, Адмирал подробно изложил причины, которые его убедили. Его любимая книга, «Имаго Мунди» д’Альи, помещала земной рай в «крайнюю» точку Востока, где в день сотворения мира взошло солнце, при этом Колумб считал, что Тринидад находится на меридиане Восточной Азии. Согласно «лучшим» научным источникам того времени, Эдемский сад находился чуть ниже экватора, а Колумб (как он думал) прошел 5° севера в Змеиной Пасти (пролив Serpent’s Mouth). Эдемский сад отличался умеренным климатом, а его флот не сталкивался с жарой. Эдем славился пышной растительностью с прекрасными плодами, а в них не было недостатка на берегах Парии. «Золото этой земли хорошее», а разве он не видел туземцев, носящих золотые украшения? «И вышла река из Едема, чтобы орошать сад; и оттуда она разделилась, и стало их четыре» (Быт., 2: 10), а не его ли человек с «Коррео» сообщил о четырех реках в начале залива? Несомненно, это были четыре реки Рая: Нил, Евфрат, Тигр и Ганг. При пересечении океана и в период затишья Колумб был озадачен (как и мы), обнаружив, что высоты Полярной звезды в его квадранте варьировались на десять градусов на одной и той же широте. Отсюда Колумб пришел к выводу, что полярное расстояние Полярной звезды есть радиус окружности, которую она описывает вокруг небесного полюса. Однако в своих более ранних путешествиях он обнаружил только половину (как мы помним, оно было равным 2,5°, а не 5°). Итак, Колумб перескочил от сравнения своих двух неточных наборов наблюдений за Полярной звездой к поразительному заключению, что земля все-таки не круглая, а «в форме груши», то есть подобна круглому шару, «на одной части стороне которого что-то вроде женской груди». Эта «грудь» подходила к Небесам ближе, чем весь остальной мир, а на соске располагался земной рай. Адмирал решил, что проплыл по краю этой «космической» груди от экваториальной штилевой полосы к Тринидаду, и орбита Полярной звезды оказалась больше, поскольку он побывал намного ближе к Небесам.

Было бы в высшей степени занимательно узнать, что подумали государи об этой гипотезе. Особенно хотелось бы услышать, как впечатлилась благочестивая Изабелла тем, что теперь Эдемский сад присоединен к ее империи, а де Охеду, отправившегося исследовать Парию в 1499 году, интересовало только золото и жемчуг. Лас Касас не принял теорию Адмирала, но назвал ее «ни абсурдной, ни необоснованной», поскольку не мог судить о точности наблюдений за Полярной звездой. Он только лишь знал, что «Адмирал ощутил свежесть на земле, зеленые и приятные деревья, мягкость и приятность мягкого воздуха, большое и стремительное слияние сладких потоков воды, и, кроме того, доброту, великодушие, простоту и мужественность народа. А о чем еще мог судить или делать заключения Адмирал, кроме того, что там или где-то рядом божественное провидение поместило земной рай и что это столь милое место было источником реки и фонтана Рая, откуда берут свое начало четыре реки Евфрат, Ганг, Тигр и Нил?». Впрочем, не следует строго судить Лас Касаса, если даже искушенный Веспуччи писал о Южной Америке: «…и конечно, по моему мнению, если в мире и есть какой-нибудь земной рай, то он не может быть далеко от этих мест, поскольку небеса здесь благодатны, стихии умеренны, зимой не кусает холод, а летом не донимает жара». Я также не могу испытывать современного научного презрения к тому, что Адмирал приплетает красивый литературный миф к своим эмпирическим наблюдениям. «Страна колибри» Тринидад и залив Пария в зимнее время – действительно наслаждение для чувств и удовлетворение тяги всех северян к землям тепла, красоты, благоухания и отдыха. Если, как сказал Веспуччи, и существует земной рай, он должен находиться где-то на тех берегах, омываемых Карибским морем.

Но, предаваясь этим райским мечтаниям, Адмирал не пренебрегал и практической навигацией. Поразительным свидетельством двойственности его натуры является то, что в ту же неделю августа 1498 года, разрабатывая фантастическую космографическую гипотезу, он одновременно успешно завершал один из лучших этапов своей морской карьеры – плавание от Маргариты к Эспаньоле.

Отплыв от Маргариты 15 августа, Колумб взял курс на норд-вест-норд. Этот румб, если бы никакие течения или другие факторы не отклонили флот, должен был привести к острову Саона с наветренной стороны у побережья Эспаньолы в 25 лигах от Санто-Доминго, новой столицы. Задумайтесь на мгновение о бесконечности усилий и тщательности расчета для того, чтобы точно прийти к определению правильного курса. Колумб шел на Гаити под новым углом с недавно открытого континента. Покинув Изабеллу в марте 1496 года, он никогда не посещал Санто-Доминго. В Третьем путешествии он уже прошел из Испании на Мадейру, Канарские острова, мыс Вердес, далее на юго-запад в «конские широты», затем на запад в Бока-де-ла-Серпе и после «кругосветного» обхода Парии вдоль «Испанского» побережья до Маргариты. Помните, что после Вердеса Адмирал не имел возможности выверить свое местоположение по какой-либо известной земле? Помните, что все было новым, а его информация помещала Вердес на 5° к югу? Однако все это время он вел такой точный расчет, словно заранее знал правильный курс на Эспаньолу. Воистину, как сказал Жан Шарко, этот человек – avait le sens marin[296]296
  Обладает морским чутьем (фр.).


[Закрыть]. И в самом деле, порой кажется, что Колумб обладал каким-то таинственным знанием, частично интуитивным, частично основанным на накопленных наблюдениях и опыте, которое впоследствии позволило огромному числу неграмотных моряков безопасно «обнюхивать» семь морей.

Задача добраться до Санто-Доминго не сводилась к простому вычислению правильного курса норд-вест-норд. Безусловно, то, что августовские пассаты редко отклоняются от востока более чем на один румб (в обе стороны), служило превосходным подспорьем. Однако существовали течения, с которыми приходилось считаться, а у Колумба не было возможности узнать их силу и направление. При отсутствии луны он принял мудрое решение каждую ночь ходить галсами, опасаясь наткнуться в темноте на какие-нибудь рифы или острова. Откуда ему было знать, не окажется ли этот участок пути так же густо ими усеян, как между Тринидадом и Виргинскими островами? Такой подход давал флоту приблизительно 15 эффективных часов плавания в сутки. Уже в первую ночь после выхода, то есть 15 августа, Адмирал вычислил, что находится примерно на 12° северной широты, 65° западной долготы, в 25 милях к западнее Бланкильи. И именно в эту ночь, перейдя на галсы, он заметил отклонение компаса примерно на полтора румба, о чем я написал выше. С точки зрения навигации это означало, что Адмирал вел флот на норд-вест– ¹/₂вест (на самом деле он шел по курсу 310°), а не на норд-вест-норд. Отсюда вытекало, что на рассвете 16 августа ему следовало менять курс на полтора румба севернее, чтобы точно выйти на правильное направление. Идя этим курсом в среднем 100 миль ежедневно в течение трех пятнадцатичасовых дней, при экваториальном течении, дающем средний снос в 15 миль на запад, и дрейфуя в среднем по 25 миль на запад каждую ночь, Колумб еще до наступления темноты 19 августа оказался в пределах какого-то острова. В нем Адмирал узнал старого знакомого по Второму путешествию, с которым встречался в 1494 году и назвал в честь святой Екатерины. Теперь он решил переименовать его в Madama Beata, очевидно увидев в Беате более выдающуюся девственницу… Под таким названием он и сохранился до наших дней.

Утром 20-го флот приблизился к суше и бросил якорь между островом Беата и «другим, поменьше, находящимся рядом, с крутой маленькой горой, которая издалека похожа на парус, и назвал его Alto Veto»[297]297
  Высокая завеса (исп.).


[Закрыть]. Альта-Вела, как мы теперь его называем, является одной из выдающихся достопримечательностей доминиканского побережья.

Можно с изумлением отметить, что первая реакция Колумба на этот замечательный выход к Эспаньоле выразилась в крайнем недовольстве тем, что он оказался в 100 милях с подветренной стороны от Санто-Доминго вместо 75 с наветренной, как он планировал: «Pesole de haber tanto decaydo!»[298]298
  В какую развалину я превратился! (исп.)


[Закрыть] (со слов Лас Касаса). В конце концов Адмирал успокоился и пришел к выводу, что его просчет был вызван «течениями, которые здесь очень сильно сносят к западу». И он был абсолютно прав.

Как только флот бросил якорь в укрытии острова Беата, на берег была выслана флагманская шлюпка для найма туземцев в качестве посыльных за Аделантадо в Санто-Доминго. Она вернулась обратно вместе с индейцем, который поднялся на борт со взведенным арбалетом в руках. Плохой знак! Как туземец добыл смертоносное оружие? Не повторилась ли трагедия Навидада, только в большем масштабе? Однако уже на следующий день произошла незабываемая встреча. У аделантадо было немало плохих новостей, но сейчас два любящих брата испытывали только радость от того, что нашли друг друга живыми после разлуки, длящейся два года и пять месяцев.

Лас Касас сообщает нам, что слышал о кораблях, которым требовалось до восьми месяцев, чтобы преодолеть сто миль от Беаты до Санто-Доминго. Такое длительное время они боролись с пассатами и течениями или же просто стояли у острова в ожидании удобного случая. Флоту Колумба и каравелле аделантадо повезло: братья отошли от Беаты 22 августа и уже 31-го числа в бросили якорь в реке Озама, порту Санто-Доминго.

Еще одно путешествие блестяще завершилось. Был открыт новый континент, новый народ и жемчужный промысел. Ни один корабль не был потерян, никаких столкновений с индейцами не произошло. Кастилия получила Другой мир. Колумб открыл дверь в новый дом для испанской расы и ее культуры – на обширную территорию, простирающуюся от Калифорнии и Нью-Мехико на севере до Магелланова пролива на юге. Он сделал возможным для католической веры завоевать новый мир, а для христианства – войти в свою первую эру расширения за последние тысячу лет. Тем не менее первооткрыватель вернулся в страну, которой даровал это неизмеримое благо, в виде пленника, запертого в своей каюте и закованного в цепи.