Текст книги "Жизнь Христофора Колумба. Великие путешествия и открытия, которые изменили мир"

В полдень, «поскольку Великий Господь всегда проявляет ко мне милость, моряк из Уэльвы по имени Алонсо Перес, взобравшись на марс, увидел на расстоянии 15 лиг со стороны запада землю на западе, и она оказалась в форме трех скал или гор, – воспроизводит Лас Касас прямую речь Колумба. – Он назвал эту землю la ysla de la Trinidad[281]281
  Остров Троицы (исп.).


[Закрыть], поскольку решил для себя, что именно так назовет первую открытую землю». То, что после этого обета новая земля предстала в виде трех холмов, казалось ему чудом Триединого Бога и особым знамением. «Он безмерно благодарил Бога, по своему обыкновению; и все его люди прославляли божественную щедрость, с великой радостью и весельем повторяя Salve Regina и другие благочестивые песнопения и молитвы, прославляющие Бога и Богородицу, по обычаю моряков, по крайней мере, наших испанских моряков, которые имеют обыкновение произносить их как во время радости, так и во время скорби».

Обстоятельства этого счастливого или чудесного выхода к берегу таковы, что место, откуда были замечены три холма, можно определить с точностью до 1–2 миль. Вера Колумба в чудо в данном случае была вполне оправдана, ибо, если Алонсо Перес не взобрался бы в полдень на мачту, земля осталась бы незамеченной, а флот, идя своим курсом, удалялся от Тринидада все дальше. Ночью суда могли бы наткнуться на опасный Дарьенский риф, на следующий день увидеть Тобаго или даже высадиться на Барбадосе.

«Увидев землю, к всеобщему восторгу, – продолжает Лас Касас, – Адмирал снова изменил курс. Он направился к мысу, который был назван Кабо-де-ла-Галера – его венчала огромная скала, издали похожая на галеру под парусами». Примерно через десять минут сходство этого мыса с многомачтовой галерой под парусами стало просто поразительным: в дополнение к утесам с сияющими вершинами, напоминающими латинские паруса, на этих скалах проявились диагональные отметины, похожие на ряд весел. Отметив, что восточное побережье Тринидада простирается далеко на север и сливается с горизонтом, Адмирал подошел к Галере «в час повечерия», около 9 часов, но луна сияла так ярко, что Колумб рискнул заглянуть в устье залива Гуаягуаяре, находящегося сразу за мысом. Однако быстрый отлив вынудил Адмирала пройти вдоль южного побережья на запад: открытия нового острова, да еще таким чудесным образом, для одного дня было вполне достаточно.

Глава 39
Пария (1-11.10.1498)

Увидели острова и ужаснулись, концы земли затрепетали. Они сблизились и сошлись.

Ис., 41: 5

Непосредственной целью Колумба стала добыча воды, поскольку на борту флагмана осталась только одна полная бочка. Итак, в среду, 1 августа, он прошел около 15 миль вдоль побережья, «очень приятного на вид, с деревьями, спускающимися к самому морю». «Эти земли так прекрасны, – писал Колумб, – так зелены и полны деревьев и пальм, что превосходят сады Валенсии в мае». Конечно, любая земля показалась бы Адмиралу привлекательной после четырехнедельного плавания по океану, но южное побережье Тринидада действительно прекрасно, хотя ему и не хватает живописности других карибских берегов, находящихся более высоко над уровнем моря. Вест-индский кедр, синий сандал, араукарии и муссара – распространенные деревья на этом побережье как тогда, так и сейчас создают великолепный лиственный покров, а капустная пальма возвышает свои длинные стволы над остальными деревьями. Даже в наше время со стороны моря на побережье почти не видно признаков человеческого жилья и, идя теми водами, чувствуешь себя первооткрывателем.

Адмирал искал реку или хотя бы залив, который выглядел бы так, будто в него впадает река. Со свойственным ему здравым смыслом он выбрал лучшее место для пополнения запасов воды на южном побережье Тринидада. За Пунта-де-ла-Плайя, как он назвал нынешний Эрин-Поинт, находится одноименный залив с несколькими впадающими в него ручьями и удобной якорной стоянкой около пляжа с желтым песком. Здесь не было видно признаков людей, а песок изобиловал следами, принятыми моряками за козьи (скорее всего, это были следы островного оленя). Незадолго до того, как обогнуть мыс Эрин, Колумб впервые увидел континент. Хотя это и был первый взгляд, брошенный европейцем на Америку, Адмиралу и в голову не пришло распознать в этом побережье целый материк. Первым замеченным местом, в день 1 августа 1498 года, стал мыс Пунта-Бомбеадор в Венесуэле, относящийся к аллювиальным землям в дельте Ориноко. Издалека он напоминал остров, поэтому Колумб назвал его Исла-Санкта. Расстояние от Эрин-Поинт до материковой суши составляет всего 10 миль, но Адмирал слишком переоценил эту дистанцию и определил ее в 20–25 лиг.

Кажется, что сама атмосфера Тринидада заставляла ранних мореплавателей и географов так сильно переоценивать расстояние. Колумб в своей записи от 2 августа заявлял, что протяженность южного побережья Тринидада составляет 35 лиг. Если Адмирал имел в виду свою «сухопутную лигу», равную примерно 1,5 морской мили, он был недалек от истины, (истинное расстояние составляет 17,5 морской лиги). Лас Касас извинился за предполагаемую недооценку своего героя и прибавил еще 10 лиг (Лас Касас имел в виду морские лиги). Только в конце восемнадцатого века Тринидад наконец-то был изображен на картах более или менее точно.

Венесуэла и Тринидад сближаются между собой, словно клешни дерущихся крабов, а пространство между ними занимает залив Пария. В него впадают Рио-Гранде и северные рукава Ориноко, которые, смешиваясь с приливами, создают опасные течения. Северный выход с четырьмя проливами до сих пор называется В ocas del Dragon[282]282
  Пасть Дракона (исп.).


[Закрыть], а южный, еще более опасный выход с четырьмя отдельными каналами, разделенными рифами, – Boca de la Sierpe [283]283
  Змеиная Пасть (исп.).


[Закрыть].

Поскольку Пунта-де-ла-Плайя плохо защищала от восточного ветра, на следующий день, 2 августа, Адмирал снялся с якоря, обогнул Пунта-дель-Ареналь и Икакос-Поинт и вошел в Парию, который без какой-то видимой причины почему-то назвал Golfo de la Ballena[284]284
  Китовый залив (исп.).


[Закрыть]. Очевидно, он проплыл через Бока-дель-Серпе во время затишья, поскольку не обратил внимания на течение. Зато он заметил высокую, бесплодную скалу Сольдадо (примерно в пяти милях, в середине пролива) и назвал ее El Gallo[285]285
  Петух (исп.).


[Закрыть] – она и вправду своими очертаниями напоминала петуха без головы. На северной стороне Икакоса, юго-западного мыса Тринидада, флот бросил якоря.

Колумб немедленно приказал людям сойти на берег для отдыха, поскольку, по его словам, они чрезвычайно устали от долгого и трудного перехода. Развлечения не заставили себя долго ждать: вскоре к судам приблизилось большое каноэ, в котором находилось около двадцати пяти молодых туземцев. Тщательно исследуя параллели Сьерра-Леоне, Колумб ожидал встретить здесь либо негров, либо выходцев с Востока, поэтому был явно встревожен тем, что гости принадлежали к той же расе, что и карибы. Лас Касас позволяет себе немного подшутить над Адмиралом: «Не думаю, что они носили много шелка или парчи, которым, осмелюсь сказать, испанцы и Адмирал были бы более довольны». Можно представить горькое разочарование Колумба, уже готового приветствовать слуг великого хана. Оставалось находить утешение в том факте, что эти красивые юноши носили не только обычные набедренные повязки, но и хлопковые банданы на голове. По словам Колумба, эти повязки напоминали альмаизары, которые носили мавританские женщины в Испании (в этом Адмирал увидел легкий намек на Восток) и почти один в один дублировали хлопковые платки, импортируемые португальцами из Гвинеи и Сьерра-Леоне. Неужели сбывалась идея Аристотеля о параллельном производстве одинаковых продуктов? Но тогда, если эти туземцы носят банданы, то почему бы здесь не быть золоту и специям?

В первых контактах Колумба с этими туземцами обычно было что-то комическое и одновременно трогательное. Индейское судно остановилось на безопасном расстоянии от каравелл, и туземцы принялись что-то громко выкрикивать. Надеясь привлечь их внимание, Адмирал распорядился выставить над фальшбортом «несколько медных vacinetas[286]286
  Ночные горшки (исп.).


[Закрыть] и других блестящих предметов, сопровождая это действие приглашающими жестами». Индейцы подошли немного ближе, но, по-видимому, ночные горшки их не очень интересовали. Следующим шагом Колумба стал настоящий палубный концерт: несколько грометов станцевали для туземцев под звуки свирели. К сожалению, индейцы приняли это шоу за за ритуальный военный танец и демонстративно выпустили в воздух целый град стрел. Пришлось дать занавес. Быстрый занавес! Показав таким образом свою независимость, удовлетворенные индейцы подвели каноэ прямо под нос «Вакенос», лоцман которой, не жалующийся на трусость, спрыгнул прямо в каноэ вместе с подарками. Остывшим индейцам нечего было предложить взамен, но они знаками показали, что испанцы могут взять на берегу все, что заблагорассудится. На основе рассказа одного из грометов Лас Касас писал, что одним из туземных гостей был местный касик в золотой диадеме. Поднявшись на борт каравеллы, касик подошел к Колумбу, на котором была алая шапочка, и обменялся с ним головными уборами (к огромному удовольствию обоих). Однако представляется более вероятным, что этот случай произошел позже, на другой стороне залива, когда с индейцами установились гораздо более дружественные отношения. Сейчас же каноэ вскоре отошло к обратно, и далее, вдоль всего побережья Тринидада, испанцы больше не увидели ни одного туземца, к огромному разочарованию моряков, рассчитывающих порезвиться с местными девушками.

2 августа была ночь полнолуния. В течение двух дней люди ловили рыбу на мысе Икакос, собирали устриц и охотились на «попугаев размером с цыплят». Отдельные энтузиасты пытались рыть в песке колодцы, однако вода в них оказалась солоноватой на вкус. По большому счету, это не слишком беспокоило испанцев – в Пунта-де-ла-Плайя они сделали хороший запас пресной воды. В ясную погоду в тридцати пяти милях к северу через залив Пария виднелся зубчатый венесуэльский мыс Серро-Мехильонес, простирающийся на восток от самого материка. Колумб посчитал его за отдельно стоящий остров и назвал Исла-де-Грасиа, решив, что он станет его следующей целью.

Одновременно Адмирал с удивлением (и немалыми опасениями) наблюдал за течениями в Бока-де-ла-Серпе. Отправив шлюпку на промер глубины, он получил результат 6–7 саженей, что вполне согласуется с современной картой. Течение постоянно направлялось на север через Бока, ослабевая во время прилива и усиливаясь при полном половодье и отливе. При этом оно ревело, словно прибой, и «с такой же яростью, как у Гвадалквивира». Приливов и отливов, таких же сильных, Адмирал еще не встречал нигде в Вест-Индии – нечто подобное он видел только в районе испанского Санлукара-де-Баррамеды, где круто накреняющийся пляж напоминал тот, у которого сейчас стояли суда. Ясно, что об обратном плавании через такое место речи идти не могло. В заливе за пределами якорной стоянки вода быстро мелела. Так что единственным выходом оставалось смелое решение идти дальше и молить Бога.

4 августа, сразу после того, как флот снялся с якоря и двинулся к северу, Адмирал и его люди испытали один из самых больших страхов в жизни. Вот короткая выдержка из описания этого случая для государей: «Стоя на палубе корабля, я услышал ужасный рев, который доносился с юга по направлению к кораблю. Мне было хорошо видно, как море поднимается с запада на восток в форме волны высотой с корабль. Эту волну венчал гребень белой воды, который приближался ужасным шумом… Даже через 3 месяца я чувствую страх в своем теле, что корабль может пойти ко дну, когда его накроет».

Вода благополучно прошла под флагманом, подняв его, как казалось, на огромную высоту, а затем опустив почти на дно. Единственным повреждением стал обрыв цепи на «Вакеносе» – судно не спешило поднимать якорь. Естественно, Адмирал поспешил быстрее отплыть в залив.

Авторы, отмечавшие это явление (вслед за Лас Касасом), предположили, что подобное явление произошло из-за столкновения Ориноко с океанским приливом. Впрочем, похожее происходит в устьях нескольких европейских рек. А вот люди, которые постоянно ходили по Бока-де-ла-Серпе, и еще один моряк, много лет живущий на мысе Икакос, рассказывали, что там вообще никогда не бывает приливных волн. В октябре и ноябре, когда разливы Ориноко совпадают с весенними приливами, течения становятся быстрыми и коварными, иногда создавая волну, которая с большим шумом разбивается прямо о Вулф-Рок. Но Колумб посещал Боку в августе. Таким образом, несомненно, грозная волна была вызвана вулканическим возмущением. На берегу рядом с якорной стоянкой флота есть несколько маленьких грязевых вулканов, кипящих и дымящихся, а в заливе Эрин, где флот набирал воду, по меньшей мере дважды за нынешнее столетие выбрасывались грязевые островки. Именно в таких случаях возникает волна, наносящая значительный ущерб побережью. Необычные волны, подобные этой, иногда возникают в середине океана и на всех побережьях мира. Описание Колумба ни в малейшей степени не преувеличено по сравнению с сотнями необъяснимых водяных валов, зафиксированных в последнее время. Естественно, Адмирал поспешил покинуть Бока-дель-Серпе, как он тогда назвал этот коварный канал (Змеиной Пастью он остается и до сих пор). История более мягко обошлась с географическими названиями Третьего путешествия по сравнению с остальными.

После этого ужасающего события флот мирно прошел заливом Пария к горам, видневшимся на севере, и под вечер бросил якорь в гавани, которая, как я полагаю, является современной бухтой Селесте, недалеко от мыса, названного Cabo de Lapa[287]287
  Ракушечный мыс (исп.).


[Закрыть]. Бокас-дель-Драгон, как он назвал его несколько дней спустя, насчитывают четыре острова. Три из них, словно гигантские ступенчатые камни, расположены между Тринидадом и материком. С взятого курса Адмирал не мог увидеть, что самый восточный из них – Бока-де-Монос – отделен от суши узким проливом, и посчитал его частью Тринидада. Следующий остров (ныне Уэвос) был награжден прозвищем Эль-Дельфин, поскольку, если смотреть с запада, очень похож на дельфина с большой головой, смотрящей вниз в залив. Ну а самый крупный, носящий сейчас грозное название Чакачакаре, получил название El Caracol[288]288
  Улитка (исп.).


[Закрыть], вероятно, из-за своих замысловатых очертаний.

Как на последней якорной стоянке, так и на Бокасе Адмирал «взял север» своим квадрантом и, как обычно, получил неправильные широты. «На самом южном острове (Де-ла-Серпе), – писал он монархам, – с наступлением темноты я обнаружил, что Полярная звезда поднялась примерно на 5°, а на самом северном (Де-ла-Драгон) она была на высоте около 7°. Следовательно, расстояние между их этими островами 26 лиг. Я не мог ошибиться, измеряя квадрантом». Интересный пример того, как Колумб упорно цеплялся за свое ошибочное убеждение, что длина 1 градуса составляет 56²/₃ римской мили (то есть занижена на 25 %), что было необходимо для доказательства достижения Индии. Согласно этим ошибочным наблюдениям получалось, что, оказавшись почти на 2° севернее, Колумб преодолел чуть менее 28 лиг. На самом же деле это расстояние составляло около 37,5 морской мили (чуть меньше 12 «адмиральских» лиг)! И это только половина ошибки. Он также ошибочно предполагал, что, поскольку с наступлением темноты Стражи находились в голове, высота Полярной звезды в сумерках эквивалентна широте. В реальности ему следовало бы добавить около 3° (в это время года) и получить значения широт двух островов в 8° и 10° соответственно. Но даже и тогда Адмирал был бы не прав, ибо широта южной якорной стоянки у Бока-де-ла-Серп – около 10°05′, а северной – 10°42,5' (и уж точно не менее 10°40′). Следовательно, в одно наблюдение закралась ошибка 2°, а в другое – 0,7°. Другими словами, Колумб допустил отчетливый набор, состоящий из трех отдельных ложных суждений, а после уверенно сообщил государям о непогрешимости вычислений!

Зайдя перед заходом солнца 4 августа в бухту Селесте, он увидел великолепный пейзаж. К югу лежал спокойный залив Пария, большая часть берегов которого скрыта из виду, что наводило на мысль о нахождении в архипелаге, а не в «тупиковом» заливе без выхода к морю. На запад тянулась бесконечная череда гор и скалистых мысов, вдоль которых Колумб решил пройти на следующий день в поисках этого выхода. С востока разместились живописные Драгонс, Чакачакаре, Уэвос и Монос, покрытые тропическими деревьями. За островами, хребет за хребтом, поднимались горы Тринидада. Либо в тот же вечер, либо на следующее утро Колумб «увидел остров с очень высокой сушей на северо-востоке и назвал его Белаформа». Этим островом, вероятнее всего, был Тобаго. Его самая высокая точка находится на высоте 1910 футов над уровнем моря и располагается примерно в 70 милях от местонахождения флота. В Тринидаде меня убеждали, что никто и никогда не видел Тобаго с Бокаса, а один автор даже продемонстрировал на практике невозможность такого помощью триангуляции. И все же, когда 21 декабря 1939 года мы на «Капитане» отходили с Де-Навиоса, один остроглазый парень «заметил» Тобаго с верхушки мачты (при курсе на северо-восток), а затем еще двое увидели с палубы. Конечно, мы шли примерно на 6–7 миль ближе к Тобаго, чем Колумб, но испытали удовлетворение, что Белаформа не оказалась ни миражом, ни плодом воображения Адмирала.

Плывя на юг и запад от Селесте в воскресенье, 5 августа, Колумб миновал «несколько очень хороших гаваней, расположенных одна рядом с другой», бросил якорь на расстоянии «5 лиг» и отправил лодки на берег.

Эта гавань стала первым местом на Американском континенте, где – что можно с уверенностью утверждать – высадились европейцы. Она представляет собой маленькую круглую бухту под названием Энсенада-Якуа. Ее песчаный пляж тянется белой полосой между двумя скалистыми мысами, покрытыми серо-зелеными кустами и небольшими деревьями. За пляжем расположилась короткая долина с небольшим ручьем. Дальше начинается Серро-Ме-хильонес – горный массив между заливом Пария и Карибским морем. Конечно, можно поспорить, что первым местом высадки на берег могли быть и другие «энсенады», лежащие дальше к западу (например, Гуинимита, Укарито или Патао): все в пределах 5 миль. Но мой выбор Якуа основан на нематериальных факторах. Красота этой маленькой гавани, глубокая вода почти до самого пляжа так и манит зайти и бросить якорь.

В этой своей первой гавани на материке испанцы «нашли рыбу и огонь, а также признаки людей и большой дом», фрукты, такие как виноград, миробаланы и «некоторые из которых похожи на яблоки, другие – на апельсины, но внутри как инжир». По этому описанию можно узнать «уверо де плайю» (морской виноград), из которого последующие поколения испанцев безуспешно пытались сделать хорошее вино, «хубу» (свиную сливу), которую Колумб всегда принимал за восточные миробаланы, и гуаву (возможно – водяной лимон). Горы кишели обезьянами, которые все так же усердно трещали на деревьях для нас 19 декабря 1939 года. Мы стояли на якоре у пляжа Якуа и пытались вызвать в воображении знаменательный выход на берег 5 августа 1498 года. Если бы индейцы тогда остались, вместо того чтобы бежать в заросли, они увидели бы формальный «захват» их владений. Но Колумб редко устраивал это представление без местных свидетелей, поэтому, думаю, его отложили до первого порта, где индейцы были бы достаточно доверчивы, чтобы составить аудиторию.

Поскольку причин медлить не было, а ветер дул попутный, около полудня флот снялся с якоря и двинулся на запад. «Отсюда, – пишет Лас Касас, – он прошел 8 лиг, где нашлись еще несколько хороших бухт. Эта часть полуострова Грасия очень высокогорна, в ней множество долин, которые, судя по всему, плотно заселены, ибо хорошо обрабатывались». Такое описание весьма точно. Между Якуа и концом хребта находится по меньшей мере шесть бухт и гаваней со своей крошечной долиной и ручьем каждая. За исключением нескольких неухоженных банановых плантаций и кокосовых рощ в начале гаваней, сегодня здесь нет ни земледелия, ни дорог, а число населения по сравнению с 1498 годом многократно снизилось. Интенсивность земледелия на тринидадской стороне залива окончательно убедила Колумба, что именно здесь начинается Восток.

В ту ночь флот, вероятно, бросил якорь у берега (в этих местах он мог найти хорошую стоянку где угодно) где-то недалеко от Пунта-Сан-Диего. Как пишет Адмирал, «на следующий день я шел вдоль этого побережья до конца сьерры». Когда плывешь вдоль этого побережья, горы, кажется, резко обрываются там, где береговая линия образует тупой угол, на долготе 62°15′. «В этом месте, – продолжает Колумб, – я бросил якорь в реке, и многие люди выходили и говорили мне, что называют эту землю Парией». Первой рекой за горами, где флот мог бы бросить якорь, была Рио-Гуирия, устье которой находится примерно в 8 милях по берегу от Пунта-Сан-Диего. Я не сомневаюсь, что их якорной стоянкой и местом захвата – нынешние дороги Гуирии, где когда-то большая река, а теперь перекрытая в устье, в 1498 году судоходная на небольшое расстояние, впадала в залив. Сегодня это единственное место какой-либо деятельности на побережье: там находится рейд, где нефтяные танкеры с реки Сан-Хуан дозаправляются из трубопроводов.

Едва флот бросил якорь в Рио-Гуирии 6 августа, от берега отчалило небольшое каноэ с тремя или четырьмя индейцами. Отважный лоцман Коррео окликнул их, чтобы высадиться на берег, но умудрился перевернуть маленькое судно, прыгая на борт. Затем он вытащил из воды пару находящихся в воде членов «экипажа» – удивительный подвиг для испанца – и доставил Адмиралу.

Подробности «захвата владений» содержатся в протоколах дознания, проведенного доном Диего Колоном в Санто-Доминго в 1512 году и в Севилье в 1513 году. Второй адмирал надеялся таким образом развеять слух о том, что де Охеда, Веспуччи или кто-то другой, кроме его отца, открыл новый материк. Помимо многочисленных лиц, которые «слышали, как говорили» то или иное, были допрошены по меньшей мере восемь человек, которые были с Адмиралом в Третьем путешествии, и из них только один – Педро де Ледесма – отрицал, что континент открыл Колумб. Эрнан Перес, капитан одной из каравелл, которому в то время было сорок один год, заявил, что был первым, кто сошел на берег в месте захвата, и что впоследствии «Адмирал примерно с 50 людьми высадился в упомянутой стране Пария и, взяв в одну руку меч, а в другое знамя, провозгласил, что от имени Государей вступил во владение этой провинцией». Все остальные, давшие показания, отрицали, что Колумб сам сходил на берег. Так, Андрес дель Корраль, восемнадцатилетний слуга Адмирала в том плавании, завил, что его хозяин остался на борту из-за воспаления глаз. Этот факт согласовался с жалобой Колумба в письме к монархам на то, что почти ослеп от недосыпания. По словам Андреса, вместо Адмирала во владение Парией вступал капитан Педро де Террерос. Еще один слуга Эрнандо добавил, что на континенте был возведен большой крест.

Колумб так описывает туземцев этого места: «Они такого же цвета, как и все остальные в Индии; некоторые носят очень длинные волосы, другие похожи на нас, но тоже не подстрижены, как в Испании и других странах; эти люди очень высокого роста и хорошего телосложения. Их причинные места полностью прикрыты, а все женщины ходят совершенно голыми». Лас Касас, которому была невыносима мысль о том, что он что-то упустил, вмешивается: «Я сам был на расстоянии не более 30 лиг от этой земли и никогда не видел женщин, у которых не были бы прикрыты причинные места; Адмирал, должно быть, хотел сказать, что они ходили такими, какими их родили матери, имея в виду остальное тело». Но что такое набедренная повязка в кругу друзей? Женщины, несомненно, были добры, а моряки должным образом благодарны.

Колумб говорит, что подарил первым туземцам, поднявшимся на борт, колокольчики, бусы и сахар, и вскоре флот был окружен «бесконечным числом каноэ». Индейцы, вооруженные луками с отравленными стрелами, предлагали испанцам местные фрукты и калебасы с «чичей» – перебродившим кукурузным напитком, который до сих пор является одним из национальных символов Венесуэлы.

На шеях визитеров висели блестящие диски, которые Адмирал принял за зеркальца, но несколько позже ощутил, что эти предметы обладают легким металлическим запахом. Колумб понял, что впервые столкнулся со сплавом меди и золота, который туземцы называли гуанином, а современные археологи – тумбагой. Гуанин представляет собой сплав золота, серебра и меди, содержание золота в котором варьируется от 9 до 89 %, а меди – от 11 до 74. Другие изделия, включая подвески в виде птиц, лягушек и крокодилов (испанцы называли их «орлами»), колокольчики и многие другие предметы изготавливались местными умельцами из гуанина и покрывались позолотой или бронзой. Предметы, содержащие большое количество золота, отличались от чистого золота и, естественно, больше всего нравились испанцам, однако у туземцев был иной набор ценностей. Преимущество гуанина, с их точки зрения, заключалась в том, что температура плавления золота – около 1073°, а тумбаги – около 850°. Таким образом, медь, которую индейцы получали только путем торговли с «соседями» из Центральной Америки, была для них гораздо более ценной, чем золото. Их обычай, который Лас Касас считал таким странным, обнюхивать каждый предложенный кусочек металла, был просто попыткой обнаружить столь желанную медь в безделушках христиан.

Открытие гуанина показало, что Колумб столкнулся с новой областью индийской культуры. В этом Адмирал еще убедится в Четвертом путешествии: некоторые туземцы на территории от Гвианы до Гондураса окажутся настоящими экспертами в ткачестве и металлургии. Еще одним признаком более высокой культуры стало появление больших грузовых каноэ с каютой на миделе.

Индейцы Парии, готовые к торговле и удовлетворению элементарных потребностей испанцев, так и не поняли, ради чего Адмирал прибегнул к своему обычному методу похищения нескольких человек (служить переводчиками с кастильского). Этот момент стал поводом для самых суровых размышлений Лас Касаса о своем герое. «Адмирал сделал это так же бессовестно, как и неоднократно в первом плавании. Ему совсем не казалось, что брать свободных людей против воли, отделять отцов от сыновей и жен от мужей – смертный грех, оскорбление Бога и ближних. Плененные индейцы взошли на корабли под молчаливой охраной и были вынуждены дать обет верности, который следовало соблюдать».

В Гуирии флот простоял две ночи, после чего 8 августа Адмирал «отплыл к точке, которую назвал del Aguja[289]289
  Игла (исп.).


[Закрыть]», что соответствует современному Пунта-Алькатрасу (Гуарагуара) в 4 милях от предыдущей якорной стоянки. Оттуда был виден «другой остров в 15 лигах к югу, очень большой и высокий, простирающийся с юго-востока на северо-запад (названный Сабета), а к вечеру появилась еще одна очень высокая земля на западе». К югу от этой части Парии нет ни одного высокого острова, ни части материка, поэтому лично я так и не понял, что подразумевал Адмирал, упомянув Сабету. Возвышенностью же на западе могла быть только часть побережья, которая так сильно выступает в море, что действительно выглядит отдельным островом.

За Пунта-Алькатрасом весь характер побережья меняется. Возвышенности сменяет низменность, покрытая большими тропическими деревьями с блестящими листьями – фустиком и маклюрой. Впечатленный Колумб назвал этот район «Лос-Хардинес», в чем был, безусловно, прав, поскольку местность гораздо в большей степени напоминала сад, нежели «Хардин-де-ла-Рейна» у берегов Кубы. Он бросил якорь недалеко от крупной индейской деревни, жители которой были настроены самым дружелюбным образом. Многие из туземцев носили на шее золотые украшения размером с подкову, которые предлагали в обмен на колокольчики, но Колумб пишет, что отказался от этого «бизнеса». Подобное «самоотречение» вызвало удивление у Лас Касаса, который предположил, что реальным препятствием для обмена стало подозрение в «гуаниновом» происхождении этих вещичек. Странно. Ведь даже одна тум-баговая подкова стоила значительно дороже медного соколиного колокольчика. Между тем среди моряков поднялся настоящий ажиотаж, когда женщины поднялись на борт в ожерельях из мелкого жемчуга. Они объяснили (знаками), что собирают этот жемчуг на «карибской» стороне Парии. Эти знаменитые жемчужные промыслы впервые будут освоены де Охедой уже в 1499 году. Жители Лос-Хардинеса были настолько добры, что команды шлюпок сразу же была приглашены двумя главными вождями. Удивленных моряков провели в большой дом, который имел прямоугольную форму (а не круглую, как на островах). Его внутренняя обстановка предусматривала множество мест для гостей и хозяев, причем мужчины расположились с одного конца, женщины – с другого. Там испанцам устроили целое застолье из хлеба, различных фруктов и чичи (как белой, так и красной). Когда моряки уничтожили предложенное, их немедленно потащили во второй подобный дом, видимо принадлежащий сыну хозяина «номер один». Испанцы и индейцы не могли понять ни слова друг друга, но язык гастрономии, как известно, универсален, и гости возвращались на корабли сытые и счастливые. Колумб заметил, что здешние туземцы были еще светлее, чем на Тринидаде, морская вода – почти пресной, а температура настолько прохладной, что утром и вечером ощущалась потребность в халате на подкладке. Лас Касас, проведший несколько лет на Жемчужном побережье, заметил на этот счет, что порой не отказался бы и от мехового воротника. И действительно, северяне, попавшие в тропики, сразу чувствуют даже небольшие перепады температур, которые не заметили бы дома (впрочем, к этому быстро привыкают).

Поскольку Адмирал все еще полагал, что плывет вдоль острова, 10 августа он приказал поднять якоря и отплыл на 5 лиг к западу в поисках пролива, ведущего в море. На западе и юге открылось еще больше островов. «Журнал» Колумба запестрел новыми названиями, и Лас Касас, потеряв терпение, написал, что Адмирал сразу выдает свое иностранное происхождение, поскольку бросается бессмысленными именами собственными, чуждыми тонкостям кастильского языка. Берега здесь были окаймлены мангровыми деревьями, на корнях которых «паслись» крошечные раковины. Колумб обратил внимание на их раскрытость и предположил, что из росы образуется жемчуг (как писал Плиний в своей «Естественной истории»). Воды залива быстро мелели, становились пресными и мутными, как в Гвадалквивире, но Колумб продолжал верить, что Пария – это остров, а пресная вода поступает из реки. Он ожидал, что в любой момент сможет найти канал с выходом к морю. Поставив флагман и «Вакенос» на якорь в небольшой гавани (эти суда не могли безопасно перемещаться на глубине менее 6 футов), 11 августа он послал «Коррео» на разведку. Тем же вечером каравелла вернулась назад с сообщением о четырех речных протоках на западе (устьях Рио-Гранде).